Новые способы ведения войны: как Америка строит империю

Однако многое изменилось в подходах к национальным интересам и обеспечению безопасности после нападений 11 сентября 2001 года. В то время как приведенный выше перечень национальных интересов, разработанный Комиссией по Национальным Интересам Америки, ясно дает понять, что ученые и планировщики верили в существование реальной угрозы, атака на Пентагон и разрушение Всемирного торгового центра подчеркнули реальность этих угроз немыслимым ранее образом. Важность защиты Америки и борьбы с терроризмом в его зародыше выросла на несколько порядков. Это радикальное изменение обстановки и контекста, в рамках которого строятся национальные интересы, содержит четкий мандат для действий в области внешней политики, который не был возможен при двуполярном мире и противодействии коммунизму. Внешняя политика, направленная на государственное строительство и другие гуманитарные цели, снова привлекла к себе пристальное внимание, когда общественность и политики признали, что сокращение числа людей в мире, которые склонны по той или иной причине ненавидеть США, является столь же важным делом в войне с терроризмом, как и ликвидация самих террористов.

После террористического акта 11 сентября 2001 года (в дальнейшем мы будем называть его 9/11) требования к узакониванию национальных интересов, сконцентрировавшихся вокруг борьбы с терроризмом или его предотвращения, нашли широкий отклик в обществе.

Национальные интересы и интервенции

Кристофер Пол в своей книге, посвященной политике принятия решений по военным интервенциям США, убедительно показывает, что зачастую никакой необходимости для осуществления агрессивных действий в отношении другой страны попросту не было.[16]

Он предлагает рассмотреть Доминиканскую Республику, Гаити, Гренаду и Панаму.

«Между 1960 и 1965 годами Соединенные Штаты использовали полный набор инструментов своей внешней политики против Доминиканской Республики. Американские действия включали в себя дипломатические протесты, экономическое давление, тайные покушения и открытое военное вмешательство. Америка вложила в Доминиканскую Республику значительные инвестиции, в том числе в сахарную промышленность. Доминиканский случай иллюстрирует гораздо более ясно, чем пример Кубы, превосходство общих политических целей в американской внешней политике. Он также иллюстрирует на примере действий американцев в Гватемале те заблуждения, которыми были поражены американские политики. Одним из признаков их одержимости идеологической стороной внешней политики была тенденция преувеличивать опасность коммунистического проникновения», – так писал Стефан Краснер в 1978 году.[17]

Кристофер Пол считает, что главным мотивом для вмешательства был страх того, что коммунисты возьмут власть в стране. Вероятность такого захвата не была особо высокой, но дело заключалось в том, что Карибский бассейн относился к «важным территориям» и входил в сферу влияния США. Хотя сама Доминиканская Республика едва ли могла рассматриваться как угроза, но против распространения коммунизма сошлись все три американских национальных интереса. Любопытно, что «профилактика коммунизма», активно обсуждаемая во внутренних дискуссиях политиков, принимающих решения, не была включена в заявления, оправдывающие вмешательство.[18]

Единственным жизненно важным заявленным интересом США была защита американских граждан, чьи интересы уже были защищены при завершении этапа эвакуации задолго до того, как более десяти тысяч американских солдат высадилось на острове.

Ученые Фред Гофф и Майкл Локер предлагают более приземленный экономический взгляд на произошедшее, заявляя, что «значительное количество богатейших людей с финансовыми, правовыми и социальными связями с комплексом сахарной промышленности на Восточном побережье Доминиканской Республики находилось во всех верхних эшелонах правительства США».[19]

К угрозе коммунизма, которая представляла угрозу американскому бизнесу в этой стране и угрозу нестабильности, которая также препятствовала бизнес-интересам, добавилась правдоподобная угроза для американских граждан в Доминиканской Республике, что в общей сложности оказалось достаточным, чтобы спровоцировать военное вмешательство.

Государственные деятели, принимавшие решения, и аналитики знали, для чего нужно было вмешательство, – это была, прежде всего, антикоммунистическая интервенция. Общественность в значительной мере подозревала это, но администрация Белого дома сделала ошибку (по собственному признанию), пытаясь объяснить ситуацию иным образом.[20]

Удивительно, но во многом рассчитываемый президентом национальный интерес (страх коммунизма) был очень близок к основной идее общенационального интереса. Своими заявлениями, основанными на национальном интересе легитимации, который был далек как от национального интереса президента, так и от общенационального интереса, президент Джонсон вызвал значительную критику.

Краткосрочный успех операции поставил под сомнение любые оспаривания национальных интересов. Интервенция закончилась успешно, порядок был восстановлен, дружественный режим – возвращен, а солдаты ушли. Публичные дебаты по национальным интересам были прикованы к политике в отношении Вьетнама, а не к доминиканской интервенции, которая в глазах большинства американцев стала историей, не успев начаться.

Гренада не представляла никакой угрозы интересам США. Однако со стороны администрации президента это воспринималось как угроза для тысячи американских студентов-медиков. Кристофер Пол считает, что лучше всего эту интервенцию можно описать как оппортунистическую попытку избавиться от местного правительства левого толка, которое раздражало (и ничего больше) администрацию, в частности президента Рональда Рейгана.

Интервенция соответствовала, как было заявлено, национальным интересам США по двум причинам: во-первых, для защиты американских студентов-медиков, а во-вторых, из-за необходимости выполнить обязательства США по поддержке союзников в Карибском бассейне. В Конгрессе имелась значительная оппозиция проведению операции в октябре 1983 года и ее оправданию. Однако узаконивание национальных интересов в конечном счете произошло, чему способствовало апеллирование к общенациональному интересу.

Американские интересы в Панаме в 1989 году определить легко. Первое и самое очевидное – это Панамский канал. Сохранять его в надежных руках всегда было важной задачей для обеспечения региональной стабильности и поддержания торговли. Другие американские интересы включали: сохранение жизни и благосостояния большого числа американских военнослужащих и их семей, дислоцированных в Панаме.

Наконец, прямые инвестиции США в страну были (и остаются) весьма значительными.

Угроза этим интересам со стороны режима Норьеги была незначительной, но воспринималась как постоянно возрастающая. В выстраивании национальных интересов президента гораздо более существенную роль сыграла угроза Норьеги для репутации и самолюбия президента Джорджа Буша-старшего. Заявления, узаконивающие национальные интересы США, опирались на несколько факторов: во-первых, быстрое вмешательство как ответ на эскалацию напряженности в Панаме, связанной со смертью лейтенанта ВМС США; во-вторых, то, что интересы в Панаме, которые давно считались важным компонентом национального интереса, были под угрозой; и, в-третьих, потому, что лично Норьега был плохим персонажем. Эти заявления для легитимации в целом были восприняты, так как стыковались с общенациональным интересом; интервенция нашла поддержку внутри страны. Однако на международном уровне вмешательство воспринималось как неприкрытая агрессия.

В случае с Гаити было идентифицировано несколько американских интересов в этой стране, но ни один из них не рассматривался как имевший жизненно важное значение в соответствии с общенациональным интересом. Главным интересом и основным мотивом в президентских расчетах для вмешательства была Флорида и, в частности, поток беженцев из Гаити и их влияние на экономику Флориды и политическую ситуацию в стране в целом. Второй основной круг интересов относился к американским ценностям продвижения демократии и прав человека в мире, особенно у соседей США. Окончательным интересом были предвыборные обещания Клинтона, которые включали изменение политики его предшественника в отношении беженцев и стремление вернуть к власти гаитянского президента в изгнании Жан-Бертрана Аристида. «Стратегические и экономические интересы не являлись движущей силой для вмешательства. Отсутствие таких интересов побудили общественность США, республиканцев и Пентагон противостоять интервенции, и помощники Клинтона делали акцент на идеологию и осуществимость, а не на необходимость усилий для оправдания».[21]

Интервенция была узаконена под видом международной социальной (гуманитарной) работы, а степень ее соответствия американским национальным интересам после окончания холодной войны была под вопросом.

Стало очевидно, что в США наметился серьезный кризис в отношении национальных интересов. Не случайно один из проницательных американских политологов Стивен Уолт назвал свой комментарий в издании Foreign Policy по отношению к Сирии: «Мы идем на войну, потому что не можем остановиться».[22] Уолт отмечает, что в этом случае отсутствует поддержка американской общественности, и никто не может четко очертить жизненно важные интересы США в данном конфликте. Есть только дутый престиж, в том числе в отношении военной мощи США, который и пытается поддержать Барак Обама. Не менее интересно его мнение об участии США в «бессмысленных конфликтах». Он называет пять причин этого участия.

1. Потому что США могут вести войны, а концентрация военной власти находится в руках президента.

2. Потому что США не имеют серьезных врагов. Страна находится вне опасности от серьезных внешних угроз, но американцы любят отправляться за границу «в поиске монстров для уничтожения» (которых нет). Уолт также задается вопросом: почему необходимо тратить время и деньги на такие проекты, как крестовый поход против Ливии? И дает на него ответ: «даже если он не имеет стратегического смысла, исключительное геополитическое расположение подталкивает нас совершать такие вещи».

3. Все вооруженные силы построены на добровольной основе.

4. Внешняя политика США строится по принципу «нужно что-то делать». В Вашингтоне среди тех, кто занимается внешней политикой, доминируют неоконсерваторы (открыто провозглашающие необходимость экспорта «свободы») и либеральные интервенционисты, которые всегда рады применить вооруженную силу для решения какой-либо проблемы.

5. Власть объявлять войну принадлежит Конгрессу, а не президенту, однако эта власть узурпирована со времен Второй мировой войны. Система «сдерживаний и баланса», которая прописана в Конституции, более не действует, и это означает, что право применения вооруженных сил перешло исключительно к президенту и кучке его амбициозных советников.[23]

Также нужно отметить, что за последние 15 лет произошли существенные изменения в процессе принятия решений относительно применения вооруженных сил США. Администрация Буша инициировала принятие трех указов, а администрация Обамы выпустила еще три дополнительно. Половина из них действует до сих пор. В 2001 году Буш издал указ, где говорилось, что США могут «применять вооруженную силу против тех, кто ответственен за осуществление нападения на США». В 2002 году было подписано распоряжение о применении вооруженных сил против Ирака, которое действовало до 2011 года. Следующий акт авторизировал нанесение авиаударов в Пакистане в 2004 году, и он действует до сих пор. В 2007 году, практически сразу же после вступления в должность президента США, Барак Обама распорядился обеспечить размещение сил специальных операций, применение беспилотников, нанесение авиаударов и отправку военных советников в Сомали. Он действует до настоящего времени. Два других указа имели временное действие. Это осуществление военных действий и авиаударов в Ливии в 2011 году и размещение вооруженных сил в Мали в 2013-м.[24]

В целом мы видим, что национальные интересы могут быть как прикрытием для самодурства (что очевидно в случае действий администрации Рейгана в отношении Гренады), так и быть связанными с крупным бизнесом. Второй вариант в таком случае должен быть сигналом для многих государств не пускать американский капитал в свою страну, потому что под надуманным поводом защиты американского бизнеса при определенных условиях Вашингтон может начать военную агрессию, а по ее завершении еще и потребовать контрибуцию от ограбленной и разрушенной страны-мишени.

Итак, мы немного прояснили вопрос национальных интересов США. Теперь необходимо перейти к стратегии. Американский стратег Джон Коллинз заметил, что «стратегия – это игра, которую может сыграть любой, но это не та игра, которую кто угодно может сыграть хорошо. Только наиболее одаренные участники имеют шансы получить приз».[25] Очевидно, что стратегия как игра не существует в единственном виде. Есть военно-политическая стратегия, есть чисто военная; существуют стратегии для разных видов войск и регионов. Крайне показательно, что в США в последнее время модернизируют свои многочисленные стратегии, адаптируя их к новым условиям. И России в этих документах отведено далеко не последнее место.

Grand Strategy

Начнем с того, что в США уже долгое время существует понятие Большой, или Великой, стратегии. Это своего рода зонтик, под который собраны все остальные стратегии и доктрины, действующие в рамках общего мировоззрения, идеологических установок и национальных интересов. Сам термин ввел в обиход британский военный Бэзил Лиддел Гарт, известный по книге «Стратегия непрямых действий». Роль Большой стратегии (Grand Strategy) «заключается в том, чтобы координировать и направлять все ресурсы страны или группы стран на достижение политической цели войны».[26] При этом военная мощь государства является всего лишь одним из средств для ослабления воли противника, наряду с дипломатическим, идеологическим, финансовым, коммерческим и другими видами давления. Также важным аспектом является организация будущего послевоенного мироустройства, направленного на повышение безопасности и избежание всяческих рисков, в том числе недовольства враждующих сторон будущим мироустройством.

Современные концепции Большой стратегии относят ее как к военным аспектам, так и к более сложному уровню, куда входит доктрина национальной безопасности. Гарри Яргер из Института армии США по миротворческим операциям считает, что «под стратегией лучше всего понимать искусство и науку развития и применения политической, экономической, социо-психологической и военной мощи государства в соответствии с политическим руководством для получения эффектов, которые защищают или продвигают государственные интересы в стратегическом окружении».[27]

После 2004 года благодаря усилиям различных политических лобби-групп и интеллектуальных центров в США появилось пять отдельных альтернативных направлений Большой стратегии.[28] Это:

• неоизоляционизм;

• селективный ангажемент;

• либеральный интернационализм;

• первенство;

• империя.

Каждая из этих стратегий имеет вполне логическое обоснование с позиции определенных идеологических групп.

Сферы стратегии

Кроме того, в последнее десятилетие в рамках Большой стратегии уделяется повышенное внимание информационной составляющей. Американские эксперты также используют термин «ноосфера» для определения наиболее максимальной сферы, охватывающей идеи, информацию и коммуникации, а контроль над ней может быть залогом для победы в будущих конфликтах.

Национальная военная стратегия США 2011 года

Данная стратегия характеризовала стратегическую обстановку как многоузловой мир, где действуют изменяющиеся коалиции со своими интересами и существует постоянное напряжение. Особое внимание уделялось пяти факторам: 1) демографическим тенденциям; 2) процветанию и безопасности; 3) оружию массового поражения; 4) всеобщему достоянию и взаимосвязанным регионам на глобальном уровне; 5) негосударственным акторам.

Демографические тенденции связаны с увеличением роста населения в развивающихся странах. Обсуждение процветания и безопасности впервые в военной стратегии привело к идентификации государственного долга как угрозе национальной безопасности. Было признано, что больший экономический рост Китая и других азиатских стран приведет к увеличению их военного потенциала. Обсуждение ОМП отражало проблемы, связанные с развитием ядерных объектов Северной Кореи и Ирана, отмечая при этом возможности для негосударственных противников, что вместе и по отдельности создает риск относительно региональной стабильности и ядерного терроризма. Фокус на всеобщем достоянии признавал проблемы, связанные с отказом в доступе к зонам на море, в воздухе и космосе. Кроме того, звучал призыв к включению киберпространства в свою повестку государственными и негосударственными акторами. Наконец, отмечалось, что негосударственные акторы, включая террористов и преступные сети, в сочетании с передовыми технологиями усложняют проблему сдерживания и стабильности. Основная перспектива положительной стратегической обстановки заключалась в том, что США по-прежнему остаются выдающейся державой.

При этом нужно отметить, что для данной стратегии есть многочисленные приложения. Как и в законодательстве, где могут быть поправки или комментарии, военная стратегия (или какая-нибудь иная) может иметь множество дополнительных инструкций. Поэтому поначалу могут обнаружиться одни намерения государства, на самом же деле они – другие. В исследовании «The Psychological Dimension in National Strategy», изданном Университетом ВВС США, указано, что психологическо-политические операции должны быть направлены не только против врагов; нейтральные, союзные и полусоюзные государства потенциально представляют очень важные цели, а значит, Вашингтон ведет подрывную деятельность в завуалированной форме и методом «мягкой силы» не только против стран, обозначенных в стратегии как угроза, но против всех государств мира!

Стратегия национальной безопасности США

Новая стратегия была подписана Бараком Обамой в начале февраля 2015 года, и она будет являться своего рода доктринальным руководством для лиц, принимающих решение, на ближайшие пять лет.[29]

В преамбуле значится, что стратегия подготовлена на основе прогресса, которого США добились за последние шесть лет, во время которых их активное лидерство помогло миру восстановиться от глобального экономического кризиса и ответить на возникающие вызовы. К прогрессивным достижениям также отнесены система альянса, внутри которого работают Соединенные Штаты, а также участие в многонациональных форумах, таких как Восточноазиатский Саммит и Большая двадцатка. Как бы между прочим приписываются заслуга в управлении многонациональной коалицией в Афганистане и обеспечение демократической передачи власти (что практически не соответствует действительности) и введение беспрецедентных санкций против Ирана в рамках программы нераспространения ядерного оружия. На этой же странице выражается беспокойство об «Аль-Каиде» и «Исламском государстве». В региональной привязке вместе с ними говорится о торговцах оружием и наркотиками, а также риске от кибератак (хотя почему-то стыдливо замалчивается Мексика, где с начала инициированной США в 2006 году войны с наркомафией погибло более 50 тыс. человек).

Словно закрывая глаза на глобальные сдвиги в международной системе, говорится, что вопрос состоит не в том, что Америка будет лидировать в будущем, а в том, как она будет это делать. При этом утверждается, что «Американское лидерство – это глобальные силы добра, основанные на наших устойчивых национальных интересах, изложенных в предыдущей Стратегии».

Следующие пункты остались неизменными:

• безопасность Соединенных Штатов, их граждан, а также союзников и партнеров США;

• сильная, инновационная и растущая экономика США в открытой международной экономической системе, что способствует росту возможностей и процветанию;

• уважение общечеловеческих ценностей в стране и во всем мире;

• международный порядок на основе правил, подталкивающий руководство США способствовать миру, безопасности и возможностям через укрепление сотрудничества для решения глобальных проблем.

Первостепенное внимание в новой Стратегии предполагается уделять усилиям, которые касаются высших стратегических рисков для наших интересов:

• катастрофическое нападение на США или критическую инфраструктуру;

• угрозы или нападение на граждан США за рубежом и на наших союзников;

• глобальный экономический кризис или резкое замедление экономического роста;

• распространение и/или использование оружия массового уничтожения;

• глобальные вспышки инфекционных заболеваний;

• изменение климата;

• перебои на основном энергетическом рынке;

• значительные последствия в сфере безопасности, связанные со слабыми или несостоявшимися государствами (в том числе массовыми убийствами и транснациональной организованной преступностью).

На четвертой странице говорится, что «мы будем лидировать с помощью всех инструментов американского могущества. Наше влияние является наиболее великим, когда мы комбинируем наши стратегические преимущества. Наши военные будут готовы защищать наши обозначенные национальные интересы, в то же время предоставляя существенные рычаги влияния для нашей дипломатии. Применение силы не является единственным инструментом и главным средством участия США за рубежом, не всегда оно наиболее эффективно для вызовов, с которыми мы сталкиваемся. Скорее, наша первая линия действия – это принципиальная и четкая дипломатия в сочетании с центральной ролью развития передовой обороны и продвижения интересов Америки. Мы будем продолжать реализацию мер по повышению безопасности наших дипломатов и специалистов по вопросам развития, чтобы убедиться, что они могут выполнять свои обязанности в безопасных условиях в средах с высоким уровнем риска. Мы также будем управлять сильной и хорошо регулируемой экономикой для развития торговли и инвестиций, защищая международную финансовую систему от злоупотреблений. Целевые экономические санкции останутся эффективным инструментом для наложения расходов на безответственных акторов и помогут ликвидировать преступные и террористические сети. Все наши инструменты сделаны более эффективными с помощью мастерства наших специалистов по разведке и качества тех разведданных, которые они собирают и анализируют. Наконец, мы будем применять наши явные преимущества в правоохранительных органах, науке и технологии, и международных отношениях, чтобы максимизировать стратегические последствия нашей национальной мощи».

Теперь переведем вышесказанное на понятный язык. В этом емком по смыслу сообщении содержится явное послание для всего мира, что военная машина США будет готова сокрушить любых несогласных с глобальным доминированием Вашингтона во всех областях. Не случайно упомянута международная финансовая система, так как уход от долларовых расчетов напрямую снижает зависимость национальных государств от контроля со стороны ФРС. Разведка, включая новейшие механизмы сбора данных через интернет-технологии, будет заблаговременно предоставлять сведения о той или иной стране, чтобы Белый дом смог оперативно отреагировать и наказать несогласных тем или иным способом. Видимо, «явные преимущества в правоохранительных органах» будут непосредственно служить этой цели. В двух словах данный подход можно выразить как стратегию превентивных военных действий с одновременным ведением финансово-экономической войны.

Конечно же, НАТО остается основным партнером США по обеспечению безопасности, хотя говорится и об усилении присутствия в Тихоокеанском регионе. Самое интересное, что внутренней безопасности посвящено всего два абзаца, тогда как проверенной угрозе терроризма – в пять раз больше!

Пассаж о взаимосвязи американской дипломатии и военной силы постоянно употребляется в новой стратегии, будь то Европа, спор между Китаем и Японией за морские территории, какие-либо действия Северной Кореи или экстремистские выходки негосударственных субъектов.

На странице 10 фактически дается обоснование для вмешательства во внутренние дела других стран. Указано, что в самих государствах могут быть слабые правительства, которым угрожают разные экстремисты, и даже есть риск захвата власти в стране (интересно, что США сами, таким образом, спровоцировали переворот на Украине. – Примеч. авт.). И США в таких случаях «предпочитают работать с хрупкими государствами, чтобы установить легитимное управление». Казалось бы, практически одно слово – правительство и управление. И если этот казуистический трюк пройдет незамеченным, тогда для США в будущем будет оправдание своим действиям по установлению новых протекторатов. Теперь будет не двустороннее сотрудничество с правительствами других стран, а работа с назначенным управлением.