Ватерлиния (сборник)

– Ну? А Тосихидэ?

– Тосихидэ держит воздуходувку. Слышишь?

– Слышу. У тебя гранато-пули к карабину есть?

– Найдем. Что там наверху?

– По-прежнему. Нужно десять человек.

Ева выругался.

– Блокируют – поздно будет, – предупредил Менигон.

– Сам знаю! А может, двадцать им?! Нету у меня десяти человек, нету. Не дам!

Менигон пожал плечами.

– Сказал бы мне кто вчера, кого придется защищать, – мрачно начал Ева, – я бы тому… – Где-то опять грохнуло, дрогнули стены. Издалека долетело отчаянное: «А-а-аа-а…» и грохнуло еще раз. Несколько человек, молча переглянувшись, побежали на звук. Гулко загремели выстрелы. Ева Панчев вдруг страшно засопел, ощерился и кинулся вслед за каким-то прошмыгнувшим мимо человеком в светлом кителе инженера:

– Стой! Стой, говорю!.. – заорали оба. Ева прижал инженера к стене.

– Ты где должен быть?! Ты мне связь дал? Связь ты мне дал, я спрашиваю!.. – Инженер вырывался. – Ку-уда-а?! Почему нет связи? А ну, отдай!.. – Инженер кричал что-то про поврежденный фидер и не отдавал пистолет.

– Назад! Сдохнуть еще успеешь. Марш обратно!

– Куда? Антенны нам отрубили… Фейсал там. И Брусницын…

– И ты – марш! – орал Ева. – Связь мне давай, сволочь, понял? Связь!!.

– С Базой? – спросил Шабан. Ева безобразно ругался, выкручивая пистолет из инженерских рук. Стрельба приближалась.

– С Базой связь есть, – сказал Менигон. – Армия не поможет.

– Почему? – тупо спросил Шабан.

– Потому что не поможет, – объяснил Менигон. – А если и поможет, то не нам. Сейчас ребята пробуют включиться в оповестительную сеть, обратиться напрямую к солдатам, но, боюсь, толку не будет. Там каждый второй – грибник. Связь нужна спутниковая с Хинаго и Межзоной. Кто услышит. Пока мы держим системы – куб наш.

– У нас есть шанс? – спросил Шабан.

– Нет.

– Их же всего сотня…

– Кого сотня? – спросил Менигон.

– Охранников.

– А-а… – равнодушно протянул Менигон. – Вот ты о чем… Так ты, дружок, просто не в курсе. Какие там охранники… Это грибники, без них Живоглот разве бы посмел… У них в паханах Редла-Штуцер, ты его знаешь?

Шабан промолчал. Бой приближался, и нужно было идти туда, где дерутся. Штуцер… Грибники. Вот, значит, как…

– Говорил тебе, дураку: напросись в разведку, – сказал Менигон. – Ну что тебе стоило?

Не торопиться. И не зевать. Поймать в прицел очередную фигуру, как вездеход каких-нибудь гончих. Плавно надавить на спусковой крючок, и фигуры не станет. С гончими проще: можно не думать о том, что в вездеходе люди. И здесь нужно не думать. Держать их на расстоянии, это самое главное.

Они лежали за хилым завалом из стульев и выломанных дверей и ждали новой атаки. Сначала их было четверо, кроме Менигона и Шабана этот коридор держали еще двое: Гугнивый Мартин, тоже разведчик, и какой-то пожилой незнакомый механик в промасленном комбинезоне и с нервным тиком на пол-лица. Первую атаку отбили шутя: на технических ярусах никто не рисковал пользоваться лучевым оружием, зато гранато-пули вымели коридор начисто. С полдесятка охранников и боевиков Редлы-Штуцера лопнули и разлетелись дымящимися клочьями. Потом что-то крепко рвануло перед самым завалом, и механика убило, а Менигону оцарапало голову, и снова поперли, полезли орущие потные рожи в надвинутых на глаза беретах, молчаливые боевики с короткими автоматами наперевес, нанюхавшиеся грибного порошка до полного бесстрашия и желающие только одного: добраться и разорвать; и снова пули крошили завал. Отбили с трудом, а еще через минуту прибежал трясущийся парнишка с вестью о том, что с той стороны наседают, сил нет, связь по-прежнему не работает, ребята отходят, нельзя ли хотя бы двух человек? Ну хоть одного… И Гугнивый Мартин пошел с парнишкой, а Менигон молча оттащил тело механика к стене, чтобы не мешало. А потом два человека долго лежали за завалом и ждали, когда на них полезут снова, но никто почему-то не лез, прошло уже минут двадцать, но никто не пытался еще раз атаковать с этой стороны, и Шабан думал о том, что звуки боя позади становятся все громче, и как бы не ударили в спину, зато сверху, с правительственного яруса уже давно не слышно никаких звуков боя, хотя поначалу они отчетливо доносились через вентиляционную шахту – вот она, решетка, такая же, как та, на которой маленькая девочка ловила коричневых тварей. Жуки, жуки…

– Ты о чем думаешь? – спросил Шабан.

Менигон не ответил, и Шабан, подождав немного, снова прилип к своей амбразуре и стал смотреть. Противник не показывался. На полдороге к ближайшему боковому лазу покореженные стенные плиты были забрызганы неприятными кляксами и лежала чья-то нога без туловища. Еще одно тело боевика, почти целое, скорчилось перед самым завалом.

Смотреть не хотелось, было тошно. Случившееся отказывалось укладываться в голове. Живоглот – понятно, но грибники?! Почти что своя, домашняя, во многом еще неопытная мафийка – кто не знал о том, что она существует? Кто не нюхал порошка? Каждый знал, каждый видел: люди как люди, ты им хорошо – и они к тебе со всем уважением, а что боевики у них, так это специфика такая, нужно только знать простые правила, и не будет никаких неприятностей. Плати аккуратно за порошок, плати разовые взносы, не задавай вопросов – вся наука.

Совсем, видно, плохи наши дела, если мафия берет формальную власть, подумал Шабан. Не хочет, наверное, а берет – деваться ей некуда, не допускать же страну до развала… Мафия подзаконна. Перестав ею быть, она перестанет быть мафией и станет высшей государственной властью, а на ее место неизбежно придут другие. Рано или поздно – придут, и Штуцер не дурак, чтобы этого не понимать, иначе не гасил бы так долго порывы Живоглота. Но кто-то же должен быть виноват в том, что нет другой силы, кроме той, что у Штуцера, способной заменить этот Совет, похожий на собрание окаменелостей, ведь нас же убивают, господи, кто-то же должен быть в этом виноват…

– Ты как думаешь, Винс: если еще раз полезут – отобьемся?

Менигон, морщась, щупал ссадину на голове, смотрел на ладонь и вытирал ее о комбинезон.

– Каждая деталь имеет свою наработку на отказ, – сказал он непонятно. – Это надо знать. С виду вроде ничего, а потом хряп – и отказывает. Очень просто.

– Это ты о чем? – спросил Шабан.

– Это я просто так, – сказал Менигон. – Ты давай за коридором смотри. Тоже мне: отобьемся – не отобьемся… Стратег вшивый.

Стрельба за спиной неожиданно смолкла. Стало тихо, только поодаль негромко гудели какие-то насосы, что-то позвякивало, и было слышно, как из пробитых труб с шумом низвергаются не то потоки аммиачной воды, не то канализационные стоки. Шабан глубоко вдохнул: почему-то вдруг стало трудно дышать. В голове зашумело.

– Э! – Менигон замер, подняв кверху палец. – Чувствуешь?

Шабан потянул носом.

– Это кислород.

– Отдали аппаратную, – спокойно сказал Менигон. Его желтые глаза погасли. – Все, крышка.

Он вдруг начал ругаться – очень грязно и очень спокойно – и все никак не мог остановиться. Шабан потащил его за рукав. Ярус снова наполнился звуками. Но теперь это были звуки бегства.

– Куда? – вяло спросил Менигон. Он был как пьяный.

Куда, куда… Шабан тянул Менигона прочь, и в голове у него трещало. Он кричал, не чувствуя, что кричит. Ты надышался, что ли, Винс? Или все еще рассчитываешь стать экспертом? Вниз, вот куда! Нет, сначала наверх: возьмем Лизу – и вниз. Если повезет прорваться к гаражу, захватим вездеход – и тогда в ущелье, к ребятам… Ну же, Винс! Быстрее!

– А-а, – сказал Менигон, едва ворочая языком. – Вот ты о ком вспомнил… Так их убили. Разве я тебе еще не говорил?

Эта дверь поддалась сразу – вероятно, была повреждена или просто не заперта по оплошности, – и едва она успела задвинуться за спиной, как по коридору прогрохотали преследователи. Мимо. Кажется, ушел… Шабан привалился к двери спиной и закрыл глаза. Сил не было. Где-то еще стреляли, но исход был ясен. В жилые ярусы удалось прорваться немногим; их отстреливали поодиночке. Часть защитников отступила вниз и, по-видимому, пыталась организовать оборону на новом рубеже. В глазах плавали цветные круги и стояли картины бегства: мчащаяся на выстрелы толпа, в которой каждый был сам за себя, хриплые крики, неожиданный фонтанчик брызг, ударивший из кителя инженера, и бессмысленное лицо охранника за мгновение до того, как это лицо размозжило прикладом. Карабин так и остался где-то там, и куда-то пропал Менигон, а Ева Панчев был еще жив, еще кричал, стрелял и дрался в последней рукопашной своим коротким автоматом, он был жив до самого пандуса, и только там его отбросило пулей…

– Ну и ну, – сказал знакомый голос. – Здравствуйте.

Это был Роджер. И это была его комната. Он сидел на краю смятой постели, спустив босые ноги на пол, и имел блаженный вид, а на его коленях, подставляя себя под блуждающие руки, сидела модель.

– Вон пошла, – сказал ей Шабан, пытаясь отдышаться.

Модель деловито отклеила от себя руки Роджера, спрыгнула с колен, и, раньше, чем она въехала Шабану кулаком в переносицу, он понял, что это не модель. Кулачок у нее был маленький и твердый, и она знала, как с ним обращаться.

– Вы что?! – закричал очнувшийся Роджер. – Это же не модель! Это моя невеста! Магда, скажи ты ему…

– Я ему уже сказала, – девица улыбнулась, открыв мелкие белые зубки, и, подрагивая бедрами, вернулась на исходную позицию. Руки Роджера немедленно пришли в движение. Шабан механически ощупал переносицу. Синяк будет.

– Ну, что там нового? – бодро спросил Роджер.

Шабан судорожно сглотнул.

– Уже все, – сказал он, – уже больше ничего не будет. Так вот. Одежду мне дай… чистую. И попить.

Пока он переодевался, умывался и пил, Роджер смотрел на него не отрываясь. Он явно не знал, как себя вести.

– Я ненадолго, – успокоил Шабан. – Передохну вот и пойду. Минуту.

– Ну отчего же минуту… – дипломатично сказал Роджер. – Передохните, отсидитесь…

– Это ты дверь не запер? – спросила Магда.

– Сейчас, сейчас… – сказал Шабан, глубоко дыша. Круги перед глазами наконец пропали, остался только Ева Панчев. – Уже ухожу… Слушай, а может, вместе?

– Зачем? – с тревогой спросил Роджер.

– Посмотришь, как это бывает, – сказал Шабан. – Ну? Пойдешь?

– Еще чего, – сказала Магда и отвернулась, положив одну красивую ногу на другую. Роджер беспомощно покрутил головой туда-сюда, словно ожидал подсказки.

– Сидеть надо, – он убрал глаза. – Спокойно сидеть, и все. Тогда ничего не будет.

В коридоре опять застучали торопящиеся ноги, кто-то отчаянно заколотил в двери и вдруг завизжал на высокой ноте. Грохнул взрыв, осколок с визгом ударил в косяк.

– Сиди, – сказал Шабан. – Ты вот что. После всех этих дел охранников, наверно, стало немного меньше, так?

– Ну? – спросил Роджер.

– Значит, будет объявлен набор. Ты бы шел. Тебя Живоглот возьмет, ему такие нужны.

Роджер задумался. Шабан плюнул под ноги и пошел прочь. Ему показалось, что дверь поползла в стену слишком медленно, и он помог ей рукой.

– Сидеть надо… – сказал за спиной Роджер.

К двум часам дня все было кончено. Последние разрозненные группки сопротивляющихся были истреблены или рассеяны, последние желтые каски, загнанные в тупиковые коридоры правительственного яруса, положили оружие. Было похоже на то, что, несмотря на весь шум и грохот боя, инсургенты не понесли значительных потерь.

В два часа пять минут по коридору под конвоем наряда Особой Охраны провели пленных: Правительственный Совет в полном составе, с Арбитром и Председателем, и десяток оборванных защитников. Поздняков тоже был здесь, старался держаться особняком и шагал бодро.

В два пятнадцать сама собой включилась газета и одновременно заговорили динамики. Передавалось информационное сообщение и обращение к населению. Прежний Правительственный Совет объявлялся лишенным власти как превысивший свои полномочия касательно контрактной политики, нарушающий права свободной личности и не способный направить Редут на путь истинного процветания. Новым Арбитром с функциями Председателя назначался Нейл Маккалум Редла, его заместителем по законности и правопорядку – Юстин Мант-Лахвиц. Сообщалось, что члены бывшего Совета будут подвергнуты домашнему аресту вплоть до специального решения по этому вопросу.

В связи с имеющим место массовым недовольством рабочих, чей контрактный срок истек, создавалась специальная комиссия для ускоренного рассмотрения подобных дел во главе с заместителем Арбитра по законности и правопорядку.

Все без исключения плантации ползучего гриба объявлялись государственной собственностью (с выплатой компенсаций бывшим пайщикам) и подлежали строгому учету и контролю. Особо подчеркивалась ответственность за самовольный посев гриба, а сбор, переработка и реализация урожая приравнивались к государственным преступлениям.

Обращение к населению было составлено в бодром тоне. Населению предлагалось сохранять спокойствие, не терять исторически присущего народу Редута оптимизма, оказывать всяческую поддержку и помощь новой администрации и ни в коем случае не поддаваться панике, поскольку короткий период эксцессов деструктивного характера благодаря решительным действиям нового руководства страны остался, к счастью, позади. Некий неведомый Конвент Спокойствия по поручению нового руководства извинялся за неизбежный хаос, вследствие которого праздничный отдых истинных добропорядочных граждан оказался нарушенным и вина за который целиком возлагалась на прежнее руководство, и уведомлял о том, что праздник по случаю завершения прокладки тоннеля будет дополнительно продлен на один день. Добропорядочным гражданам рекомендовалось сотрудничать с уполномоченными Конвента Спокойствия в деле выявления террористов и мародеров, препятствовавших установлению режима подлинно народной власти, а ныне напрасно пытающихся укрыться от суда народа.

Вот я уже и террорист, равнодушно подумал Шабан. Или мародер? Штуцер, Штуцер… Кто бы мог подумать? Мелкий жучок, вечный должник всех и всякого… Еще полшага – и диктатор. Диктатура не устанавливается сразу, она вырастает постепенно. Сейчас еще можно рыпнуться, если с умом, еще можно пытаться пикнуть, играя на интересах то Штуцера, то Живоглота – через несколько месяцев, когда один из них перегрызет другому глотку, это станет невозможно. Люди привыкнут, да ведь они уже сейчас не против, вот что самое похабное. Люди против того, чтобы застрять в Редуте сверх контрактного срока.

Может быть, на первых порах в самом деле ускорят ренатурализацию и вывоз наиболее отъявленных горлопанов – толку от них все равно немного, – а вместо них наберут новых. Через пару лет горлопанов станут просто расстреливать. Станут шире использовать убегунов и раздавят Коммуну – это может дать одну-две тысячи военнопленных, в перспективе, после соответствующего трудового воспитания, – новых лояльных подданных. Остальных уже завтра начнут вызывать поодиночке и с пристрастием допрашивать, в какой части Порт-Бьюно был такого-то числа в такое-то время, да что делал, да какие свидетели могут подтвердить…

Сзади неслышно подкралась Лиза, потерлась о плечо, как ласковый котенок. Разве что не мурлыкала. На всякий случай Шабан пощекотал ее за ухом, а она, прильнув к нему всем телом, полузакрыв глаза, тихонько гладила его по голове, и он совсем не думал о редеющих волосах. Порт-Бьюно просыпался. Редко, теперь совсем редко и очень далеко бухали одиночные выстрелы: не то охрана просто веселилась, не то творила суд народа.

…Будет ночь, и когда все утихнет, когда над Прокной хвостиком вниз повиснет Терей, дрогнут и раскроются ворота Порт-Бьюно и из его темной глубины, галошно блестя в свете прожекторов, беззвучно выползет грузовая платформа, до отказа набитая людьми, неторопливо проползет мимо вышек с развернутыми на куб пулеметами и, прибавляя ход, призраком уйдет в степь. Потом она остановится, и из ее лопнувших бортов посыплются люди: вооруженные выпрыгнут сами и распределятся широким полукругом; невооруженных выведут силой и поставят на край ямы в резком свете бьющих в глаза фар. Это – мелкую сошку. Поздняков, пожалуй, выкрутится, подумал Шабан. Даже наверняка: должен же кто-то объяснять разведчикам, что новая власть руководствуется исключительно интересами народа и чувством высокого патриотизма… А потом вся эта гниль попрет на Юг – Винсент сказал правду: тоннель только ускорил дело, – если бы не перспектива все ближайшие годы снимать сливки с южных месторождений, Штуцер, может быть, и не решился бы…

– Тебе хорошо со мной? – спросила Лиза.

– Да, – сказал Шабан. – Хорошо.

– А без меня тебе хорошо?

– Мне сейчас просто, – сказал Шабан. – Понимаешь, все было очень сложно… Я не знал, что делать, – так мне было сложно. А сейчас мне просто.

Глава 8

Прожженный шлюзовой створ, терзая ноздри вонью дымящегося металла, с грохотом выпал наружу. С крыши Порт-Бьюно мир выглядел плоским, как поднос. Унылое солнце, размытое по краям дрожащей дымкой, корчилось низко над хребтом, примеряясь к спуску; где-то вдали, там, где не торчали отвалы шахт, серая равнина сливалась с серым небом, и только на севере небо наливалось чернотой – оттуда шел грозовой фронт. Запоздавший период дождей спешил наверстать свое. На космодроме было сонно: судя по всему, никто из последних защитников Порт-Бьюно не сделал попытки вырваться.

Шабан лег на край крыши, достал и настроил бинокль. В зрачки уперлась темная поверхность колоссальной колонны «Юкона», исчерченная прожилками сварных швов, мелькнул под дюзами щербатый бетон. Въездной пандус грузовика был опущен. По обе стороны от пандуса, положив руки на висящие на шеях карабины и переминаясь с ноги на ногу, тосковали два охранника. Шабан пошарил биноклем по летному полю. Других кораблей на космодроме не было, их и не могло быть в этот сезон, только на посадочных площадках выделялись неровные круги опаленного бетона. Космодром казался вымершим. Обслуживающий персонал, если он вообще присутствовал, сидел сейчас по служебным помещениям и не высовывал носа. Охранников тоже не было видно, если не считать еще одной парочки у складов да часового на вышке при въезде на летное поле. От складов по направлению к «Юкону» неторопливо пылил энерговоз. Водитель в синем комбинезоне сидел за рулем истуканом, словно боялся сделать лишнее движение. Один из охранников отошел так, чтобы его было видно в зеркало заднего обзора, снял с шеи карабин и шутя прицелился – лицо водителя сделалось серым.

Север застилала мгла. Если на Базе что-то и происходило, то разглядеть это не было никакой возможности. Только вряд ли там что-то происходило. Где-то очень далеко, почти сливаясь с наползавшей на небо чернотой, висела летающая платформа, посланная, по-видимому, для наблюдения за миграцией убегунов. Больше в небе ничего не было.

Шабан оторвал глаза от бинокля и обернулся. Лиза подошла, и он зашипел на нее и замахал рукой: «Дальше! Дальше! От края!» Потом осторожно отполз сам. Четверо охранников, пятый на вышке… И еще неизвестно, сколько их в самом корабле. Идеально было бы сразу завалить вышку, но тогда они могут успеть поднять пандус. «Ничего, – сказал он себе, – прорвемся. Если нахрапом, только умным нахрапом, – должны прорваться. Второй попытки никто не даст, но и одну никто не отнимет…»

Прыжок, прыжок, прыжок! Уклон винтового коридора заставлял бежать. Вперед! Теперь больше ничего, только вперед и вниз, сквозь все пятьдесят пять ярусов – вниз! Прочь отсюда. А вы думали, голубчики, что я стану с вами жить? Я – с вами? Живите сами, жрите своих лангустов, любитесь с моделями и друг с другом, нюхайте натощак свой порошок… Убивайте друг друга. Вы мне не нужны, вы вообще никому не нужны, кроме самих себя, вы удержите свою власть, укрепите ее, оградите специальными институтами подавления, тщательно застрахуетесь от случайностей и сгниете живьем, отравив миазмами все, что только сможете. Но вы сгниете без меня, слышите вы!..

Когда ноги от усталости стали чужими, он перешел на шаг. Лиза пошла рядом – тонкая, прямая, совершенно не запыхавшаяся. Она хотела о чем-то спросить, но Шабан, глотая набежавшую слюну, только мрачно взглянул на нее между двумя судорожными вдохами – и она не спросила. На ее лице было недоуменное выражение. «Как у ребенка, которому не объяснили, – подумал Шабан. – Ребенок и есть. Прости меня, девочка, но объяснять я сейчас ничего не стану. Не хочу. Не время. Ты только на меня не обижайся, хорошо? Не станешь обижаться? Да, я забыл, ты же еще не умеешь обижаться…»

Откуда-то снизу тянуло гарью. Из жилых ярусов сквозь задвинутые двери доносилась бодрая музыка. Праздник продолжался. Слышались смех и шарканье ног – люди уже не боялись выходить из комнат. Было слышно, как кто-то раздраженным со сна голосом требует, чтобы ему объяснили, что, собственно, произошло. Ему объяснили, что произошло. «А-а…»– разочарованно протянул вопрошавший. Потом музыку свели на нет и далекий репродуктор забормотал значительным голосом – как видно, передавалось очередное обращение к населению. Шабан ускорил шаг, споткнулся о мусор, выругался и затрусил мелкой вихляющейся рысцой. Вниз, вниз! Скорее! Какой идиот придумал этот коридор, мало ему было лифтов и пандусов?.. Сам Эриксон придумал или кто-то ему подсказал? Наверное, сам. Умница, что придумал, гениальный был человек: построил ловушку-куб и дал шанс из нее выбраться. Только так и надо делать.

На нулевом ярусе едва не проскочили служебный лаз, и здесь пришлось гнуться в три погибели. Внутри было темно и воняло гарью, в тесном воздухе висел какой-то особенно едкий дым, впереди что-то торопливо капало, но не было видно, что, и руки натыкались на какие-то толстые пыльные трубы, а комбинезон с визгливым шорохом терся о шершавые стены. Дышать было нечем. Позади раскашлялась и всхлипнула Лиза, кашель прозвучал глухо, как в тумане. Ч-черт! Вот где это было… Шабан, прижимаясь к стене и стараясь не задеть оборванные кабели, боком прополз мимо нагромождения развороченных труб и стальных листов. Ладони скользнули по чему-то липкому. Кровь? Кровь, конечно. Кто-то прятался в этом лазе… Кого-то достали гранато-пулей. Чтобы не прятался – зачем добропорядочному гражданину прятаться? Шабан нащупал и стряхнул с руки прилипший комочек. Та-ак. Опять. Опять кровь, не можете вы без крови. Лет через сто скажут, если будет кому сказать: вынужденная необходимость, объективный-де исторический процес, куда денешься? И вообще, кровь (не своя персональная, разумеется) при подобных социальных эксцессах, может быть, и не вполне оправдана с гуманистических позиций, но уж безусловно необходима как смазка для исторического процесса… Скажут, и выпьют, и зажуют вкусным дымящимся лангустом, рыгнут в платочек и откинутся в удовлетворении… Он поперхнулся дымом и вытер рукавом слезящиеся глаза. Дьявол, какое мне дело до потомков? Потомки – дураки, им простительно. Не нам. Не вам, сволочи! Рвите друг друга дальше. Не буду я с вами жить, а ведь вы про меня главного не знаете: я с вами не только жить не хочу, я с вами еще и помирать не намерен, и других убивать я вам не дам…

Прыжок! Прыжок! Прыжок! Рывок к служебному шлюзу, ведущему в гараж со стороны энергоподстанции – так ближе всего до главных ворот. Быстрее! Какой он длинный, этот машинный зал… Еще быстрее, ну же! Кто-то в синем, попавшийся на дороге, – по виду, дежурный механик – порхнул в сторону балетным прыжком. Фильтр на босу рожу. Охранников, как ни странно, нет. Почему здесь нет охранников? Надоело глотать дым? Непорядок. Или, может быть, Штуцер решил, что все уже кончено? Это он по неопытности; не умеешь – не берись… Шабан с размаху влетел в шлюз, втолкнул Лизу.

– Фильтр надень, девочка.

Пришлось помочь: сама она никак не могла управиться. Даже в наморднике она была красива и желанна, но сейчас не было времени любоваться. Сейчас откроется шлюз и не будет ничего удивительного, если в гараже окажется охрана и в живот без обиняков упрется начищенный ствол. А я что? Я ничего, не надо меня пугаться, ребята, вот он я, весь, целиком перед вами, уберите от пупка свое железо. Разведчик спустился посмотреть, как идет ремонт вездехода и идет ли он вообще, потому что нынче праздник, – кому праздник, а кому завтра на маршрут, никто ведь не отменял… Что? Ах, модель? Это моя модель, ясно вам, я ее одну не оставлю, как хотите, у меня в соседях половой маньяк, я ему позавчера бил морду и вчера бил морду, а сегодня, если что замечу, – вообще кастрирую, чтобы не исходил слюной на чужое… Тут можно и переиграть, только не очень сильно, главное – их насмешить, тогда, может быть, даже пропустят, но более вероятно, что дадут пинка и, приказав убираться, с гоготом посоветуют не тянуть с кастрацией, и тогда можно будет выждать и попытаться еще раз. Конечно, все будет зависеть от того, сколько их там окажется, и если, к примеру, всего двое-трое, то можно и не ждать… Шабан нащупал в кармане лучевик, снял его с предохранителя и переключил на непрерывный режим. Секунд пять выдержит, но ведь и одной достаточно. Карман загорится, черт… Плохо то, что Лиза все это увидит, ей бы этого видеть не следовало, замучает потом вопросами: «А они умерли, да?», «А как это – умерли? Зачем?», «А я тоже могу умереть?» Лиза, Лиза…