Падшие люди

– Доктор Ланкастер, в котором часу подавать сегодня ужин? – начала миссис Уиггс. – Миссис Ланкастер, у вас есть какие-то конкретные пожелания насчет вечерней трапезы? Вы только скажите, и я велю Саре. Наверняка вы знаете рецепты блюд, что готовили в вашей семье, и вы хотели бы видеть их здесь на столе? Благодаря знакомой кухне вы скорее обвыкнетесь в новой обстановке, ну а мы расширим свои горизонты. Бог свидетель, кухарка уже исчерпала весь свой запас идей.

– Ой, нет, миссис Уиггс, что-то ничего на ум нейдет. – С рецептами дело у меня обстояло туго. Готовить мне всегда было лень, и вообще к еде я была равнодушна. Я чувствовала себя никчемной: хорошая жена давно бы заучила наизусть тысячу рецептов. – Но я подумаю.

– Замечательно, – отозвалась миссис Уиггс. – Нам будет приятно, если вы внесете свой вклад.

– Я пока не знаю, во сколько сегодня буду дома, – заявил Томас.

– Идешь куда-то? – осведомилась я.

– Не могу сказать, во сколько освобожусь, – ответил он, все так же глядя в свою проклятую тарелку.

– Доктор Ланкастер, мы вас непременно дождемся, – заверила его миссис Уиггс. – Не дадим умереть с голоду после трудового дня.

– Нет-нет, придерживайтесь своего распорядка. Ждать меня не надо.

Сделав глубокий вдох, я собралась было поинтересоваться, где он планирует быть. Но миссис Уиггс меня опередила.

– Доктор Ланкастер, вчера вы вернулись домой далеко за полночь, – заметила она.

Томас метнул на нее недобрый взгляд, и она отпрянула. Даже я поморщилась. Но миссис Уиггс быстро поправилась:

– Простите, сэр. Ради бога, простите. Я просто переживаю, что вы можете переутомиться. – Она подхватила чайник и поспешила ко мне.

– Благодарю за заботу, миссис Уиггс, но, если вы не забыли, я – врач и вполне способен сам позаботиться о собственном здоровье. Меня не будет. А вы с миссис Ланкастер тем временем проштудировали бы поваренные книги. Может, найдете в них что-нибудь стоящее.

Миссис Уиггс удалилась.

Оставить это так я не могла. Не могла допустить, чтобы он ушел на работу, а потом еще куда-то, не объяснившись со мной.

– Это из-за вчерашнего вечера, да? – спросила я.

Впервые за утро Томас встретился со мной взглядом. Глаза у него были холодные, безжизненные, мертвые.

– Из-за вчерашнего вечера? А что было вчера вечером?

Я смешалась. Понятно же, о чем идет речь. У меня язык не поворачивался назвать причину размолвки, я в первый-то раз чуть со стыда не сгорела. Я не имела ни малейшего желания описывать словами вчерашний инцидент, тем более за завтраком.

– Я подумала, что ты, может, все еще сердишься на меня.

– Сержусь? Чапмэн, не ты одна занимаешь мои мысли, у меня много других дел. Я не всегда одержим тем, о чем ты, возможно, думаешь. Это я оставляю тебе.

Томас встал, бросил на стол салфетку, подошел ко мне и чмокнул меня в щеку. Я улыбнулась мужу, даже засмеялась, радуясь, что он заговорил со мной, но, если честно, я затруднялась определить – то ли он пытается ради нас обоих сгладить неловкость, то ли намекает, что я дура.

Через пару минут я услышала, как Томас о чем-то шепчется с миссис Уиггс у входной двери, но слов мне не удавалось разобрать. Потом дверь закрылась.

Миссис Уиггс вернулась в столовую и принялась убирать со стола. Я направилась из комнаты.

– Миссис Ланкастер, вы с доктором повздорили? – полюбопытствовала она.

От такой наглости я опешила. Полагала, что экономки не вправе расспрашивать хозяек про их личную жизнь. Однако сейчас я находилась не в самом выгодном положении, меня терзали сомнения, и на мгновение мне подумалось, что в ее лице я могла бы обрести союзника. Но я тотчас же отмела эту мысль. Нет, не стоит прежде времени с ней это обсуждать. Посмотрим, как Томас себя поведет.

– Нет, миссис Уиггс, все так, как должно быть, – ответила я.

– В самом деле? – Мне показалось, она чуть вскинула брови, елейно улыбаясь мне. – Что ж, это прекрасно. Только, по-моему, доктор сам не свой был сегодня утром. Вот я и подумала, что, наверно, что-то случилось.

– Нет, миссис Уиггс. Не… – Я хотела указать ей, чтобы она не совала свой нос в чужие дела, а занималась своими на кухне, где ей самое место. Моя подруга Айлинг живо бы сбила с нее спесь, но я пока еще не чувствовала в себе должной уверенности. – Ничего не случилось, все хорошо.

– Простите меня, миссис Ланкастер. Извините, если я смутила вас. Я ведь просто хотела помочь. Очевидно, я перешла границы дозволенного. Вопиющая бестактность с моей стороны. Прошу вас, примите мои извинения.

– Миссис Уиггс, вам, право, не за что извиняться. Спасибо. Пойду искать рецепты.

Когда я была почти у выхода, меня снова настиг ее голос:

– Я всегда считала, что мужчине, который только-только обзавелся женой, хочется возвращаться домой. Возможно, нам стоит подумать не только о новых блюдах на ужин, но и позаботиться о том, чтобы доктор каждый вечер летел домой с работы как на крыльях.

– Прошу прощения? – Я так резко обернулась, что у меня чуть голову не оторвало. Я правильно поняла ее намек?

– Цветы! – воскликнула миссис Уиггс. – Доктор всегда любил свежие цветы – яркие, с сильным ароматом. У него острое обоняние. Я договорюсь, чтобы нам каждый день доставляли свежие цветы, и мы будем по-разному расставлять их в доме. С цветами в комнатах станет веселее, да и для доктора это каждый раз будет новый сюрприз. В передней части дома мрачновато, правда? Нужно постараться, чтобы там стало уютнее.

Сияя, как майская роза, она понесла мимо меня поднос с грязной посудой. А мое смятение усилилось. Утренние беседы с мужем и экономкой привели меня в полнейшее замешательство. Мы вообще сейчас цветы обсуждали или что?

Да нет, это все нервы. Я слишком мнительна. Глупо искать скрытый смысл в каждом сказанном слове. Вот если бы с Айлинг посоветоваться… Она выдала бы тысячу рекомендаций о том, как разобраться со сложившейся ситуацией.

* * *

Не раскисай, велела я себе. Лучший способ избавиться от чувства неполноценности – найти приложение своим способностям. Этим и займусь, решила я. Спускаясь по лестнице, я увидела миссис Уиггс. Ее пучок исчезал в глубине узкого коридора, что вел в буфетную и на кухню.

– Миссис Уиггс! – окликнула я.

Экономка находилась от меня на удалении всего нескольких футов, но она не замедлила шаг. Не удосужилась ни остановиться, ни головы повернуть. Я подумала, что она меня не слышала, и поспешила за ней. Миссис Уиггс отворила дверь на кухню. Я уже стояла у нее за спиной. Она обернулась, встретила мой взгляд, не отнимая руки от двери. Я улыбнулась. Она смотрела мне в глаза.

– Миссис Уиггс, как хорошо, что я вас поймала. Хотела узнать…

Она захлопнула дверь перед моим носом.

Я растерялась, стояла как оплеванная, выясняя отношения с дверью. Постучала и стала ждать. Ответа не последовало. Я взялась за дверную ручку, помедлила, собираясь с духом, распахнула дверь и закрыла ее за собой.

Миссис Уиггс, что-то говорившая кухарке и Саре, при моем появлении умолкла на полуслове. Ни Сара, ни кухарка не поднимали глаз. Экономка, казалось, была ошеломлена.

– Миссис Ланкастер, я как раз отдавала распоряжения прислуге по поводу того, что нужно сделать сегодня.

– Прекрасно. Продолжайте, – отрывисто бросила я – ни дать ни взять сержант в юбке.

Обе служанки упорно смотрели в пол, а миссис Уиггс обвела взглядом помещение, словно искала глазами случайно залетевшую сюда птичку.

– Что продолжать, миссис Ланкастер? – спросила она.

– Я намерена принимать участие в ведении домашнего хозяйства и потому должна знать, какие распоряжения вы отдаете. Подумала, что мне пора освоить здешние порядки. В конце концов, я… на моем попечении была целая палата, я ассистировала во время хирургических операций. Уверена, что при надлежащем руководстве я сумею и здесь приносить пользу, – закончила я на пафосной ноте, вспоминая пламенные речи Матроны. Та словно выступала перед строем солдат, настраивая их на решительный бой.

Я почти слышала, как служанки глазами буравят дыру в полу, чтобы скрыться в ней и не быть свидетелями того, что грядет. Миссис Уиггс наградила меня ледяной улыбкой, посмотрела на служанок, на пол, словно оценивала запас своего терпения, и наконец остановила взгляд на мне.

– Миссис Ланкастер, идея замечательная, и, думаю, лучше начать с обсуждения того, как ее осуществить. Сделать это мы могли бы в столовой. Ее обогревает камин, там вам будет теплее. Я скоро подойду.

Я смиренно кивнула, чуть ли не присела в поклоне, и затворила за собой дверь, как послушный ребенок.

Миссис Уиггс я прождала более часа, но она так и не соизволила прийти. Кипя от негодования, я все-таки нашла ее. Она извинилась, объяснив, что сначала ей пришлось наставлять Сару – та не собрала горячую золу, а потом обнаружила, что картофель к ужину плохо почистили – не выковыряли глазки. В общем, к тому времени, когда она пришла в столовую, меня там уже не было. Уверена, весь этот фарс экономка находила уморительным.

Мне говорили, что я должна стать хозяйкой дома; но, судя по всему, хозяйка дома здесь уже была. Я чувствовала себя абсолютно никчемной, но решила не оставлять попыток упрочить свое положение. Поначалу ведь всегда трудно. До знакомства с Айлинг в больнице мне тоже было одиноко и непривычно, и свое место под солнцем я завоевала не для того, чтобы с легкостью от него отказаться. На этот раз мне предстояло утверждаться без посторонней помощи. Я не сомневалась, что сумею отстоять свой брак, жить в ладу и счастии с мужем, и не теряла надежды на то, что даже миссис Уиггс в конечном итоге по достоинству оценит мои старания.

4

Разговор о цветах не шел у меня из головы. Я невольно думала, что миссис Уиггс намекала на мою внешность. В моде я никогда особо не разбиралась, ухаживала за собой лишь в той мере, в какой это было необходимо, чтобы выглядеть опрятной и пристойной. Прихорашиваться я не любила, – пока не познакомилась в больнице с Айлинг. Она укладывала мои волосы, подсказывала, какой цвет мне к лицу, а какого лучше избегать. До встречи с Айлинг я не придавала значения расцветкам. Покупала те вещи, что мне нравились, даже если я не нравилась им, как она выражалась.

По убеждению Айлинг, если чувствуешь себя ничтожеством, нужно пойти и купить смелое платье, шляпку побольше – по примеру представителей царства животных отпугивать недоброжелателей экзотическим «оперением», пока не расхрабришься. Значит, мне просто необходимо приобрести «экзотическое оперение». Теперь, когда мы с Томасом, казалось, помирились, я хотела произвести на него впечатление и вернуть наши отношения на тот этап, когда мне приходилось постоянно шлепать его по рукам. Возможно, передняя часть дома и впрямь выглядела немного мрачновато. Что ж, я придам интерьеру более привлекательный вид.

Мне предстоял с Томасом еще один серьезный разговор, на который пока я не могла решиться. Сомневалась, что вообще стоит с ним это обсуждать. Однако мне было неспокойно в новом доме, неспокойно оттого, что он недоволен мной. Я чувствовала, что он охладевает ко мне, и подумала… Подумала, что это помогло бы вернуть его расположение.

Меня посетила мысль, что, обратившись за помощью к миссис Уиггс, я внушу ей чувство собственной значимости и, возможно, заслужу ее одобрение. Я понимала, что заискиваю перед экономкой, но готова была пойти на эту жертву и позволила ей заняться моими волосами. Она это предлагала с самого первого дня, но я все отнекивалась. Не видела в том необходимости, да и не хотела, чтобы она прикасалась ко мне. Меня от этого в дрожь бросало. Сразу вспоминалось, как бабушка меня причесывала: она так сильно вгрызалась гребнем в мои волосы, что голова чуть не отваливалась и глаза не вылезали из орбит.

В тот день, когда Томас соизволил подтвердить, что будет дома к ужину, вечером я попросила миссис Уиггс помочь мне уложить волосы. Она мгновенно встрепенулась. Такой оживленной я ее еще не видела.

– В самом деле, миссис Ланкастер? Вы уверены? Прежде, когда я предлагала свои услуги, вы не проявляли энтузиазма, – напомнила она.

– Это от смущения. Слишком много новых впечатлений: новый дом, новая обстановка, новые люди. Но это моя слабость, и я подумала…

– Я всегда помогала одеваться хозяйкам этого дома. У меня большой опыт. Я рада, что вы наконец-то прибегли к моим услугам.

Волосы у меня от природы вьющиеся и оттого непослушные, с ними трудно управляться. Я никогда не использовала чрезмерно много булавок, чтобы добиться эффекта гладкости, обычно закалывала волосы на затылке, а выбившиеся пряди не трогала, и они завитками обрамляли мое лицо. Миссис Уиггс, причесывая меня, то и дело корчила рожи, которые я прекрасно видела в зеркале. Меня это, естественно, раздражало, и я усилием воли заставляла себя не закатывать глаза к потолку, потому что мое лицо в зеркале тоже отражалось. Волосы мои она постоянно критиковала: жесткие они, с курчавыми прядями сладу нет. А то я сама не знала. Волосы-то ведь мои.

– Откуда, говорите, ваша семья родом? – спросила миссис Уиггс, так сильно гребнем натянув мои волосы, что у меня глаза на лоб полезли.

– Из Шотландии, – отвечала я. – Из Файфа.

– Из Шотландии! – фыркнула она. – В самом деле? Я и не знала, что вы шотландка.

– А я и не шотландка. Родилась я в Англии, мой отец… англичанин. – Мне не хотелось вдаваться в подробности своей биографии, и я перевела разговор на саму экономку. – А вы, миссис Уиггс? Откуда вы родом?

Не раздумывая, я повернула голову, глядя на нее снизу вверх. Она ладонями крепко обхватила ее за виски и повернула лицом к зеркалу.

– Да как вам сказать… – Миссис Уиггс снова натянула мои волосы так, что у меня на глазах выступили слезы.

– Но вы же где-то родились?

– В Бристоле, – ответила она, резким тоном пресекая дальнейшие расспросы. Я поняла, что не только мне есть что скрывать.

– Шотландцы! Никогда бы не подумала! – снова фыркнула миссис Уиггс. – Скорей уж мавры, судя по вашим волосам. – Экономка вздохнула. – Из таких волос, миссис Ланкастер, нелегко будет соорудить что-то элегантное.

К тому времени, когда она закончила делать мне прическу, мои волосы были туго стянуты со всех сторон и собраны на макушке в огромную копну кудряшек. Я стала похожа на овцу. Но это было еще не самое страшное: затем она взялась за мой гардероб. Набросилась на него, словно моль. Одно за другим вытаскивала каждое платье, морща лоб, вытягивала его на обеих руках, словно под ее пристальным взглядом оно могло стать красивее, вздохнув, убирала его на место и брала другое, бормоча себе под нос что-то невразумительное. Наконец она остановила свой выбор на платье, которое, по ее мнению, было наименее безобразным. Я невольно рассмеялась. Оно было бледно-зеленое – фисташкового цвета. А в наряде именно такого цвета я, по словам Айлинг, похожа на чахоточную, которая вот-вот испустит последний вздох. На дохлую девицу, что гремит костями и сипит так, будто потягивает в соломинку из пустой бутылки. От такой шарахаешься, как от черта, поскорей бы сдохла.

Я согласилась надеть это платье, чтобы положить конец испытанию и угодить миссис Уиггс. Надеялась, что Томас, как и многие мужчины, не заметит, что фисташковый цвет мне не идет.

К ужину у меня дико раскалывалась голова. Когда я села за стол, Томас уставился на меня с выражением ужаса на лице.

– Боже, что ты сотворила со своими волосами? – Он разинул рот от изумления и, не сводя с меня глаз, расстелил на коленях салфетку.

– Решила попробовать что-нибудь новенькое. Тебе нравится?

– Нет, Сюзанна, не нравится. Прическа слишком высокая. Рядом с тобой я буду похож на циркового уродца, меня будут принимать за карлика. С такой прической твое худое лицо кажется круглым, как пирог.

Я оказалась в нелепом положении. Неужели миссис Уиггс нарочно сделала из меня уродину? Или же она ничего не смыслит в прическах, а я по глупости обратилась к ней за помощью?

Ужин продолжался. Я была настроена решительно, всячески старалась, чтобы вечер удался, невзирая на неудачное начало.

Но потом Томас заметил:

– Какая-то ты зеленоватая. Тебе нездоровится?

– Чертово платье, – тихо буркнула я и откинулась на спинку стула, бросив салфетку на стол.

– Прости, что ты сказала?

– Ничего, Томас. Ничего.

Зеленоватый цвет кожи явился подходящим поводом, чтобы затронуть тему, которую я намеревалась поднять весь вечер.

– Последние дни мне немного нездоровится.

– Вот как? Что случилось? Тебе повезло, что ты вышла замуж за врача. Чем я могу помочь, Чапмэн?

Я не знала, как сообщить деликатную новость. Понадеялась на свой язык.

– Думаю, может быть… с некоторых пор я перестала испытывать недомогание, – с запинкой произнесла я, рассчитывая, что он поймет.

Отреагировал Томас совсем не так, как я ожидала. У него перехватило дыхание, лицо вытянулось, посерело, как могильный камень. Он заморгал, словно сломанная кукла.

– Томас? – окликнула его я.

Молчание затягивалось. Я попыталась взять мужа за руку, но он так стремительно отдернул ее, что я вздрогнула от неожиданности.

– Проклятье! – выругался Томас, хлопнув ладонью по столу.

На лбу у него пульсировала жилка. Он стиснул кулаки. Сейчас точно что-нибудь швырнет, мелькнуло у меня. Таким я его никогда еще не видела.

– Что случилось? – спросила я писклявым голоском.

– Ничего! – рявкнул он. – Ничего. Мне нужно подумать.

Томас встал и покинул столовую, а я сидела за столом и недоумевала, как же получилось, что вечер, который я планировала целый день, закончился столь печально. Я чувствовала себя здесь чужой. Думала: какая-то я неуклюжая. Словно на мне лежит проклятье. Совершаю одну ошибку за другой, что бы ни сказала и ни сделала.

* * *

Открыто Томас не выражал своего недовольства, но я видела, что он злится на меня, будто я колдовством заставила плодоносить свое чрево и тем самым все испортила. Потом, спустя несколько дней, когда все вернулось на круги своя, я поспешила сообщить мужу, что поторопилась с выводами, что сбой в организме был вызван треволнениями, связанными с переменами в моей судьбе. Я думала, Томас обрадуется, а он снова рассердился. Разве что теперь гнев свой выразил в менее взрывной форме. На этот раз его обеспокоило, что подумают окружающие.

– Но я уже сказал в больнице, что скоро стану отцом. Доктор Тривз, услышав новость, даже поздравил меня! Ах, как нехорошо получилось! Так… придется сказать, что произошел несчастный случай, что ты упала с лестницы.

– Я не думала, что ты кому-то скажешь. – Изначально у меня сложилось впечатление, что можно апеллировать к его благоразумию, но мне еще только предстояло усвоить урок, один из многих, что зачастую брак – это голый пустырь, где не действуют законы логики и здравомыслия. Как, видимо, и в нашем случае.

– Ты в своем репертуаре, Сюзанна! – заорал он. – Вечно все драматизируешь. Впредь, прежде чем сообщать мне нечто подобное, убедись, что ты не ошиблась. И вообще, какого черта ты дуришь мне голову своими женскими штучками? Знаешь, что люди подумают…

То, что затем последовало, явилось для меня полной неожиданностью.

– …что ты стара для меня. Над нами будут смеяться. Вот честное слово, Сюзанна, столько шума из-за пустяка. А все потому, что тебе непременно нужно быть в центре внимания. Я мог бы прекрасно обойтись без… выдумок твоего больного воображения.

Расстроенная, я расплакалась. Томас обозвал меня истеричкой. И в этом обвинил меня человек, который взбесился из-за того, что я, возможно, жду ребенка, а потом – из-за того, что это не так. Мы были женаты всего несколько недель, а его поведение уже приводило меня в замешательство. Но я была готова простить мужа. Была готова лебезить перед ним по-всякому, лишь бы восстановить мир между нами.

Доктор Томас Ланкастер при своем росте шесть футов два дюйма[3] был сложен превосходно, в отличие от большинства высоких мужчин, производивших впечатление долговязых скелетов – сплошь выпирающие коленки и локти. Расправив плечи, он скользящей походкой вплывал в комнату, словно собирался танцевать со всеми присутствовавшими там женщинами. Я же, имея рост пять футов девять дюймов[4], всю свою жизнь сутулилась, чтобы не казаться дылдой среди других девушек. Ему было двадцать пять лет, и я остро сознавала, что он на пять лет моложе меня. Еще до замужества я замечала в нем признаки того, что можно назвать незрелостью, однако изъяны характера – дорогостоящая привычка, а Томас Ланкастер мог себе это позволить.

Муж язвил по поводу моего возраста и воображаемых истерик, по поводу того, что я недостаточно ухоженна, необразованна, начисто лишена женской интуиции. Я мирилась с его жесткой критикой, потому что Томас, где бы он ни появился, становился центром притяжения; даже мебель сдвигалась к нему. Он умел внушить женщине, что она тонкая натура, прелестнейшее создание на земле, что это она, а не он зачаровывает сердца. Уходя, это ощущение он уносил с собой. Без его внимания я снова становилась невзрачной дурнушкой.

Во всех наших неурядицах была виновата я. Кто ж еще? Значит, я должна все исправить. Я ведь освоила профессию сестры милосердия; научусь быть и хорошей женой. Жизнь я воспринимала как лестницу, сплетенную из шелковой нити. Почти незримая, она парила в воздухе и, подобно паучьей паутине, лишь местами мерцала на свету. Я преодолевала ступеньку за ступенькой, но стоит разок оступиться, и я рухну вниз, на самое дно – в работный дом или еще куда похуже. До знакомства с Томасом я жила в мире, где не было надежды, а он вызволил меня из него. Уже за одно это я должна быть ему благодарна, разве нет? Я до сих пор горбатилась бы в больнице, если бы Томас не подобрал меня.

* * *

Моей маме было шестнадцать лет, когда она родила меня, вне брака. Первые годы моего детства, пока она не умерла, мы жили в Уайтчепеле. Снимали комнату на Дорсет-стрит, в лабиринте зловонных темных переулков и двориков, носившем название Никол. Этот факт своего прошлого, наряду с некоторыми другими, я предпочла утаить от Томаса. Насколько мне было известно, кроме меня самой, в живых уже не осталось никого, кто ведал бы о постыдном начальном этапе моей жизни.

Можно сказать, что Уайтчепел был подобен позорному гнойнику, вызревшему на заднице Лондона, который по обыкновению натягивал брюки и делал вид, будто чирья вовсе не существует. Столица Англии слыла самым богатым и могущественным городом в мире, но это никому и в голову не могло бы прийти, если судить о нем по таким районам, как Уайтчепел. Толпы людей в погоне за удачей устремлялись в Лондон со всех уголков страны и с дальних рубежей империи – постоянно прибывали ирландцы (их поток то увеличивался, то уменьшался), евреи, спасавшиеся от погромов, китайцы, индийцы, африканцы, торговцы. Самые презренные оседали на востоке, в Уайтчепеле, как сточные воды, направляемые в резервуар насосной станции в Кросснессе. К ним относилась и моя мама. Богатые заклеймили нас, нищих коренных британцев, безмозглыми лентяями, но независимо от того, правы они были в своей оценке или нет, нам, отверженным, все равно больше некуда было податься, и мы, припертые к стене, громоздились друг у друга на головах в Ист-Энде.

Если Уайтчепел слыл худшим районом Лондона, то тридцать улочек и дворов Никола считались самым гнусным кварталом Уайтчепела. В тамошних приходах не было мусорщиков, потому как местные обитатели не имели денег, чтобы их нанять. Освещение нам тоже было не по карману. Улицы увязали в вонючих отбросах, утопали в моче и крови из дубилен и скотобоен. А по ночам, когда их окутывал беспросветный мрак, квартал превращался в дикие джунгли, где царило беззаконие. Дома, стоявшие в ряд вдоль улиц, сухие и крошащиеся снаружи, внутри пучились от сырости. И они были набиты до отказа. В одном таком домике проживало по шестьдесят-семьдесят человек. Каждый взрослый платил грабительскую ренту – почти все те жалкие крохи, что он зарабатывал. Зачастую в одной комнате ютились по нескольку семей; каждая отделяла свой угол простыней. Взрослые и дети спали нагишом в ведрах и бадьях. В одной и той же комнате зачинали детей и справляли нужду. Прогнившие лестницы и потолки обрушались; обои расползались от кишащих под ними паразитов. Некоторые жили по щиколотку в грязной воде в затопляемых подвалах, где приходилось дышать болезнетворным смрадом. Везде стоял зловонный дух – смесь запахов пота, экскрементов и всяких прочих продуктов ремесла, коим занимались обитатели того или иного двора: фосфора, копченой рыбы, мяса. Окна либо были черны от угольной пыли, либо разбиты и завешены мешковиной или газетами. В любом случае, их никто не открывал, так как на улице смердело еще сильнее. Несколько лет жизни в таких условиях, и легкие уже не излечить. Неудивительно, что, если кому-то из обитателей квартала удавалось дожить до тридцати лет, это считалось достижением.

Как ни странно, но именно клоповники Никола и других уайтчепелских трущоб слыли самыми доходными в Лондоне. Квартирантов пруд пруди, и почти никаких попыток улучшить условия их проживания. Имущие классы обвиняли нас в развращенности и беспомощности, однако домами в трущобах владели те самые разглагольствующие политики, священники и законодатели, которые обязались служить тем, кого они презирали. Слава богу, что мне посчастливилось избежать столь унылого существования. Точно не могу сказать, что о той поре – реальные воспоминания, а что – плод моего воображения, но кое-что о том этапе своей жизни я знаю – от дедушки. Правда, о матери своей до поры до времени я никому не смела сказать ни слова. Мне повезло, что меня, незаконнорожденную, взяли на воспитание бабушка с дедушкой.