Мистические истории из красной папки

Ланиус Андрей

Мистические истории из красной папки

От автора.

Когда-то мне довелось немало поколесить по стране, встречаться с самыми разными людьми. В те годы у меня выработалась привычка кратко записывать наиболее интересные из услышанных историй на отдельных листках, а те вкладывать в картонную папку малинового цвета. Папка эта постепенно пухла, так что ее тесемки уже едва сходились. Затем какое-то время эти наброски лежали без движения, а позднее и вовсе исчезли куда-то. Я уже и вспоминать о них перестал.

И вот совсем недавно, раскрыв пылившийся на антресолях футляр из-под выброшенной за ненадобностью пишущей машинки, я обнаружил внутри, к своему немалому удивлению, среди других бумаг и ту самую, малиновую папку.

Перелистывая пожелтевшие страницы, я подумал о том, что некоторые из намеченных сюжетов могут заинтересовать и современного читателя.

«Черный квадрат»

и его тайна

Минувшим летом у меня гостил мой добрый старый знакомый из провинции, большой поклонник изобразительного искусства.

Вдвоем мы обошли все памятные места Северной Пальмиры.

Побывали и в Русском музее, куда, признаться, я давненько уже не заглядывал.

Некоторые залы мой спутник проходил, не замедляя шага, иные полотна окидывал рассеянным взглядом, у других застывал на продолжительное время.

Особенно долго он изучал картину Казимира Малевича «Черный супрематический квадрат».

Невольно его избирательный интерес отложился в моей памяти.

Позднее, когда мы покинули музей и направились в сторону Инженерного замка, я все же полюбопытствовал, чем именно вызваны его предпочтения.

Его ответ прозвучал неожиданно:

– Испытывал на прочность свою теорию относительно того таинственного воздействия, которое это полотно оказывает на многих творческих людей.

– Ясно, – кивнул я. – Первозданный мрак, потаенные глубины мироздания, конец старого искусства, беззвездная мгла над Россией…

– Вовсе нет, – отмахнулся он. – Никакой мистики. Моя теория – вполне прагматического свойства…

И тут же, безо всяких настояний с моей стороны, он развернул передо мной эту свою теорию.

Должен признаться, что я лично далек от тех дискуссий, что вот уже без малого целый век ведутся вокруг самого знаменитого творения Малевича. Но кое-что о «Черном квадрате» читать доводилось. И восторженные восхваления, и язвительную критику.

Однако те выводы, о которых поведал мне мой друг, были для меня совершенно внове.

Вот почему, поразмыслив позднее о нашей беседе, я отважился все же положить ее на бумагу, хотя бы в самых общих чертах.

– Как известно, к моменту создания «Черного квадрата» Малевич был далеко не юноша, – приступил к рассказу мой приятель. – Кисть он впервые взял в руки в 11 лет. А в конце 1915 года, когда этот холст экспонировался на футуристической выставке, ему уже перевалило за 36.

То есть, за плечами была четверть века творческого стажа, сотни полотен, эскизов, рисунков, набросков, причем, в разных жанрах и стилях.

Вдобавок, обладая полемическим даром, он писал статьи и манифесты, выступал с докладами о новых веяниях в искусстве, о своем видении творческого процесса.

В определенных кругах его имя уже пользовалось известностью, но в целом художник Малевич оставался «одним из равных».

Многое изменилось после «Черного квадрата».

Публика была столь шокирована небывалой дерзостью живописца, что пересудов об этом акте эпатажа хватило надолго.

Прошло не так много времени, и Малевич стал европейской знаменитостью, а затем и мировой. Теперь он был уже не «одним из равных», а небожителем, гуру, учителем с большой буквы.

Именно благодаря успеху «Черного квадрата».

Кстати говоря, новая власть не слишком-то его и зажимала, напротив, периодически выдвигала на различные руководящие посты.

Даже в 20-30-е годы, когда советских художников, как и их полотна, выпускали за границу с немалым скрипом, у него состоялись выставки в Западной Европе – Берлине, Вене и, кажется, в Цюрихе.

Правда, с начала 20-х он сам надолго отложил кисть в сторону, увлекшись теоретическими работами, но в конце того же десятилетия снова обратился к живописи.

Теперь он больше трудился в реалистической манере.

Некоторые работы этого периода хорошо известны: тот же «Автопортрет», который называют творческим завещанием мастера потомкам.

Но всё равно, ни одно из последних полотен не могло и в малой степени сравниться по успеху с «Черным квадратом»…

Тут я не удержался от реплики:

– Спасибо, что напомнил о фактах биографии Малевича. Но в чем же тайна, в разгадке которой ты преуспел, простояв четверть часа у полотна?

– Доберемся и до тайны, – успокоил он меня.– Должен отметить, – продолжал мой спутник, – что Малевич отнюдь не являлся первооткрывателем самой идеи «Черного квадрата».

Аналогичный по замыслу сюжет лет за двадцать до него воплотил на полотне француз Альфонс Алле – писатель, журналист, сатирик, художник, склонный к эксцентрике и абсурдистским выходкам.

Одна из его работ изображала тоже черный, только не квадрат, а прямоугольник.

Назывался этот, с позволения сказать, шедевр «Битва негров в глубокой пещере темной ночью».

Он экспонировался на выставке «Отвязанное искусство», кажется, в 1893 году.

Но и Алле, кажется, позаимствовал саму идею у кого-то из своих соотечественников.

– Между прочим, Малевич мог и не знать о предшественнике, – заметил я.

– Может и так, – кивнул мой приятель. – Ведь Альфонс Алле изначально задумывал свою галерею, как некую пародию на только-только входившую в моду эпатажность. Тут прикол, анекдот, хохма без каких-либо претензий на мировую славу. А пародии и хохмы, даже самые блестящие, как правило, сиюминутны. Сегодня они у всех на устах, а завтра, глядишь, о них уже забыли.

Но, перефразируя Наполеона: от смешного до великого – один шаг.

И этот шаг удалось сделать Малевичу.

Хотя его поклонники и утверждают, что художник вынашивал замысел «Черного квадрата» в течение пяти лет, а затем еще напряженно работал над полотном всё лето и всю осень, но, полагаю, тут мы имеем дело с очередным историческим мифом.

Лично я склоняюсь к другой версии, которая тоже имеет широкое хождение.

Малевич писал к выставке совсем другую картину, но, поняв, что не успевает к сроку, попросту закрасил ее, под влиянием внезапного порыва, черной краской.

Вот так и родилась на свет «лучшая картина 20-го столетия».

Сам Малевич, похоже, не возлагал на этот холст особых надежд, считал его проходным, делал наспех, ничуть не заботясь о сохранности «на века». В результате уже всего-то через 14 лет, в 1929 году, один из администраторов Третьяковки обратился к художнику с просьбой написать копию «Черного квадрата», ввиду скверного состояния подлинника.

– То есть, успех «Черного квадрата» был всего лишь нечаянным подарком судьбы? – уточнил я.

– Да, благодаря редчайшему стечению обстоятельств, всё как-то очень точно сошлось в едином фокусе. Тревожная обстановка в стране и мире, общественный интерес к принципиально новым веяниям в живописи, «красный угол» в зале для «Черного квадрата», само «роковое» название полотна, экзальтированный интерес к нему со стороны «продвинутой» критики и прессы… Словом, сошлись все пять элементов, необходимых для успеха.

Признаться, я испытал легкое разочарование:

– Стечение обстоятельств? Так это и есть твоя тайна «Черного квадрата»?

– Погоди, еще не вечер…

– Я не отношусь ни к восторженным почитателям, ни к яростным хулителям «Черного квадрата», – снова заговорил мой спутник. – Однако же следует признать, что это полотно отмечено особой печатью судьбы.

Разве мало было в истории искусства эпатажных вещей, переживших шумную славу, а затем канувших в небытие?

Но геометрический рисунок Малевича и поныне, почти через век после его создания, не утратил своего загадочного магнетизма.

Он признан не только бунтарями от искусства, но и мастерами академической школы, по крайней мере, какой-то ее частью.

Почему же творческие натуры находят в этом изображении, выполненном в максимально упрощенном стиле, проще уж некуда, некие многомерные глубины?

Вот и я озадачился поисками внятного ответа, и постепенно пришел к неожиданным для себя выводам…

Тут мой приятель выдержал должную паузу, после чего продолжал:

– Талантливым натурам, как правило, свойственно здоровое честолюбие, стремление к творческому успеху, к славе.

Да иначе было бы и странно.

В самом деле, художник ли, писатель, композитор, архитектор, создавая что-то новое, всегда надеется на то, что его детище заставит говорить и спорить о себе.

Увы, слава – дамочка своевольная, капризная и, вдобавок, коварная.

Она может обойти десятой дорогой того, кто, вроде бы, вполне ее достоин, кто трудится на своей творческой ниве как пчелка.

И напротив, слава может обласкать беспечного гуляку.

Перечитайте, не торопясь, историю «дружбы» Моцарта и Сальери, там кое-что об этом сказано.

– Да, но какое отношение к этим рассуждениям имеет «Черный квадрат»? – вопросил мой друг и сам же ответил:

– «Черный квадрат» – это материализованное воплощение нежданного и стремительного успеха, причем достигнутого крайне экономными, доступными средствами, без чрезмерного напряжения сил и в сжатые сроки!

Мировая слава картины стала сюрпризом и для самого Малевича, но когда это случилось, он создал еще три копии, отличающиеся рисунком, фактурой, цветом и размерами.

Кстати, то полотно, что мы видели в Русском музее, это второй вариант, самый большой по размеру, написан в 1923 году. Оригинал и третье повторение хранятся в Третьяковке, а четвертое – в Эрмитаже. Причем, тот холст, что висит в Русском музее, создавался Малевичем не самостоятельно, а при деятельном участии его учеников.

– Для копирования этой картины потребовалась помощь учеников? – удивился я.

– Возможно, ему, как Учителю, хотелось приобщить своих питомцев к собственной славе…

Мы немного прошли молча.

– Иными словами, ты полагаешь, – заговорил я, – что «Черный квадрат» – это своего рода «паровоз», посланный свыше, который вывез Малевича в особый мир, где царят признанные классики, и туда же доставил все его предыдущие и последующие работы?

– «Паровоз»? Может быть… – подумав, он добавил: – Уверен, что всякий (или почти всякий) честолюбивый художник, пребывающий в обидной для него тени, мечтает написать свой «Черный квадрат». Вот смотрит такой непризнанный гений на всю эту «геометрию» и думает про себя: «А почему бы и мне не найти какой-нибудь неожиданный и, вместе с тем, простой и сильный ход? Ведь удалось же Малевичу!»

И эта мысль придает художнику силы в его отчаянной борьбе за право быть услышанным.

Да, «Черный квадрат» – это воплощение, но только не космического мрака, не вселенского зла, не конца искусства и уж точно не беззвездной мглы над Россией. Это, если угодно, символ надежды, побуждающей талантливую личность к поиску новых путей в избранной сфере деятельности.

В этом и заключается тайна позитивного воздействия на одаренных людей «простого геометрического рисунка»!

Пока мы шли до Инженерного замка, я размышлял, соглашаться ли мне с доводами моего приятеля, либо же пуститься с ним в казуистический спор.

Но, вспомнив, что он – мой гость, счел за благо попросту деликатно переменить тему.

Валун-мститель

Если ехать от забайкальского города Дарасун по старой лесовозной трассе в сторону большой деревни Дровяная, то примерно на середине пути, неподалеку от перевала через хребет Черского, можно увидеть примечательное место, с которым связана одна загадочная история.

Трасса на этом участке опоясывает крутую и высокую сопку, на макушке которой растут могучие лиственницы и амурские сосны, а склон усеян валунами размером с корпус среднего танка.

По другую руку от трассы, под невысоким обрывом, раскинулось клочковатое болото, стиснутое по периметру другими сопками, которые в этом краю словно нахлобучены друг на дружку.

Величественный и, вместе с тем, рядовой забайкальский пейзаж.

Но валун, что поднимается среди этого болота, особенный. Он обращает на себя внимание всех, кто проезжает мимо. Сотни, тысячи таких же валунов покоятся плашмя. А этот стоит вертикально, подобно некоему урбанистическому каменному яйцу, наводя на мысль о памятнике-надгробье. В сущности, так оно и есть.

На рубеже 70-х годов прошлого века, после известных событий на острове Даманский, началось укрепление советско-китайской границы, в том числе в забайкальском регионе.

Ряд крупных объектов обороны возводилось в районе таежной деревни Дровяная. Трудились здесь не только военные, но и гражданские специалисты: монтажники, наладчики, водители… Зарплату им привозили прямо на просеку. Так было принято. Характерно, что машина с кассиром передвигалась по малолюдной трассе фактически без охраны. Только водитель и кассир.

Так вот, в одной крупной строймонтажной организации наступил день зарплаты.

Кассира ждали около четырех. Но его всё не было. В половину шестого на просеке, у вагончика-конторы, собрался практически весь коллектив.

Около шести часов за поворотом послышался долгожданный гул уазика, а именно уазик начальника участка и был послан в Дарасун за кассиром. Водителем был молодой парень по имени Сергей – человек надежный, ответственный и добрый. Такой не подведет.

Вот машина вылетела из-за поворота. Уазик и есть. Только другой, медицинской службы. Он находился в распоряжении военврача, психолога по специальности, Владимира Михеева, который, между прочим, сам нередко садился за руль.

Уазик подлетел к конторе. Михеев выбрался наружу и молча осмотрел собравшихся. По его лицу было ясно, что случилась беда.

Вот что рассказал Михеев.

Сергея он встретил около полудня на выезде из Дарасуна. Тот сказал, что денег сегодня не будет, поскольку неправильно оформили платежные документы (подобное случалось и прежде). Поэтому он, Сергей, возвращается на базу, увы, без кассира. Деньги обещали послезавтра.

На том и расстались. Военврач уладил свои дела и около половины четвертого отправился в обратный путь. Подъезжая к болоту перед перевалом, он вдруг почуял неясную тревогу. Осмотрелся. И заметил колею, ведущую к обрыву. Остановил машину у обочины и спустился к болоту.

Надо сказать, что забайкальские болота ничуть не напоминают бездонные трясины Северо-Запада. Здесь это, как правило, неглубокий слой жижи с ягодными кочками, лежащий на вечной мерзлоте. Солнце прогревает воздух до 40 градусов, а ручейки в болотистой низине текут по ледяному ложу!

И вот за одним из таких болотных ручейков, в тени буйного кустарника, Михеев увидел опрокинутый уазик и лежащего на спине с раскинутыми руками Сергея.

Бросился к парню – тот уже не подавал признаков жизни.

Было ясно, что, слетев с трассы, машина кувыркалась. Очевидно, водителя выбросило наружу при последнем кульбите. На лбу у Сергея зияла глубокая рана – след от удара монтировкой, которая валялась рядом.

Сама по себе рана не была смертельной. Очевидно, она лишь оглушила парня. Умер же он от переохлаждения, поскольку пролежал несколько часов в ледяной воде. Нетрудно было установить, сколько именно. Стрелки на разбитых часах Сергея остановились в 14-00. Нашел же его Михеев около пяти.

В перевернутом уазике врач увидел кусок рогожи, которым и накрыл труп. Затем выбрался на трассу и остановил встречную, попросив водителя передать записку первому же сотруднику ГАИ. А сам помчался на базу.

Сообщив о трагедии, Михеев добавил, что считает своим долгом вернуться к месту аварии, чтобы дождаться появления милиционеров, ибо тут несомненное преступление.

Далее события развивались так.

Гаишники прибыли к месту аварии поздно вечером. Сделали необходимые замеры, выслушали показания военврача. Уже в темноте осмотрели лежавший на боку уазик. Сошлись во мнении, что тут типичное ДТП, характерное для таежных трасс.

Машину решили оставить на месте до утра – сейчас не было подходящего троса. Не стали поднимать наверх и труп: пусть, мол, утром его осмотрит судмедэксперт. Мол, за ночь ничего не случится. Темень – ни зги не видно! Огородили нехорошее место полосатой лентой и разъехались.

А утром трупа на месте не оказалось. Исчез. Причем, со стороны трассы сюда не вело никаких новых следов. Все полосатые ленты остались в неприкосновенности. Милиционеры валили на топтыгина, который, якобы, мог придти со стороны сопок. Рогожа, между прочим, тоже исчезла.

Вскоре прошел слух, что на болоте объявился призрак. Сам в рогоже – промороженной насквозь. Лица, понятно, не видать, лишь голубые глаза просвечивают сквозь рогожу и обжигают таким холодом, что сердце заходится. Призрака сразу же прозвали «ледяным человеком».

Рассказывали, что призрак является некоторым водителям среди ясного дня. Возникнет вдруг посреди дороги и стоит не шелохнувшись. Водители в панике тормозят. Призрак с минуту глядит на них, а после исчезает. А бедняг до самого вечера бьет озноб. Не столько от страха, сколько от пронизывающего холода. Один водитель попытался газануть, но его нога сама утопила тормоз. Призрак погрозил ему рукой с разбитыми часами и исчез.

Выходит, это Серега?

В автоколонне заговорили, что парень стал жертвой подлого злодейства. Кто-то затаился на грузовике в стороне от трассы, пропустил вперед уазик, затем нагнал его и сшиб в болото. Кто-то свой, поскольку знал весь распорядок движения. Он же, боясь разоблачения, разбил Сергею голову монтировкой. Затем полез за деньгами, а там – шиш! А теперь, стало быть, Сергей явился с того света и поджидает своего убийцу на трассе, чтобы поквитаться с ним.

Между тем, доктор Михеев начал собственное расследование.

Факты он собирал без лишнего шума, не торопясь. Но круг подозреваемых постепенно сужался. Наконец, после очередного просеивания в сите остался единственный кандидат – некий Валентин Ж., 30-летний франтоватый красавчик, ни в чем предосудительном прежде не замеченный.

Но вот что настораживало. Ни разу после аварии Ж. не проехал по дарасунской трассе, хотя до этого работал в основном на ней. Назавтра после трагедии он встал на ремонт. Затем упросил начальника перевести его на читинскую ветку перевозок, хотя и терял при этом в заработке. Спустя какое-то время начальник снова перевел его на дарасунский маршрут (что было самым обычным делом). Но Ж. снова встал на ремонт, а вдобавок, как выяснилось, подал заявление об увольнении.

Да, твердых доказательств вины Ж. у Михеева не было. И тогда военврач решил провести психологический эксперимент.

Время от времени Михеев ездил по делам службы то в Читу, то в Дарасун. Иногда в этих поездках ему требовался помощник с водительскими правами. Обычно на эту роль всегда соглашался кто-нибудь из гражданских водителей, чья машина находилась в ремонте.

Сейчас Михеев обратился к Ж., сказав, что ехать надо в Читу. Тот охотно согласился.

Выехали после полудня. За руль сел сам Михеев. Только выехав за ворота гаража, он объявил, что планы изменились и ехать нужно в Дарасун. Валентин недобро блеснул глазами, но промолчал.

По дороге Михеев затеял разговор об аварии на болоте, не подавая даже виду, что подозревает Ж.. Тот отвечал односложно и постоянно нервничал.

К болоту подъехали без пяти два, как и намечал военврач. За последние полчаса им не встретилось ни одной машины. Это был «мертвый час», продиктованный условиями погрузки-разгрузки. Идеальное время для дорожного убийства!

Михеев притормозил у той отметки, откуда уазик скатился вниз.

– Тебе не кажется, Валентин… – начал он, но договорить не успел.

– Всё вынюхиваешь, доктор?! – злобно усмехнулся его попутчик. – Ну, так слушай правду-матку! Да, это я порешил Серегу! Он узнал меня, вот и пришлось добить! Эх, а ведь проще простого было взять эти денежки! Но кто же знал, что банк подложит такую свинью?! – взгляд его наполнился безумным огнем, в правой руке появился молоток: – Ладно, доктор! Напрасно ты сунул нос в эту историю! Думаю, твой труп обнаружат еще не скоро… А я уже буду далеко. Спасибо за машину! – он замахнулся молотком.

Однако Михеев, владевший навыками боевого единоборства, был готов и к такому повороту событий. Рядом с сиденьем он припас обрезок трубы и сейчас выставил его перед собой, готовясь к схватке.

Вдруг на дороге произошло какое-то движение.

Оба инстинктивно повернули головы.

В десяти шагах от машины стоял он, ледяной человек, накрытый, как панцирем, промороженной насквозь рогожей. От него исходило ощущение вечного холода. (А солнце светило жарко, небо было ослепительно голубым.)

Убийца затих, выронил молоток, затем медленно, будто лунатик, выбрался из машины и двинулся, едва переступая, к призраку, как бы подчиняясь его мысленному приказу.

Призрак стоял в грозном ожидании. Затем сделал неуловимое движение.

Ж. остановился.

Откуда-то сверху послышался шум. С самой макушки сопки скатывался гигантский продолговатый валун, совершая из-за своей неправильной формы жуткие скачки то в одну, то в другую сторону. Вот валун оторвался от склона и буквально завис над дорогой. Казалось, он раздавит сейчас машину всмятку, но Михеев почему-то не испытывал страха.

Внезапно на убийце появилась рогожа, накрыв его с головой. А следом всей своей массой на него обрушился валун. Сбил с ног, прокатился, как каток, затем, совершив еще один прыжок с обрыва, ускакал к середине болота, остановившись на том самом месте, где погиб Сергей. Причем, застыл валун не плашмя, а вертикально – в виде природного обелиска. А призрак исчез так же мгновенно, как и появился.

На непослушных ногах Михеев приблизился к рогоже. По ее сплющенной форме было ясно, что медицина тут бессильна.

Рассказывать по горячим следам о ледяном призраке Михеев не стал, опасаясь, что его самого пошлют к психиатру. Лаконично обрисовал ситуацию, исключив из нее всякую мистику. Дескать, у него возникли подозрения относительно роли Валентина Ж. В результате тот, мол, признался в убийстве Сергея и пытался показать на местности, как всё происходило. И тут с сопки сорвался валун. Случай…

Лишь спустя много лет, уже выйдя в отставку, Михеев поведал эту историю во всех ее подробностях наиболее близким своим друзьям. Не требуя с ним обета молчания.

Он добавил также, что, по его сведениям, ледяной призрак и поныне появляется на трассе. Возникает он, как правило, перед водителями, у которых на совести есть черные пятна. Призрак внушает этим людям мысль загладить свою вину каким-нибудь добрым поступком.

Что ж, иногда карает и высший суд. По крайней мере, в это хочется верить.

Африка в Северной

Пальмире-2003

Хотя наши умеренные широты и не избалованы солнцем, но исключения все-таки бывают.

Вот и в тот год лето в Питере выдалось на редкость жарким. Да что там жарким, знойным! Прямо-таки африканским. Да еще без осадков.

Выпадали такие денечки, когда птицы отказывались летать, асфальт плавился под ногами, а раскаленный воздух над реками и каналами струился и дрожал, превращая строгие очертания набережных в зыбкие миражи.

Всё живое искало спасения от этого неистового пекла.

По выходным город и вовсе словно вымирал. Иную улицу можно было пройти из конца в конец, не встретив ни единого прохожего.

В один из таких дней, притом в час самого палящего зноя, неотложные дела вынудили меня предпринять некое пешее путешествие. Часть моего маршрута пролегала по набережной Обводного канала – от Московского проспекта в сторону Балтийского вокзала.

Обманчивая близость водной артерии, отделенной от тротуара широкой мостовой, ни на йоту не приносила облегчения. Слишком много камня и асфальта было наворочено вдоль его русла, этой стоячей воды, забывшей, что такое шум проливного дождя.

По левую руку от меня тянулась капитальная, с арочными чугунными вставками, высоченная заводская ограда, желтая, как пески Сахары.

А впереди, в какой-то сотне метров, над тротуаром, по-прежнему безлюдным, нависала кирпичная громада Дома культуры. Сквозь толщу здания вел пешеходный тоннель, длинный и сумрачный, нагонявший обычно чувство смутного беспокойства. Но сейчас его полутемные недра казались мне спасительным оазисом, где хотя бы ненадолго можно укрыться от жгучих лучей.

Помнится, в тот момент я вяло размышлял о том, что привычное название «Северная Пальмира» (а также «Северная Венеция», «Северная столица», «Северная жемчужина» и др.) звучит на таком солнцепеке, по меньшей мере, иронично. В глубинах подсознания трепыхалось более подходящее для такой ситуации определение, но ухватить его «за жабры» никак не удавалось. По причине все той же одурманивающей жары.