Рехан. Цена предательства

– Да что ты, в натуре, заладил – сиськи, сиськи!.. – разозлился Пашка, – лучше скажи, в ДК идешь сегодня или нет?

– Нет, наверное, все-таки нет, – запечалился Роман, – батя с утра завещал в деревню ехать. Блин ему на плешь, терпеть не могу эту деревню с этим огородом. Пашешь там все лето, а результата – кот наплакал. Этой картошки я бы лучше осенью на рынке купил, чтоб все лето так не корячиться… И хрен откажешься. Хотя тоже, в общем-то, неплохо. Лес, банька…

– Ну как хочешь. Иди в баню, – сказал Пашка, и оба засмеялись, – я в ДК схожу, пива выпью, может. И Светку с собой не возьму.

– А тренер? – насторожился товарищ, – если узнает, что ты потреблял?

– Да ну, – махнул рукой Пашка, – впереди выходные, соревнования все кончились, теперь только осенью. И откуда он узнает, если ты не вложишь? – хлопнул приятеля по плечу.

– Я-то молчок, – длинной рукой Роман хлопнул его по спине еще сильнее, – в ДК в другой раз сходим вместе, вот вернусь живым с деревни…

Посмеялись, подставляя лица теплому солнцу в ярком голубом небе. Потом Ромаха вспомнил прошлые соревнования.

– Слушай, а классно ты все-таки уделал того, с области, рыжего. Я заволновался, что ты уже сдаешь, и хлоп – прям в начале третьего раунда. Все как с цепи сорвались, никто не ожидал.

– На встречный сам налетел, – почесал кулак Пашка, – а дальше – дело техники.

Парни принялись обсуждать ход соревнований.

– Гоблин, зверюга, опять всех вынес, – со смесью восхищения и досады качнул Ромаха стриженой головой, – вот тупой же урод, а пацанов укладывает на раз-два. Тайсон недоделанный…

Пашка поморщился, услышав о Гоблине.

Гоблин был на год младше. И учился, кстати, раньше в том же классе, что и Иванка. В прошлом году оставил школу, и все вздохнули с облегчением, что учителя, что ученики. Гоблин терроризировал всех, и как-то повлиять на него было делом просто напрочь бесполезным.

И в секции бокса именно он считался самым сильным бойцом. И хотя Гоблин и Пашка выступали в разных весовых категориях, последнего этот факт очень сильно задевал. Пашка считался первой надеждой и перспективой тренера, строгого Никиты Лукича. Весил Гоблин килограммов на десять больше. Как-то очень быстро из длинного худого мальчишки вымахал большой, вечно ухмыляющийся монстр под девяносто килограммов с колотушками, каждый с Пашкину голову.

Гоблин обладал мало что выражающим выражением лица, всегда слегка отвисшей нижней челюстью и слюной в уголках толстых губ, которую при разговоре он шумно всасывал обратно. Лишенные эмоций темные глаза с поволокой оживлялись лишь в предвкушении хорошей драки. Обладая длиннющими руками, нечувствительной к чужим ударам большой головой и сносящим любого крюком справа, Гоблин практически всегда выигрывал соревнования и побеждал в любой, самой жуткой драке. Поэтому считался непререкаемым авторитетом для всех городских «трудных» подростков. Даже среди спортсменов, регулярно собирающихся на соревнования, Гоблин имел репутацию не из лучших, так как имели место случаи, когда с соревнований его дисквалифицировали за неспортивное поведение.

Парни постарше, как правило, относились к нему с легким презрением, но особо на рожон не лезли – все знали о совершенно непредсказуемом нраве и огромных кулаках отмороженного «малолетки». Подвиги типа завязывания драки с любым количеством противников, выбивание головой фанеры из дверей местных дискотек и пьянок до поросячьего визга очень скоро становились достоянием общественности. Поговаривали и о других подвигах Гоблина, таких, как затаскивание девчонок в кусты городского парка во время танцев, но на это уже смотрели с легким сомнением – девчонки нынче и сами не промах, и при известном терпении и любознательности тащить кого-то уже не придется – сами затащат.

На последних соревнованиях Гоблин и Пашка заняли первые места в своих весовых категориях. Несмотря на гораздо лучшую технику, в глубине души Пашка все же остерегался открыто связываться с Гоблином, хоть и не признавался в этом даже самому себе. Удары в лицо тот сносил с какой-то нездоровой легкостью, попасть под правую руку – значило обречь себя на заведомое поражение – после мощного бокового устоять просто не было шансов. Зверея, Гоблин мог и покалечить в драке, если вовремя не оттаскивали свои. И в зале упивался своей властью, если перехватывал инициативу, и молотил противника что есть дури, до последнего. Лукич только и терпел его за те первые места, которые Гоблин вырывал почти каждый сезон. Что говорить, подопечный мог и на тренировку заявиться с перегаром, а поведение к окружающим было откровенно отвратительным. Типичный хамоватый тип и хулиган, которому от природы дана сила, не на пользу ему самому и окружающим.

Жил Гоблин не с родителями. Те то ли пили, то ли разошлись и кто-то один из них пил – Пашка уже и не помнил, чего толку лезть в чужую жизнь. Знал наверняка, что Гоблин скитался по друзьям и знакомым, а на жизнь зарабатывал продажей сигарет на рынке по выходным, попутно рэкетируя приезжих барыг-белорусов, да тряс малолеток возле школы на предмет лишних денег.

Некоторые учителя в свое время поговаривали: уймется, надоест кочевая, беспутная жизнь, исправится, но Пашке в это слабо верилось. Горбатого могила исправит. Вряд ли дегенерат сможет поумнеть. Хотя черт его знает… Что он, Пашка, психолог, что ли? Он не любил говорить и думать о людях плохо, тем более за глаза, но здесь и так все было ясно, стоило посмотреть на Гоблиновскую рожу и его слюнявую ухмылку. К Гоблину Пашка всегда испытывал неприязнь, и Гоблин отвечал ему тем же.

На тренировках Гоблин, пользуясь большим весом и длинными руками, в частых спаррингах пытался достать Пашку, подавить его. На что тот отвечал, постоянно увертываясь и доставая партнера точными сериями контратак. Зевать не стоило – держался на расстоянии, удобном для себя и старался не попадать под ломовые боковые противника. Здесь его меньшие габариты играли на руку – Гоблин, как все большие парни, был несколько медлителен в движениях.

Тем и заканчивались все их поединки – помордованный и крайне злой Гоблин, и Пашка без единой царапины, но так и ничего не доказавший Гоблину. На все заработанные Пашкой очки и правильную технику отвечал лишь плевком сквозь зубы:

– Всеми этими очками можно подтереться, – протяжно тянул он, дергая толстой отвисшей губой, – у меня вон, один удар – и все очки посыпались, – поднимал кверху свой огромный деформированный кулак, – кто хочет, за школой может попробовать. На асфальте и без перчаток глянем, что к чему.

Как правило, Пашка на эти выпады не отзывался. Он тоже хорошо знал разницу между тренировочным боем и уличной дракой.

Настроение почему-то сразу испортилось. Попрощавшись с Ромахой., Пашка двинул домой.

***

– Аллах Акбар! – донесся снизу общий выдох. Молитва закончилась.

Пашка вздрогнул. Возглас вернул его сознание обратно сюда, в реальность. Снова пронеслось перед глазами вчерашнее.

Вряд ли бандиты оставят их живыми. Поглумятся еще в свое удовольствие да кончат, как баранов. Обидно. И страшно… Не верится, что все уже… Все… Что и жил-то фигню всего – а для чего? Для этого?..

Ох, Господи, только бы легкую смерть. Хрен с ними, хотя бы такую, какую принял вчера Андрюха, это хоть не очень долго.

Пашка против своей воли пощупал шею. Все равно мало приятного, наверное.

Не раз натыкался в ходе операций на истерзанные тела пацанов-срочников, офицеров, контрактников, и не понаслышке знал об извращенной жестокости наемников. Увиденное заставляло стыть кровь в жилах. Особенно в том январе, в Грозном… Потом вроде бы попривык. Или просто это стало обычным интерьером окружающего мира? Или как?..

Вчера видел в толпе, их окружившей, много, человек двадцать, наверное, черных. Чернее, чем самые черные цыгане, что жили на окраине в их городке. На чеченцев они так же мало были похожи, как и на русских. Язык отличался от резковатого чеченского, был более гортанным и замысловатым. Многие носили халаты, тюрбаны, намотанные на головы и тюркские шапочки. И бороды у них были менее кустистые, или не было вовсе. Отличались, короче, от местных. У этих хоть что-то знакомое проскальзывает – русский мат, взгляд, в котором видно знание русских, все-таки долго бок о бок два народа жили. А эти же… Просто чужие. И неверные для них все на одно лицо. За веру они свою воюют… Придурки.

Вот этих бы не надо… – не хотел даже додумывать Пашка. Пакистанцы они, афганцы, иранцы или еще кто там, кто их разберет, ну их нафиг, с их отрешенными лицами и горящими глазами.

Смешно, поймал себя на мысли, что не все ли равно, кто тебя в конечном итоге убивать будет. И те, и эти тебя все равно не любят и никогда любить не будут. Ни Пашку, ни Виталю, ни Адрияна, никого из тех, с кем был знаком или знал раньше Пашка.

Поразмыслил и решил, что нет – не все равно, кто будет… Странно, но не все равно.

Никто не наведывался к пленным, и хотелось поверить, что про них просто забыли. Горбоносый сидел, практически не двигаясь, вперившись темным взглядом в глубь сарая и не отводя ствола.

Виталя растянулся на земляном полу и, по всей видимости, дремал, подрагивая закрытыми веками и тяжело дыша через открытый рот. Адриян уже не гладил ногу и просто сидел, безразлично уставившись в одну точку.

Кто-то внизу запел песню, веселую, наверное. Голос оказался молодым и на удивление приятным на слух. Пропев всего ничего, оборвал себя и чему-то засмеялся. Кто-то неподалеку крикнул поющему пару отрывистых фраз, тот ответил, не переставая смеяться. Теперь смеялись уже оба, и к их смеху присоединились другие. Пашка различил голос Ахмета. Тот еще что-то сказал, отчего общий смех усилился. Ахмет шел сюда, уже были слышны шаги, приглушенные порослью близ сарая.

Сменять идет. Горбоносый довольно заерзал на месте, но так и не встал до последнего, контролируя пленных. «Поразительная ответственность», – подумал Пашка. «И тупоумие», – добавил, с сарказмом глядя на караульного.

В дверном проеме возникла высокая, крепко сбитая фигура Ахмета. Сказал несколько слов горбоносому, тот ответил и наконец снялся со своего насеста, скрывшись с поля зрения. Слышно только было, как клацает ремень автомата при ходьбе. И почему-то Пашка облегченно вздохнул.

Ахмет постоял, осматривая внутренности сарая. Оглядел близлежащие окрестности. Оглянулся вслед горбоносому. Сильно пригнувшись, шагнул внутрь. В бороде Пашка разглядел несколько прилипших крошек.

Жрал что-то… Скотина.

– Живые еще? – поинтересовался у пленных, переводя черные поблескивающие глаза с лица на лицо.

– Хорошая шутка, – вяло отозвался один Пашка. Странно, но он не испытывал никакой ненависти или хотя бы неприязни к этому рослому, недалекому чеченцу. Сколько тому лет? Двадцать пять-двадцать семь, если верить внешнему облику. Может, чуть моложе, но эта борода не дает судить о возрасте.

Ахмет собрался вроде уже уходить, но остановился на пороге.

– Ладно, – поколебавшись, полез за пазуху загорелой, покрытой черными волосами рукой, – хотел покушать, да не хочу что-то. Э-э… жрите уж сами.

С этими словами чеченец извлек на свет Божий промасленный сверток и кинул Пашке на колени. Первым порывом было швырнуть сверток обратно в Ахмета, как гранату возвратить, но что-то удержало.

Не успел Ахмет договорить, а Пашка обостренным чутьем уже слышал этот запах. Еда… Развернув, обнаружил две большие чеченские лепешки, совсем мягкие и упоительно пахнущие сдобой. Внутри заурчало, желудок непроизвольно сжался. Пришлось скрючиться, чтобы избежать очередного болевого спазма. Заиграли желваки, мучительно сглотнул набежавшую слюну.

А может, все-таки швырнуть лепешки обратно, прямо в наглую, сытую рожу бандита? Пашка поднял глаза на Ахмета.

Тот молчал, стоя посреди сарая, опустив автомат. Не смеялся. Просто стоял и смотрел на Пашку. И отчего-то Пашка устыдился. Ощутил себя совсем мальчишкой.

– Спасибо, – буркнул, и стараясь не торопиться, принялся делить лепешки на три равные части. Руки не слушались, подрагивали от нетерпения, приходилось напрягаться, чтобы края разломанной лепешки получались ровными и не осыпались.

Сомкнув ноги, чтобы ни одна крошка не упала мимо, снова бросил взгляд на Ахмета. Тот все так же стоял и… улыбался. Мягкой, широкой улыбкой, так не вязавшейся с его символической бородой, автоматом и бритой головой с капельками пота.

– Да, еще ведь, – заторопился он отчего-то, – попить еще, – и протянул фляжку. Металлическая фляга в брезентовом намокшем кожухе легла в руку приятной тяжестью. Даже не плескалась внутри, залитая доверху живительной влагой.

Виталя с Адрияном, до того сидевшие молча и с недоверием смотревшие на происходящее, придвинулись к Пашке. Не произнося ни слова, взяли протянутые куски и жадно принялись за еду, прислушиваясь к своим ощущениям.

Во фляге была вода. Чистая. Родниковая или колодезная, решил Пашка, отхлебнув и передав Витале. Войска затариваются водой с минеральных источников, там, где нет ее нехватки. Говорят, она полезная, но на вкус и цвет… А тут чистая, прозрачная и вкусная вода. На секунду задержал руку, заметив что-то. Сверху на крышке фляги были выцарапаны инициалы: «А. В.». До Пашки дошло, чья это фляжка. Убитого вчера Андрея.

Как барана на шашлык… Пашку чуть снова не вырвало.

– Ты где посуду взял, Ахмет? – отдышавшись, спросил у чеченца.

Тот заморгал почти виновато.

– Там… Это все ваше, ваши вещи скинуты, куча одна. Да… Я взял одну, пустая была. Вода хорошая, ее здесь все пьют.

Пашка покачал головой и, ни слова не говоря, опять принялся за лепешку.

Вторую он уже надумал оставить на потом, но Ахмет предостерегающе помахал рукой:

– Не, ешьте все, и допивайте. Я лучше потом еще принесу. Здесь не оставляйте ничего, – воровато оглянулся на выход, пальцем указал на фляжку, поторапливая. Адриян последним сделал пару крупных глотков и вернул ее Ахмету.

Чеченец сунул посудину обратно за пазуху своего хорошего германского камуфляжа и вышел наружу. Потянулся во весь свой рост, так, что огромная тень качнулась по косяку и порогу сарая. Сел на пенек, служащий постом. Довольно, словно чеширский кот, прищурил глаза, намурлыкивая все ту же песенку.

Солдаты тем временем быстро умяли второй лаваш. Подобрали все крошки с колен, с земли, отправили и их в рот.

– Спасибо, – негромко подал голос Виталя.

– Угу, спасибо, – Адриян еще прожевывал последний кусок.

– Ай-вай, – сердито мотнул головой Ахмет и даже отвернулся. Ничего не сказал, краем глаза поглядывая на пленных и едва слышно выводя свой незатейливый мотивчик.

После некоторого молчания Пашка решил сказать, сам не зная, зачем:

– А ты хороший человек, Ахмет.

Чеченец прекратил пение и серьезно взглянул на него. И вновь Пашка почувствовал себя почему-то намного моложе его.

– Я не хороший, – отозвался Ахмет, – я плохой. У меня брат был, пять лет младше, – боевик поднял пять пальцев вверх, – его убили. Ваши убили, русские. Может быть, даже вы, – обличительно в каждого из солдат, – это за него я теперь стреляю.

Он продолжил:

– Но я не хочу, как вас, без оружия убивать, нет. Брат умер с оружием в руках, как мужчина, – гордо сказал чеченец, и Пашка заметил, как заблестели его черные глаза, – резать, как баранов, с пустыми руками людей – нет, это не по мне.

Ахмет покачал бритой головой:

– Нет, не по мне. С пустыми руками – это не солдат, а так… Слабый человек, чести нет убивать таких. Они уже ничего сделать тебе не могут. Нечестно… Нохч не должен делать так.

– А кушать я принес, – резко переменил он тему, – я же вижу, вы мученные все, голодные, – улыбнулся одним уголком рта, – чем вас кормят там? Кого видел, все как один – мученные, – смешно произнес он опять это слово, – даже стрелять вас иногда жалко.

Он усмехнулся. И, кажется, совсем невесело.

Помолчал, прислушиваясь к шуму близкого лагеря и к чему-то внутри себя. Начал опять говорить:

– У меня брату было, сколько вам сейчас. Чем-то вот, – посмотрел он на Пашку, – на тебя похож.

Чем мог сивый Пашка быть похожим на брата черного, как чеченская ночь, Ахмета, он не понял, но на всякий случай промолчал. Молчали и Виталя с Адрияном.

Замолчал и сам Ахмет, повернувшись боком к сарайчику и глядя куда-то в сторону поднимающегося к своему пику солнца. На лицо опечаленно набежала тень, густые черные брови сдвинулись скорбно. Свою песенку Ахмет больше не пел, лишь тихо шевелил губами. То ли молил о чем-то Аллаха, то ли разговаривал с убитым в этой затянувшейся войне братом…

Некоторое время Пашка просто смотрел на чеченца. Странный человек, право слово. То ненавидит, оскорбляет почем зря, то кормит… Только не говорите, что он просто такой добрый. Знаем уже…

Ощущение блаженной сытости теплом растекалось по телу, лишь слегка болел еще истерзанный долгим голодом желудок.

Адриян, пользуясь тем, что их охранник не очень-то смотрит за ними, подполз к окну, гремя своими кандалами. Приподнялся на здоровой ноге, помогая себе скованными руками, чтобы взглянуть в узкий проем в стене, служащей окошком.

Пашка тоже поглядел бы в это окно, но длины его цепи явно не хватит до той стены. Да и шевелиться что-то не очень хочется, лучше полежать. Больно телу, устало оно. Прикрыл глаза и привалился к стене, стараясь сохранить живую энергию.

Виталя снова улегся, поправляя свои затвердевшие засохшей кровью тряпицы в ноздрях.

Глиняная стенка за спиной уже нагрелась до температуры сковороды в духовке. В сарайчике становилось все более душно. Если будет продолжать нагреваться то они точно здесь испекутся.

Холодно – плохо, жарко – тоже не очень хорошо. И почему только в воздухе редко бывает такая температура, при которой человеку тепло, но не жарко, и освежающе, но не прохладно? Почему погода больше благоволит к крайностям, заставляя людей подлаживаться под них?

Душно, блин…

А тогда моросил прохладный, приятный дождик…

***

ДК, где по выходным проходили городские дискотеки, считался на это время самым центровым местом тусующейся молодежи. Ибо мест, куда можно было пойти развлечься, в городке имелось не так уж и много.

С наступлением темноты Дом наполнялся молодежью и несколько оживал от своей серой дневной спячки. Большие стекла мерно подрагивали, и уже за квартал можно было расслышать просачивающуюся сквозь стены музыку. Скудно моргала вывеска над входом и стайками собирались, приходили-уходили подростки обоих полов.

Пашка торчал здесь уже больше двух часов. Честно говоря, делать было нечего и он уже жалел, что пришел. Танцевать он не танцевал. само собой, не принято, если только с девчонками, а с девчонками не хотелось. Благо, что и дома можно было найти, чем заняться. На столе в его комнате лежала раскрытая начатая книга, ожидали своего часа недописанный реферат по истории и работа к выпускным по английскому. И мать, приходившая с работы поздно и не так уж часто видевшая сына дома. И с Рексом погулять надо. Хоть вечером гулял, но пес перед сном привык к пробежкам с хозяином по центральной аллее и дальше, по набережной. А может, мама сходит, если не очень измоталась на работе, выведет большого лобастого пса пробежаться по ближним дворовым кустам да промочить лапы в весенних лужах.

Он уже и постоял в зале, слушая музыку и разглядывая симпатичных танцующих девчонок, и посидел в баре со знакомыми пацанами. К нему подходили, здоровались, говорили о том, о сем, поздравляли с победой на соревнованиях, тянули выпить. На все зазывания Пашка отвечал отказом, общался с неохотой, и весь вечер пил пиво по банке.

И сейчас открыл новую, вздохнул перед тем, как глотнуть, и решил, что пива на сегодня ему хватит. Иначе дальше пойдет уже откровенное бухалово. И так уже перебрал. Живот надулся, в голове мутно и покачивается все. Фиговое какое-то пиво.

Подвалили два закадычных дружка, Олег да Петеля. Похожи до ужаса и повадки одинаковые, как у сиамских близнецов. Их часто принимали за братьев, хотя это не было правдой.

– Здорово, Паха! Ну че, какие планы на сегодня? – спросил Олег, нескладный угловатый парень с рожей отпетого разбойника.

– Не знаю, не хочется ничего, – вяло ответил Пашка, больше занятый банкой и своими мыслями о ней, нежели об окружающем мире. Он уже начал основательно пьянеть. Потер лицо ладонью. Кожа на лице уже потихоньку теряла свою чувствительность, а щеки краснели горячим. Плыли какие-то странные, не очень хорошие мысли, и вообще, состояние было предурацкое.

– Планы, как обычно, – похожий ну всем на Олега Петеля осклабился, – напиться, расколотить кому-нибудь хлебало, и… – довольно потянулся, – разорвать какую-нибудь жертву. Да, Паха?

– Ага, обычный сценарий выходного дня, – буркнул Пашка.

– Ночи…

Оба сиамца дружно загоготали, будто сказали невесть что веселого.

Настроение за вечер так и не поднялось, даже пиво не помогло. Найти причины своего подавленного состояния Пашка так и не смог, вроде нормально все, хорошо даже… Откуда же взялось это неприятное напряжение внутри?

Приход на дискотеку уже не казался ему такой уж замечательной затеей. Окружающее нисколько не радовало, не развлекало, и он уже подумывал, как бы отвязаться от всех этих мелющих всякий бред «друганов» и свалить отсюда. День явно не задался и вечер его уже ничем не исправит. К тому же опять начал накрапывать этот противный моросящий дождик.

Все, пиво допиваю и, если к этому времени ничего занятного не происходит, сваливаю домой.

Пашка взболтнул полупустой банкой, рассеянно слушая сиамцев. Да, действительно, все будет, как всегда – к гадалке не ходи. Пацаны напьются, начнут бузить и задирать чужаков. Обязательно затеют драку, возможно, и не одну. Разобьют лицо и отпинают любого незнакомого или малознакомого пацана, имевшего наглость прийти на «их дискотеку». Конечно, если тот пришел без девчонки. У пацанов ведь тоже есть свой кодекс чести, пусть и несколько своеобразный.

Ближе к утру, зализывая разбитые костяшки кулаков, лихорадочно начнут искать девчонок, чтобы провести остаток ночи. Как правило, к тому времени большинство девушек уже уйдет домой.

Фу, гадость, поморщился Пашка, и непонятно, к чему это относилось больше – к пиву или собственным мыслям. Нет, все, надо идти домой, нефиг тут ловить.

И как только раньше он любил такое времяпровождение? Пусть уже давно не развлекался он подобным образом, но все равно. Пусть против себя он всегда выбирал парней поздоровее и постарше, но разве доказывать что-то с помощью кулаков считается признаком большого ума? Ну нет, конечно, иногда просто приходилось, подчас вынуждали, да и вообще, есть в этом что-то такое, первобытное, что нравится Пашке. Но все равно, идиотство ведь…

Откуда-то из близлежащих дворов послышался пронзительный женский визг. «Сиамцы» насторожились, зачем-то по-собачьи втягивая ноздрями теплый ночной воздух. Пашкино тело, залившееся до горла пивом, отказалось даже вздрогнуть от неожиданности. Крик повторился уже где-то ближе и оборвался, словно кричавшей сразу заткнули рот. Или ударили так, что перехватило дыхание.

Некоторое время стояла тишина, а через минуту все повторилось. На этот раз кричали уже где-то в подъезде одного из жилых домов, что в глубине за Домом Культуры прижимались друг к другу. Все старые малоэтажные «хрущобы» да сплошь коммуналки. И народ в основном проживал там такой же – немудрено, что визжат. Это здесь не редкость. И в милицию вряд ли будут звонить. Да и позвонят, так она не приедет. Проверено уже… Городок считается криминогенным, и милиция здесь сама всего боится.

Отчаянный визг, многократно усиленный эхом подъезда, вырвался на ночную улицу, нервно пробегая по закоулкам старых дворов, впиваясь в ушные перепонки.

– Ну чего там такое? – недовольно пробурчал Пашка, – пойти в бороду настучать, что ли, чтоб не орали. Может, помочь чего…

– Дак че, – улыбнулся щербатой улыбкой Олег, – Гоблин же одноклассницу свою бывшую повел дрючить. Не видел, что ли, прямо на руках из зала вынес?

– Не, не видел. Гоблина видел… – с полчаса назад Гоблин с пьяной уже рожей здоровался с Пашкой, протягивая огромную влажную руку. Пашка и сейчас при воспоминании непроизвольно вытер ладонь о штаны.

– Что за одноклассница? – ему даже лень было перебирать в голове девчонок годом младше, – все они там шлюхи, – неожиданно вспыхнул он, – шлюхи и дуры…

– О-о, Паха, тебя уже нормально вставило, да? – Олег засмеялся, трогая Пашку за плечо и кивая Петеле, приглашая того тоже посмеяться, – как ее там, мелкая-то эта… – повернулся он к товарищу.

– Да Иванка, – нетерпеливо ответил Петеля, прислушиваясь к крикам. Его глаза маслянисто блестели, – не дает, сучка… сама же хотела. Она с Гоблином на дискач и пришла.

Пиво вдруг стало теплым и безвкусным. Пашка сплюнул горькой слюной на землю. Уставился тупо в угол между крыльцом и стеной. Здесь нетерпеливые пацаны обычно справляли малую нужду.