Когда наступит ночь

– Вот здесь распишитесь… И вот здесь, в журнале. Вы не волнуйтесь, мы все с такими же бумажками – видите, здесь и моя подпись есть. А вы у нас молодой, перспективный, так что вы, скорее всего, останетесь… Если, конечно, есть такое желание.

Мило улыбнемся, аккуратно закроем за собой дверь, пройдем на рабочее место. Никого нет, народ в поле. Вот тебе, Саша, первый звонок. «Если есть желание…» Все-таки ему этот отпуск не простят. Или припомнят через два месяца, или приберегут. Уже не раз звучало в этих стенах: «Мы вам тогда… а вы в ответ… как вы могли!» Любит наше начальство воззвать к нашей интеллигентности и порядочности. Правда, обратный процесс всегда идет болезненно для воззвавшего. Пинком. Одна бывшая сотрудница уже книгами на проспекте торгует – двадцать лет в институте, пять лет до пенсии… но слишком независимой оказалась. И, как намекнули старожилы института, отказалась «стучать», кто и что на рабочих местах делает да как отозвался о начальстве.

Так что желание желанием, а на всякий случай работу подыскивать надо. Тем более что приключения, похоже, закончились. Осталась человеческая жизнь, постепенно приспосабливаться надо. Благо никто ничего не знает, не заметили – вот и хорошо. Будем работать, в поте лица добывать хлеб свой, так сказать. Пойти, что ли, в охрану? На хлебе, конечно, появится кусок масла, но служить собачкой при каком-нибудь «толстолобике» и заодно таскать сумки за его супругой… Или подпирать стену в магазине какой-нибудь Авроры Борисовны… от воспоминания все внутри передернуло, как от смеси лимона с полынью. Прав был лесовик – не для него была Аленка. «Если возьмешь ты себе жену, возьмешь с женой и тещу…» Ну и кем бы он был в семье завмагши? Торгаш из него… как из волка пастух. И даже еще интереснее. Проехали, помашем ручкой. Встретим кого-нибудь еще. Вот только забыть все равно не получится. Противоположность любви все-таки не ненависть, а равнодушие. Ну вот не получается быть равнодушным, беда какая. Такой уж он несовременный. Древний. Хоть уже и человек.

* * *

– Олег, что со мной тогда произошло?

– Я же говорил – не знаю. Мы до сих пор не разобрались с этим посохом. Ты молодец, все сделал правильно, если бы не ты, мы бы все сейчас сидели в такой гадости, что и дерьмо сахаром покажется. Но ты же сам прекрасно знаешь – не бывает войны без потерь. Честное слово, тебе еще повезло, все могло быть намного хуже, тяжелее – да ты и сам видел.

– Значит, меня уже списали? Безвозвратные, так сказать, потери, упаковать и забыть?

– Не кипятись, сам же понимаешь, что это не так. Считай себя тяжелораненым на излечении. Ты бы сразу из госпиталя в рейд не попросился бы, правда? Почему? Своих бы подвел, тебя бы тащить пришлось. Так что потом видно будет, а пока к боевым делам мы тебя допустить не можем. Хочешь, найдем что-нибудь еще, работы у нас всем хватает.

– А какой с меня толк сейчас?! Ты же знаешь, я сейчас ничего не чувствую!

– И не слышишь, и не видишь? Так, что ли?

– Я не об этом, не притворяйся. Я не вижу ничего как Древний! А зачем вам воин, который может только на спуск давить?! Я же с самого начала вам нужен был как боец, вы и внимание обратили только потому, что война идет!

Олег молчал, тяжело глядя из-под седеющих бровей. На скулах перекатывались желваки. Потом выдавил сквозь зубы:

– Н-ну, хорошо… Если ты все еще ничего не понял, то я тебе это в башку вбивать не намерен. Найдутся дела и поважнее. Ты, кажется, сам дал согласие, никто не заставлял? Так или нет?

– Ну, допустим, так.

– Не «допустим». Если бы ты отказался – шел бы на все четыре стороны. Помнится, кто-то говорил, что навоевался и отвоевался? Было такое?

– Было, не спорю.

– Вот и хорошо, что не споришь. Я с тобой тогда тоже не спорил. Не хочешь воевать – пожалуйста. Хочешь остаться просто человеком – оставайся. Клятв не даешь – твое дело, хотя и дурак ты со своей свободой, сам теперь и страдаешь. У нас тут не масонская ложа, никого с завязанными глазами не тянем и зарезать не грозимся. Когда в Братство вступать отказался, ты мне как это объяснил, напомнить?

– Не надо, склерозом не страдаю. Я и сейчас то же самое сказал бы.

– Да, ты не склерозом… Тебя предупреждали, что Братство не только забирает часть тебя, но и готово отдать эту часть, и поделиться своим, если потребуется? Ну и кто тебе теперь виноват? Я и так нарушил все правила, когда разрешил тебе работать самостоятельно. Думал, посмотришь, поймешь, что к чему, сам подойдешь… Да, не успел. Ну и что? Ты все равно остался Древним по крови, понимаешь ты это, дурак?! Если уж ты пришел ко мне сюда во второй раз, если ты и сейчас нашел этот дом – значит, ты наш. Да, пострадал. Да, сейчас ты ранен. А ты что, в своих горах раненых бросал – потому что они не просто воевать не могут, а еще и другим мешают?! Бросал своих?! Или добивал?!

Александр попытался сглотнуть перегородивший горло комок. Точно, дурак. Салага. Пуп всея земли, весь такой гордый и самостоятельный. Олег прав. А тот продолжал уже спокойнее:

– Николай Иваныч говорил, из тебя можно было бы не только воина вырастить. Задатки были, только время им не пришло вызреть. Еще и поэтому возле себя и оставил, посмотреть хотел. С твоей головой, да с тем, что в тебя разведка вложила… Поднабрался бы опыта, мог бы потом ведуном стать. Вот только одной учебы и даже хорошего чутья тут мало, сердце нужно миру открыть, почувствовать себя частью всего… Я когда-то попробовал, не получилось. А у тебя могло бы, да только ты всегда хотел отдельно от всех быть. Просто человеком быть невмоготу, а Древним становиться не хочется. Когда у тебя все чувства и способности в порядке были, ты ими только пользовался. Как оружием, как защитой, как инструментом… а просто жить с ними? Мало тебе этого – жить, как многие, как целый народ, стать одним из простых Древних. Даже одним из Воинов Древних. Не хочешь ты быть «одним из». Ну что ж… Свободная душа – это святое. Но тогда сам и решай, как дальше жить будешь.

– Вы меня… изгоняете?

– Изгоняем мы за преступления или тех, кто нам ничего, кроме вреда, принести не может. Тебя никто не гонит, кроме тебя самого. Законов наших ты принимать не хочешь, себя одним из нас не считаешь – так кто же ты? Вот когда поймешь – приходи. А зря ноги не бей, дом не ищи. Вернется чутье или нет, а пока сам себя Древним не почувствуешь, пока снова одним из нас не станешь – не найдешь. В тебе Древняя Кровь, ты наш, вместе с нами сражался, но если ты и после этого сомневаешься – я не имею права поддерживать тебя. Я не князь какой-нибудь – впрочем, и князья прислушивались к своим боярам. Многие из нашего Круга увидели в тебе будущего отступника, когда ты не вошел в Братство. Мы ценим свободу каждого, но ценим и свою, за нее слишком дорого заплачено.

Глава одного из Кругов Древнего Народа, правитель, главнокомандующий и прочая, почти что князь, подошел к Александру и положил руку на плечо.

– Прости, Саша… и постарайся понять. У нас свои законы. Каждый, в ком есть наша кровь – один из нас, и ты тоже. Но от Народа осталось слишком мало – мы говорим на разных языках, живем в разных странах, молимся разным богам. Большие народы могут позволить отдельным людям быть не такими, как все. Все, что у нас осталось, что нас объединяет – наши обычаи, наш образ жизни, мышление. Каждый из нас – личность, каждый видит мир по-своему – иначе мы и не можем. Но мы должны – понимаешь, просто должны! – отсеивать тех, кто не может быть одним из нас. Иначе мы будем принимать всех. В Европе и кое-где в России почти половина населения несет хоть каплю Древней Крови, треть проявляет какие-нибудь способности… Да ты и сам успел увидеть, наверное. Однажды мы почти растворились в этом океане. Пермяк и прочие предлагают перевернуть мир, чтобы заставить всех людей видеть и чувствовать то же, что и мы. Да, тогда Древний Народ не потеряет свои знания. Мы потеряем свою культуру, свои обычаи, историю – в лучшем случае. В худшем просто вымрем – вместе со всеми.

– Я знаю, Олег. Ты мне уже говорил. Я знаю, за что воевал, слышал о планах возвращения в мир древней магии. Но теперь я остался просто человеком. Вхожу в ту самую половину, но не в треть. Так что ты прав, я буду только мешать, путаться под ногами.

– Разве я об этом говорил? Мы своих не бросаем, помни это. Думаю, ты однажды сможешь снова стать одним из нас, пусть даже без способностей. Впрочем, о них ты тоже не забывай, всякое бывает. Просто теперь это только твой бой. Это я помешал бы тебе. Если я решу за тебя – это будешь уже не ты. Если не получится – лучше будь собой-человеком, чем тенью себя-Древнего. Иди. И если получится – возвращайся.

* * *

Глаза начали болеть, и никакая настройка и регулировка микроскопа не помогала. За окном все так же светло – июль месяц, день длинный. Укорачивается помалу, но за ужином это заметно, а на работе – нет. Сколько у нас там на часах? Ого, без пятнадцати шесть, собираться пора. Обработанные образцы – в шкаф, что не просмотрел – в ящик стола. Уменьшилась кучка, однако, день не зря просидел. Но и осталось солидно – натащили ребята. Пока это закончишь, еще подвезут, но тут уж кто другой пусть смотрит, в экспедицию проситься буду. Пусть не по своей теме, но и просидеть лето за столом… на то еще зима будет. Тут же кольнуло воспоминание о разговоре и лежащей в папке бумажке. Зима-то будет, а вот где будешь этой зимой ты сам? Еще и за квартиру скоро платить… Ладно, об этом потом подумаем. Экий ты нервный стал, Сашка. Руки-ноги-голова на месте – не пропадем. Бывало и хуже. Рабочий блокнот с записями – в другой ящик… А после работы сегодня – отдых души и радость сердца. Гитара и песня по кругу, возьмемся за руки друзья, чтоб не пропасть по одиночке. Пропадать – так с музыкой.

Хорошо, когда в нашем мире есть хоть что-то постоянное. Эта компания еженедельно собирается уже не первый год. Меняются люди (кроме хозяев и трех-четырех старых друзей), меняются песни, а чайник и диван те же. И то и другое – антиквариат. Хотя ценность и несколько уменьшилась от постоянного использования. Впрочем, продавать никто не собирается: вполне возможно, что лет через сорок здесь будут собираться дети тех, кто приходит сейчас. Точно так же соберутся кружком, будут попивать чаек с травами и распевать песни под гитару – или на чем они тогда будут играть? Наверно, все на них же. Доживем – увидим.

Трамвай лязгает и дергается, чем-то жужжит, воет и вообще выражает свой протест. Давно пора если не на свалку, то в капремонт, а вместо этого люди его каждый день пытаются раздвинуть собственными телами, впихнуться, уместиться, загрузить сверх всяких пределов оба вагона – еще и требуют везти. Этот трамвай явно злится на людей и поэтому пытается вытрясти из них суетные души. Э-эк! Ребра-то не стальные, бабуся, куда ж вы с такой коробкой! Хряп-хряп – что у вас там было, яйца? Очень им сочувствую. Муж-жик, выбрось палку, глаза людям выбьешь! Что, уже? Нет еще, только собираешься? И кому это? Ну да, а здоровья хватит? Мужик, тебе сейчас сходить, точно говорю. «Следу…я остан…ка кр-р-р…говый центр-хр-хр!» Нет, мне через одну. Давайте местами поменяемся, давайте. Вас бы на мое место… Впрочем, нет, не соглашусь. В принципе не так она и плоха – моя жизнь. Нормально живу. По-человечески.

– О, какие люди!.. – что всегда поражало в хозяине квартиры, так это умение радоваться приходу знакомых. Даже тех, кто приходил каждую неделю, Коля встречал как приехавших издалека дорогих друзей. Впрочем, действительно не виделись больше месяца… – Заходи, заходи! Дверь не запирай, сейчас еще народ подойдет.

Все места на антикварном диване были уже заняты, на стульях вокруг стола тоже сидели. Двое старых знакомых, кое-кого уже видел здесь, но имена мог и не вспомнить. Вроде бы студенты, компания достаточно странных романтиков. Любители фантастики и средневековой истории. Кого здесь только не встретишь! Трое явно незнакомые, раньше их не видел, это точно. И держатся особняком – значит, не компания привела. Ничего, потом узнаем, кто есть кто.

– Чаю кто-нибудь хочет? – Коля появился в дверях комнаты

со своим знаменитым чайником. Скоро про него здесь точно кто-нибудь песню сложит… в смысле про чайник. Хозяину квартиры уже посвящали песни, стихи, его рисовали и даже лепили. Такой тут народ собирается – творческий. Или потребители и ценители творчества, что тоже неплохо.

Раньше еще и разного рода маги-экстрасенсы захаживали, но в последнее время что-то их поубавилось. То ли отделились в отдельное сообщество, то ли часть творческой интеллигенции этим уже переболела. Вполне может быть, что просто мода кончилась, такое тут тоже бывает. По крайней мере в бытность свою Древним (лучше бы не вспоминать лишний раз…)

Александр заметил у нескольких посетителей явные признаки «астральных» и «энергетических» занятий. Впрочем, а кто и где сейчас этим не балуется?! Вон у романтиков на диване тоже то и дело в разговоре мелькает: «Маги… заклинания… пятый уровень… а у него меч заговоренный оказался…» Скорее всего, очередную свою игру обсуждают, как раз сезон. Бегают по лесу в плащах, машут деревянными мечами, грибников пугают.

Когда Александр учился в университете, на его факультете тоже завелись люди весьма странные. Эльфы, понимаете ли. В прошлой жизни и другом, прекрасном мире они были великими воителями и совершали геройские подвиги, а сюда вот попали то ли случайно, то ли за прошлые грехи. Обчитавшись книг, где описывался их прежний мир, они вдруг вспомнили свое прошлое, вот только тела им на этот раз достались похуже. Большинство эльфийских героев оказались девицами с кучей подростковых психологических комплексов и неудачной личной жизнью. Несколько парней, затесавшихся туда же, либо пытались ухаживать за «эльфийками», либо довольно быстро отказались от этой идеи. Кое-кто пытался всерьез заниматься магией – работали, как они себя называли, «астральными воинами».

Тяжелый, в общем-то, случай, но в принципе излечимый. Сейчас кто-то из тех «эльфов» обзавелся семьей и работой, не до прошлой жизни стало, эту бы наладить. Некоторые девицы таковыми же и остались – как эльфами, так и девицами. Последнее, впрочем, не факт, но на семью пока лаже намеков не было. Очень высокодуховные требования предъявлялись к претендентам – ежели не эльфийский государь, то непременно чтоб был рыцарем. Во всех смыслах. Еще чтобы и в доспехах разбирался, и мечом махал. И при этом не доходил до «грубого реализма» средних веков, а соответствовал образам из романов. Вопрос: как могут образовать семью два рыцаря? Почему-то эти девы младые с глазами горящими в прошлой жизни были именно воинственными мужиками…

Олег как-то объяснял это повальное увлечение эльфами, магией и старинным железом «зовом Древней Крови». Где-то он, конечно, прав. У некоторых из сидящих на диване Александр мог разглядеть те или иные черты, а вспомнив уроки и своих былых знакомых – даже определить, откуда родом были их предки-Древние… но при чем здесь сексуальная ориентация?! У Древних с этим всегда все обстояло нормально. А как же иначе? Если ощущаещь себя частью природы, то и свою искажать не будешь.

– Подвинуться можно? – это еще кто? Задумался, не заметил, как прошло время и подошел обещанный народ. За столом становилось все теснее.

Народ был разный, знакомый и не очень. Попросила подвинуться, например, девушка, которую вообще впервые видел. Впрочем, за ней протискивался между стульев старый знакомый. Понятно. У Лени новая страсть,…надцатая за последние два года – Александр даже попробовал однажды подсчитать, но запутался и бросил это неблагодарное занятие. Вот у кого со слабым полом нет проблем! В каждую влюбляется с первого взгляда и навек, бурно расстается, потом рвет струны своей многострадальной шестиструнки и орет диким голосом нечто депрессивное собственного сочинения. После чего следующая отзывается на буйный вопль души.

– Привет, Леня!

– Здоров, бродяга! – мощный шлепок по протянутой ладони.

– Где пропадал? В микроскоп затянуло и вылезти не смог? Или сослали в степь и транспорта не дали? Катя, познакомься, это Саша, будущая надежда российской науки и бывшая опора Советской Армии!

– Оч приятно! А вы где учитесь? – Катя изобразила на лице вежливый интерес.

– Я уже отучился, работаю.

– Ребята, а потом поговорить нельзя? Тут народ еще в прихожей стоит! Проталкивайтесь, там на скамейке Мишку потеснить можно, не такой уж толстый. Коля, стулья найдутся или все уже здесь?

С романтического дивана донесся радостный вопль – приветствовали кого-то из пришедших. Возникла суета, компания пыталась разместиться вшестером на трех местах. Как ни странно, это им удалось – правда, двоим пришлось сесть на спинку и опереться на книжные полки. Ничего, эта комната видала и не такое, в тесноте, да не в обиде.

– Ну, кто сегодня первым петь будет? – со стены снята гитара, голоса затихают. Почему-то каждый раз все стесняются, не хотят привлекать внимание… Нет, один все таки хочет – ну куда мы без него?! Ленька потянулся к инструменту…

– Не давайте ему, он опять про своего маньяка петь будет!

– чей-то возмущенный голос, как бы не со спинки дивана. Поздно! Жилистая рука уже дотянулась до грифа, по лицу поползла довольная ухмылка. Любит он доводить чувствительную публику своими песнями. Особенно с морем кровышши и кучей костей, а также иными анатомическими подробностями. И лицо при этом такое доброе, радостное…

Кое-кто демонстративно зажал уши ладонями – не поможет, только ухмыляться сейчас будет шире. И все равно споет.

И спел ведь. Послушать его (а еще лучше – посмотреть на хищный взгляд во время исполнения), так можно решить, что девиц своих он потрошит – медленно и живьем. Или так же медленно и живьем поджаривает и съедает. А потом плачет от голода и отлавливает новых. Маньяк. Садист. Пропел свое и хищно любуется произведенным эффектом.

– А сейчас я… – гитару все-таки отобрали. На диване запели про звон клинков, дороги, серые плащи и еще про что-то подобное. Неплохо запели, надо отдать должное. Одна из новеньких, длинная и худая, как сосновый ствол. Хорошо поет, но песня какая-то мрачная. «Короче, все умерли», как говорит в таких случаях Мишка. И глаза при этом… словно ее в это время Леня пытает всеми ранее пропетыми способами. На кого-то она похожа. Вспомнить еще бы, на кого?

Нет, не припоминается. Наверное, что-то неуловимое, как бывает у дальних родственников. Рядом поставь – все заметят, а вот так сразу… Но Древняя Кровь в ней точно есть. Даже по двум линиям. Европа, северо-запад – «Высокий Народ», и наша родимая, лесная среднерусская, вон какой «хвост» пепельно-русый. Верхним зрением… Нет у него теперь верхнего зрения. Да и вообще, теперь Олег сам будет высматривать «своих». Со временем, может, и на нее внимание обратят. Сделают из менестрельши знахарку, раненых лечить…

Ленька перебил, дотянулся через стул, не дал дослушать:

– Ты чего сегодня один?

– А с кем мне теперь быть?

– Поня-я-тно… С чего это у вас?

– Слушай, давай не будем об этом. Так получилось. Не сошлись характерами. Лучше сейчас, чем через десять лет.

– Это точно. Не расстраивайся, бывает. Какие наши годы!

Только глупостей не наделай.

– Я что, похож на молодого и глупого?…

– Ну, на молодого уже не очень, а вот… Ладно, ладно, шучу!

– Шуточки у тебя, отец-пустынник… Обратно в пустыню тебя с таким юмором! – почему Леню прозвали Пустынником, не знал никто. Вполне возможно, что он и сам забыл. По крайней мере, на все расспросы каждый раз отвечал новой версией. Но отзывался на прозвище чуть ли не быстрее, чем на имя. Даже на концертах и местном телевидении выступал без фамилии.

Гитара тем временем переместилась куда-то ближе к середине длинного ряда стульев.

– …Это песня не моя, а Юрия Шевчука, называется она «Мертвый город на Рождество»…

По всему телу Александра пробежали ледяные муравьи – от ног к затылку. Слышал он уже эту песню – не всю и краем уха. Некогда было вслушиваться, а жаль. Или к счастью. Парнишка, взявший гитару, явно хотел связать рыцарские битвы с современной войной, горевшей и корчившейся у подножия Кавказских гор… Ты воевал, парень? Или просто переживаешь за ребят? Все равно спасибо. Это о другом городе, о случившемся гораздо позже, но и про нас тоже…

* * *

«Не пройти мне ответом там, где пулей вопрос…»

* * *

…– Уйди, салага! Сиди, не высовывайся,… твою пере…!!! Без вас тут!.. – «дед», двадцати лет от роду, не договаривает, коротко и неприцельно строчит по нависшей над казармами «многоэтажке». Грохот, еле слышный звон катящихся гильз. Красные искры трассера – рикошет, в бетон ударило. – Кому сказал, пошел на…!!!

– Меня взводный послал! – тут же доходит двусмысленность ответа. «Дед» не обращает внимания, следит за темными окнами. Ночь не кончается – сумасшедшая ночь, начавшаяся трое суток назад. Никто не отделял опытных от новичков, никто не уводил «салаг» в безопасное место. Не стало их, безопасных мест, когда толпа перекрыла грузовиками, тракторами и собой все выходы из части и потребовала сложить оружие. Сегодня в полночь начался прорыв навстречу подходившим из Союза войскам. Танкисты застряли на баррикадах где-то в городе, километрах в трех – временами доносился сердитый рев моторов и перестук пулеметов. А по воротам, по казармам, по санчасти с окрестных домов стреляли, стреляли, стреляли…

– … тебя с твоим взводным! Сиди за углом, «рожки»

набивай! – снова очередь. Еле слышный хлопок над головами. – Ага, падла, вот ты где!

Автомат в руках «деда» дергается, втыкает быстрые алые иглы в блестящий квадрат. Тот на глазах темнеет, роняет осколки зарева вдоль стены – не сразу понял, что это падает разбитое стекло. Правее блеснуло – почему-то белесо-голубым, или так кажется? Автомат замолчал, «дед» пошатнулся, прислонился к стене. Тихо захрипел, выдавил из себя: «Попали» – и сполз вниз.

Александр вскинул свой «акаэс», одной отчаянной очередью выпустил магазин по окну справа. Лихорадочно рванул из рамки приклада индпакет:

– Ребята-а! Митя-я ранило-о!

* * *

"…С Рождеством вас, железо! В подвале темно.

Сколько душ погубило напротив окно?…"

* * *

…Четверо, пригибаясь, тащили носилки с пятым. Приостановились. Впереди, за углом казармы – пустое пространство, дальше – заборчик и сквер перед санчастью.

– Прикройте! Ну, раз, два… пошли! Эх, мать…!!!

Казарма словно взорвалась. Дом напротив осветило дрожаще-розовым. Огненные, грохочущие пальцы трасс вслепую шарили по крыше и окнам, надеясь дотянуться до тех, кто сейчас смотрел на пятерых. Не успели. Не нашли. Три горячие струи брызнули с третьего этажа. Две красные – в казарму, заставляя автоматчиков отшатнуться, спрятаться за каменные стены. Одна белая ширкнула по асфальту, ударила в бегущих…

– А-а-а, су-у-уки-и-и!!! А-а-а-а!!!

Неизвестно, кто закричал – один из упавших или тот, кто кинулся к ним от казармы. Хлопок. Знакомый звук. Так стреляют «мелкашки», спортивные малокалиберные винтовки. Бежавший споткнулся и покатился по асфальту. Снова застрекотали «калашниковы», третий этаж огрызался коротко и зло. От санчасти отделилась фигура в белом халате. Хлопок. Темное пятно на белом, шевелящемся на земле. Корчащиеся, стонущие тени рядом. Кто-то ползет к скверу, пытается спрятаться за дерево. Перестрелка. Хриплый голос:

– «Пачка», «Пачка»! Я «Куст»! К «крестикам» не посылай! Не посылай к «крестам»! Там «точка» и «солист», повторяю, «точка» и «солист»! У меня «трехсотые», шестеро! Шесть «трехсотых»! Подавить не могу, дай «коробку»! «Коробку» дай, надо «трехсотых» вытащить! «Шилку» дай, БТР не возьмет!

Треск стрельбы перекатывается над казармами. Воинская часть Советской Армии отбивается от представителей одного из советских народов. Гордый народ. Обиделся на то, что ему не дали суверенно вырезать представителей другого народа. Тоже советского. Братского. В клубе части, в казармах, в столовой – две тысячи сбежавших сюда из города, от погромов. Может быть, и больше – никто не считал. Не до того.

Приближается, нарастает лязг. «Коробочка»? Не та. По дороге между казармами и забором, над которым высится дом с «точкой», промелькнули три БМП, скрежетнули траками, доворачивая. На башне последней вспыхнула красная искорка. Кто-то не вытерпел, попробовал пулей броню. Ну-ну.

Наконец из-за поворота вывернулась «Шилка». Угловатый брусок корпуса, плоская широкая башня и четыре стволика. По сравнению с танковыми «бревнами» они кажутся смешными, несерьезными. Пока молчат. Командир знал, что делал, когда просил именно эту зенитку.

– Кто тут рядом?! Шатунов, Кулиев, Сидорин! Пока она работать будет, тащите раненых, вам оттуда еще помогут! Остальные – прикрываем!

Башня заворочалась, задрала стволы вверх, словно обнюхала дом. Из казармы полетели трассера, указывая на третий этаж. Похоже, в доме засел кто-то очень глупый или храбрый: длинная пулеметная очередь простучала по броне, запрыгали искры. Надеется ослепить наводчика? Поздно. Ночь вспорол чудовищный рев. Так мог бы реветь тигр, будь он размером с «Шилку». Четыре слепящих потока хлынули в окна, разгрызли стены и перекрытия, выбросили искристые хвосты из-за дома…