Очерки советской экономической политики в 1965–1989 годах. Том 2

За 1970–1980‐е годы удельный вес новой техники в поставках Минобороны СССР составил: межконтинентальные баллистические ракеты – 96%, баллистические ракеты подводных лодок – 90%. Удельный вес новой авиационной техники вырос с 70 до 86%. Полностью обновился выпуск зенитных ракетных комплексов наземного базирования,

– рапортуют представители ВПК89. За всем этим стояли огромные расходы.

Первыми в линейке бюджетополучателей стояли Министерства общего машиностроения (ракетная промышленность) и Министерство среднего машиностроения (атомная промышленность). Автор биографии бессменного брежневского главы Минобщемаша Сергея Афанасьева (и один из его ближайших соратников) с гордостью сообщает о масштабе их работы:

Министерство общего машиностроения [в 1965 году] пришлось организовывать с нуля. Отрасль создавалась комплексной, способной самостоятельно решать все вопросы, связанные с ракетно-космической техникой, – от научно-исследовательских и конструкторских работ до серийного изготовления изделий на базе совершенных технологий и организации производства. С. А. Афанасьев… неоднократно обращался к руководству государства, доказывая необходимость комплексности предприятий отрасли, то есть кроме НИИ, КБ и сборочных заводов нужны предприятия по двигателям, приборам, радиоэлектронике, технологические бюро, мощные испытательные базы и полигоны, строительные организации, а также цеха – литейные, кузнечные, сварочные, гальванические, термические и т. д.

Уже к концу 1970 года, успешно завершая пятилетку образования министерства, боевое дежурство в нашей стране несли несколько сотен межконтинентальных боевых ракет типа Р-16 (ОКБ-586), Р-9А (ОКБ‐1), УР-100 (ОКБ-52) и РТ-2 (ОКБ-1 и КБ «Арсенал»), стратегические подводные корабли ВМФ, оснащенные ракетами типа Р-27 и Р-29 (ОКБ-385). Президент США Ричард Никсон вынужден был впервые официально признать ядерный паритет между США и СССР90.

Гражданская продукция ВПК

Разумеется, оборонная промышленность выпускала значительное количество «товаров народного потребления». Сотрудник сводного производственно-экономического отдела ВПК Наркис Разумов, по его утверждению, был поставлен, в частности, следить за ростом удельного веса гражданской продукции в объеме производства оборонных отраслей. Хотя в официальной статистике подобный показатель не был узаконен и его пришлось вводить, Разумов указывает его динамику за 1966–1977 годы: доля гражданской продукции в продукции оборонных министерств выросла с 38 до 44%91. При этом

в составе гражданской продукции учитывался и контролировался рост объемов производства непосредственно товаров народного потребления, балансирующих денежную массу у населения (бытовой и сложной техники. – Н. М.)… В тот период было введено одно важное требование – чтобы на каждом оборонном заводе объем выпуска гражданской продукции в розничных ценах был не ниже фонда зарплаты предприятия, что способствовало предотвращению роста инфляции. Предприятия, которые… не могли обеспечить этого требования, находились под соответствующим экономическим и административным прессингом92.

Секретарь ЦК КПСС по оборонным проблемам, заместитель председателя Совета обороны при президенте СССР (1988–1991), в 1970–1980‐е годы руководивший крупным оборонным предприятием – Харьковским приборостроительным заводом, а также занимавший пост министра общего машиностроения, Олег Бакланов подтверждает и развивает информацию Разумова:

Когда я был директором или министром, то строго следил, чтобы производство ТНП окупало фонд заработной платы. Надо было разоружаться? Надо. И к 1980 году мы ставили задачу изменить структуру «оборонки» в процентном отношении 40 на 60, к 1990 году – 50 на 50, к 1992 году – 60 на 40 в пользу бытовых товаров. То есть предлагалась поэтапная продуманная конверсия, и ее осуществление было реальным93.

После постановления ЦК КПСС и Совмина СССР от 3 сентября 1970 года «О взаимном использовании научно-технических достижений министерствами и ведомствами СССР…» предпринимались систематические попытки передать часть военных технологий гражданским предприятиям и даже были налажены стажировки их руководителей в «оборонке» для непосредственного ознакомления с работой. Однако даже инициаторы этих мероприятий затрудняются привести пример результативности последнего, ограничиваясь констатацией, что «эффект был»94.

Нельзя исключить, что он действительно мог быть. Однако в рамках советской экономической системы даже вполне открытые и безобидные новые технологии годами, если не десятилетиями пробивали себе дорогу, о чем советских граждан регулярно информировала советская печать, особенно любившие эту тему сатирические издания. Согласно Разумову, через четыре года после постановления о передаче технологий был проведен анализ того, как оно выполняется, и выяснилось, что из почти 130 тыс. комплектов технической документации, переданных «гражданским» из ВПК, использовано было только 7,5%. Разумов объясняет это отсутствием контроля со стороны министерств и ведомств95.

Однако дело было, вероятно, не только в «косности» директоров и чиновников (по общепринятой советской версии) или в отсутствии у них материальных стимулов (по либеральной версии). Серьезные новые технологии подразумевали встраивание в уже устоявшиеся производственные цепочки нового оборудования или материалов (которые надо было откуда-то взять), возможно, перестройку или постройку помещений и другие меры, ограниченные систематическим недостатком ресурсов и переизбытком государственного регулирования.

Насколько гигантские инвестиции достигали своих целей

Огромные инвестиции в ВПК и армию давали амбивалентный результат. Разумов был поставлен в ВПК для осуществления «косыгинский реформы» в оборонной сфере. В число первых 43 предприятий, на которых проводился эксперимент, вошло 10 оборонных. Он занимался анализом выполнения планов по экономическим показателям оборонных отраслей промышленности, а также систематизацией и анализом затрат по развитию основных НИОКР в области военной и космической техники. По его мнению, затраты на производство видов военной техники (во всяком случае на вторую половину 1960‐х) велись вообще без расчета эффективности96.

Глава одного из важнейших НИИ в системе Министерства общего машиностроения, директор ЦНИИмаша Юрий Александрович Мозжорин в своих мемуарах в значительной мере опровергает Разумова. Он подробно рассказывает о том, как в рамках «соточной войны» – ее вели между собой два клана производителей ракетного вооружения за принятие государственной программы выпуска именно их моделей: МР-УР100 конструкторского бюро Михаила Янгеля КБ «Южное» (Днепропетровск) и УР-100Н конструкторского бюро Владимира Челомея ЦКБ машиностроения (Реутов)97 – в 1969 году ЦНИИмаш готовил подробный экономический анализ стоимости различных группировок ракетных вооружений. Он включал вопросы стоимости их разработки и производства при различных вариантах их использования в рамках ядерной войны.

В итоге Мозжорину пришлось доказывать на заседаниях с участием высшего военного и партийного руководства, что методика расчета стоимости подобных ракетных группировок, сделанная его противниками, принципиально порочна. Как можно заметить из приведенной ниже цитаты, речь на совещании в Кремле по выработке стратегии развития ракетного комплекса страны велась абсолютно в рыночных терминах.

Как видно, часть группировки, состоящей из ракетных комплексов УР-100К, практически гибнет и не участвует в ответном ударе. Стало быть, она не добавляет эффективности и, по существу, служит только «принудительным ассортиментом» к хорошему товару, чтобы сбалансировать стоимость. Поэтому замена указанной части на более дешевую, даже абсолютно ненужную, позволяет на сумму сэкономленных средств увеличить количество хороших и эффективных комплексов УР-100Н!98

Поскольку его аргументы были весьма убедительны, автора конкурирующей методики, генерал-майора, уволили в результате из ведомственного института Министерства обороны, и он пошел искать новое место работы у победителей99.

Другой вопрос, что, согласно мемуарам Мозжорина (и в продолжение мысли Разумова), подобные битвы за экономическое обоснование имели во многом ритуальный характер. То есть вопрос цены был одним из факторов при принятии решений на уровне политического руководства, но не решающим, о чем говорит описание тем же Мозжориным финала «соточной войны» – когда на заседании Совета обороны в Крыму в августе 1969 года было принято решение поддержать оба конкурирующих проекта.

Конечно, разработка двух новых ракетных комплексов, по нашему мнению, была излишней роскошью. Достаточно было ограничиться первым. Однако в их параллельном создании был и определенный положительный момент. Атмосфера острейшего соперничества двух сильнейших конструкторских бюро позволила в сжатые сроки успешно преодолеть все проблемы в разработке перспективных технологий создания ракет… и обеспечить высокую их защищенность100.

Аналогичным образом происходило распределение средств внутри больших проектов. Большой руководитель лично решал, что необходимо поддержать, а что нет, а сопровождающие финансовые расчеты лишь бюрократически оформляли это решение. Деньги просто «раздавались» по проектам в надежде на получение заявленного результата. Например,

щедрой рукой Сергей Александрович (Афанасьев, министр общего машиностроения. – Н. М.) профинансировал развитие экспериментальной базы и создание Центра управления полетами космических кораблей и орбитальных станций101.

Это происходило потому, что острая борьба за заказы в системе военно-промышленного комплекса опиралась в значительной степени на ведомственные и личные интересы и амбиции, помноженные на попытки угадать состояние вооружений и их разработок у потенциального противника, а также их применения.

Будущий министр строительства СССР Валерий Серов вспоминал:

Я начал трудиться мастером… на объектах в городе Реутове под Москвой, где создавался мощный комплекс по разработке и производству баллистических ракет. <…> Заказчиком выступал главный конструктор ракетно-космических систем – В. Н. Челомей, а его заместителем был С. Л. Попок – начальник конструкторского бюро. Этот объект, на котором мы работали, требовал внушительных финансовых ресурсов, но так как там же работал сын Хрущева – Сергей, проблем особых не было. Хотя в народе, помню, ходила прибаутка: «Челомей и Попок всех оставят без порток»102.

Ведомственность и острая конкуренция между «фирмами», а также стремление каждой из них обзаводиться своей системой поставщиков приводили не к стандартизации (а стало быть, удешевлению) схожих изделий и консолидации усилий разработчиков, как это предполагалось в теории в рамках «плановой экономики», а к параллельному «изобретению» и «производству» одних и тех же велосипедов. Рябов по этому поводу отмечает:

Я писал записки по вопросам модернизации и унификации вооружений. Запад имел тогда всего шесть или восемь авиационных кресел. А у нас больше сотни. Что ни самолет, то свое кресло. И мы на унификации могли очень много сэкономить103.

Однако даже это предложение Рябова не получило поддержки его покровителя – Михаила Суслова, который первоначально с интересом воспринял подготовленный документ, но позднее отказался от него как «несвоевременного»104. Но и сам Рябов (бывший инженер производства танковых двигателей) в качестве первого секретаря Свердловского обкома лоббировал вариант производимых в Нижнем Тагиле (Свердловская область) танков, несмотря на категорические возражения партийного куратора по этим вопросам – Дмитрия Устинова, покровительствовавшего конструкторам и производителям танков из Харькова. Но Рябов сумел привлечь на свою сторону министра обороны Андрея Гречко и победить Устинова105.

Даже Оборонный отдел аппарата ЦК КПСС, который, казалось бы, должен был оставаться беспристрастным судией на страже партийных и государственных интересов, на деле был погружен в межведомственные разбирательства, поддерживая наиболее близкие ему структуры. Так, мемуарист Юрий Мироненко, который на пару с коллегой в январе 1971 года замещал ушедшего в отпуск инструктора сектора оборонной промышленности, описывает следующую яркую историю.

От них потребовалось срочно составить документ о степени виновности двух конфликтующих директоров заводов, которые не могли наладить разработку и производство нового танкового двигателя. Они быстро разобрались в ситуации, позвонив нескольким своим приятелям, работающим на обоих заводах. Но выходило, что виноват директор завода, входившего в состав их министерства (Миноборонпрома). В их же министерстве работал до аппарата ЦК и заместитель заведующего отделом, который заказал составление справки. Тогда они написали заключение, по которому виноват оказывался директор другого завода (Минавиапрома), который, как они хорошо знали, был абсолютно прав. Замзав отделом, прочтя документ, потребовал «баланса». В итоге он получил справку, по которой директор завода Минавиапрома выглядел несколько (но не абсолютно) более виноватым. Потом замзав радовался, когда секретарь ЦК Дмитрий Устинов при личном разбирательстве взвалил всю вину на этого директора. Замзав отделом обрадовал этим министра оборонпрома. В результате победа над конкурирующим ведомством с шутками и обещаниями премии ловким сотрудникам обсуждалась на коллегии Миноборонпрома106.

Говоря другими словами, СССР производил новые варианты стратегического и тактического оружия в количестве, достаточном для любой оборонительной стратегии. По объему производства вооружений и степени их новизны СССР был главным (и, по сути, единственным) оппонентом куда более развитых индустриальных государств условного Запада. Во всяком случае, советскому военному и политическому руководству так казалось. Никаких реальных сражений стратегических (то есть ядерных) сил (наземного, морского и авиационного базирования) или других крупных столкновений (например, флотов) между СССР и Западом в 1960–1980‐е годы не проводилось. А вот при столкновениях союзников СССР (Варшавского договора) и Запада (НАТО), комплексно оснащенных обычными вооружениями, произведенными в обоих блоках, победа была неочевидна.

Запад проиграл во Вьетнаме в том числе потому, что СССР поставил туда зенитные ракетные дивизионы вместе с персоналом. Но его союзник Израиль выиграл несколько войн с соседними арабскими странами, где армии численно многократно превосходили соперника и в изобилии были оснащены советской техникой. Особенно симптоматичной в этой ситуации была израильская операция в Ливане в июне 1982 года, закончившаяся разгромом за два дня десятков дивизионов ПВО армии Сирии, вооруженных исключительно советской техникой. Разумеется, с советской стороны поражения объяснялись низкой квалификацией персонала или проблемами с тактикой войск арабских государств, однако офицеры и прочие специалисты, использующие эту технику, готовились советскими инструкторами, и нередко собственно на территории СССР107.

Вторичность советской оборонной техники состояла в том, что она постоянно нуждалась в технологических заимствованиях с Запада, причем практически по всему спектру, кроме атомных программ. А западные оборонные компании, судя по всему, совсем не нуждались в советских оборонных технологиях, как преимущественно глубоко устаревших, и не покупали через посредников в третьих странах советские станки, приборы, компьютеры и материалы. Средний срок постановки на боевое дежурство новой техники или ее элементов, сделанных по полученному с помощью разведки или «друзей» на Западе образцу, в СССР составлял 7–12 лет. За это время на Западе принималось на вооружение уже следующее поколение техники108, во всяком случае на наиболее актуальных, наукоемких направлениях (авиация, ПВО, флот, моторостроение, военная электроника, связь, экипировка).

Помощник Смирнова Олег Луппов в интервью приводил наглядные примеры:

Авиационные специалисты рассказывают, что, когда из Вьетнама привезли абсолютно исправный F-5, считавшийся посредственным самолетом, оказалось, что в бою он превосходит лучший советский истребитель того времени МиГ-21бис. А когда стали разбираться в деталях его конструкции, выяснилось, что у американцев приемник воздушного давления в несколько раз меньше, чем на советских самолетах. И вопреки всем расчетам советских ученых он работает. При еще более подробном изучении выяснилось, что дело в маленькой мембране, сделанной из специального сплава. Но когда ее показали специалистам по металлам, они объявили, что скопировать ее в СССР невозможно – для этого пришлось бы перестраивать всю металлургическую промышленность. Не меньший фурор произвела радиостанция F-5. На ведомственном совещании Минавиапрома ее внесла девушка в мини-юбке на высоких каблуках. Вслед за этим четыре дюжих мужика втащили радиостанцию с советского истребителя. Построить что-то подобное у нас удалось только много лет спустя109.

В этом примере (как и ранее в цитате Горбачева, открывающей данную главу) информированное лицо из аппарата ВПК обращает внимание на одну, но принципиальную проблему. Военную промышленность невозможно было развивать (в долгосрочной перспективе) без регулярного технологического обновления базовых отраслей – металлургии, машиностроения и химии, чтобы они могли производить новые сплавы, пластмассы, виды топлива, микросхемы, процессоры, более тонкие, точные и сложные детали. А внутри оборонных отраслей невозможно было выпускать все более сложную технику без регулярного обновления парка станков и другого оборудования. Об этом, например, на совещаниях в ВПК говорил министр электронной промышленности Шохин, требовавший резкого увеличения капитальных вложений в свою перспективную отрасль. «Но денег просили все, а ресурсы были не беспредельны…»110 Точнее, получали их те министры и руководители оборонных «фирм», кто был ближе к Брежневу, Устинову или министру обороны (1967–1976) Андрею Гречко111.

Однако, как утверждал упоминавшийся выше замзав Оборонным отделом ЦК КПСС Виталий Катаев, при ревизии дел, осуществленной отделом во второй половине 1980‐х, они обнаружили на предприятиях ВПК не только чрезвычайно изношенное (в среднем) оборудование, но и принципиальное нежелание руководства отраслевых министерств говорить на данную тему112.

Это не означало, что в «оборонке» вовсе не обновлялся парк станков или не строились новые предприятия. Однако многие предприятия «традиционных» оборонных министерств функционировали в цехах, построенных в XVIII – первой половине ХХ века. Они работали на оборудовании, действующем иногда с дореволюционного времени, но в основном приобретенном, экспроприированном по репарациям или полученном по ленд-лизу из Германии или США 1930–1940‐х годов. А основные инвестиции в отрасль шли на разработку новой техники во вновь открываемых многочисленных НИИ и НПО, выпуск серийной продукции, строительство объектов для выполнения новых задач (прежде всего ракетно-космической и приборостроительной отраслей), решение социальных вопросов (в частности, строительство жилья и санаториев для сотрудников) и улучшение условий труда административного персонала.

Помимо прямых и косвенных бюджетных затрат на свое существование, оборонно-промышленный комплекс негативно воздействовал на экономику страны и по другим направлениям. В него направлялись лучшие сырьевые ресурсы, которые не доставались обычным производствам. На его обеспечение новейшим оборудованием тратились валютные резервы. Его обслуживание было приоритетом для транспортников и строителей. В нем больше платили, а его работникам предоставляли лучшие «социальные пакеты» (жилье, детские сады, ведомственные больницы и санатории, продуктовое снабжение через ОРСы), а стало быть, он привлекал лучшие рабочие кадры113.

ПУСТЫЕ ПОЛКИ ПРОДМАГОВ И ПРОДОВОЛЬСТВЕННАЯ ПРОГРАММА В 1975–1985 ГОДАХ

Селом занимается вся партия. Одному ведомству не под силу решить все накопившиеся в нем проблемы. Надо село выводить на широкую дорогу, чтобы освободить его от накопившегося чувства безнадежности.

(Из выступления Алексея Косыгина при рассмотрении деятельности сельскохозяйственных министерств на Совете министров СССР 17 июля 1975 года)114

Егор Гайдар, описывая сложившуюся в СССР систему распределения продовольствия, говорил о «дифференциации потребления, доступа к дефицитным ресурсам в зависимости от социального статуса»115. Это соображение нам кажется базовым для понимания общей задачи, которую решали политические и экономические власти в СССР.

Выстроенная за годы советской власти система подразумевала строгую и многоуровневую иерархию потребления. На ее вершине находились обладавшие персональным обслуживанием члены Политбюро и приравненные к ним в некоторых вопросах секретари ЦК КПСС и зампреды Совмина, руководители республик, главы ряда ведомств. Этажом ниже располагались рядовые министры и заведующие отделами ЦК, имевшие удвоенный лимит доступа в кремлевский спецраспределитель («столовую лечебного питания»). Пирамида имела множество этажей, и их обитатели, жалуясь на небогатую жизнь, зачастую не знали или не хотели знать, что у других людей, совершенно не принадлежащих к числу «прожигателей жизни», ситуация еще хуже.

Так, внизу пирамиды потребления обитали, например, колхозники, питавшиеся преимущественно выращенной собственным трудом и на своих садово-огородных участках продукцией и получавшие от государства (да и то только с 1960‐х годов) возможность купить печеный хлеб, соль, сахар, некоторые виды круп и халву из подсолнечника116. Однако в наихудшем положении среди массовых категорий граждан находились даже не крестьяне, которые при инвестиции в землю своего труда могли обеспечить себе более разнообразное и сытное меню. Реальные проблемы с формированием рациона имели рабочие и мелкие служащие непрестижных (а значит, и не снабжаемых продуктами через «фонды») предприятий и учреждений, проживающие в мелких и средних городах и не имеющие своих земельных участков либо довольствующие маленькими выделенными клочками земли «под картошку».

Последние не только получали низкую зарплату, но и были вынуждены покупать продукты в системе негосударственной – «кооперативной» – торговли или на рынках, то есть платить за мясо или ту же картошку в полтора-два раза больше, чем москвичи, ленинградцы или киевляне, имевшие шанс «урвать» продукты, продаваемые по субсидируемым «государственным» ценам и поставляемые в крупные города в рамках обязательных для сельских районов и регионов поставок. К той же категории бедных и полуголодных людей относились ослабевшие или больные пенсионеры (особенно получавшие низкую пенсию бывшие «колхозники»), молодые одинокие матери, люди с физическими и ментальными проблемами – все те, кто, получая нищенское вспомоществование от государства, не имели возможности дополнить рацион продуктами своего труда на земле или получить их в достаточном количестве в дар.

– В магазинах ничего нет.

– Как нет?

– Так вот. Ржавая селедка. Консервы – «борщ», «щи», знаете? У нас в Москве они годами на полках валяются. Там тоже их никто не берет. Никаких колбас, вообще ничего мясного. Когда мясо появляется – давка. Сыр – только костромской, но говорят, не тот, что в Москве. У мужа там много родных и знакомых. За неделю мы обошли несколько домов и везде угощали солеными огурцами, квашеной капустой и грибами, т. е. тем, что летом запасли на огородах и в лесу. Как они там живут!

– рассказывала секретарша в аппарате ЦК КПСС своему начальнику о посещении Костромы на новый, 1976 год117.

По «особой» («московское снабжение») или «первой» категории обеспечивались «закрытые» города и военные гарнизоны, республиканские и некоторые региональные центры, стратегически важные регионы (например, республики Прибалтики и Крайний Север) и предприятия или даже целые «системы» (Минсредмаш, МПС, КГБ), предлагавшие своим сотрудникам регулярный доступ к продуктам, которые невозможно или трудно было купить в общедоступной торговле.

Соответственно, главной заботой Политбюро, Совмина и профильных министерств СССР было, чтобы данная система работала, то есть регулярно пополнялась продуктами питания, которые распределялись по заданным траекториям.

Однако в связи с процессом урбанизации ситуация постоянно менялась, и реализованная в ходе коллективизации модель, когда за счет принудительного труда низкооплачиваемых колхозников, составлявших 70% населения, кормятся города, в которых проживает 30% населения, уже не работала. Все попытки заставить крестьян производить существенно больше, чем раньше, предпринятые и в 1960‐х, и в 1970‐х годах, были обречены на провал в рамках существующей политико-экономической модели. Производство росло, но недостаточно быстро, несмотря на применение новых технологий и масштабные инвестиции. Единственным ресурсом для ликвидации разрыва между производством и потреблением оставались масштабные закупки продовольствия. Почему и как это происходило, и будет предметом обсуждения в данной главе.