Наследники Дерсу

Под навесом снял Фёдор с гвоздя резиновый шланг, дёрнул пристывшую дверь омшаника. Крякнув испуганно, она послушно отворилась. Знакомый, настоявшийся за зиму запах рамок с сушью, мёда и пчёл, зимовавших тут, обдал лицо. Словно доктор, по-хозяйски приложив к уху один конец шланга, второй сунул в верхний леток ближайшего улья, в нём пересохшей листвой шелестели крыльями пчёлы. Прослушав остальные семьи, остался доволен. В прошлом году пришлось вынести из омшаника не один улей с погибшими пчёлами. Нынче, видать, только в одном не хватило меда, в нём тревожно шумели. «Выставить надо, а там и подкормить семейку можно, – шептал, – в обиду не дам и силу набрать помогу».

Оставляя глубокие оттиски подошв новых кирзовых сапог на песчаном полу, осторожно, чтобы не потревожить лишний раз пчёл, вышел из омшаника, плотно прикрыл дверь. За небольшим окошечком на двери изнутри виднелся градусник: красная нитка спирта дотянулась до плюсовых отметок, к пятерке. Присев под навесом на крышку улья, пахнущего кедровой древесиной, Фёдор повесил на шею шланг, поглядел на аккуратный штабель сработанных им самим за зиму новых ульев, уткнувшихся в крышу навеса, потянулся за «Беломором», спичками, закурил. «Ничего… мы своё не упустим. Будет цвести липа, и медку возьмём, и отводков добавим».

Пчеловодил Фёдор недавно, два года собирал пасеку, улей к улью, рамку к рамке. По весне добавлял рамок: сей, матка, личинки, плоди пчелиное племя! Столько над ульями простоял, согнувшись, что от одной мысли по широкой спине ломота расходится, а всё одно ещё семейку отвести хочется. Новый улей, крашенный в зелёный, привычный с детства цвет тайги, заселённый новым отводком пчёл, ставил рядышком с другими. Приятельски похлопывал шершавой ладонью по крышке, пересчитывал, чуть шевеля губами, радуясь прибавке.

Сизый дым от папиросы, растворяясь, тянулся вверх сучёной шерстяной куделью. «Распогодится – кого позвать на подмогу? Татьяну?.. Не женское это дело – горбатиться за носилками, пусть за сыном смотрит». Он щелчком послал притухшую папиросу в куст смородины, под которым пряталась последняя льдинка. Повесил шланг на гвоздь в прихожей омшаника до следующей зимы, пошёл по тротуару. Вдоль дорожки тянулся цветник с остатками прошлогодних астр, саженных женой.

После армии Фёдор сам забетонировал дорожку, обил старый, оставшийся от деда домик и летнюю кухню вагонкой, покрасил в зелёную ёлочку, привел двор в порядок.

Из времянки вышла Таня с горкой белья в тазике. Это была кареглазая стройная смуглянка в длинном цветном халате и старой, наспех накинутой шофёрской кожанке. Хозяйственный и сдержанный её Феденька нравился не только ей. Она замечала, как посматривают на него девчата, и втайне гордилась этим. Улыбнулась. В её глазах забегали игривые искорки. Проходя мимо, шаловливо толкнула мужа в бок. Он обернулся, расставил руки, обхватил её за плечи, сжал в объятьях и, повернув к себе, поцеловал в податливые губы. Таз выпал из её рук и с сухим железным стуком ударился о тротуар.

– Тише ты, медведь, таз вон с бельем опрокинул, – делая вид, что сердится, сказала Татьяна.

– Допрыгаешься, коза, – громыхнул Фёдор соскучившейся жене, отвечая на ласку.

– Федька, сломаешь! – выдохнула шёпотом она и, прильнув к нему, заморгала длинными ресницами, приятно щекоча Фёдора.

– Не боись, пригодишься нам с сыном, – хохотнул он, скрывая прихлынувшую нежность.

– Давай помогу, выставим пчёл сами, – предложила она, поднимая с земли таз и поправляя в нём белье.

– Не дело. Мужиков на свете пока хватает. Ты сготовь что-нибудь. Гости будут. Огурчиков из погреба достань, то да сё… понимаешь? – и направился к калитке. – Вернусь вскоре.

Окраина у лесхоза разрослась просторными домами из бруса и шлаколитья, с крашеными фасадами и аккуратным штакетником. Закрывая калитку, Фёдор не раз отмечал, что дом стар, рублен дедом-старовером из ближнего к селу кедрача, он жался к новым соседским, большим и просторным, смотрел на мир чистыми стёклами окон на выцветших стенах, омытых ливнями, пропитанных морскими туманами. На Фёдора наплывала тоска. Хоть и привёл в порядок опустевший было дедов дом, а надо бы не хуже, чем у людей, просторный, из бруса, под вагонкой поставить. Гараж добротный залить, а в него вместо старого отцовского «Запорожца» новенькую «Ниву» загнать. Набухал Фёдор от мыслей и желаний, как фасолина перед тем, как пустить корень. «Ничего, – думал, – обживусь. Главное – зацепиться, а там и в рост пойдём».

На обочине дороги, у своего палисадника, сосед Ломакин, налегая на гнутые рога потёртой бензомоторной пилы, резал брёвна на дрова.

– Бог в помощь! – поприветствовал Фёдор и кисло улыбнулся, как откусил от незрелого яблока.

Пётр Иванович поднял голову со сбившейся набок шапкой, из-под которой выглядывали слипшиеся от испарины седые стриженые волосы, брезентовой рукавицей вытер лоб, ответил по-детски ясной улыбкой.

– Бог-то Бог… да будь сам не плох, – хозяин у ворот заглушил тарахтевшую бензопилу, поставил её на кедровое бревно, из сердцевины которого высыпалась ржавая труха. Деревенская тишина заполнила улочку.

– Ты своих-то не выставил пчёл ещё? Загубишь, Фёдор! Мои давеча в тихий день хорошо облетались.

«Обошёл, на хромой козе обошёл, старый чёрт», – проглотил Фёдор комок, подступивший к горлу, разглядывая крупное лицо соседа в щетине, взятое в мелкую ячею сети, какую набрасывает на человека возраст.

– Ну, и слава Богу! – ответил он в тон старику, отмечая, насколько тот сдал за последнюю зиму.

– Папка!.. Сколько тебя звать! Завтрак стынет! – звонко донеслось из приоткрытой двери просторного дома.

На резном крыльце веранды показалась Лена. Её волосы, перехваченные двумя яркими заколками, спадали волнами на плечи, пушились от ветра. Выскочив в лёгком платье, облегавшем фигурку, она ёжилась от холода, обнимая плечи голыми руками, ногти впивались в белую после зимы кожу, казалось, она вот-вот задрожит, как осинка от ветра. У калитки увидела соседа, скрытого сперва раскидистым кустом сирени, перед уходом в армию посаженным им, Федей, на память, и осеклась на полуслове. Перехватив ясный взгляд её голубых глаз, Фёдор почувствовал себя неловко, они оба избегали случая оказаться рядом. Он заторопился. «Николай не подведёт, – в сердцах шептал сам себе, не отдавая отчёта, на что и кого злится, – Басаргин свой в доску. Среди ночи позовёшь – пойдёт, ломаться не станет».

– Схожу за подмогой, сегодня выставлю! – кивнул соседу и направился по гравийной улице к дому родственника.

Не дойдя до дома своего дядьки Николая Тихоновича, Фёдор поостыл. У ограды одинокой соседки Севастьяновны он остановился. На корточках во дворе у поленницы сидел парень в чёрной шинели с золотистыми пуговицами и ярко-зелёными петлицами с двумя звёздочками, сосредоточенно смотрел на снег. Фёдор узнал в нём Сергея Агильдина, помощника лесничего.

– Привет, сосед!..

– Напугал, чёрт! Здравствуй! – от неожиданности Сергей вздрогнул, поправил чёрную цигейковую шапку с гербом и золотистой кокардой из двух скрещённых дубовых листочков.

– Дай, думаю, попроведаю соседа, – соврал Фёдор.

– Заходи, гостем будешь, – разбившейся сосулькой бухнул командный говор с приятельскими нотками. На его возмужавшем лице вспыхнула и тут же погасла застенчивая улыбка, аккуратно стриженные над верхней губой усы из мягкой щетинки расправились.

«Старается старше своих лет выглядеть на своей-то должности, – отметил про себя Фёдор, – а суровость-то напускная».

– Чем так занят? Не пойму… Чего тут скорчился?

– Смотри.

За дровником, в тени, белела наледь. Ослабевшие после зимовки пчёлы, вылетевшие на яркое солнце, сделав круг над приусадебными участками, падали на ослепительно блестевшую наледь, как на белую поляну цветущего жасмина, стыли и больше не поднимались. Сергей собрал на ладони недавно замёрзших пчёл, подышал на них, чтобы отогреть своим теплом.

– Эти не полетят, – Фёдор махнул в сторону чёрных точек в проталинках льда, – вчерашние.

Примостился на чурке, достал папиросы.

– Выручай, земляк, тут моих живых пчёл спасать надо.

– За чем дело встало? Пойдём! – весело оживился Сергей, отказываясь от предложенной папиросы.

– Ты бы себе пчёлок завёл. Пора. Дело это таёжное, красное. Лесникам сам бог велел. Надумаешь, так и на развод дам.

Фёдор, помяв папиросу, сунул её в угол рта и, закусив кончик бумажного мундштука, чиркнул спичкой о коробок. Слабый огонёк добрался до пальцев, а Федор думал: «В тайге помощник да ещё без пяти минут лесничий в компании не помешает. Лесной билет оформить в лесхозе на постановку пасеки в места медоносные, где малины, липы да таволожки не счесть. Пригодится парень, надо его в нашу компанию затянуть».

Сергей осторожно взял за прозрачные крылья пчелу, отогревшуюся на ладони, с едва высунутым жалом, пересадил на чурку. Пчела, обтерев ногой ногу, расправила крылья, поднялась в синь весеннего неба, и ещё какое-то время было видно, как она, сопротивляясь холодному ветру, взяла направление к дому Ломакина.

– Злые они. Жалятся.

– Всех жалят, и ничего. Ещё никто не умер, даже полезно для здоровья.

– На здоровье не жалуюсь, а помочь, если надо, отчего ж не помочь?

Сергей набрал добрую охапку дубовых дров и, слегка согнувшись под тяжестью, отнёс в избу.

В саду у Фёдора, среди полудиких груш и яблонь, группками по четыре торчали колышки. Фёдор вбил колья в землю в первый же год, как только занялся пчёлами, расставляя на них улья до первой кочёвки в тайгу.

Из омшаника Фёдор с Сергеем выносили один улей за другим в сад. Увлечённые работой, парни не заметили, как опустел омшаник. Фёдор открыл выход пчёлам. Потревоженные, они появлялись снаружи, но тут же от холода заползали обратно. Другие, сделав небольшой круг, возвращались в улей, иные упали на сено, предусмотрительно разбросанное Фёдором. Земля ещё не согрелась от зимней стужи, но Фёдор не боялся, что его пчёлы обидно погибнут, не долетев до летка. Сергей про себя отметил хозяйскую струнку и по-хорошему позавидовал тому, что у него есть и свой дом, и семья, и пасека.

Вышла Таня, поздоровалась, пригласила отобедать.

– Распогодится, – поглядывая на облака, задумчиво произнёс Фёдор. – Пойдём, закусим.

В небольшой летней кухне ждал стол, заставленный закусками, – с красной икрой, горбушей, нарезанной кусочками, своего сёмужного посола, подогретой тушёнкой из изюбрятины, ломтиками свиного сала; остывая, шкварчала яичница, дымился ароматный борщ, в центре стояла початая коньячная бутылка с пятью звёздочками, две стопки тонкого стекла. Таня, сославшись на дела, упорхнула в дом. Фёдор налил.

– За пчёл! Чтоб водились!

– За дружбу! – вставил Сергей, разглядывая мужественные черты лица молодого человека с хитроватым взглядом и напускным простодушием.

Стекло глухо звякнуло. Скупо улыбнулись. Выпили. От первача во рту пересохло, перехватило дыхание. Аппетитно захрустели луком. Сергей больше нажимал на рыбу и тушёнку, разглядывал времянку, отмечая во всём порядок: в красном углу висела старинная небольшая иконка, у топившейся печки новая стиральная машина, там же корзина для белья, рядом чистотой сиял кухонный гарнитур. На окне расцветала герань. Тепло и уют напомнили ему родительский дом на Иртыше. «Пора, пора свой угол иметь», – подумал он.

– А пчёл ты заводи, – по-своёму понял молчание Фёдор, – выгодное дело. Ты думаешь, я сразу пасеку купил? Как бы не так! Пришёл из армии, и то надо, и это, – его слова набирали скорость. – Но мне повезло. В тот год урожай на шишку был, а кедровый орех ценится. Мы с отцом в отпуск – и в кедрачи шишковать. Места нам показывать не надо. Успели вовремя, под бурю! Намололи орехов тонн пять! Вот так-то. Выручила шишка! Тогда у друга десяток ульев на развод и купил. Видишь, не жалею. Всё вот этими своими руками, – и он поставил на стол внушительные кулаки. – А вы в лесхозе что всю зиму делали? Валили кедрач? Да я б таких охранников!

Сергей вздрогнул от удара кулаком по столу, покраснел. В словах Фёдора была правда. Всю зиму рабочие лесхоза и лесники вели санитарные рубки, валили старые деревья, часто это были ещё здоровые кедры в возрасте более трёхсот лет. Ещё бы полвека они могли плодоносить и кормить орехами зверей и птиц, но за это время древесина бы потеряла деловые качества, да и такие кедры мешают подрастать молодым, более продуктивным. «Это же целая наука, лесоводство, – размышлял Сергей, – что он понимает в этом? Лесники вреда лесу не причиняют, а как это объяснить Фёдору? Лекцию читать? Лучше смолчать, сдержаться, – принял он для себя решение. – Не технический это совет и не комсомольское собрание».

– Слушай, Федя, государственной лесной охране пятьдесят процентов выделяет бюджет, а остальное надо заработать за счёт работы цеха: пилорама даёт брус, половую доску, вагонку, продаём дрова, собираем калину, бруснику.

– Ты мне зубы не заговаривай, и от старого кедра польза есть, святое это дерево! В дуплах дикие пчёлы водятся. А вы пилите всё подряд, санитарию наводите, и диких пчёл не стало. Другого понять не могут. Пшеницу, допустим, каждый год надо сеять: вспахать, убрать урожай, трактора нужны, комбайны, а кедр – сохрани тот, что есть, посади один раз и сотни лет шишки собирай без особых затрат. А он пшенице не уступит. Климат здесь подходящий, вот и воспользуйся, ан нет, японцам, оказывается, древесина нужна! Понятно, что государству деньги нужны. И населению, заметил, продают не самую плохую древесину как дрова, в печь идут и кедр, и ёлка, и лиственница, и пихта. А люди предпочитают берёзовые да дубовые, чтоб без смолы были, не забивали сажей печные дымоходы. Береста для растопки – это самое подходящее, с одной спички печь растопишь.

– А ты знаешь, что деловая древесина дуба в двадцать раз дороже еловой, – Сергей хотел было объяснить Фёдору, что он и сам понимает эту проблему, но поперхнулся, взглянув ему в налитые злобой глаза, и только развёл руками: – Эко-но-ми-ка.

– У меня своя экономика! Есть соболь в лесу – значит, это правильная экономика! И чему только инженеров учат! Видал я вас, грамотеев!

– Учат правильно лес растить, ухаживать за ним. Опыт лесоводов за сотни лет собран. А вот если нет в плане нужной строки, значит, под это мероприятие и денег не выделяют. Идей-то хороших много у каждого. А я считаю, цех ширпотреба надо расширять за счет его прибыли, и всё получится, перспектива тут невиданная. Берёзовый сок собирать, разливать в бутылки – и в город. Плантации женьшеня для фармацевтических фабрик. Кедровое масло получать. Пчеловодство развить. Богатейший край, и причина тому – климат и почва. Хозяин нужен, а кто у нас в лесхозе главный? Директор. В крае – управление, а в стране – Министерство и Госплан.

– Хозяева у нас в стране коммунисты. Вот с них и спрос.

– Хозяин – народ! Живём, как умеем! И всё у нас получается. Не сразу, конечно, но научимся, чтобы все жили красиво.

Вошла Таня, прислушалась к разговору, спросила, не подать ли ещё чего. Фёдор попросил занести пару медовых запечатанных рамок подкормить шелестевшую семью пчёл. Стоит срезать восковые крышечки, под которыми хранится цветочный, вобравший в себя аромат лета мёд, да отдать рамку пчёлам, и они спасены, дотянут до первого цветения лещины, ивы, багульника, и чем больше в улье мёда, тем больше и пчёл молодых нарастёт к главному взятку.

Заглаживая резкость, Фёдор предложил выйти под навес покурить. Облака расползлись, прояснив небо; тайга на окрестных сопках, по-весеннему раздетая, сияла умытыми дубами и берёзами, тёмными пятнами кедрачей и ельников.

– Главное сделано, – Фёдор с высоты веранды степенно оглядел сад, – пчёл на волю выставили, а теперь нянчить стану, сиропчика каждый день в кормушку вливать по стакану. Пчела, она по инстинктам живёт, почувствует матка взяток и засеет личинками все соты. К малине корпуса по два, а то и три пчелы нарастёт, а это и отводки перед липой, и мёд. Дело верное. Надо на работе от дальних рейсов на Владивосток отказаться, и по району нарядов хватает. Скажу, что дитя малое дома, надо жене помогать.

Сергей понимал, что Фёдор далёк от дел лесхоза и тайгу понимает по-своему, по-житейски, и помалкивал, чтобы не обидеть хозяина резким словом, думал о своём.

– Люблю облёт, – признался Фёдор.

Солнце взошло в зенит. Стремительно чертившие воздух пчёлы, очищая кишечник, оставляли на крышах ульев, ветках деревьев, земле оранжевые полоски. Сергей наблюдал за пчёлами у летка на прилётной доске. Перед тем, как взлететь, они выползали на яркий свет, протирали передними лапками глаза, словно жмурились от яркого солнца, и, взлетев, разворачивались головой к улью, запоминая, куда им возвращаться из охватившего их теперь пространства, начинали вырисовывать в нём круги всё выше и шире. Беспорядочный полёт пчёл имел смысл. Они всю зиму, собравшись в тёплый живой клубок, прижимались, грели и кормили друг друга. Самые старшие по краям сцеплялись лапками, образовав шубу для молодых пчёл, берегли тепло, отогревали ячейки с мёдом, сгрызая с них восковые крышечки, доставали хоботками мёд, передавали его вглубь клубка, где сидела продолжательница рода – матка. Теперь пчёлы вырвались на свободу, готовились опылять цветы растений, собирать нектар.

Сергей заворожённо наблюдал за облётом пчёл. Словно редкую чёрную сеть из тающих на глазах паутинок накинули на сад. Сергей впервые видел такое торжество жизни, и ему захотелось разобраться в этом.

Фёдор, памятуя свой разговор и резкость, надумал-таки подарить Сергею улей. Напарники по летним кочёвкам староваты, ульев много, так что и Сергей сгодится: за сезон не раз придётся погрузить на машину пасеку, переехать с одного места в тайге на другое. «Отдам слабенький улей, что шумел, – решил он, – осенью-то он был самый сильный, а подкормить – так и выживет».

– Ну, вот что, парень, дарю семью, – и он ткнул чуть кривым указательным пальцем на ближний к ним улей. – Тринадцатый, запомни. Зла на меня не держи. Пользуйся. Да и Пётр Иванович, думаю, не обидит, поможет в роевое время.

Сергей покраснел, словно кто-то прочитал его мысли, и сказал вслух:

– Не надо бесплатно. Не возьму. Я тоже на орехах заработал неплохо. Если подскажешь, у кого можно купить десяток ульев, буду тебе благодарен.

– Поспрашиваю знакомых пчеловодов. Люди со временем стареют, в тайгу перестают кочевать, а другие, вот как ты, только начинают это ремесло осваивать. Надо не зевать. В общество пчеловодов зайди, там все друг друга знают, посёлок наш небольшой. Пойдём в дом. Посмотришь, как живу, с сыном познакомлю, – пригласил Фёдор.

В старом домике, чистом и опрятном, с низким потолком, всё вызывало к расположению. Войдя за порог, Фёдор поклонился иконам в красном углу, скоро перекрестился, искоса глянув на Сергея. Горела лампадка, освещая тусклый блеск золотых окладов. Запах дыма от фитиля и масла был лёгким и приятным.

– Присаживайся, – он показал на скромный диван, – сейчас сына принесу.

Из соседней комнатушки забрал у Татьяны своего Витьку, едва говорившего пацанчика, присел рядом.

– Вот мой наследник! – подбросил сынишку в воздух, поймал, слегка испуганного и радостного, обнял и поцеловал.

– Счастливый ты человек, – Сергей погладил мальчугана, протянул к нему руки, чтобы взять, но тот отвернулся. Чтобы завязать разговор, спросил:

– А иконы что, действительно золотые?

– Старые иконы. Писали их в монастырях монахи на древней Новгородской земле, во времена давние, ещё до Ивана Грозного. От деда остались. Это только малая частица. Говорят, икон чуть ли не целая подвода у нашей общины была. Родовые иконы, фамильные, по наследству переходят, а общие, церковные, где-то в тайге запрятаны.

– А из каких мест сюда приехали?

– Скажешь тоже, приехали – пешим ходом дошли! Наши прадеды с Алтая, а их предки через Урал проходили. На подводах да своим ходом через Сибирь, по Амуру, затем вверх по Уссури. Наши деды жили в Каменке, под Чугуевкой. А потом зимой по льду вверх по Фудзину до Сихотэ-Алинского перевала дошли и там дома срубили. Старые Лужки называется место. Сейчас там и следов от поселения не осталось. Всё травой заросло да редким лесом. Семей двенадцать пришло, другие в Каменке остались. Но это ещё до революции было. Хоронились и после от всякой власти. А в войну дорогу рядом проложили. Олово в Кавалерово нашли. Навезли старателей, человек триста из Якутии с золотых приисков сняли. Наших отцов тоже забрали – кого на фронт, кого олово мыть. Кому-то удалось и дальше, в Терней, на север уйти. А утварь церковную – кресты, иконы – неподалеку в пещере спрятали да засыпали тот вход.

– Интересно было бы найти этот клад да в музей сдать, там сохранят при нужной температуре, влажности, отреставрируют.

– Кому тайну передали, мне не ведомо. Скорее всего, думаю, наследникам Сотникова, так предводителя звали. Говорят, он из тех, чей пращур был сотником опричников у самого Ивана Грозного. За раскол на двуперстников гонения пошли. Одни живьём себя в церквях сжигали, другие, вот, ноги уносили. Снимались сёлами с мест обжитых и прятались по лесам. Так, считай, до самого берега Японского и дошли. Веками тот счёт ведётся, из поколения в поколение на восток шли, в глухие места забирались. Летом хлебопашеством занимались, скот разводили, зимой обозами по замёрзшим рекам шли. Обживали и Уральскую тайгу, и Алтай, и Саяны, и Амур, и Приморье. А мы вот уже после войны, в советское время выросли, обычаи-то ещё помним, но не чтим так, как старики в строгости себя держали. Работаем. Кто в леспромхозе, кто у геологов. Приспособились. Ничего. Живём. От тайги, как от родной мамки, далеко не отходим.

Яркий весенний свет сквозь небольшое оконце падал на домотканые половички, высветляя узоры, сшитые из отслуживших простеньких цветастых платьиц, брюк и пиджаков, ещё оставшихся от бабушки.

Сергея захватил рассказ о сокровищах. Захотелось посмотреть то место, что осталось от староверов, тем более что оно находилось совсем рядом с его лесничеством.

– Спасибо за угощение, – Сергей подал руку Фёдору, улыбнулся Татьяне, погладил по головке мальчугана.

– Тебе спасибо за помощь. Заходи, когда время будет, про пчёл поговорим, расскажу про них кое-какие секреты.

Сергей слегка поклонился приветливой семье, вышел на улицу. Влажная от таявшего снега земля вбирала в себя тепло весеннего солнца, ласково пригревала спину через чёрную шинель. Его настроение было подогрето желанием опять пожить в тайге, посидеть у таёжного костра, посмаковать чай с мёдом и лимонником, разводить пчёл, кочуя с пасечниками. А ещё неплохо было бы поискать клад икон и церковной утвари. Где он – оставалось загадкой, и он решил для себя при удобном случае порасспрашивать об этом староверов и их потомков.

Он шёл знакомой улицей, размышляя о том, могли бы иконы сохраниться во влажной пещере, или это было сказано только для отвода глаз.

Пётр Иванович у забора, приваленного дровами дуба и дровяного кедра, играючи колуном[4] раскалывал чурку за чуркой на четыре части. Лена в фуфайке и рукавицах, покрыв волосы платком, складывала колотые дрова в самодельную тележку на колёсах от лёгкого мотоцикла.

– Доброго дня вам! – поприветствовал Сергей, радуясь встрече с Леной и случаю увидеться с её отцом, живым потомком первопоселенцев, чьим именем назван распадок вблизи села Богополье.

– И тебе того же, – пожилой лесничий оценивающе глянул на Сергея, отметив в нём подтянутость и мягкий приятный голос.

Лена кивнула, украдкой глянув на Сергея и на отца.

– Помогать, так уж помогать! – весело и задорно воскликнул он. – Я Фёдору пчёл помог только что выставить, а почему бы вам не помочь? Всё одно дома дел нет!

Снял шинель и, не спрашивая хозяев и не реагируя на их скромные просьбы оставить начатое дело, покатил тележку, полную дров, во двор к штабелю, где рядом с дровником под навесом стоял мотоцикл с коляской «Днепр». Сергей про себя отметил, что мотоцикл серьёзный, у него два ведущих колеса и задняя передача. Прикинул, что дров в запасе было года на четыре, а всё равно свежие подвозят впрок.

– Запас-то неплохой у вас дровишек, – решил похвалить хозяина.

– Дуб хорош для топки после четырёх лет сушки, вот тогда это дрова, без копоти горят, что уголь в домне. Китайцы тут в старые времена серебро и золото плавили на дубовых дровах.

– И золото в горах есть?

– Да всего тут хватает, умей только взять.

– А вы находили такие жилы? В техникуме нам говорили, что нередки случаи, когда лесники находили крупные месторождения.

– Да как-то не обращал внимания, пусть геологи этим занимаются, мне браконьеров хватало. – Пётр Иванович наколол от здоровых кедровых чурок ровные пластины – заготовки для ульев и рамок, выбирая смолистую часть древесины у комля, которая долго служит.

Между делом и разговорами к концу дня дрова оказались сложены в штабелях. Сергей отказался зайти в дом попить чаю и, надев на разгорячённое тело шинель, зашагал к конторе лесхоза посмотреть график дежурства инженерно-технических работников и лесников на весенний пожароопасный период.