Расплата

Глава 1

Что-то сегодня Миле не понравилось. То ли пальцы Валерия были жестче, чем обычно, то ли голос – холоднее, но хорошего секса не получилось. Дежурно, в миссионерской позиции на счет раз-два-три они по-быстрому завершили половой акт и разбрелись по квартире, пряча друг от друга глаза: она в ванную, он на кухню ставить чайник.

– Нет, что-то тут не то. Может быть, я ему надоела? – разглядывая свое лицо в зеркале, думала Мила. – Такую меня Валерий, конечно, не может любить. Впрочем, разве мужики сегодня способны на чувства?!

Из Милы – глубоко продвинутой, по ее мнению, бизнес-леди – давно уже были вытравлены представления о любви как о самом важном, самом необходимом явлении, празднике души, без которого существование человека лишается смысла.

Миле было… Впрочем, оставим годы за спиной. Довольно того, что их отражение откровенно пропечатано на лице. Сморщенном, по чистосердечному признанию Милы, как печеное яблоко. А что поделать, если хочешь в свои уже даже не «бабаягодные» годы сохранить ладно скроенную фигурку, не расползтись вширь от бесчисленных банкетов и фуршетов?! Вот и приходилось держать тело, что называется, в черном теле – зависать в фитнес-центре, отдаваться во власть массажистов, голодать в промежутках между официальными приемами. Зато Мила хорошо умела делать деньги и могла поспорить, что душевно-телесные трепетания отнюдь не являются единственной прелестью жизни. Напротив, они лишь выбивают из седла, вносят сумятицу в четко установленный порядок бытия, ослабляют позиции и характер. Этого допустить никак нельзя. Мила знала, что выпадение из активной жизни хотя бы на пару дней, может привести к краху задуманного, сломать планы, которым посвящены многие годы. Так что, надо взять себя в руки.

Подумаешь, молодой любовник Валерий в постели что-то пробурчал про ее груди. Типа, «когда ты лежишь на спине, их надо искать подмышками. И вообще в этом положении ты мало отличаешься от мужчины. Жесткая и плоская». Последние слова вырвались как-то сами по себе, нечаянно, но от этого было еще больнее. Значит, Валерий всегда об этом думал, но сдерживался, гасил раздражение. А сегодня оно выплеснулось. Интересно, почему? Что, а точнее, кто, явился причиной этого злобного откровения? И потом, что значит жесткая и плоская? Стройная и худенькая – вот, как настоящие джентльмены именуют таких леди. А Валерка – мужлан чистой воды, выросший где-то в Сибири. Там женщины пили водку в три горла наперегонки с мужчинами, спасаясь от жгучих холодов, а верхом красоты было не иметь узких глаз, широких скул и кривых ног.

Мила нервно дернула плечом: тело мое ему, видишь ли, не нравится! Да что он понимает?! Пусть спасибо скажет, что подобрала его, на работу взяла, должность дала своего заместителя! За одно это Валерка должен верным псом служить, пылинки сдувать! А он – «сиськи подмышками»…

Мила встала под душ. Она была раздражена, можно сказать, взбешена. Самой себе она не признавалась в том, что ждала главных слов от Валерки, страстно желала изменить свою постылую жизнь, в которой кроме безумной работы и погони за деньгами давно уже не было ничего. А годы шли, и каждый день рисовал на лице свой след, который приходилось тщательно запудривать-замазывать, прикрывать длинной челкой и маскировать к месту и не к месту улыбкой во весь рот, чтобы морщины на лице приобретали хотя бы характер мимических, а не возрастных. И тело лишалось гибкости, и на душе скребли кошки оттого, что жизнь проходит, силы тают, и припасла ли ей судьба на закате женской доли счастливых дней – большущий вопрос. Уж если Валерка, который должен Миле как земля колхозу, посмел сегодня впервые озвучить свое физическое неудовольствие, то…

– Дура, не надо было влюбляться! Ну, ничего, миленький! Ты у меня попрыгаешь! Подумаешь, Ален Делон! – Мила остервенело терла себя мочалкой, вдруг поняв, что никуда она Валерку не выгонит, ни сейчас, ни завтра, ни вообще. Что нужен он ей таким, какой есть. И к тому же не заменим в работе. А это дорогого стоит. Найди сегодня дурака, который будет верно служить женщине-начальнице, не претендуя на ее кресло, принося прибыль ее фирме и не размахивая заявлением об увольнении в день получения зарплаты, которая всегда оказывалась меньше той, что Мила обещала даже в постели. За одно это следовало Валерию простить и неудачный секс, и раздражение.

В Миле во весь рост поднялась хищная бизнес-леди. Женская сущность, втайне жаждавшая искренности и настоящей любви, стыдливо зарылась вглубь естества, обещая больше не показывать и носа.

– Ну, как ты? – благоухающая ароматами духов, шампуня и кремов Мила вышла из ванной и присела на подлокотник кресла, в котором сидел Валерий и пил чай. Валерий кивнул головой в сторону телевизора: мол, погоди, я слушаю. Мила встала, налила себе чаю и прислушалась. Речь в передаче шла о женщинах, которые сделали себе пластические операции. Одна дива обрела груди а-ля арбуз и жутко гордилась этим своим силиконовым приобретением.

– Да уж, такие сиськи подмышками искать не придется, – хихикнула Мила. – Ты хочешь, чтобы и мне накачали эдакие арбузы?

– Ничего я не хочу, – сказал Валерка. – Просто считаю, что если женщина комплексует на счет своего возраста и внешности, то пластическая хирургия дает ей шанс вернуть молодость и веру в себя. Вот и все. Ты же обиделась, когда я сказал тебе про плоскую грудь? Если бы ты не была согласна со мной, считая свой бюст совершенным, ты бы и внимания не обратила на мои слова, ну, может, посмеялась бы вместе со мной. А ты обиделась. Значит, тебя форма твоей груди не устраивает. И лицо.

Мила почувствовала, что комок подкатил к горлу. Такое нахальное – повторное! – напоминание о возрасте да еще от мужчины, претендующего на статус любимого, это было слишком.

– Не кипятись, Мила! Я не обидеть тебя хочу. Я хочу видеть тебя счастливой, уверенной в себе, красивой. Понимаешь? – Валерий встал, выключил телевизор и вплотную подошел к Миле. Она нервно обняла его за шею.

– Так ты любишь меня? Ты, правда, хочешь, чтобы я была счастлива?

– Ну, а как ты думаешь? Стал бы я терпеть дуреху-начальницу, самодурку и неумеху, если бы не любил тебя именно такой вот? Но пойми, жить с человеком, который весь на нервах, немыслимо. Ты порой просто неадекватна, взрываешься от любого замечания, которое даже не к тебе обращено. Я же вижу, как ты замазываешь морщины, как утягиваешь талию в корсет. Я понимаю, почему ты не терпишь на работе красивых женщин, ты их просто поедом ешь. Тебе комфортнее со страшилами, которых ты, однако, боишься отправлять на VIP-интервью и на заключение договоров с рекламодателями. Чтобы своей непрезентабельной внешностью не испортили дела, не так ли?!

Мила отстранилась и подозрительно посмотрела на Валерия:

– Ты это кого имеешь в виду? Какую-такую красивую женщину я «съела» из ревности к ее внешности?

– Мил, я с тобой работаю уже три месяца, у меня есть глаза, к тому же мне много чего рассказали наши коллеги. Конечно, они могут ошибаться в персоналиях, но в целом, думаю, правы.

Мила вспомнила: на днях отдел кадров издательского дома прислал к ней в Дирекцию молодую женщину – белокудрую стройняшку с дипломом МГУ, московской пропиской и машиной, которую девушка соглашалась за отдельную плату использовать в рабочих целях. Мила с первой минуты собеседования всем своим стервозным нутром почуяла, что через пару месяцев эта хваткая, дерзкая на язык и опытная красотка уведет у нее из-под носа не только Валерия, но и весь бизнес.

Она сказала той красотке, что вакансия уже закрыта, что только вчера на место руководителя проекта вышел новый сотрудник. В момент, когда, наслаждаясь могуществом вершителя чужой судьбы, Мила произносила эту тираду, Валерий неожиданно появился в дверях кабинета и прослушал пение своей начальницы с нехорошей усмешкой на лице. Ему как раз позарез нужен был сотрудник, проект «горел», миллион рублей грозил пролететь мимо их, общего с Милой, носа. И пролетел ведь!

– Ты тогда повела себя не как стратег, не как руководитель, а как баба – ревнивая и дурная, – жестко сказал он, отстраняя от себя Милу. – И это только от неуверенности в своих силах. А сделай ты себе лицо, ты бы не боялась принимать на работу красивых женщин. Ладно, пошел я тоже в душ.

Когда за Валерием закрылась дверь ванной комнаты, Мила по привычке полезла в его карман.

ХХХ

Она ничего не могла с собой поделать: проверять карманы было ее манией, она проделывала эти штуки и с мужем Юрием, и с сыном Мироном, и вот теперь с любимым мужчиной, Валеркой. Эта привычка прилепилась к ней, когда однажды в юности она бросила в стиральную машинку грязные брюки мужа и постирала их вместе с зарплатой, отпускными и еще, как потом муж кричал, с каким-то «леваком». То, что постирала и хорошо отжала – не беда. Гораздо хуже было то, что эти брюки она потом повесила на балконе, прицепив их к веревке за края штанин и вывернув карманы. Вот в момент выворачивания из кармана вниз что-то и улетело. Мила перекинулась через перила, но разглядеть в кустах под балконом с высоты пятого этажа не смогла. Собралась спуститься вниз, да проснулся сын – у него в это время был сильный ларингит, он дико кашлял, надо было срочно давать лекарства, и Мила решила пойти поискать под балконом то, что выпало, чуть позже. Она, разумеется, завозилась с ребенком, который по обыкновению отказывался есть мед и делать содовую ингаляцию, орал и кашлял так, что сердце Милы разрывалось в клочья.

Мирон болел редко, но для Милы каждый чих сына был сродни вселенской катастрофе. Не потому, что она так уж сильно переживала за здоровье малыша или опасалась последствий. Вовсе нет. Просто заболевание ребенка выбивало Милу из погруженности в себя, из любимого образа жизни – лежать на диване и читать книги. В этом они с мужем были схожи: он тоже любил лежать на диване. Только книг не читал. В принципе. Чужие мысли, соображения, жизненные ситуации, которые могли послужить уроком или примером, его никогда не интересовали. Всегда и во всем существовало только одно мнение – его, все остальные были неправильные. А вот мечтать Юрий любил. Главным образом о том, как потратит миллион, который вот-вот должен свалиться на его голову. Но поскольку миллионы на голову не падают и на деревьях не растут, то их приходилось зарабатывать, что Юрию было в лом.

Рожденный в Закавказье, он умудрился не впитать в себя тамошнюю идеологию, согласно которой мужчина – глава семьи, добытчик – должен иметь в руках хотя бы одно умение, хотя бы один талант, которому он непременно должен обучить своего наследника, сына, гордость рода и его продолжателя.

У Юрия все было с точностью до наоборот. Нет, главой семьи он себя, конечно, считал, но из талантов и умений у него было лишь щелканье кнопками пульта телевизора и зубодробильный храп независимо от времени суток: едва его тело касалось дивана, как тотчас оттуда неслись жуткие звуки. Тут же начинали метаться и лаять за стенкой соседские собаки, а Миле хотелось оторвать мужу нос. Ночи вообще превращались в сплошной кошмар. Зато собираясь по утрам на завод, где Юрец работал мастером цеха, он нарочито шумно одевался, что-то ронял и хлопал дверями так, чтобы проснулся грудной Мирон, и Мила выразила бы свое неудовольствие. Тогда бы он грубо сказал ей что-нибудь, типа: «Ты еще успеешь поваляться в постели, а я вот на работу собираюсь, чтобы вас, иждивенцев, содержать. А у меня, между прочим, тоже есть свои личные интересы, которыми я ради вас жертвую». Мила, конечно, в ответ на эту утреннюю тираду ядовито заметит, что на аркане в загс его никто не тянул, что он сам добивался ее и женился вопреки родительской воле. Что нечего было уезжать из Баку и жениться на москвичке: «Она никогда не позволит, чтобы у нее на голове танцевали. И вообще, не пошел бы ты куда подальше?! Тебе, идиоту, манна небесная на башку упала в виде жилплощади в столице. А ты даже это оценить не в состоянии». Тут просыпался Мирон, начинал орать, требуя еды прежде времени, Мила начинала нервничать, потому что ребенок сбивался с режима, а молока в груди еще было недостаточно. «Вот родила бы девочку, может, я вел бы себя иначе. А пацана надо с пеленок воспитывать жестко», – молол чушь Юрий и удовлетворенный скандалом уходил на работу.

Этой своей идефикс – иметь дочь, а не сына – Юрий выбивался из обычного ряда мужчин. «Я хочу завязывать бантики!» – от этой его излюбленной фразы Мила, с первых дней беременности интуитивно знавшая, что носит именно сына, приходила в неистовство.

Спустя полтора месяца такой вот «любви» Мила потеряла молоко и перевела Мирона на искусственное питание. Кто рожал в конце 80-х, знает, каким кошмаром оборачивались для мам искусственники. Огромные очереди за детским импортным питанием, дефицит молока в молочных кухнях, поиски донорского грудного молока…

Юрий всего этого не замечал. Жил автономно от семьи. К сыну не подходил, на руки не брал, гулять с ним не выходил. Когда Мила видела мужчин, которые катили впереди себя коляску или несли малышей на руках или на плечах, у нее ком подкатывал к горлу. Она считала себя самой несчастной и уже даже не надеялась, что подросший малыш пробудит, наконец, в отце чувства. Они были даже опасны, эти пробудившиеся чувства. Потому что в воздухе пахло разводом, а значит дележом имущества и сына. Мила как знамение свыше оценивала теперь свое решение сохранить после свадьбы девичью фамилию – Грызун. Хоть жених и взбеленился тогда в ЗАГСе, и счел оскорбленным весь свой род Охренян, и «ради будущих детей» был «вынужден» взять фамилию жены, зато Мила с первых шагов замужества показала всем, кто должен быть в доме хозяином.

Год от года они с Юрием жили все хуже: ее отношение к нему давно трансформировалась в ненависть и единственное, что удерживало ее рядом, был страх лишиться и этой, пусть хлипкой и ненадежной, даже предательской его спины-стены. Оценив свои ничтожные шансы на карьеру после развода – в Советском Союзе он был равен смертному приговору – Мила решила: жить своей жизнью, как это делают множество семей, и искать лучшей доли. То есть, сохранить видимость семьи для ребенка и для общественного мнения. А там…

«А там» растянулось на годы. От них остался горький осадок и вот эта дурацкая, какая-то даже болезненная привычка – проверять чужие карманы.

ХХХ

… Обследовать местность под балконом Мила смогла только через два часа, когда малыш угомонился и измученный уснул. Мила обшарила все кусты, каждый миллиметр земли, но свертка не было. Озадаченная она вернулась домой и едва открыла дверь, как позвонил с работы муж:

– Слушай, я сегодня на работу выскочил без копейки денег. По-моему, они остались в кармане брюк, которые я вчера бросил в стирку. Блин, мне срочно нужны эти деньги! Я сейчас приеду.

И не дожидаясь ответа от Милы, Юрий положил трубку. Мила заметалась по дому, заламывая в отчаянии руки, ругая мужа за то, что вчера пришел домой вдрызг пьяным и сразу завалился спать. Она мечтала, чтобы сумма постиранных денег была незначительна… Раздался звонок в дверь. Муж, не разуваясь, со словами «Я мигом» метнулся в ванную, не увидев там брюк, рванул на балкон со словами «Уж не постирала ли ты их?». Качнув распластанные на веревке мокрые штаны с вывернутыми карманами, Юрий повернулся к Миле и сказал: «Умница, что нашла деньги. Я вчера забыл тебе сказать о них. Куда ты их положила? Давай, мне надо бежать». Он говорил, а Мила смотрела на него выпученными глазами – замотанная ребенком и невнимательным мужем женщина, уставшая в свои зрелые и сочные 30 лет.

– Ну, чего ты таращишься? Деньги где? – прошипел муж и в момент понял, что денег нет. Неважно, куда они делись – растворились в стиральном порошке, вывалились с балкона в руки какому-нибудь бомжу или заныкала их сама Мила («С нее станется!») – факт оставался фактом: денег не было.

Была истерика и некрасивая сцена. Муж поднял на нее руку, Мила, защищаясь, опрокинула на него кастрюлю с горячим борщом. Муж отозвался мощным ударом в челюсть, отчего Мила месяц не могла разговаривать, жевать и спать на правой щеке, а спустя некоторое время обнаружила, что фасадный зуб у нее развернулся на 30 градусов. Улыбаться отныне Мила могла только левой стороной рта, отчего получалась кривая и какая-то хищная ухмылка. Самым скверным было то, что омерзительная драка была от начала до конца запечатлена сыном Мироном. Он тихо и молча простоял в дверном проеме, с каким-то странным блеском в глазах наблюдая за битвой двух родных людей.

С этого дня Юрий повел себя как оскорбленный, ограбленный собственной женой муж. Он практически перестал бывать дома, зато его частенько видели в заводском общежитии пьяненьким, с бутылкой шампанского и цветами.

– Гуляет от тебя мужик-то твой! – заикнулась как-то соседка в лифте. И рассказала, что работает в той общаге вахтером и доподлинно знает, что Милкин Юрий пользуется среди барышень повышенным спросом. – Его хватает сразу на троих девок! Причем, малолеток! Смотри, Мила, как бы ему срок не впаяли за это! Развращение несовершеннолетних называется. Мне тебя жалко и Мирона. И Юрию я не раз говорила, чтобы прекратил творить безобразия. А он, мерзавец, только усмехался. Я тебя предупреждаю: еще раз в мою смену засеку твово мужика, вызову милицию, так и знай.

Мила тогда тупо таращилась на соседку, удивляясь глухой пустоте внутри себя. Ей не было ни больно, ни обидно за измены мужа. Они давно перестали делить постель и спали отдельно, придумывая каждый вечер причину нежелания и понимая, что это уже давно лишнее. Единственная эмоция, всколыхнувшая Милу, касалась малолеток. «Как он может спать с девочками, которые ему в дочки годятся?» – похолодела она от этой мысли. И вспомнила, как менялось выражение глаз мужа, когда речь заходила о девочке, которую она, по его мнению, обязана была родить вместо Мирона.

– Ты не понимаешь, как это здорово: девочка, которая еще не до конца оформилась, но уже у нее появилась грудь, попка стала «улыбаться»! – говорил Юрий со странным выражением лица.

– Да ты маньяк! – ужасалась Мила.

– А ты дура, – парировал Юрий. – Просто я люблю нежные создания, мягкие… Не то, что ты – тощая и грубая!

И вот на тебе! Дорвался-таки! Совращает малолеток! Позор-то какой!

– Ты смотри, меня не выдавай! – попросила соседка. – Не то твой охальник мне напакостит. А я не хочу из-за него работу терять. Мне каждый рубль дорог.

Мила машинально кивнула и потащилась домой, где уже проснулся и хрипло кричал больной Мирон.

Тогда Мила и придумала месть мужу. Не столько, чтобы сделать ему больно, сколько для того, чтобы окончательно вышибить Юрия из собственной души. Ведь та часть, где он еще обитал, все-таки ныла от обиды.

В тот вечер она не пустила мужа домой. Выставила к лифту сумку с его вещами и сказала через дверь, что он свободен и может идти трахаться хоть с самосвалом, если уж считает себя половым монстром. Муж стоял под дверью, звонил и колотил ногами, кричал, что убьет «змею подколодную», что она отняла у него сына, единственное создание, которое он всегда искренне любил… Пока он молол прочую подобную чушь, Мирон парил ноги в ведре с горчицей и обливался то ли потом, то ли слезами. Когда же слышать вопли отца, которого мальчик – к удивлению Милы – безумно любил, стало невыносимо, Мирон вытащил ножки из горячего ведра и зашлепал в мамину спальню, узнать, почему она не открывает отцу дверь. А в маминой спальне в этот момент тоже было горячо. Настолько, что мальчик не мог разобрать, кто те люди, которые кувыркаются в маминой кровати абсолютно голыми. И если один из них мама, то почему она позволяет какому-то дядьке прыгать на ней и вместо того, чтобы столкнуть с себя, напротив, прижимает все крепче. Даже 5-летнему малышу увиденная картина была ясна без слов: чужой дядя целовал его маму, а родной папа одиноко бился под дверью.

– Мама, там папа писол с аботы, – негодующе сказал малыш. – Надо двей откыть, дай мне клють.

В ответ с мамы скатился какой-то голый человек, сама она встала с постели вся растрепанная и злая, схватила сына за руку и оттащила в его комнату:

– Парь ноги и не парь мне мозг. А твой папа пусть покричит, ему полезно. «Вырастет, объясню!» – подумала Мила, мысленно отругав сына за непоседливость, а Господа Бога – за нестыковку спланированных ею событий: в планы Милы не входил такой концерт. Она рассчитывала, что вернувшемуся с работы Юрию быстро надоест топтаться под дверью, он оскорбится и уйдет. Чтобы ребенок не путался под ногами, Мила посадила его парить ноги и поставила диск с мультфильмами. Обычно Мирон забывал обо всем, в сотый раз глядя «Ну, погоди!». Таким образом, у Милы было как минимум 40 минут на секс с парнем, которого она пригласила провести с ней вечер, чтобы вытравить из души неверного супруга, отомстить ему, выбить клин клином. Когда же стало ясно, что концерт все-таки состоится, Мила крепко впилась в губы парня, чтобы не задавал вопросов. А тут – Мирон.

Парень был ничего себе. Звали его Олег. Они жили в соседних домах и периодически вместе оказывались то в транспорте, то в очереди в магазине. Олег всегда пропускал Милу вперед, пытался заговорить, поедал ее глазами и не мог скрыть огорчения, впервые увидев ее в положении. Накануне вечером он спустился в ларек за сигаретами и увидел Милу, сидящую на лавочке. Застывшими глазами женщина тупо смотрела перед собой, не замечая ни с любопытством поглядывающих на нее прохожих, ни густо идущего снега, ни надвигающейся ночи. То был момент осознания предательства и выработка нового умонастроения для того, чтобы как-то жить дальше.

Олег молча сел рядом. Мила тихо заговорила. Рассказала все, что сейчас узнала о своем муже от соседки. Сказала, что больше не может вот так – жить с человеком, который уродует ее душу нелюбовью. Ее тело не знает ласки, уши не слышат добрых слов, ребенок растет как трава. От слов «ты должна», «счастье семьи в руках женщины», которыми муж хлестал ее в минуты просвещения, она готова повеситься.

– Счастье строят двое, понимаешь?! – кричала мужу Мила. – Я – кирпичик в его стену, и ты – кирпичик. А если только я, одна, строю этот дом, то он окажется непрочным, рухнет рано или поздно!

В ответ Юрий усмехался удовлетворенно и произносил:

– Вот видишь! Ты совершенно непригодна к семейной жизни, раз не понимаешь значения и роли женщины в доме.

– Но ведь и ты должен заботиться! Обо мне, о сыне, о нашем будущем!

– Я никому ничего не должен, – чеканил муж. И Мила чувствовала себя совершенной идиоткой, не понимающей самых азов жизни.

– Объясни мне, в чем моя вина? – трясла за рукав Мила молчаливо сидевшего рядом с ней незнакомого парня.

– Чужая семья – потемки, – отозвался тот. – Вот так, с кондачка не поймешь. Зачем живешь с ним? Почему не разведешься?

– А ты что, совсем дурак? Не понимаешь, почему бабы семью сохраняют? Кормить-то меня кто-то должен. И сына моего.

– Но ведь этот период, когда женщина вынуждена жить с нелюбимым, не вечен. Однажды ты станешь самостоятельной и начнешь новую жизнь. Она вполне может сложиться успешно. Ты вон, какая красивая. Если еще и характером удалась…

Мила усмехнулась. Чем-чем, а характером она, действительно удалась. И лично ее он устраивал абсолютно. Окружающие, правда, вечно выражали недовольство, ну, да это их проблемы.

– Приходи ко мне завтра вечером, – неожиданно сказала Мила. – Я бы сама с тобой куда-нибудь двинула, да ребенок приболел, не с кем оставить. А муж… Опять куда-то уехал… Приходи, попьем чаю, пообщаемся…

Видимо, что-то интригующее, манящее прозвучало в интонации Милы, отчего Олег ласково посмотрел на нее и сказал:

– А что? Вот возьму и приду!

Про «муж уехал» Мила обронила, конечно, намеренно. Чтобы парень точно пришел. Она уже на скамейке той все решила про месть Юрию. Одного не учла: сына.

А на него произошедшее – постельная сцена матери и чужого мужчины и обиженные вопли отца за дверью квартиры – произвело неизгладимое впечатление. Можно сказать, что с того момента мальчик стал воспринимать жизнь как месть матери. Тогда-то он и появился, этот насмешливый, полный яда и вместе с тем беспомощности взгляд, от которого Миле всякий раз становилось не по себе. Тогда же и треснули ее отношения с сыном. Да, собственно, много чего произошло с того момента. В первом классе у сына появились порно-карты, потом порнофильмы. Потом засосы на шее и табуны девчонок, желающих провести время с самым крутым мальчишкой их двора. Потом требовались деньги им же на аборты и лечение в КДН…

Милу Мирон категорически перестал слышать и слушать, ее замечания воспринимал как посягательство на личную жизнь и непременно напоминал о том вечере, когда в одно мгновение перестал быть ребенком – любимым и любящим. Ответом на любое замечание матери теперь стала равнодушная спина.

Где-то в 13 лет Мирон впервые повысил на мать голос, когда она попыталась запретить ему бежать в компьютерный клуб, где он в промежутках между изучением девчоночьих тел в Интернете зависал с ребятами, играя в виртуальные бои, кого-то сладострастно убивая, расчленяя, уродуя.