Превенция

Андрей промолчал.

– Ладно, если вы приказали ему изъять главу, значит, вам известна стыковка?

– Нет, – покачал головой Андрей. – После её прочтения был потерян волонтёр, прямо при авторе поседел и упал плашмя. Тот, перепугавшись, сжёг все рукописи. А напарник волонтёра, сам чуть не поседевший от всего увиденного, приказал писателю позвонить в типографию и забраковать четырнадцатую главу. Одно жаль, сама связка осталась неизвестной, ибо волонтёр читал про себя, молча.

– А с чего был такой повышенный интерес к книге? – вмешался я.

– В то время по району серия смертей прокатилась, все от болезни. Всё лето автор просидел на нервах, а к осени не выдержал, пошёл сдаваться в милицию, случайно попал на одного из наших и выложил ему историю, рассказал, что написал книгу, используя при этом прообразы реальных людей, а теперь они один за другим умирают. Ну, наш сразу ему сказал, чтобы тот нигде не трепался и сидел тихо, пока во всём будут разбираться, а этот умник в свою деревню слинял в страхе, квартиру через посредника какого-то продал, в город так и не вернулся. Потом оправдывался, что какой-то свёрток с венами в подъезде увидел, подумал, что знак свыше, и убежал.

– Свёрток с венами? – переспросил Серёга.

– Да, с человеческими.

– А как он их опознал? Опыт журналистский подсказал?

– Понятия не имею, – сказал Андрей, а затем, немного повернув голову, чтобы боковым зрением видеть реку, продолжил: – Я вообще не уверен в правдивости его слов, скорее всего, он попросту испугался, выдумал повод и сбежал.

– Вот мы у него и узнаем, – улыбнулся Серёга. – Слабовата выдумка для такого графомана, на самом-то деле. Глядишь, окажется, что это вы его из города турнули…

– В то время я даже с вашими не водился. А вот чего я решительно не понимаю, так это ваше рвение вновь разворошить старое дело. Как, кстати говоря, у Кати дела?

– У-у. – Мой друг потянулся и с улыбкой подмигнул мне. – Уже всё им известно. Следят за нами, гестаповцы.

– Ещё чего, – с насмешкой ответил Андрей, – у нас своих дел по горло. А вот логики у тебя, Серёжа, никакой, как ты собрался что-то там расследовать… Сначала нам сообщают, что её папочка лазает по архивам, расспрашивая кого не лень о прокажённом Смольникове, а затем ты мне с точностью называешь село, в котором он сейчас проживает, неужели сложно догадаться?

– У Екатерины и так всё было замечательно, а сегодня стало ещё лучше: всё-таки мы зашли в гости. А вот что ты сейчас хочешь от нас, я никак не пойму. Будешь отговаривать ехать? – обиделся Серёга.

– Нет. Вы потревожили то, чего не следовало, – он усмехнулся, – прямо как в детстве. И теперь наши тоже заинтересовались, не пишет ли этот творец очередной смертельный шедевр. Столько лет никому не было дело, и тут вы появились. Да и эти хороши, тоже загорелись… Скажите спасибо, что я сам вызвался разобраться.

– Мы у тебя как беговые собаки, получается? Ручные детективы?

– Цепные псы, – улыбнулся Андрей. – Не обижайся, вам же лучше – никто мешать не будет. Просто узнайте насчёт новых работ. Нам важно, чтобы он никого не покалечил локально, а в типографии его писанина больше не будет приниматься. Вашими поисками да нашими стараниями, теперь Арсений Смольников станет табу для большинства редакций. Заодно, если хотите, расспросите о его предположениях, касательно состыковки, может быть, узнаете что-нибудь. Но, прошу об одном, вернитесь живыми.

– В любом случае тебе мы ничего не сообщим.

– Тогда я сейчас поеду туда сам, да и ляпну чего ненароком, – говорил Андрей, наклоняясь к собеседнику. – Посмотрим, чьи слова опаснее – мои или его.

– Только так и можете, – оборвал его Серёга, кивнул мне и вышел из беседки.

– Приглядывай за напарником, – сказал Андрей, обратившись ко мне, – и не читайте ничего.

Я одобрительно кивнул и, пожав ему руку, пошёл к машине вслед за напарником. Тот был мрачный как тучи, что сейчас нависали над нами, держа в заточении доброе солнце.

Всю дорогу мой друг молчал, лишь иногда поглядывая на меня в надежде, что я что-нибудь скажу, но мне никак не удавалось подобрать нужных слов, поэтому в данной ситуации было куда безопаснее просто промолчать.

Путь до Семёновки занял у нас примерно сорок минут, пять из которых мы потратили на поиск нужного дома. Смольников проживал на большом участке в конце улицы, за домом начинался хвойный лес, уходящий вдаль, а справа от него стелилось большое поле, на данный момент пустующее. Несмотря на большую площадь участка, домик писателя был совсем небольшой, одноэтажный с красивой закрытой верандой, что находилась на углу его владений, и, стоя на которой, можно было бы любоваться прекрасным видом поля и леса сразу. Участок был окружён невысоким деревянным забором бирюзового цвета – он мне сразу понравился. От калитки к крыльцу дома вела неширокая, вымощенная камнем дорожка. Мы шли по ней, любуясь необыкновенной ухоженностью Смольниковских владений. Видимо, тяга к творчеству и прекрасное чувство вкуса сыграли огромную роль в обустройстве участка, к этому делу подходили с душой и большой аккуратностью: всё было на своих местах, ничего лишнего. По левую руку от нас располагались три замечательных деревца, деревянная лавочка и столик с металлической трубой, выкрашенной рыжим цветом, в качестве ножки. Справа зелёным ковром раскинулся чудесный газон.

На невысоком крыльце дома было достаточно просторно, здесь помещалась широкая лавочка со стоящим на ней папоротником, почти таким же, как был в квартире у Кати. Где-то вдалеке закричал петух. Я ещё раз посмотрел на лавочку, затем на поле, что проглядывалось сквозь щели в заборе, и так тепло вдруг стало на душе, будто она на секунду вернулась в раннее детство, когда во время летнего отдыха в деревне, мне частенько приходилось наблюдать подобные картины природы. Сейчас уже и дома того нет, да и деревня заброшена…

Из раздумий меня вырвал громкий стук – Серёга стучал в дверь. За ней послышались шаркающие, по-хозяйски уверенные шаги, а затем кто-то с той стороны спросил:

– Газовики?

– Волонтёры, – ответил Серёга.

Дверь открылась. Перед нами предстал невысокий мужчина средних лет, одетый в белый вязаный свитер, из-под которого виднелась длинная чёрная рубашка. Что особенно мне запомнилось: писатель носил классические лакированные туфли с обычными потёртыми синими джинсами. Пару секунд они с Серёгой молча смотрели друг на друга, и я тоже не проронил ни слова.

– Какими судьбами? – нарушив неловкое молчание, спросил он. – Я думал, мы договорились о мире. Мне сказали, что более не потревожат! Кто вам дал мой адрес?

– Один благодетель, – ответил ему Серёга. А затем, оглядев писателя с головы до ног, щурясь, сказал: – Вы нас ждали?

– Газовиков жду, второй день уже обещают заехать, – спокойно отвечал писатель, протягивая руку собеседнику, – обычно я предпочитаю куда более скромный стиль.

– В таком случае предлагаю ждать вместе, – улыбнулся Серёга и пожал ему руку, – Сергей!

– Арсений.

– А это – Виктор, – сказал Серёга, качнув головой в мою сторону.

– Приятно, – безразлично ответил Смольников, протягивая мне руку. – Проходите.

Он провёл нас через узкий и пустой коридор своего дома прямиком на веранду. Стены внутри были выкрашены в нефритовый цвет; по правую руку находилась закрытая дверь, такого же цвета; по левую руку – такая же по размерам, но со стеклянной вставкой, сквозь интересный полигональный узор которой ничего нельзя было разглядеть. Веранда, в отличие от коридора, была просто прекрасна: приятный кремовый цвет стен, широкие распахнутые окна и небольшой столик, что так удачно вписывался в общую картину; в противоположном ему углу стоял массивный письменный стол с полочками, под завязку забитыми тетрадями и старыми письмами; рядом со столом возвышался книжный шкаф из тёмного дерева, заполненный разнообразными книгами, среди которых я заметил несколько знакомых сборников Эдгара По, Тургенева и Булгакова, но более всего моё внимание привлёк знакомый тёмно-зелёный корешок, – свою книгу писатель поставил в один ряд с русскими классиками.

– Чай, кофе? – по-прежнему безразлично спросил он и, не дождавшись ответа, присел на стул, скрестив руки, намекнув тем самым, что нам следовало бы вежливо отказаться.

– Нет, спасибо, – сказал Серёга, опускаясь на стул напротив. – Перейдём сразу к делу. Вас хотят убить.

– Что?! – хриплым испуганным голосом проговорил Смольников, широко раскрыв глаза. – Кто?!

– Так называемые чёрные волонтёры, – спокойно отвечал мой друг.

Шокирующее заявление будто оживило безразличного писателя. Смольников сидел бледный как простыня и внимательно слушал каждое слово, произносимое его собеседником.

– Вами заинтересовались те, кто привык решать проблемы самым простым способом, знаете ли. Таких, как вы, они называют «прокажёнными». Вам-то, понятное дело, ничего из написанного не грозит, создателей их творения не трогают, но на других отыгрываются сполна.

– Так если оно всё-таки тронет автора, – шёпотом перебил его писатель, – то, как вы узнаете, что именно его убило?

– Ну, методов много. Например, ваша рукопись будет у вас в руках, пока вы бездыханный валяетесь на полу. Но, скажу честно, на моей памяти ещё не было подобных случаев.

– Да как же я могу быть прокажённым? – паниковал Смольников, разводя руками. – Неужели, теперь любое моё произведение может убить? Этого не может быть! Я читал новеллы соседям, и все они живы… за исключением одной женщины, но, вряд ли это вина моего творчества…

– Нет, – успокоил Серёга, – просто, один раз вы использовали очень неудачную состыковку из четырёх слов в своём произведении и что-то в этом мире сломали… даже, не столько сломали, сколько слегка надавили на что-то давно сломанное. Так сказать, совместили то, что нельзя совмещать.

Смольников задумался, а потом вдруг выдал:

– Состыковка работает только от четырёх слов? Вдруг вам о других случаях тоже просто неизвестно.

– Может быть и неизвестно, – пожал плечами мой друг. – Мы точно уверены в информации о четырёх словах – ни больше, ни меньше. Знаете, я был свидетелем того, как одно совсем неподходящее слово, вставленное в классическую фразу «я тебя люблю», придало ей свойство страшного оружия: человек, к которому обращался говоривший, моментально умирал от остановки сердца. Ужасное зрелище! Такими методами, кстати говоря, и промышляют наши с вами друзья – чёрные волонтёры. Поэтому, Арсений, скажите спасибо, что сейчас с вами разговариваем мы – волонтёры превенции, и вместо… ну, их методов… объясняем все нюансы чудодейственных состыковок. Быть может и есть состыковки из двух слов, которые убивают непосредственно автора, но в таком случае мы не узнаем о них, пока кто-то не станет прямым свидетелем… или каким-то образом сможет пережить свою ошибку.

– А бывали такие случаи? – с неподдельным интересом спрашивал Смольников.

– Бывали, ещё как. Есть в этой жизни одна очень страшная вещь, которая касается, как ни странно, волонтёров, но может затронуть и обычного человека – это сон про пятиэтажку. Вы словно студент, проживающий в старой пятиэтажке. Одним вечером, к вам подойдёт мрачный дед и скажет: двери ночью закрывай! А вы ему назло дверку-то откроете, и всё – смерть во сне, а затем и наяву, от той же остановки сердечка, – улыбнулся Серёга.

– И как же вы с этим боролись?

– Лично я те времена не застал, но бывалые труженики рассказывали, что всё началось со слухов: некоторые люди разговаривают во сне, что, естественно, ни для кого не секрет, так вот некоторые по полночи твердили о дверях и пятиэтажке, а наутро внезапно умирали. Причины смерти ставили самые разные, всё искали какие-то болезни, но правду не знал никто. И вот приснился этот сон одному хорошему волонтёру – он сразу понял, что к чему, прямо там, во сне. Третьего не было дано: либо он умирает, либо бьётся до последнего. Вместо того чтобы идти наперекор судьбе, он сделал всё, чтобы себя обезопасить: закрыл дверь в квартиру, в которой проживал по сюжету. И стоило ему это сделать, как он тут же проснулся в своей постели живой и невредимый, а затем и справочник новым способом избежать случайной смерти во сне пополнил. Вот и вся борьба.

– А что за справочник? Это оттуда вы взяли мой адрес?

– Э-э, – улыбнулся Серёга, – этого я вам рассказать не могу, но поделиться парочкой полезных житейских советов, чтобы вы себя не угробили в повседневности – это всегда пожалуйста, взамен на нужную нам информацию, разумеется. Что насчёт адреса, то не имейте волнения, справочник тут не причём. Вы, случаем, не помните, что было в четырнадцатой главе вашего «Паралича»?

– Как же, – говорил писатель, доставая из кармана пачку сигарет, – самая длинная – сорок листов – и самая страшная глава… с точки зрения описаний, – на секунду умолкнув, он чиркнул дешёвой красной зажигалкой, которую взял с деревянного подоконника, и прикурил сигарету, а затем продолжил: – Я писал её ночью, но… мне вдруг стало настолько жутко, что работу пришлось отложить до утра. Бо́льшая часть главы была посвящена показаниям одного из антагонистов, он рассказывал, как они насиловали тело в гараже.

– Ужас какой… всё-таки насиловали, – вырвалось у меня. – Это всё чистая правда?

– Конечно нет, – ответил Смольников, затянувшись сигаретой, – всё сплошные метафоры. Скажу по секрету, Анастасия – это образ моей долгой дружбы с двумя людьми, которые в книге представлены похитителями. Основная мысль состоит в том, что они пытаются оживить то, что уже мертво.

– Пытаются оживить дружбу насилием? – усмехнулся Серёга. – Вы меня, конечно, извините, о вашей графомании… ой, ну, тяге к излишним, возможно, описаниям… я наслышан сполна, но что там можно описывать сорок листов?

– Сам виню себя в графомании. Да и в ту ночь я разошёлся не на шутку, – говорил писатель, смотря в одну точку пустым взглядом. – Их логика была такова: Анастасию, считайте, дружбу, нужно реанимировать, для чего они используют электрический ток, пропуская его через тело. Так я намекал на их пустые попытки вернуть былое общение. А затем, решив, что если начать серьёзно приставать к скромной девушке, то она обязательно прекратит этот цирк и перестанет притворяться мёртвой, злодеи насиловали бездыханное тело, не забывая изредка пропускать ток. В конце концов, когда они всё осознали, то приняли решение отступить. Именно описания сего ужаса заставило меня прекратить писать ночью. После содеянного преступники сначала спрятали тело, сами не помня куда, а затем отправились на опушку леса, где принялись заливаться водкой и рассуждать о смысле жизни. – Он сделал паузу и поднял на нас глаза. – Если где-то и была неправильная состыковка слов, то, скорее всего, именно здесь.

– Почему вы так уверены?

– Я использовал нехарактерные для героев, да и в принципе для себя слова. Мне пришлось обратиться к учебнику философии – он остался у меня ещё с института. Я переписал очень много терминов и определений, но только своими словами… и да, действительно, я вполне мог, как вы там выразились… совместить несовместимое.

– У вас остались копии главы? – поинтересовался я.

– Нет, что вы, – отрезал Смольников, – мы уничтожили всё сразу после смерти одного из ваших. Или… это были не ваши? Просто те, кто приходил за разъяснениями в первый раз, ничего не спрашивали у меня, да и не рассказывали, как вы.

– Ну, раз не убили, то, видимо, наши. А, вот скажите, каким образом вы распродали напечатанный тираж?

– Распродал… – усмехнулся писатель. – Я с этого тиража ни копейки не получил. Типография разорилась; ещё бы ей не разориться, с таким-то отношением! Главу из книги вырезали, а нумерацию не поправили, значит, редакторы с ней даже не работали! Я эту контору-то и выбрал только из-за невысоких цен. А всё, что успели напечатать, я раздарил друзьям, как прощальный подарок… А как книга оказалась у вас?

– Случайно, – пожал плечами Серёга. Он достал из кармана куртки распечатанные фотографии и разложил их на столе перед Смольниковым; вместе с фотографиями на стол выпал небольшой листочек с адресом писателя. – Нашёл в отцовской библиотеке, она?

– Она, – кивнул писатель. – Гроб на обложке сам рисовал.

– А как насчёт новых работ? Есть сдвиги?

– Как вам сказать… после всего произошедшего я долгое время не брался за перо, – пожал плечами писатель, – зарабатывал редактурой на заказ, чем и сейчас занимаюсь, на это и живу… остались ещё накопления с продажи квартиры, но их я тратить не рискую. Новые работы… ещё я написал небольшой рассказ о событиях после публикации книги, но не переживайте, его я уже несколько раз читал в нашем доме культуры на литературных вечерах, поэтому никакой опасности он не несёт. Единственное замечание: я утаил причину всего происходящего, описав это как нечто необъяснимое.

– У вас большая библиография? – спросил я.

– Нет, – покачал головой Смольников, – совсем нет. Однажды мне приснился сон про так называемый красный куст – была у меня в детстве такая страшилка. Под впечатлением я написал об этом рассказ и опубликовал его в нашем журнале ещё задолго до моей книги. Положительных отзывов не было, ровно, как и негатива в мою сторону. Самое ужасное, что может случиться с творцом – это безразличие к его творению. Сейчас я думаю, что мне было бы куда спокойнее, разнеси критики моё произведение в пух и прах. Но тот факт, что критика отсутствовала полностью, подтолкнул меня к мысли, что я довольно-таки сносный писатель, а затянувшийся процесс прекращения общения с этими… небезызвестными личностями с новой силой разжёг вот это «творческое пламя». Затем «Паралич», после него рассказ обо всех последующих событиях и всё. Пробовал себя в стихах, само собой, пытался не рифмовать на глаголы, но время юношеских любовных переживаний давно прошло, знаете ли, больше ничего особо не лезло в голову… разве что политика, но какой из меня оппозиционер! Сижу у чёрта на куличиках, только новости читаю, да и то изредка. – Он грустно вздохнул. – Недовольства через край, но вот чем именно недоволен, сказать не могу.

– Нам было крайне важно узнать, что вы осознаёте совершённую ранее ошибку, – начал Серёга, – и более не претендуете покушаться на жизни людей. Теперь и чёрным волонтёрам до вас не будет никакого дела… Ваше недовольство же… оно абсолютно понятно, – он улыбнулся и грустно кивнул, покосившись на меня, – все мы здесь недовольные… но такие смиренные…

Повисла пауза.

– Не хотите почитать нам что-нибудь, пока ждём газовиков? – выпалил вдруг мой друг.

– Помилуйте, Сергей, только не стихи, – поморщился писатель, махнув рукой, – всё это либо любовная лирика, о которой сейчас даже не хочется вспоминать, либо грязная политическая сатира… – Теперь он успокоился и порозовел лицом.

– Ну и ничего страшного, я больше прозу люблю, – улыбнулся Серёга, – прочтите нам свои новеллы, уж очень интересно, что там у вас за красный куст такой.

Тогда Смольников подошёл к письменному столу и начал рыться руками среди тетрадей на полочке, бормоча что-то себе под нос, а затем, радостно воскликнув, вернулся к нам с чёрной тетрадкой в руках. Признаться, я совершенно не понимал, ради чего мы сейчас собираемся здесь сидеть и слушать его, будто аудиокнигу, но Серёга смотрел на писателя с некоторым восторгом и, одновременно, грустью. В тот момент я наивно предположил, что так с ним сыграло его давнее, тянущееся ещё с детства пристрастие к тетрадям.

– Вы, говорите, уже читали эти произведения вслух другим людям? – спросил я, опасаясь за наши с Серёгой жизни.

– Разумеется, – улыбнулся Смольников. Он раскрыл тетрадь в самом начале. – Это то, с чего всё началось, списано со сна, – писатель демонстративно покашлял, как делают многие авторы перед прочтением своих работ, и вдруг громогласно и с выражением начал: – И что за чёрт дернул меня заглянуть в эти заросли около дороги! Я был наслышан об этом нехорошем месте, но до последнего верил, что это всё сказки для маленьких детей и для тех, кто постарше; чтобы не выходили из деревни в позднее время суток. Было не так уж и поздно, самый обычный вечер: оранжевое солнце пряталось за розовыми облаками, ветер становился тише и тише, а комары всё злобнее. Я ехал на велосипеде по дороге, полной грудью вдыхая тёплый летний воздух и любуясь красочным закатом над полями. И вдруг эта чёртова мысль засела в моей голове, вцепилась острыми когтями в самую корку мозга и не собиралась оттуда уходить.

Красный куст – место, где, по рассказам местной престарелой богемы, в свои боевые годы собирались колдуны, ведьмы и прочая нечисть. Как назло, незадолго до сегодняшней поездки, я разузнал о местонахождении проклятого куста. Раньше он выглядел как густое, невероятной красоты деревце, чуть больше метра в высоту, окружённое загадочными цветочками и прочей растительностью, а сейчас это была кучка зарослей, состоящая из каких-то кустиков, репейника и большого количества крапивы, словом, то, что было в самом её центре, невозможно было бы разглядеть с дороги. Я поставил велосипед и, ухмыляясь, приблизился к зарослям в кювете: ветерок слегка покачивал стебли крапивы, а сухие кустики издавали чуть слышный треск. Долго прислушивался в надежде засечь звуки чего-то или кого-то, обитающего в самом центре зловещих зарослей, но так ничего и не расслышал. Казалось бы, на этом история заканчивается… о, как бы я хотел, чтобы она закончилась, чтобы я просто сел на велосипед и умчался бы оттуда настолько быстро, насколько это возможно, но, увы. Мне на глаза попалась небольшая палка, лежавшая неподалёку от кустов, такая крепкая, что на раз-два раскрыла бы всю подноготную этих зарослей. Я взял её и, немного медля, с размаху засунул в самый центр кустов и раздвинул их.

Холодный пот выступил у меня на спине, волосы на голове встали дыбом, а руки затряслись так, что я неуклюже выронил крепкую палку. То, что я увидел, не поддаётся никакому описанию, это нельзя охарактеризовать как что-то материальное или духовное, это нечто большее, сам Великий ужас!

Из моего рта вырвался сдавленный крик, я в ужасе отпрянул от кустов, попятился к дороге, медленно снял велосипед с подножки, и чуть было не упал в обморок от тихого смеха, что донёсся со стороны куста. Это не был смех обычного человека, о нет, так смеются душевнобольные хриплые люди. Я резко повернул голову и увидел её – старая женщина, вся в лохмотьях; руки согнуты в локтях, а пальцы – длинные и худые – шевелятся на её кисти подобно десяти ядовитым гадюкам. Она вышла из-за зарослей и, улыбаясь своим огромным чёрным ртом с двумя рядами гнилых зубов, что-то неразборчиво шептала и смеялась всё громче и громче. Её глаза… я никогда их не забуду: бешеные, залитые кровью и с каким-то желтым налётом; один только взгляд пронизывал меня насквозь, заставляя лихорадочно дрожать. Запрыгнув на велосипед, я врезал по педалям и покатил в сторону деревни. Но она не отставала; я не видел её ног, но бежала она очень быстро, не разгибая рук и не прекращая смеяться.

Силы заканчивались, я выл и плакал от безысходности; слёзы застилали мне глаза, а её смех всё никак не прекращался; мои руки сжимали руль так крепко, что, казалось, будто он вот-вот переломится, и я упаду на землю под ноги к этой нежити. Наконец показались знакомые крыши деревенских домов. Воющими от боли ногами я изо всех сил крутил педали так быстро, как только мог. Спасительный спуск облегчил мой труд, и я смог немного передохнуть.

На подъезде к селу я ещё раз обернулся и чуть не завизжал от ужаса: оно было прямо около моего заднего колеса, а руки его – уже наполовину разогнутые – тянулись ко мне! Изнемогая от усталости и животного страха, я резко повернул руль вправо и вылетел на просёлочную дорогу; существо немного отскочило назад – я выиграл время.

Словно в конвульсии мои ноги бились о педали, сердце бешено колотилось в груди, а голова раскалывалась, будто разбиваемая тысячами молотов. С диким грохотом я влетел к себе на участок, бросил велосипед у крыльца и как ошпаренный запрыгнул в дом. Трясущимися руками мне никак не удавалось закрыть дверь, и вдруг, когда у меня практически получилось задернуть засов, тварь, хлопнув калиткой, ворвалась на участок. Не хватило буквально нескольких секунд: она стукнулась об дверь, отбросив меня на приличное расстояние, и просунула руку в проём. Как одуревший, крича молитвы, я прыгнул на дверь и с шумом её захлопнул, зажав руку существа в проёме. Горячие слезы лились по щекам, и мне ничего не оставалось, кроме как молить о пощаде и удерживать спиной хлипкую деревянную преграду в моё единственное убежище.

Попытки твари пробиться ко мне в дом резко прекратились. Тяжело дыша и крестясь правой рукой, я обернулся и бросил взгляд на руку, зажатую в проёме: вместо костлявых пальцев и ужасной кисти, моему взору предстал обычный веник из прутьев, каким хозяйки подметают полы! Проклиная всё на свете, я открыл дверь; веник еле слышно свалился на крыльцо. Существа не было, и только неглубокие следы когтей на деревянной двери были доказательством моего безумного рассказа. В спешке я собрал все свои вещи, пообещав себе больше никогда не возвращаться в это зловещее место. Солнце уже почти село, и улица начала погружаться в непроглядную тьму, разгоняемую лишь светом фар моей машины. Я уже собрался закрыть дверь на большой навесной замок, когда, выходя из дома, бросил взгляд на верхний косяк двери: маленькая булавочка, воткнутая в самый уголок, слегка блестела в белом свете фар. Быть может, она и стала моим спасением?.. – Смольников с улыбкой оторвался от тетради и посмотрел на нас.