Бессмертные

– Вызов на дом? – переспросила Хадсон недоверчиво.

– Трудно представить, – сказал Пирс, – но я до сих пор посещаю пациентов на дому. Спросите Тома Барнетта.

– О, я вам верю, – сказала Хадсон. – Просто не могу этого понять. Как и допустить, чтобы вы продолжали подобную практику. Это слишком опасно.

Пирс пожал плечами:

– Теперь мы можем идти?

Он поставил сумки на заднее сиденье автомобиля.

– Мне еще нужно кое-что сделать в лаборатории.

Хадсон заняла кресло рядом с водительским.

– Отгоните мою машину назад, – велела она охране. Затем повернулась к Пирсу: – Я бы хотела взглянуть на вашу работу.

– Уже довольно поздно, – заметил он.

– Я привыкла работать по ночам, – отмахнулась она, и Пирс не смог больше придумать ни одной отговорки.

Когда они шли к лаборатории по затихшим ночным коридорам, он размышлял, что она, безусловно, почувствовала исходящий от него запах крови, дешевого мыла и дезинфицирующего средства, но не подала вида.

– Я обдумал ваше предположение, – начал он, – о роли стволовых клеток. Изменения в них, должно быть, стали частью мутации Картрайтов.

Она кивнула.

– Тогда они должны производить больше эритроцитов, тромбоцитов, лейкоцитов для самих Картрайтов, а попадая при переливании в организм раненого или пожилого человека – для него.

– Конечно, – согласился он. – Не знаю, почему сам никогда об этом не думал.

– Иногда те, кто изучает проблему с самого начала, к ней слишком близко, чтобы заметить альтернативу, – предположила она. – Возможно, вы подумали о зародышевой хордомезодерме[10].

– Думаете, дело в ней?

– Она запускает процесс развития всех органов тела, а когда эмбрион полностью разовьется, ее активность замирает. Но что, если ее можно было бы снова активизировать с помощью какого-нибудь механизма обратной связи, чтобы восстановить поврежденный орган или дать толчок к образованию нового – новой печени, почки, сердца, даже новых артерий – из имеющихся тканей?

Они добрались до лаборатории, и, введя код, он естественным жестом приложил ладонь к панели. Ему не хотелось, чтобы Хадсон знала о принятых им дополнительных мерах предосторожности.

Подняв крышку прибора, в котором шел эксперимент, он показал гостье свои образцы.

– Я проверяю, могут ли фрагменты молекулы ДНК, с которыми я сейчас работаю, отсрочить или совсем прекратить апоптоз[11].

– Апоптоз? – переспросила Хадсон. – Столько времени прошло с окончания медицинского.

– Точно меньше, чем у меня, – сказал он.

Они оба рассмеялись, и их глаза встретились. Пирса посетило странное ощущение, что ему кажется привлекательной женщина, которой он годится в дедушки, а может, даже в прадедушки. И дело не только в этом. Она может быть одной из тех, кого поставили следить за ним. Он поспешно продолжил:

– Но тут у меня преимущество, потому что в ходе исследования многое пришлось учить заново. Апоптоз – это необъяснимое явление, вызывающее смерть клетки. Если обеспечить клеткам достаточное питание и очищение от побочных продуктов жизнедеятельности, они будут функционировать приблизительно сорок пять циклов, так что дело не в недостаточной циркуляции, вызванной плохим питанием или накоплением шлаков и свободных радикалов. Может быть, это встроенная функция прекращения деятельности, смертный приговор, который нельзя отменить.

– Ну и как, здесь есть какие-нибудь подвижки? – поинтересовалась она, снова глядя на экспериментальные образцы, стоящие перед ними.

Пирс закрыл крышку.

– Еще рано говорить, – объяснил он. – В любом случае это просто тренировка на случай, если мне каким-то чудом удастся раздобыть немного настоящей крови Картрайта.

Она накрыла его руку своей и попросила:

– Берегите себя, Рассел.

– Расс, – поправил он. – И вы тоже.

После ее ухода он вернулся к эксперименту. Ему показалось, что у всех культур, кроме двух, уже заметны признаки отмирания. Двух. Будь культура одна, это могло бы оказаться иллюзией, но две, возможно, указывали на то, что мутация изменила больше одного сегмента ДНК Ван Клив.

Он вернулся в свою квартиру со второй сумкой в руках и прицепил плаценту зажимами к полке холодильника. Затем отрезал пуповину чуть выше того места, где перевязал ее ранее, для того чтобы кровь стекла и с нее, и с плаценты в поддон из нержавейки. И впервые за много лет отправился в постель счастливым.

А проснулся в панике. Трезвонила сигнализация, и где-то выла сирена. Пирс перевернулся, посмотрел на время – 5:38 – и на ощупь нацепил брюки, рубашку и белый больничный халат. Надев туфли на голые ноги, он уже двинулся к двери, как вспомнил о бесценном сокровище, лежащем в холодильнике, и об эксперименте, идущем в лаборатории. Слишком много совпадений.

Он пошел медленнее и спокойно открыл дверь. Одетые как попало жильцы носились взад-вперед по коридору, выкрикивая вопросы, остающиеся без ответа. Том Барнетт ждал рядом с его дверью.

– Быстрее, Расс, – поторопил он, – нужно выбираться отсюда!

Пирс запер дверь на два оборота, прежде чем снова повернуться к Барнетту:

– Что ты здесь делаешь, Том?

– Беспокоился о вас, Расс.

– Ты живешь на другой стороне комплекса.

– Я рано встал и тут услышал тревогу. Боялся, что вы проспите ее.

– У стариков сон чуткий, Том, – сказал Пирс. – Идем.

– А как быть с лабораторией? – спросил Барнетт.

Пирс пожал плечами:

– Понадеемся на ее собственные меры безопасности.

Когда они подошли к дальнему выходу, им навстречу, с выражением облегчения на лице, вышла Джулия Хадсон.

– Доктор Барнетт, не так ли? Расс, я беспокоилась.

Она была полностью одета, но без макияжа. И все равно показалась Пирсу невероятно привлекательной.

– Тоже рано встали? – спросил он.

– Перебирала бумажки, – криво усмехнулась она, – да и поспать я не особо люблю.

Когда они вышли наружу, следуя за другими жильцами, решившими, что жизнь дороже имущества, Пирс спросил Хадсон:

– Что за тревога?

– Возгорание, – ответила она. – Даже два. Одно на цокольном этаже. Второе в чулане уборщика на верхнем этаже. Госпиталь эвакуирован в целях предосторожности, так же как и жилой комплекс.

– Два возгорания? Похоже на поджог.

Они вышли на открытое место на парковке. Здесь толпились не только жители комплекса, но и медсестры и интерны, везущие пациентов на колясках и каталках.

– Я тоже так думаю.

– А то, что в цоколе?

– Рядом с вашей лабораторией. Но не беспокойтесь. Все под контролем.

– Зачем кому-то поджигать госпиталь? – спросил Барнетт.

– Действительно, зачем? – поддержал Пирс.

– Обиженный работник? – предположила Хадсон.

– Недовольный пациент? – добавил Барнетт.

– Или просто душевнобольной?

– Или тот, кому отказали в лечении? – иронично хмыкнул Пирс. – Оба сразу?

Расстояние между двумя очагами не позволяло предположить, что поджигатель в обоих случаях один. А вероятность того, что это два никак не связанных между собою человека, стремилась к нулю. Они все это понимали.

– Не только поджог, – уточнил Пирс, – но и заговор. Но зачем? Может, чтобы показать, что госпиталь уязвим. Может, это уловка, чтобы очистить здания от людей, обыскать комнаты и похитить ценности.

– Нам лучше вернуться внутрь, – сказала Хадсон.

Пирс оглядел парковку, забитую встрепанными обитателями эвакуированных зданий.

– Думаю, вы правы.

Но прежде чем ему удалось добраться до квартиры, его остановил медбрат огромного роста. Пирс не припоминал его среди сотрудников госпиталя, но отчего-то он казался смутно знакомым.

– Доктор Пирс, в вашем отделении чрезвычайная ситуация.

Пирс думал, что Барнетт вызовется все уладить, но тот промолчал.

– Я уже иду, – сказал Пирс.

По дороге к лифтам ему удалось лишь мельком поглядеть на дверь квартиры, чтобы убедиться, что с виду она не тронута.

Медбрат шел впереди, то и дело оглядываясь, чтобы убедиться, что Пирс следует за ним. На нем была зеленая хирургическая роба, и ее короткие рукава позволяли разглядеть непропорционально вздутые бицепсы. Когда они добрались до одной из платных палат, медбрат отступил в сторону и, как только Пирс вошел, встал спиной к двери.

Мужчина в коляске сидел возле дальней стены, глядя в окно на задымленный старый город. Когда Пирс вошел, он повернулся. В больничном халате его фигура казалась грузной и бесформенной. Пирс взглянул в его лицо. Мужчина был стар, возможно, ему было хорошо за сотню, и его лицо, когда-то круглое и полное, теперь выглядело так, словно кожа была натянута прямо на выступающие лицевые кости. Однако, хоть подкожный жир и исчез со временем, упрямо выдвинутая челюсть и огонь в глазах говорили о том, что этот человек все еще силен. Среди морщин, окруживших его глаза, прятались едва заметные напоминания о шрамах; еще один, длинный, спускался с правой щеки до челюсти. Нос ломали раз или два.

– Вы меня не помните, доктор Пирс? – спросил мужчина.

Что-то шевельнулось в памяти Пирса: изображение таблички на стекле двери, мужчина в летнем костюме цвета какао, а затем он же, но уже потрепанный и с бородой.

– Локк, – произнес Пирс. – Джейсон Локк, частный детектив, которого я нанял, чтобы найти Маршалла Картрайта.

– Частный сыщик, которого вы наняли, чтобы убедиться, что Маршалла Картрайта никто не найдет, – поправил его Локк.

– После всех этих лет вы появились, чтобы отчитаться об успехе? – спросил Пирс. – Вы нашли его?

Сочетание возраста Локка и его целеустремленности заставило Пирса внутренне вздрогнуть, но он постарался этого ничем не показать.

– Нет, – ответил Локк, – так и ищу с тех пор. Я исполнительный директор Национального Исследовательского Института.

– А, – протянул Пирс, когда головоломка сложилась.

– Той организации, которая спонсировала ваши исследования последние пятьдесят лет. Но ее основная цель, как вы, наверное, сами догадались, найти Маршалла Картрайта и его детей. Я не знал, в чем смысл поисков, до смерти Лероя Уивера, после которой его доктор, Истер, и его личный секретарь, Янсен, предложили мне работать на них. Привлечь других состоятельных людей в годах и организовать Институт в том виде, каков он сейчас, было моей идеей. Истера и Янсена давно уже нет, а поиск все еще продолжается.

– Вы легко переметнулись на другую сторону, – укорил собеседника Пирс.

– Я никогда не занимал ничью сторону. Вы наняли меня для своих целей, а на Янсена и Истера я работал исходя из собственных интересов. К тому же все мы идем по стопам Понсе де Леона.

– Так ваш поиск увенчался успехом?

– Не более, чем ваш. Хотя однажды мы были довольно близки, – задумчиво проговорил Локк. – Она была у нас в руках. Но ее похитили, возможно, даже сам Картрайт.

– И все-таки вы не сдаетесь.

– Так же, как и вы. Люди умирают, но надежду так просто не убить. А те, у кого смерть за плечами, не теряют ее до самого конца. За пятьдесят лет работы Института смерть забрала миллиарды простых людей и десятки членов его совета директоров, но их состояния отошли Институту, чтобы поиск продолжался. На самом деле чем больше времени проходит, тем выше вероятность успеха.

– Почему это? – спросил Пирс. – Я думал, что вы давно уже сбились со следа.

Локк положил правую руку ладонью вверх, словно демонстрируя свою искренность и открытость.

– Чем больше становится Картрайтов, тем сложнее им прятаться, а значит, больше шансов выследить хотя бы одного. Рано или поздно они повыскакивают, как грибы после дождя.

Пирс вспомнил мать с новорожденным ребенком в заброшенной операционной.

– Зачем вы пришли сюда?

– К вам, – ответил Локк.

Его прямота застала Пирса врасплох.

– Ко мне?

– Как гериатр, вы известны по всему миру, – объяснил Локк. – Даже если бы не ходили слухи о вашем участии в омоложении Лероя Уивера, вы все равно считались бы одним из чудотворцев в вопросах старческих болезней. Я подумал, что пришло время осмотра.

– В чем, на ваш взгляд, основная проблема?

– В возрасте, – ответил Локк. – Может быть, для своих лет я неплохо выгляжу, не считая того, что повреждение нерва усадило меня в инвалидное кресло. Я пью гормоны и рыбий жир, употребляю витамины и здоровую пищу. Мои артерии прочищены, к тому же мне пересадили сердце, легкое и две новые почки. Но я чувствую себя старым.

– Апоптоз, – произнес Пирс.

– Что это?

– Сами клетки стареют и умирают после сорока пяти делений. Как будто внутри у них стоит счетная машинка.

– У всех, кроме клеток Картрайта.

– И раковых клеток. Вы хотите помолодеть, как Лерой Уивер, – сказал Пирс. – Но молодость бывает только раз. Вы стареете. Я старею. Это не так уж плохо.

На лице Локка застыла гримаса резкого неприятия.

– Это было нормой, когда альтернативы не существовало. Но теперь есть шанс стать бессмертным, и только беспомощный идиот согласится на меньшее.

– Тогда, наверное, я и есть беспомощный идиот, – хмыкнул Пирс.

– Нет, вы самый могущественный человек в своей сфере, – возразил Локк, – поэтому мы решили возобновить финансирование вашего проекта.

– Мы?

Локк улыбнулся.

– Ладно, я. Я решил возобновить финансирование вашего проекта.

– Но почему все-таки финансирование было прекращено?

Локк разглядывал Пирса, словно прикидывая, насколько он может быть откровенным.

– Я хотел посмотреть на вашу реакцию.

– Вы хотели, чтобы я отправил личный запрос?

– Может быть.

– Чтобы заставить меня прилагать больше усилий?

– Если это возможно. Время летит быстро. Некоторые из нас начинают нервничать.

– А зачем вы устроили возгорания этим утром?

Молчание затопило комнату, прежде чем Локк спросил:

– Вам и это известно?

– Я не верю в совпадения. Два возгорания – это явный перебор.

Локк беспомощно развел руками:

– И мои подчиненные допускают ошибки. Но только один раз.

– Но что вам было нужно?

– Подтверждение. Доказательства. Что-нибудь.

Локк склонил голову, опершись подбородком на скрещенные пальцы.

– Подтверждение чего?

– Ваших связей с Картрайтами. Или успеха с эликсиром жизни.

– С чего вы решили, что мне удалось с ними связаться, если вы в этом не преуспели?

– Они могли сами связаться с вами; а мне они бы не доверились.

– У них нет причин связываться со мной. Напротив, целая куча причин этого не делать. Точно так же, как им не следует связываться друг с другом. Все, что им нужно, – это свобода и возможность плодиться и размножаться, даря нашему виду бессмертие; сентиментальность – их главный враг.

– Меня не интересует бессмертие всего вида и даже отдельных его представителей вроде моего совета директоров. Мир каждого исчезает вместе с ним.

Пирс продолжил, словно пытался избавиться от Локка и его совета директоров, просто игнорируя их существование:

– А о вас они ничего не знают. Я же не знал.

– Мы с вами оба преследуем миф.

– Что касается создания эликсира жизни, – добавил Пирс, – то это намного сложнее, чем я думал. В процессе участвует не только гамма-глобулин, но и стволовые клетки и, возможно, зародышевая хордамезодерма. Но почему вы решили, что я достиг успеха?

– Во-первых, ваша внешность, – начал Локк. – Вы ненамного моложе меня, но выглядите лет на пятьдесят – уж больше шестидесяти вам точно не дашь.

Пирс взглянул на Локка.

– Вы не первый, кто мне говорит подобное. Я скоро сам в это поверю. Но это все благодаря хорошим генам, здоровому образу жизни и позитивному мышлению.

Локк пожал плечами:

– К тому же есть такая вещь, как интуиция: проработай вы в сыскном бизнесе столько же лет, сколько я, – у вас бы тоже развилось чутье на такие вещи.

– Вы тоже страдаете паранойей, – заметил Пирс.

Теперь пришла очередь Локку взглянуть на него.

Пирс повернулся к двери и увидел очертания громоздкой фигуры медбрата, прислонившегося к стене коридора. На секунду она превратилась в огромную тень с дубинкой, выскочившую на него из темноты. Он вспомнил луч лазера, разрезавший темноту, и все понял. Медбрат вовсе не был медбратом. Он был телохранителем, выполняющим и другие рискованные поручения, возможно, даже такие, как поджог.

Пирс снова повернулся к Локку.

– Вы, без сомнения, надеялись, что я кинусь в лабораторию, спасать образцы, – сказал он, – но, боюсь, там просто нечего спасать. Или обшарили мою квартиру в поисках записей. Но я их там не храню, и Том Барнетт вам наверняка об этом говорил.

– Кто? – переспросил Локк.

– Но я согласен лечить вас, если вы настроены серьезно, потому что я врач и это моя работа. И от финансирования моего проекта не откажусь, если вы все еще собираетесь его предоставить, потому что эти исследования очень важны и требуют денег.

Локк поднялся, показав, почему его фигура выглядит бесформенной. В вырезе его халата Пирс увидел металлический каркас, поддерживающий тело от плеч до коленей и наверняка превращающий нервные импульсы в движения. Он двинулся на Пирса. Пирс с трудом удержался на месте, когда Локк схватил его за запястье своими стальными пальцами. Здесь нервы явно не были повреждены, или, возможно, внешний скелет слился с руками Локка, став его костями и сухожилиями. Ирод превратился в чудовище Франкенштейна.

– Я выделю деньги на ваши исследования, – подтвердил Локк, – потому что уверен, если кому-то это и удастся, то только вам. Я считаю, что вы связаны с Картрайтами потому, что я сам бы с ними связался, будь я на вашем месте. И когда вы создадите эликсир, вы отдадите его мне.

– Я опубликую результаты, как сделал бы любой ученый.

– Вы их передадите мне, – заявил Локк. – Никаких публикаций.

– Вы слишком самоуверенны.

– Я просто реалист. И трезво оцениваю ситуацию. А также знаю, что случится с этим миром, если создание эликсира станет достоянием гласности. Его захлестнет волна убийств, мятежей, войн – а затем придет черед неразрешимых проблем, таких как перенаселение, падение уровня рождаемости и в итоге стагнация. Но вы завершите свои исследования, потому что вы – это вы, и отдадите их результаты мне, потому что я – это я.

Пирс палец за пальцем отцепил руку Локка от своего запястья.

– Я вам не принадлежу, – сказал он. – Но мы понимаем друг друга. Я создам эликсир в надежде, что мне удастся уберечь его от вас и передать тем, кто сможет распорядиться им лучше, чем вы или я. Но если мне это не удастся и он попадет в ваши руки, я не стану сожалеть. Ведь это снизит давление на Картрайтов, и со временем, что бы вы ни делали, ваш секрет выйдет наружу, а эликсир станет достоянием всего человечества.

После этих слов Пирс развернулся и вышел, миновав грозного охранника. Прошел знакомыми коридорами, спустился на лифте и, наконец, оказался в своей чистой, прохладной лаборатории, в своем убежище от грубости и нечистоплотности окружающего мира. Теперь он знал, что подозрения касательно посторонних, посещающих лабораторию в его отсутствие, – не более чем паранойя. Если бы Локк узнал об имеющихся у него образцах крови Картрайтов, то изъял бы их все.

За дверью кто-то нажал на кнопку вызова, прося разрешения войти, и Пирс подошел к переговорному устройству.

– Это я, Джулия, – прозвучало из него. – Вы в порядке?

Пирс зашел в шлюзовой отсек, чтобы впустить ее, надеясь, что она пришла одна, и в то же время понимая, что это не важно: от всего мира не спрячешься. Она пришла одна и, едва войдя, сразу утешающе сжала его руку.

– Конечно, – успокоил ее Пирс.

– Столько всего случилось.

– Мой грант возобновили, – сообщил он. – Похоже, исполнительный директор Национального исследовательского института будет проходить у нас курс лечения.

Неужели он заметил промелькнувшее в ее глазах беспокойство?

– Но я думаю, что Тому Барнетту пора двигаться дальше. Его знаний и умений вполне достаточно для самостоятельной работы. Как вы полагаете, возможно ли подобрать ему подходящую должность?

Они прошли в лабораторию и остановились перед прибором, в котором продолжался эксперимент по апоптозу.

– Я придумала кое-что получше, – сказала Хадсон. – Я рекомендую его кандидатуру приятелю из Чикаго, ищущему старшего гериатра.

– Мне нужен будет новый ассистент, – продолжил Пирс. – Не хотите попробовать?

Она посмотрела на него так, словно он только что признался ей в любви.

– У меня наверняка не останется свободного времени на чтение и кое-какие общественные обязанности, но я и представить не могу, чего во всем мире я хотела бы больше.

– Я надеялся, вы оставите управление, – посетовал он.

– Не сейчас, – последовал ответ. – Может, через пару лет.

– Я хочу вам кое-что показать, – сказал Пирс, поднимая крышку прибора.

Было заметно, что все культуры погибли, кроме двух.

– Неужели успех? – удивилась она.

– Только начало, – ответил он, положив руку на ее плечо.

На самом деле это было больше, чем начало. Это была финишная прямая. Длительный поиск был почти завершен, и Пирс понимал – в его руках то, что алхимики искали многие века: секрет бессмертия. Но он не откроет его миру, пока не умрет Локк; без сомнения, его заменит кто-то столь же непреклонный и безжалостный, но у него не будет такого сочетания личных качеств и опыта, как у этого старого сыщика.

Джулия обняла его за талию, и они замерли, глядя на бессмертные клетки. Сейчас Пирс чувствовал себя героем научно-фантастического романа.

Но это не мешало ему понимать: потребуется много времени, чтобы он убедился в том, что Джулия – не агент Локка, как Том Барнетт. Он может любить ее и должен будет ей доверять, но, вероятно, никогда не будет уверен в ней полностью.

Наверное, это типично для человека.

Часть четвертая

Студент

Его разбудила боль. Острая, колющая боль в желудке. Она заставила его подтянуть колени к груди и непроизвольно скривить тощее, желтоватое лицо в гримасе, превратившей его в подобие измятого пергамента.

Боль вспыхнула снова. Тело скрутило судорогой, а изо рта вырвалось мычание. Потом она медленно отступила, словно волна в отлив. Однако отголоски в измученных нервных окончаниях намекали на ее скорое возвращение.

– Коук! – закричал страдалец с двадцать пятого этажа.

Крик заметался по комнате, эхом отскакивая от высокого потолка и обшитых деревянными панелями стен. Ответа не было.

– Коук! – Крик повторился. – КОУК!

В отдалении раздался звук семенящих шагов, гулких на мраморных полах, а затем приглушенных ковром. Шаги затихли рядом с широкой, застеленной шелком кроватью.

– Да, босс?

Даже голос выдавал привычку раболепствовать. Из-за этой привычки говоривший словно становился ниже. Маленькие бегающие глазки на его обезьяньем лице ни на секунду не останавливались.

Больной скорчился на кровати.

– Лекарство!

Коук схватил с серой металлической тумбочки коричневую бутылку и вытряхнул на ладонь три таблетки. Одна из них упала, и он тут же поднял ее. Как только он протянул таблетки больному, тот выхватил их и закинул в рот. Коук впихнул в его руку стакан с водой, налитой из серебряного кувшина. Больной запил лекарство, конвульсивно дергая кадыком.

Через пару минут он смог сесть. Прижав колени к груди, он тяжело, неровно дышал.

– Мне плохо, Коук, – простонал он. – Мне нужен врач. Я умираю, Коук.

Его голос был полон ужаса.

– Вызови врача!

– Я не могу! – пискнул Коук. – Вы разве забыли?

Больной нахмурился, словно пытаясь осознать сказанное, а затем его лицо исказилось, и левая рука резко метнулась вперед. Он вцепился Коуку в рот и швырнул того в угол. Там человечек скорчился, прижимая руку к кровоточащим губам и с беспокойством следя за больным своими крысиными глазками.

– Будь здесь! – рыкнул больной. – Не заставляй меня звать тебя снова!

И тут же забыл о Коуке. Уронив голову, он бессильно стукнул сжатым кулаком по кровати.

– Проклятье! – раздался его стон.

Он просидел несколько минут не шевелясь, застыв, словно каменное изваяние. Коук сжался в углу, неподвижный, настороженный. Наконец больной выпрямился, отбросил тяжелое одеяло и встал. Он тяжело прошлепал к окну, жалуясь на ходу:

– Я болен. Я умираю.

Подойдя, потянул за толстый бархатный шнур; шторы с шелестом разъехались. Солнечный свет хлынул в комнату, залив фигуру больного и делая его алую пижаму похожей на пламя, а бледное лицо – на тесто.

– Это ужасно, – заявил он, – когда больной не может вызвать врача. Мне нужен эликсир, Коук. Мне нужно лекарство от этой боли. Я не могу больше терпеть.

Коук наблюдал; его глаза ни на секунду не теряли из виду высокую тонкую фигуру человека, который стоял в потоке солнечного света и незряче глядел на город. Коук убрал руку ото рта; она была вымазана красным, и кровь продолжала сочиться из трех царапин на губах.