Деграданс

Геннадий ПРАШКЕВИЧ, Алексей КАЛУГИН

ДЕГРАДАНС

(Смерть в реале)

Часть первая

ПРИВЕТ, ПОПУАСЫ!

1

ШИВЦОВ

8,30. Пятница

Настроение отвратное.

Или в душ, или повеситься.

В голове дурной туман от бесчисленных выкуренных сигарет.

Водка паленая? Ну да, наверное. А непаленая лучше? К черту все! Сунуть холодный ствол в рот, кислый вкус металла, нажать на курок… А где взять силы на это?… Помойка на душе, вековая смрадная свалка, под веками сухой песок… Уходить из мира с этим грузом? К черту все! Предрассветная серость… Уснуть с этим? Не получится… Как там мерзавец Калинин нашептывает? «Только спать, спать, спать, и не видеть снов». Или это не он придумал?… Шивцов сжался. Была слабая надежда, что может быть сон придет в последний момент… Но так не бывает. В этой жизни вообще многого не бывает. Он злобно нашарил в темноте тапочки, хлопнул ладонью по невидимому выключателю. Свет резнул по воспаленным глазам, но пейзаж привлекательнее не стал. Объедки на тарелках, пустые бутылки, окурки. Только там, где сидел за столом Калинин, объедки уложены в тарелке каким-то неестественно аккуратным, каким-то даже красивым веночком.

Памятник вчерашней павшей жратве.

Жратвоприношение.

Разводы вина на стенках фужера – как разводы подсохшей крови.

А начали, казалось бы, цивильно – в баре. Первую бутылку, ни к чему не обязывавшую, взял Андрей Ведаков, журналист из «Газетты». Этому главное – поговорить. Шивцов знал Ведакова со школьных лет, поэтому сильно к его словам не прислушивался. Где рождается новое искусство? Тоже мне вопрос. Уж наверное не в прокуренном баре. Хотя – как знать… Как рождается новое искусство? Уж тоже наверное не в пьяной болтовне. Хотя и это – как знать… Хорошо, во время появился Сашка Калинин, телеведущий Седьмого канала, красавчик, самоуверенный и наглый, подтянутый, в костюмчике не из магазина за углом, а Ведаков уехал в редакцию. Место Андрея заняла Ксюша Малышева, верстальщица из «Газетты». Прозвище Актриса. Соответствует. Ей бы танцевать в стрип-баре, крутя чудным задиком, а не просиживать дымные вечера со всякими придурками. Длинные ноги, милые завитушки у висков. «Приятно видеть пыхтящую русалку, выползшую из леса». Минут через пять многоопытная ладонь Сашки Калинина лежала на узкой Ксюшиной руке, а она даже не вздрогнула. Это в кино красивые бабы дерутся без разбору. Раз – и по морде! Раз – и коленом в пах! «Он сам нарвался, он сам нарвался, и в этом нет моей вины». Танго семи убийц крутили, кажется, по всей Москве. «А будь вы сами на нашем месте, вы поступили бы так, как мы».

«Выставка?… У Фабиана?…»

«А такое только у Фабиана увидишь!».

Так, незначащий разговорчик, каких тысячи на неделе, но рожа у Калинина вдруг пошла красными влажными пятнами. Что-то его зацепило. Он давно точил глаз на Ксюшу. И сейчас мысленно рвал с нее одежду, она это чувствовала, запунцовела. Только Шивцов молча глотал горький джин и старался не думать обо всех этих сложных дружеских взаимоотношениях. Самому последнему дураку известно, что новые женщины не цементируют старую дружбу.

«Мне и без Фабиана сны страшные…»

«Такого, дорогая, вы и в самом страшном сне не увидите».

«Венера в салопе», – хмыкнул Шивцов. Понятно, он имел в виду выставку у Фабиана Григорьевича, ничего больше, но Калинин заржал. Он знал несколько языков, для него и французские выражения не были тайной. Салоп. Он показал большой палец. Правильно, приятель! Правильно, дорогой! Именно так. Салоп. «У Фабиана даже бронзовых вакханок одевают в эротическое белье». Ладонь с Ксюшиной руки Калинин с неохотой снял, потому что в баре снова появился Ведаков с новостями из сгоревшей на Полянке дипмиссии. Кажется, албанской. Или гренландской. Если таковая существует. «Дым еще клубится над Полянкой». Теперь на Ксюшиной руке лежала широкая спокойная ладонь Ведакова. По хозяйски лежала. Длинноногая верстальщица и это приняла смиренно. А Андрей объяснил, чуть пожимая нежную руку: «Нормальный пожарчик. Жертв нет, убытки невелики. К тому же, дипы получат страховку, а вот жильцам закопченного дома напротив придется делать ремонт за свой счет».

– Сочувствуешь?

– Работа такая.

Выпили.

Повторили.

Калинин снова наладился на искусство.

– К Фабиану надо сходить. Такое увидишь только у Фабиана.

– Не слушай Сашку, – ухмыльнулся Ведаков. – И его разговоров об искусстве не слушай. Он в искусстве разбирается не больше, чем бомж в сарафанах восемнадцатого века. – Андрей любил цветастые сравнения, видно было, что и сейчас в глазах Ксюши заработал очко. – Думать надо не о новых произведениях. Если уж на то пошло, все нынешние новые произведения вырастают на руинах старого искусства, а значит, они по определению отравлены. Думать надо о Новой эстетике,– он так это и произнес, с напором. – О Новой эстетике. О принципиально новой оценке того, что мы видим, что ненавидим, чем любуемся. Ясно я выражаю? Новое искусство может родиться только из нового взгляда на мир. Нового! Понятно? Как когда-то родилась Афродита из пены. Никто ее не ждал, а она – вот я! Чтобы понять новое, к Фабиану ходить не надо. Там погано. Там падалью пахнет. – Ведаков смотрел, как упрямо темнеют красивые Ксюшины глаза, и уже знал, что она пойдет к Фабиану. На зло ему пойдет. Обязательно пойдет, сучка. Мнит себя новой Афродитой, а Калинин ее накачивает. «Узнать меня – иметь меня». Пойдет ведь, пойдет, наперекор мне пойдет, а потом три ночи подряд будет трястись от страха. Дать, что ли, Калинину по морде?

К счастью, Ведакова опять вызвали в редакцию.

Почти сразу ушла Ксюша, а Калинин был свободен, увязался за Шивцовым.

В запущенной двухкомнатной квартире они открыли еще одну бутылку. Она уже ничему не мешала.

«Чего Андрей к тебе вяжется? – Калинин имел в виду Ведакова. – Чего он все время тащит тебя в „Газетту“? Писать ты не умеешь, да платят там мало. Сидишь себе в охранном бюро, ну и сиди. Каждому свое, – он нагло подмигнул. – Ведаков типичный неудачник. Боись таких. Он умеет говорить, это да. Для него слова только и важны. Заладил, как попугай: Новая эстетика, новая эстетика! А сам ничего, кроме железок Церетели, не видел. Какая, к черту, Новая эстетика? Все галереи до потолка забиты гениальными полотнами и скульптурами, а толку? Ты умнее стал от того, что у нас тысячи художников в твоем профессиональном союзе? Или, может, чувствовать стал глубже? Потрясений ищешь? Чечня у тебя не все отбила? Нет, Витя, – покачал Калинин головой, – я тебе так скажу: настоящее искусство умерло. Еще при Пушкине. Может, Пушкин его и убил. Нет больше никакого искусства!»

«А что есть?»

«Дерьмо. И еще раз дерьмо».

«А женщины? Ты, вижу, клинья под Ксюшу бьешь».

«Очнись, Витя! Когда это женщины были искусством? Того же Пушкина почитай, у него в дневниках много дельных мыслей. Женщины всегда были только предметом искусства. Всего лишь. Помнишь? Жил-был дурак… – О ком писал Киплинг, неизвестно, но Калинин точно подразумевал сейчас Ведакова. – Он молился всерьез тряпкам, костям и пучку волос – все это пустою бабой звалось, но дурак ее звал Королевой Роз…»

«Ты там упустил пару строк».

«Не упустил, а выбросил сознательно. Женщины – это все, что угодно, Витя, только никак не искусство. Сам подумай, стал бы ты трахать Джоконду? Она же шизанутая, по всему видно. У нее взгляд блаженный. Или „Шоколадницу“ Лиотара стал бы трахать? Да она еще от предыдущего клиента не отошла! За искусством, Витя, ходить надо не на Крымский вал, а к Трем вокзалам».

«Странно, Сашка. Ты повторяешь Андрея!»

Калинина перекосило. Это он-то повторяет Ведакова?

«Ты еще скажи, что я его повторяю, когда говорю о хлебе и зрелищах!»

Калинина вдруг прорвало. Он обозлился. «Новая эстетика, новая эстетика! О какой Новой эстетике идет речь, если все давно прогнило? На трухлявых пнях растут в основном поганки, так ведь?»

«Опенки еще».

«Плевал я на опенки! Что такое Новая эстетика? Умение по новому втюхивать старую хрень? Ну так и говорите, чего врать? Андрей – неудачник, дурак, невежа. Нашел, кем мне тыкать в нос. Так он и просидит всю жизнь в отделе новостей, подчищая чужие статьи!»

Шивцов выругался.

Блин, как надрались вчера, все болит.

Смял сигарету. Ну да, Андрей неудачник. Это точно. Но не всем же подметки рвать, не всем идет пруха. Это у Калинина не жизнь, а вечный праздник. Он ночью вполне мог рвануть к Ксюше. Девушка друга? Вот тоже! Его такая мелочь не остановит. Если Ксюша откроет дверь…

А она откроет…

Сашка – стервятник.

Но стервятник он обаятельный.

Шивцов потер виски. Из пустой ванной пахнуло сыростью.

Глянув в зеркало, какое-то слишком уж прозрачное, как бы выцветшее, Шивцов провел ладонью по колючей щеке, но бриться не стал. Плеснув холодной водой в лицо, вернулся в комнату, вытянул из-под кровати большую спортивную сумку. Вот зачем каждый раз наступает утро?… Уснуть бы насовсем… Так голова болит страшно… Сумка темно-синяя – с желтой полосой, со скалящейся тигрицей… Нет, это у Калинина она выглядела бы тигрицей, а здесь стоит на раскоряку, как шлюха… Оттуда же, из-под кровати, Шивцов вытащил обернутый серой холстиной сверток. Своей тайной коллекцией он любовался нечасто, только когда уж очень припекало. Оружие не новое, но в отличном состоянии. Ухоженное, поблескивают лаком деревянные части. Сладкий запах смазки. Обрез карабина М-1, четыре магазина к нему. Пистолеты: израильский восьмизарядный «Ерихон» (та еще труба – мертвого разбудит!) и отечественная «Гюрза» (эта очень больно кусается). Две осколочные гранаты. Тут же, в мутноватом целлофане, нежные брикеты пластида с детонаторами. Через руки Шивцова за последнюю пару лет прошли десятки таких стволов и немало взрывчатки. Он удачно покупал, удачно перепродавал, обменивал. Знал толк в оружии.

Обойма плавно вошла в рукоять пистолета.

Отложил в сторону «Ерихон». Неторопливо, со знанием дела продернул через кольца гранат плотный обрывок капронового фала, стянул узлом. Сам еще не знал, к чему такие приготовления. Так… На всякий случай… Морщась от головной боли, вывернул коробку с инструментами, набил две пустых консервных банки мелкими гвоздями, шурупами, гайками. Аккуратно вложил пластид, воткнул взрыватели.

Теперь все это в сумку.

Не торопясь, с пониманием.

Сверху – обрез и пистолеты. Ну что еще?

Опять мимолетно глянул в зеркало. Морда небритая, но это ничего. Нынче такая вот трехдневная щетина в моде. Символ мужественности. Мятые джинсы. Потертые кроссовки, футболка, ветровка. Типичный московский придурок. Сунул в наружный карманчик ветровки зажигалку, в другой – сигареты. Потопал, попрыгал на месте, проверяя, не мешает ли что, не погромыхивает ли в карманах?

Теперь бейсболку… Солнцезащитные очки…

Утро туманное… Утро лихое… Голова разламывалась. Из зеркала смотрел на Шивцова ничем не примечательный тип с темно-синей сумкой на плече. С такими сумками бабы ездят на дачу.

2

ВЕДАКОВ

9,00. Пятница

К половине одиннадцатого статья должна лежать на столе главного.

Хорошо, что я не потащился вчера к Шивцову. И так голова тугая. Ведаков медленно прошелся по клавиатуре компьютера. Работа есть работа. Главное, удивить читателей. Дать им по мозгам. Не жалеть патетики, не жалеть восклицательных знаков. У болгар, кстати, восклицательный знак именуется удивительным.

А у якутов? Поэт Август М., он как называет восклицательный знак?

Зря не спросил. Поэт Август М., выступавший вчера в Доме литераторов, представился собравшимся как якутский гений. Нет, не первый, нет. Он представился как последний якутский гений. Разницу чувствуете? Гениев и раньше было немного, скромно сказал Август М., а сейчас их совсем нет, вот только я остался, однако. Таковы особенности полярного климата. Черные длинные волосы. Тоже северная деталь. Правда, волосы, похоже, давно не мыты. Однако.

Якутский гений нервно кусал ногти, смотрел постно.

Часть журналистов сразу слиняла.

«Меня знают в Якутске и в Париже».

После этих слов из зала вышло еще несколько человек.

Ведаков остался только потому, что сидящий впереди Сашка Калинин слушал якута с непонятным интересом. Что-то видимо находил в болтовне последнего гения. Он просто так время терять не станет. «Оледенение душ… Эпоха ужаса… Мертвые языки ледников спускаются к мировым столицам… Глаз последнего охотника… Моя душа – как распахнутое северное сияние… Я пришел вымораживать бледные страсти… Москва – мегаполис карликов…»

Как ни странно, у якута была своя концепция.

«Главный двигатель мирового искусства – лепра».

Сперва Ведаков решил, что ослышался. Решил, что на самом деле якут произнес – депра. Но нет, никакой депры, депра – это для горожан. Август М., последний якутский гений, говорил о лепре. Именно о ней, о страшной, неизлечимой болезни, живьем медленно поедающей людей. Понимание искусства – это понимание неизбежности неизбежной смерти, сказал Август М. Лепра поражает человеческое тело, а искусство поражает человеческую душу. Мировое искусство возникло как ранняя реакция человечества на ужас проказы, как подсознательный рефлекс умирающего человека – защититься. Как инстинктивная попытка зацепиться за живую жизнь, создать хотя бы миф, закуклиться в собственных представлениях, как бы ни были они наивны. В запечатанную скорбью душу не всякий микроб проникнет. Образ мира, течение наших смертных мыслей, деяния и апатию – все определяет лепра.

Так считал последний якутский гений Август М.

Трибы больных людей всегда кочевали по Азии, медлительно заявил он. На равнинах Европы еще бродили жирные мамонты, мускулистые неандертальцы размахивали тяжелыми дубинками, а по снегам Азии кочевали люди разумные, обсыпанные снежной сыпью…

Первым не выдержал Калинин.

«Кто ваш босс?» – бросил с места.

Наверное, хотел узнать имя мецената, пригласившего поэта в Москву, но Август М. вопрос понял по своему, ответил негромко:

«Смерть!»

«Это вас заводит?»

«Это открывает будущее».

«Прочтите нам свои стихи».

«С удовольствием. Но по-французски».

«А почему по-французски? Здесь сидят исключительно русские журналисты».

«Мегаполис карликов не способен на понимание. Мне удобнее читать по-французски, все равно смысл до вас не дойдет».

Калинин заржал. Ведаков завистливо пожал плечами. У Сашки все получается. Ему все в жилу, все в кайф. Рыбий грипп, снежный человек под Архангельском (приходит к некой Дарье Волковой, отзывается на кличку Яша), перестановки в новом правительстве, тотальный отстрел банкиров, терроризм. Какой бы темы ни касался Калинин, его материалы идут на ура. Имя Калинина задирает тиражи «Газетты». Он умеет не только показывать и ужасать, он умеет обещать и радовать. В конце двадцатого века некий Энди Уорхолл каждому жителю планеты предсказывал обязательные пятнадцать минут индивидуальной славы, а вот Калинин ничего не предсказывал. Он просто развлекал. Он тыкал пальцем в человека и говорил: вот, ребята, вот с этим человеком надо дружить! И указанного человека начинали узнавать в метро. Он тыкал пальцем в заезжую знаменитость, и говорил: ребята, это полное фуфло! Давайте встанем посреди концерта, когда это вонючее фуфло распоется, и крикнем: эй, ты где покупала такие кривые колготки? Калинин умел работать. Вывел в центральный эфир полуграмотного писателя из провинции, превратил его в идола молодежи. Какую-то домохозяйку из Твери сделал губернатором. В буквальном смысле выкраденный дневник собственной любовницы издал со своим же собственным весьма неоднозначным комментарием. Причем, книгу так и назвал – «Выкраденный дневник».

Умеет…

3

ШИВЦОВ

9,20. Пятница

Шумная улица.

Спортивная сумка на плече.

Никакой цели у Шивцова не было.

Головная боль и случайные мысли.

Кто-то должен ответить… Кто-то обязательно ответит за все…

Ведаков неудачник, хрен с ним, но ему-то, Шивцову, лучше разве от этого? Ему даже положенную инвалидность не дали. Врач из военного госпиталя понимающе и подло ухмыльнулся: косим, дружок? И подмигнул: на себя, дескать, надо рассчитывать, а не на тощий государственный карман.

Отстёбыш! Пристрелить гада!

Боль сверлила виски. Толкучка раздражала.

БУДЬТЕ БДИТЕЛЬНЫ В МЕСТАХ БОЛЬШОГО СКОПЛЕНИЯ ЛЮДЕЙ!

Еще бы! У входа в метро такие указания особенно приятны. «Скорпионы в начале недели могут ставить большие цели… Хорошее время для перемены занятий… Неожиданные идеи меняют жизнь…» Астрологический прогноз ярко высвечивался на плазменном экране информационного центра.

А ТЫ УЖЕ КУПИЛ НОВУЮ BMW?

Платиновая красотка вызывающе подмигнула Шивцову.

Наверное, падла, дружит с тем самым врачом из медкомиссии.

ВИД НА МОСКВУ-РЕКУ! КВАРТИРЫ В ЭЛИТНОМ ДОМЕ!

Шивцов на ходу достал сигареты.

День медленно, но ощутимо наливался духотой.

Мерзким городским бризом тянуло с ревущей проезжей части.

Неоновая вывеска «Макдональдса» напомнила о еде. Шивцов повернул было к входу, но тормознул. Там же охранники с металлоискателями. После очередного взрыва в метро повсюду торчат охранники. Только что с них толку? Как можно остановить человека, похожего на меня? Даже дети это понимают.

Шивцов подумал о детях потому, что на новый год маленькая племянница затащила его на детский утренник. Все там было тип топ. Все там было придумано самими детьми. Замечательная елка, замечательные гирлянды. Сейчас сказка начнется. Свет погасили, раздвинули занавес. На темной сцене зловещее завывание пурги, крик слабый, отчаянный (детские сердчишки заходится):

«Ваняяяяя!»

В ответ умирающее, ужасное (сердчишки заходятся еще сильней):

«Маняяяяяяяяяяяя!»

Безнадежная лесная перекличка.

«Ваняяяяяяяяяя!» – «Маняяяяяяяяяяяя!»

Дети в напряжении. Колотятся, бьются сердчишки. Вот сейчас выскочат, наконец, Ваня и Маня на сцену, зал взвоет от радости, завопит, засвистит, затопает ногами, вспыхнут волшебные прожектора, но на самой высокой томительной ноте, когда кулачки сжаты, когда сердца обрываются в ледяную пропасть и слезы ужаса наворачиваются на глаза, сумятицу сумеречной пурги разорвал тоскливый вой волков…

4

ШИВЦОВ

9,25. Пятница

Миновав «Макдональдс», Шивцов осмотрелся.

Вот вполне кислотное местечко. Расплывшаяся лужа на асфальте (пожарный гидрант сифонит), витрина с вызывающе длинноногими Барби, одноногие столики перед синеньким ларьком ООО «Гектор». Выбор небогатый: вялый салат, теплая кола, сосиски в тесте, куриные ножки по цене элитной проститутки. Шивцов молча пристроился у крайнего столика, сумку сунул под ноги. Кола отдавала смолой, под вилкой скользко и противно ползала тоненькая пластинка огурца. В трех метрах от ларька дородная баба в накинутом на плечи пестром национальном платке шумно рекламировала свой товар: «А вот средство от тараканов! А вот средство от тараканов!» Случайный немец невольно заинтересовался: «Что есть таракан, фроляйн?» – «Да все он есть! – шумно обрадовалась фроляйн. – И хлеб есть! И мясо!»

Если бы не боль в висках…

Шивцов снова вспомнил Калинина.

Сашка вчера прочитал поэму. На память, наизусть.

Секс, ужас и достоверность. Так Калинин торжественно объявил.

А сюжет ненавязчив. Простенький, скажем, сюжет. Некий повар Гришка с Поварской, упорно рифмовавшейся у Калинина с запором и у упором, нечаянно упал в котлован строящегося дома с бутылкой водки в руках. А рабочим что? Они вниз не смотрят. Они бетон плеснули и уехали. Тут праздник. Салют. Скоро поднялись над столицей роскошные корпуса. Прошли длинной чередой многие века всеобщей радости и чудесного освобожденного труда. И вот, через сто и тысячу лет, умные археологи, работая в руинах уже старинных, уже обреченных на слом домов, наткнулись на скелет повара Гришки. Ну, не совсем скелет, так скажем, просто ожелезненный скелетец, но при нем бутылка! Целенькая!

«А где ужас? Где достоверность. Где обещанный секс?»

«Ишь чего захотел! Сразу видно, что ты из тех, кто никогда не испытывал творческого оргазма».

5

ВЕДАКОВ

10,20. Пятница

Ведаков положил распечатку на стол.

Круглая голова, рябые прядки неровно седеющих волос.

Главред поднял голову, поморгал, потом нажал на кнопку вызова.

Все советское время главред просидел в корректорах, был терпелив, никуда ни с чем не торопился, а в годы перестройки удачно примкнул к демократам. Да и к кому еще примкнешь с такой броской фамилией – Декельбаум? Бросил распечатку заглянувшему в кабинет курьеру: «В набор!»

А вот Калинину он бы предложил кофе.

Ведаков вздохнул. Калинин всегда на коне.

Однажды при пересылке статьи редакционный компьютер каким-то образом съел букву с в слове снежный. По всему тексту. Конечно, дежурный эту странность заметил, но найти автора в тот момент было невозможно, а кто же возьмет на себя смелость править знаменитого Александра Федоровича Калинина? Раз написано им нежный, значит, так тому и быть. Вся страна в тот день узнала, что в хвойных диких лесах Сибири охотники отловили нежного человека. До приезда крупных ученых поселили нежного в общаге местного техникума. Пьянки, драки. Нежный все-таки. Калинин сам обалдел от неожиданного ракурса. К вечеру продали три дополнительных тиража. Хохотала вся страна, а главред по первому каналу TV заявил, что сделано все было намеренно, с тем, чтобы закрыть, наконец, одну из самых спекулятивных тем в прессе.

«Интересно, – подумал Ведаков уже в коридоре. – Заметит кто-нибудь, если я смоюсь с работы?» Не то, чтобы ему очень хотелось смыться, но он никак не мог дозвониться до Ксюши. Это его бесило. Длинные гудки на домашнем телефоне, мобильник напрочь заблокирован. Абонент временно недоступен. Где дура шатается с утра? Не похоже на Ксюшу. Обычно она еще спит. Может, пошла к массажистке? Или поехала к матери? Старой мегере Ведаков звонить не стал, она его на дух не выносила. Подумав, набрал номер Шивцова, но и там долгие гудки. Вроде Калинин вчера приглашал Ксюшу на выставку… Но вряд ли она с утра поперла к Фабиану.

Длинные гудки.

Везде длинные безнадежные гудки.

Неожиданно нагрянуть к Ксюше? Смыться с работы?

А если хватятся? А если потребуют к главреду? Вылететь с работы легко. Пока бесцельно мотаешься по кабинетам, бьешь баклуши да гоняешь чаи, вроде бы ты при деле, а вот отлучишься на минуту, сразу начнут искать… Еще, кажется, у Ксюши было приглашение на открытие ресторанчика «Пинк-леди». Но это же не утром! Да и не встала бы она по такому случаю.

Ревнивое нетерпение гнало Ведакова из кабинета в кабинет.

В редакции новостей бормотало радио, уютно помигивал телевизор.

Перед Федей Жискиным на неудобных стульях (специально для посетителей) – два пошедших плесенью ветерана. Встречались вчера, кто еще жив, в кафушке в Столешном, вспоминали боевые годы, а теперь явились в «Газетту» поделиться воспоминаниями о том, как в 1973 году во Вьетнаме они чуть не угнали у американцев Б-52, «Летающую крепость».

«Угнали?»

«Да нет. Хотели только».

Желая побыстрей спровадить героев, Федя ни кофе, ни чаю гостям не предложил. Но на то они и герои – они извлекли из сумки бутылочку. Хватанув сто граммов, Федя неожиданно заговорил про санитарок. Что-то он не понимает. Как это невидные девки таскали на себе здоровенных мужиков?

«Мышь стогом не задавишь».

Назревала интересная дискуссия, но вмешался Ведаков:

«Федя! К главному пора, на планерку».

Герои все поняли правильно и ретировались.

Жискин спросил:

– Сдал материал?

Если бы Ведаков не знал Федю, как облупленного, то решил бы, что он издевается.

Но Федя не издевался. Просто он был так устроен. Пьет мало, любит правду, курит только красный «Мальборо». Прославился интервью со знаменитым американским фантастом. «Почему летаю в Россию через Рим? – удивился Фединому вопросу знаменитый фантаст. – Так дешевле». – «А почему летаете без жены?» – «Так дешевле». – «А почему решили стать писателем?» – «Писателей хоронят за счет государства». То есть, опять выходит дешевле. «Спасибо!» – закончил Федя Жискин знакомым ему английским словом, но как-то так получилось, что вместо обычного фенк ю вырвалось у него фак ю! «Ты, Федя, дурак, – потом объяснил ему Калинин. – С этого следовало начинать, а не заканчивать. Выдал бы старику в глаза: фак ю, отец, чего болтаешься по России? Он бы много интересного наговорил».