Зеркало для журналиста

Владимир Кулеба

Зеркало для журналиста

«И лишь немногие, очень немногие будут догадываться или даже понимать, что происходит… Но таких людей мы поставим в беспомощное положение, превратим в посмешище, найдем способ их оболгать и объявить отбросами общества».

(Из газет)

«В мое кафе «Сентраль», где я по утрам пью кофе с круасаном и листаю «Фигаро», бросили бомбу. Кто – до сих пор неизвестно. Никто серьезно не пострадал… Много об этом говорили, больше месяца кафе было закрыто, сейчас опять хожу, пью кофе, из «Фигаро» узнаю, что в мире по-прежнему плохо, никакого просвета».

Виктор Некрасов. «Саперлипопет»

Глава 1. Виктор Цветков. День рождения в Токио

«Шеф никогда не ошибается»

Делегацию президента Украины и сопровождающих лиц сразу поселили в один из самых крутых отелей Токио, да и всей Японии, – «Нью Отани». Хорошо, что всех скопом – и членов правительства, и аккредитованных журналистов, и обслугу с охраной. А то, не раз бывало, размещают в разных гостиницах, скорее всего в целях экономии, приходится всю поездку из одной резиденции в другую гонять, как собачке, чтобы информацию какую выведать или интервью для газеты взять. Однажды в Иерусалиме мы с приятелем из газеты «Факты» намаялись мотать туда-сюда, пожаловались шефу протокола, так он нам микроавтобусом поспособствовал, прикомандированным к охране. Ребята до сих пор косо смотрят, не привыкли пешком передвигаться. Да и кому, скажите, понравится, когда свое отбирают, кровное, и не в пользу начальства, а чтобы щелкоперы-бездельники катались?

В Аргентине – то же самое случилось, снова госохрана безлошадной осталась, конфликт обострился, что, конечно, не в наших интересах – потому как служивые по инструкции и сами за журналистами смотрят во все глаза: чтобы не отстал кто, не опоздал или, того хуже, в историю не влип. Шаг вправо, шаг влево – донесут, продадут с потрохами – такое проходили и не раз. Сдадут не за понюшку! И никто в твое положение входить не будет, мол, цейтнот времени, диктовать в редакцию надо, перед этим – написать сесть, еще раньше – материал добыть! И никто не подумает, что тебе перед приемом в посольстве переодеться бы не мешало, освежиться, душ, в конце концов, элементарный принять. А если ты в другой гостинице за тридевять земель? Кого это волнует! Выкручивайся сам, как можешь. Нет – напиши в пресс-службу заявление, что не справляешься, не поспеваешь, – и тебя заменят в момент, сразу же. Делов-то! Но подобных прецедентов практика не знает, чтобы кто-либо из коллег добровольно капитулировал, белый флаг выбросил, отказался от суперпрестижных поездок в президентском самолете.

Поэтому приходится терпеть. Что же касается опозданий, то не советовал бы. Даже на минуту – и то нельзя. Поскольку все очень строго регламентировано, в одном кортеже с президентом, и протокол блюдется неукоснительно. Никто ждать не будет, опоздал – догоняй, как хочешь. Если повезет и нагонишь делегацию, охрана в любом случае доложит президенту – тебя отцепят и никуда никогда больше не поедешь. Доставишь громадную радость ревнивым чиновникам и своим коллегам, которые в Киеве остались, спят и видят, чтобы их в президентский самолет взяли. Вот ты им такую возможность и предоставишь, и они, коллеги, будут довольно потирать руки, кривить губы в презрительной ухмылке: «Вот, мол, как Цветков оскандалился!».

Итак, если не хочешь доставить им удовольствие, не теряй концентрацию, будь всегда в форме, выпивай, конечно, но знай меру, чтобы не выйти из самолета до того, как трап подадут. И самое главное – ни в коем случае не отрывайся от коллектива – во всех смыслах. Когда невмоготу слушать опостылевшие, повторяющиеся из поездки в поездку, сомнительного толка шутки, лицезреть довольные рожи друзей-компаньонов, самое время вспомнить о тех, кто выпал из обоймы, не попал в делегацию, кого исключили, не взяли, вычеркнули из списка и кто там, дома, тебе завидует черной завистью и клянет себя почем зря. Ради этого стоит потерпеть. Дорожные проблемы яйца выеденного не стоят, чтобы обращать на них внимание. Побольше хладнокровия, респектабельности, снисходительности – у тебя хорошее настроение, ты в порядке, доволен жизнью, улыбаешься – пожалуйста, завидуйте! И все вокруг прекрасно, все нравится – и как стол сервирован, и какие на нем закуски и вина, какие леди и джентльмены рядом. На коллег и членов делегации можешь не обращать внимания, много чести! Разве что краешком глаза, да на часы не забывай посматривать, чтобы не пропустить, когда все на выход ломанут, в автобус, иначе – ищи потом, свищи!

В Японии все складывается пока удачно, тьфу-тьфу! Вчера Миша Громов, коллега из «Жизни», на разведку в президентские апартаменты сходил. Оказывается, наш – в королевских апартаментах обитает, целый этаж в тысячу квадратов занимает. Не хило! У Миши работа такая – в подробности вникать, его газета – почти официальная, печатает, в основном, законы, протоколы и указы. Чтобы повысить читабельность, Громов на деталях выезжает. И охрана президентская благоволит, пропускает всюду. И то сказать: сколько лет человек в президентском самолете! Ему принадлежит афоризм: начальство меняется, а журналисты – летают! Иногда подкалываю друга:

– Миша, ты при Щербицком летал?

– Было дело. Но несколько раз всего, не часто.

– Да брось ты, мы ведь однокурсники, как ты мог летать в то время?

– Я раньше тебя начал этим грязным делом заниматься. Еще когда в «Советской хронике» корреспондентом в международном отделе, – в Болгарию, в ГДР.

– Тоже мне командировки нашел, в Болгарию!

– Не скажи, Цвет! В те годы Болгария очень прилично котировалась.

И ведь не врет, летал таки. Пока я в армии офицером два года лямку тянул, в заводской многотиражке горбатился, чтобы в партию вступить, Миша прилично оторвался, убежал вперед. Пришлось долго тянуться, чтобы догнать. Теперь в президентском самолете наши места рядом.

Цвет – это у меня от фамилии – Цветков, давно, еще со школы. К кому клички прилипают мгновенно, на всю жизнь, а кому – хоть бы хны. Мишку, например, никто Громом не называет, уважительно: Михаил Борисович, или Миша Громов – для друзей. Правда, в поездках меня редко кто Цветом обзывает, не принято. Разве что Влад Мирошниченко да Мишка, так им извинительно, сколько лет вместе: в универе за одной партой сидели, в общаге на Мишки Ломайшнобеля[1], в клетушке одной, это вам не хухры-мухры!

Мишке я по-доброму завидую. Память у него – феноменальная! К зачетам или экзаменам, особенно на младших курсах, когда Маркса и Ленина изучали, он страницами наизусть шпарил! Прочитает внимательно – и давай абзацами – слово в слово! Преподаватели не могли нарадоваться, в пример ставили. Английский легко давался, хватал на лету. Нам зубрить надо, он – текст просмотрит – и готов отвечать! Неплохо, правда? Лучший студент на протяжении всего учебного процесса. Его в аспирантуре оставляли, но он не то с третьего, не то с четвертого курса в тогдашней главной республиканской газете – «Советской хронике» – печатался, потом на полставки зацепился. Окончил с красным дипломом, круглый отличник, гордость факультета.

Еще – очень аккуратный. Вырос в селе, одна мать поднимала, отца не было, достаток минимальный. На одну «степуху» тянул. Какие у него «шмотки»? Это не киевляне, которые на курсе щеголяли «фирмой» и замшевыми куртками, рубашки новые каждый день. Мишка мог в одной рубашке всю зиму проходить, но она каждый день им лично стиралась и гладилась. За вещами, за обувью ухаживал – один из нас по окончании сезона на последние копейки отдавал в починку. Девушкам нравился, чувствовали они его цельную натуру, основательность. Потому первым на курсе и женился – верный муж.

Не было на факультете журналистики человека, который бы не уважал Мишу. Не только за знания и успеваемость. Никогда не выскакивал, не кичился, старательно соблюдал неписанные правила студенческой дружбы, охотно помогал и давал возможность другим себя проявить. Компанейский парень, последним делился. Когда складчину устраивали, для него не главное – выпить да с девушкой на лестнице уединиться, а чтобы посидеть с друзьями, поговорить душевно, попеть под гитару. При нем редко кто перебирал, напивался. В деканате под Мишкино честное слово любой сабантуй благословляли: если Громов участвует – нарушений дисциплины не будет.

И в профессии – журналист от Бога. Он первым из нас и орден получил, и заслуженного журналиста, и книжку публицистики выпустил, ее на Госпремию выдвигали. Да разве без мохнатой лапы туда сунешься? Громов виду не показал, только рукой махнул: подумаешь, большое дело! Да у него второй сборник почти готов. И все уверены: быть Мишке лауреатом!

Не все отличники одинаковы. Нашего товарища по факультету и президентскому самолету Владлена Мирошниченко, хоть и числился в отличниках, на курсе недолюбливали. Это мягко сказано. И сейчас – то же самое. Карьеру сделал завидную – партийную школу прошел, главный редактор «Слова», первый замминистра информации. Но какой ценой? Особыми способностями не отличался, брал нахрапом. Локтями работал: не успеешь убрать – с мясом оторвать может. Унижался, лебезил перед преподавателями, вечные свои «трояки» пересдавал. Подкараулит где-то в коридоре – выклянчит «четверку», так еще дожмет, уломает на «отлично». Не стеснялся в глаза сказать: «Ставь «отлично!», жить не на что, повышенная «степуха» нужна! Его коронная фраза: «Пятерки не пахнут!». За что такого уважать, скажите?

Кто мог подумать, что из нашего курса сразу три главных редактора «вылупятся»? Не часто такое случается. Вон сколько абитуриентов к ней стремится, достигают единицы. Недаром о нашем курсе легенды ходят. И в самолете держим марку, помогаем, друг за друга стоим, как бы своя мафия.

Все же с Владленом у меня сложные отношения, неоднозначные. С тех самых времен, когда он на курсе был парторгом, а я – комсоргом, старался держаться подальше, как можно реже пересекаться. Как и многие, относился с недоверием, подозревал в сексотстве, раздражало, что девки к нему липли, сами в постель прыгали. И если бы красавец писанный – ничего подобного. Обычный фактурный парень, выше среднего роста, русоволосый, с большим шнобелем, чуть оттопыренными ушами. И прикида модного не было – откуда деньги! На одну стипендию, как все, в общаге голодной. Тянул одеяло на себя, качался спортом, гири-гантели. Сначала, как и мы все, вагоны в Жулянах разгружал, потом подрядился заметки на комбинат печати, где метро «Большевик», по редакциям развозить. Только разве этим заработаешь? Как-то добирались с «Большевика» пешком, даже пятака на метро в кармане не нашлось, ни копья, голодные, злые, вдруг – бац! – объявление на столбе: на киностудию Довженко в массовку люди требуются. А киностудия – вот она, рядом.

– Давай зайдем?

– Еще чего! Кому мы там нужны! Только время зря тратить!

Но, если честно, не времени я тогда жалел, сколько тратилось в студенческие годы его беззаботно и зазря. Худющий был, весь светился, хилый, хоть и в футбол играл, какой из меня артист! Владлен пошел, и снялся в массовке, понравился кому-то там, его пригласили еще раз, потом еще. Снимался в исторических фильмах, уже в эпизодах, 16 рублей 50 копеек в день, пять бутылок водки! За неделю – стипендию отбивал. Окончил специальные курсы, на лошади скакал, перепоясанный пулеметными лентами крест на крест. Трюки разные, поездки в Ялту, в Одессу, с московскими актерами на дружеской ноге. Деньги какие-то завелись. Я грешным делом думал, девки из-за кино ему на шею вешаются – ничего подобного! И до киноэпопеи, и после, да и сейчас – тоже. Самое обидное и непонятное для меня: Владлен к ним относился, как к обузе, немного приятной, но надоедливой, отмахивался, волынил:

– И что только им надо от меня? Жениться сейчас не входит в мои планы, карьеру надо делать. Глупые, ну разве непонятно?

Так говорил он нам в своем кругу, не таясь, откровенно, будь то в общаге за нехитрым ужином на газете с бутылкой дешевого крепленого вина или на лавочке в парке Шевченко, где мы «пасовали» пары, отогревались на солнышке.

Влад – очень завистливый. И злой на этой почве. Из-за своей зависти – сам признался по жуткой пьянке – у меня Элю отбил. Ни разу об этом – сколько лет прошло – не говорили, общались, будто и не было ничего между нами. И хоть не собирался жениться, как увидел, что у кого-то, не у кого-то, а у товарища твоего, друга, можно сказать, – классная девушка, в гости захаживает – куда вся холостяцкая философия делась. Попер, как всегда, напролом, буром, пока своего не добился. Такого не то, что любить – уважать не за что!

И сейчас то же самое. Притом, что достиг в жизни кое-чего: без пяти минут министр, редактор престижной газеты, дача в Конче! А все равно – не уважают. Не то, что Мишу. Я думаю, если бы Миша и не дослужился до редактора, мы все равно созванивались, встречались, разговаривали на разные темы. Он из тех людей, с которыми, если год не виделся, встретились где-нибудь в аэропорту, и разговор с того места продолжается, где прервался в прошлый раз. С Владленом мне ни встречаться, ни говорить не хочется. И если так уж получилось, что приходится в одном самолете время коротать, другого выхода нет, надо держать ухо востро, и на все его вопросы реагировать продуманно – скользкий человек, может в любую минуту подставит так, потом долго жалеть будешь. Болтать ничего лишнего не рекомендуется при нем – заложит, донесет, еще исковеркает, доказывай потом, что ты не говорил или совсем другое подразумевал. У Владлена устойчивая репутация сексота еще со студенческих времен. Да он, по-моему, и не скрывает. Как, скажите, такого уважать?

Если Владлена тихо в тряпочку ненавидят, то мне по-черному завидуют и откровенно, не стесняясь, устраивают мелкие и крупные пакости. Сколько раз замечал в глазах коллег нехороший блеск, который, несмотря на старания, не удается скрыть. Чему завидуют? Сразу так и не ответишь. Тому, наверное, что карьера удачно – тьфу, тьфу – складывается. Тому, что работается мне (по их пониманию) легко, свободно и без напряга. Действительно, у меня устойчивая журналистская репутация, имя, свой читатель. Газета, которую редактирую – «Кто виноват» – одна из ведущих, «покупается в киосках нарасхват», как поется о ней в одной популярной песенке, сочиненной к скромному юбилею. Немаловажно, что у меня крепкий и надежный тыл – любимая жена и двое детей, живем дружно, любим друг друга. С гордостью могу сказать, что не замечен в аморалке, запойном пьянстве, азартных играх, не курю табак и травку. Могу немного выпить, но, как правило, после работы, в кругу близких людей.

Признаюсь: ауру удачливости и благополучия, видимости того, что все дается легко, без надрыва, создал вокруг себя я сам. Никто не догадывается, чего это стоит, сколько нервных и физических усилий приходится затрачивать, напуская на себя нарочито беззаботный вид, чтобы со стороны выглядело естественно.

Чтобы у окружающих создавалось впечатление, что все дается легко, выработал несколько простых, но эффектных приемов. Например: никто никогда не должен видеть и знать, какими потом и мозолями, бессонными ночами, изнурительным каждодневным трудом достаются те же статьи. Нельзя показывать окружающим, что тебе трудно, ты устал, нет никаких сил и т. п. Наоборот, у тебя всегда хорошее настроение, цветущий, свежий вид человека, который только что плотно и вкусно отобедал и собирается переходить к десерту с ликерами.

Ты не раскрываешь творческих замыслов, не обсуждаешь напечатанную или будущую статью, не имеешь обыкновения говорить о работе вообще. Тем более, никто не должен видеть тебя за работой, знать, как ты мучился ночью, когда писал. Самое главное, правило номер один – никого к себе не пускать в душу, держать дистанцию. Если накипело, невтерпеж высказаться – излей накопившееся первой встречной продавщице или официантке, чем человеку, с которым вместе работаешь.

Просто? Попробуйте. Каждый понедельник, несколько лет подряд небрежно бросаю на машинку, а с недавних пор отдаю готовую дискету с распечаткой, на которой – пара-тройка написанных за выходные статей на самые актуальные темы. Никого не должен знать, когда ты их пишешь – ночью, с утра, полулежа после обеда. Журналист, если он настоящий журналист, постоянно в форме. Вот и приходится ночи прихватывать. И когда меня спрашивают: «Когда ты пишешь? Как все успеваешь?», только плечами пожимаю: «Разве так важно – когда? Главное – что вся соль в содержании и исполнении, а время всегда найти можно». Такие вопросы и есть признание твоего совершенства, профессионализма. Ради этого и выкручиваешь себе руки. Но гримасы усталости на моем лице никто не увидит. Только маску улыбки. С ней я, весело и беспечно, шагаю по жизни. Скажите, кому это понравится?

Если же на чистоту, пишется мне тяжко. И с большим подозрением слушаю россказни о том, что кому-то писанина дается легко, без усилий. Это либо лгуны, либо откровенные халтурщики. Я-то знаю, что такое писать, тем более в номер, да еще в постоянном цейтноте, осознавая, что завтра твою статью будут читать на просвет, и каждая шероховатость, неуклюжесть, каждый «шов» будет замечен, станет отличным подарком твоим завистникам и оппонентам. Мое слабое место – не могу долго работать ночью, голова отказывается соображать. Зато поднимаюсь в четыре утра и строчу, как из автомата, часов шесть-семь подряд на одной минералке. А ночью – глаза слипаются, и мысли, как кони у пьяного ямщика, разбегаются в раскорячку, не слушаются. Но о твоих проблемах никто знать не должен. Иначе они будут использованы против тебя.

Если бы, часто думаю я моя работа заключалась только в том, чтобы писать статьи, каким счастливым человеком я был! Но первейшая забота редактора – весь менеджмент газеты, люди, редакционная рутина и колготня с утра до вечера. Масса проблем, которые кроме тебя никто не решит. И не только творческих. Эти скорее так, для разрядки. Бывает, после ежедневного дурдома не то, что писать – жить не хочется.

Но каждым утром, назло всем, ты появляешься, как обычно, свежий, чисто выбритый, наглаженный с улыбкой в тридцать два зуба, будто только что вернулся из Испании или каких-нибудь лазурных берегов. С удовольствием шутишь и, между прочим, походя, отдаешь дискету со своими ночными бдениями и просишь заместителя внимательно вычитать, могут ведь быть и глупости. На самом деле – все в полном ажуре, ты не позволяешь себе послаблений, не хватало, чтобы за тобой подтирали. И в конторе понимают, что это игра, давно привыкли, не удивляются. Ты для них – профессионал высшей пробы, местный властитель дум и, мягко говоря, странно выглядело бы, допусти ты малейшую ошибку или даже описку. «Шеф никогда не ошибается» – кто-то давно написал над дверью твоего кабинета. И это – правда.

Сакэ с салом

– Ну что, друзья-сотоварищи, не позволить ли нам по пять капель? В честь, так сказать, скорого приземления в столице Страны восходящего солнца?

Мы с Мишей Громовым изумленно поворачиваемся к высказавшему такое неожиданное предложение Владлену Мирошниченко. Уж не шутит ли наш бывший бессменный староста курса? У него – давняя язва, и он редко выступает инициатором неорганизованных и не преследующих конкретных целей, тем более, никак не отражающихся на карьерном росте, бесполезных выпивок?

«Может, заложить хочет? – думаю я. – Взаправду, дерябнем сейчас, а он втихаря шепнет охране: мол, в президентском самолете Цветков с Громовым водку пили во время полета и мне предлагали. Отцепят в момент, прощайте, дальние страны, прощайте, навсегда!».

В этом – моя натура. Я всегда в неопределенных ситуациях думаю о людях хуже, чем они есть на самом деле. И радуюсь исподтишка, если ошибаюсь. Плохая черта, но ничего с собой поделать не могу. Как ни стараюсь избавиться, внушить себе, что о людях надо сначала только хорошее думать, – ан, нет, не получается. Одна моя знакомая сказала, когда я в минуты откровения признался ей: «А, знаешь, Цвет, это – извинительный недостаток». Скорее всего, она ко мне необъективно относилась.

– И это предложение я слышу на высоте свыше 10 тысяч метров! Как всегда, Влад, ты оригинален!

Миша пытается потянуть резину, выведать, что кроется за необычным заходом Владлена. Понятно, он тоже ошарашен. Кому-кому, а ему, прожившему со старостой пять лет в одной комнате общежития, известен его, мягко говоря, не слишком широкий размах и щедрый характер. Да Влад не то что бутылку друзьям не выставит, по телефону зря болтать не станет, прервет нетерпеливо, если разговор на отвлеченные темы:

– Ты чего, собственно, звонишь? По какому вопросу?

И, узнав, что просто так, сразу найдет предлог, чтобы прервать разговор. Господи, как же мы знаем друг друга! В комсомоле когда-то говорили: «Скучища, а не пьянка, ведь все известно заранее, даже кто чем отдавать потом будет!» Но что поделать, если мы из одной песочницы…

– Повод-то, повод есть какой, – пытаюсь я отдуплиться, – или мы, как те гусары, лишь бы заглотнуть?

Что делается, братцы! Не кто иной, как Влад лично, бутылочку из своей знаменитой потертой папки с монограммой «ХХУ съезд Компартии Украины» достает.

– Повод-то сегодня как раз самый знатный, Цвет! Твой день рождения – 25 июля! По местному времени, правда, но не беда: мы сначала по японскому календарю отпразднуем, а прилетим в Токио – по-киевскому. Так что готовься выставлять, Витя! Поздравляю!

Вот друг, посланный тебе судьбой! Даже поздравить не забыл вдали от родины. Только с чем, непонятно – то ли с днем рождения, то ли с тем, что выставляться надо.

– Я тоже поздравляю, Виктор! – Миша Громов крепко пожимает руку, насколько это возможно в самолете, пытается обнять. – Сколько тебе стукнуло, ты у нас самый младший?

– Сорок четыре, – неторопливо и как можно тише говорю я, – опасаясь, как бы другие в самолете не услышали и не пришли на запах поздравлять. Чем я их поить буду, когда водка в багаже? – К вашему сведению, в Японии эту дату не празднуют, плохая примета – две четверки. Как у нас – три шестерки. У них даже на домах нумерация без сорок четвертого номера.

– Это нас вряд ли остановит, – Владлен наливает в разовый пластмассовый стаканчик. – Мы своих обычаев придерживаемся. Так что, за именинника?

– Как положено! – вторит Миша. – Желаю счастья личного…

– А также – наличного!

– И безналичного! – это они уже хором.

Точно людей разбудят! Неймется им! Как ненавижу пить водку из пластмассовых стаканов, не идет!

И почти сразу же дремавший в соседнем кресле, через проход, Петя Ярмыш, редактор «Украинской мысли», он же ПЯ, он же почтовый ящик, он же пиявка липучая (выпивку чует носом, без него ни одна бутылка не распивается, причем, все на шару) резко повернулся:

– Опять бухаем, молодежь? Который час-то?

– Половина четвертого. Ты бы поздравил человека – день рождения все же.

– Правда? Поздравляю, Цветков! Очень рад. Если нальете, выпью с удовольствием.

«Еще бы, ты не выпьешь! Наверное, и ехал сюда, всю дорогу думал, как бы на шару дернуть. А здесь – такой повод. И уши у него – как локаторы на это дело. Ладно, пей, только тихо, не то обвинят еще в организации коллективной пьянки в президентском самолете. Люди, можно сказать, с государственной миссией летят, первый официальный визит в Японию, на таком уровне, а они с утра водку жрут!»

– Я без именинника не буду! – Ярмыш тянет руку, чтобы чокнуться.

Хорошо, я первую предусмотрительно не допил, пригубил только, с утра водка тяжело идет, особенно, если без привычки.

– Мальчики, пожрать у вас ничего, кроме орешков, нет?

Ярмыш еще издевается. Откуда? Он старше нас всех, опытный боец, бухает со времен коммунистической печати, один из ее доблестных кадров, «подручных партии». Что-что, пить они умели. Многие не дотянули, не дожили до светлых бесцензурных времен. Но те, кого судьба сохранила, – бесценные экземпляры типа живых динозавров. Вот именно: живых, но проспиртованных. Тот же Ярмыш, например. Пока свое ведро не вылакает, спать не ляжет. Ведь сколько историй знает о том, как после двух литров водки в номер передовицы катали: «Партия – наш рулевой» или «Ленинским курсом», – заслушаешься. Страшные люди! Пожалуй, последний могикан, уходящая натура того, застойного поколения. Живучий, гад!

– Послушай, Цвет, сейчас – половина четвертого, ты говоришь, а по какому? По-нашему или по-японски?

– Да тебе не все равно ли? – Владлен протягивает ему стакан. – Какая разница – наливай да пей!

– Тем более, повод какой – у человека день рождения. – Миша плеснул и мне на донышко.

– Только учти, П.Я., в самолете мы наливаем, в Токио ты нас поить будешь. Мы же там его день рождения по второму разу отпразднуем.

– Умница ты, Владюня, почему и спрашиваю про время, чтоб не перепутать и не забыть выставиться. Будь здоров, школяр! Да не обижайся ты! Повесть такая есть у Окуджавы, когда-то много шуму наделала, в знаменитом альманахе Паустовского «Тарусские страницы». Тот альманах сейчас – библиографическая редкость. Давно дело было, а помнится, как сейчас. Мы когда-то по пьяной лавочке с Главпочтамта Окуджаве Булату Шалвовичу телеграмму в день его пятидесятилетия отбили: «Будь здоров, школяр!». Знаешь, когда у него день рождения? 9 мая, в День Победы. Так, ты понял, оказалось, каждая вторая из всех пришедших телеграмм, содержала аналогичный текст. Давно это было. Ты в школу, наверное, еще ходил. Мы и в день полета Гагарина телеграмму отправили по пьяне в ЦК КПСС. У нас у приятеля как раз сын 12 апреля родился, мы его в честь первого космонавта Юрием назвали, так эту телеграмму на следующий день в «Правде» напечатали. Мы еще два дня бухали, не считая 12 апреля, само собой… Сколько исполнилось, Виктор?