Биография Кришнамурти

В результате того, что я слушала Кришнаджи в течение последнего месяца, мой ум стал пластичнее. Его наслоения утратили свой рисунок и твердость. Я спросила:

– Но если сознание наполнено предрассудками, желаниями и воспоминаниями, может ли оно тогда постичь мысль?

– Нет, – был ответ, – ибо оно постоянно руководствуется мыслью в своей деятельности: бежит от нее или опирается на нее, – он снова погрузился в молчание. – Если следовать за мыслью до ее завершения, вы увидите, что в ее конце – тишина. Оттуда начинается обновление. Рождающаяся из этой тишины мысль уже не движима желанием, она возникает из состояния, не замутненного воспоминаниями.

Но, опять таки, если мысль, рожденная таким образом, не завершена, от нее остается некий остаток. Тогда обновления нет, и ум снова оказывается в плену у сознания, которое есть воспоминание, пребывающее в плену у прошлого – у вчерашнего дня. Каждая мысль, одна за другой, представляет собой вчерашний день – нечто нереальное.

Новый подход заключается в том, чтобы завершить время, – заключил Кришнаджи. Я не поняла этих слов, но они продолжали звучать во мне и после того, как встреча завершилась.

Мы с Нандини иногда брали Кришнаджи с собой, когда ездили кататься в Висячие Сады в Малабар-Хилл или на пляж Уорли. Иногда мы совершали с ним и пешие прогулки, но нам было сложно поспевать за его широким шагом. А иногда он уходил погулять один на часок и по возвращении казался нам незнакомцем. Во время совместных прогулок он порой рассказывал нам о своей молодости, о жизни в Теософском обществе и о днях, проведенных в Охае (Калифорния). Он рассказывал о своем брате Нитье, о своих приятелях Раджагопале и Розалин и о школе «Счастливая долина». Часто, когда Кришнаджи рассказывал о прошлом, память его была точна и безошибочна. В иные моменты прошлое скрывалось в сумраке, и он говорил, что не может вспомнить что-то. Он много улыбался, смех его был глубоким и звонким. Он рассказывал смешные истории, расспрашивал у нас о детстве и юности. А еще он говорил об Индии, с живым интересом стараясь понять наши взгляды, то, что мы думаем о происходящем в стране. Мы же не могли избавиться от чувства растерянности и смущения: в нем было столько тайны и переполняющего присутствия, что нам было трудно вести себя непринужденно, мы боялись, что наши речи будут лишком банальны. Но смех его помогал нам стать ближе.

Порой мы обсуждали мышление. Он спрашивал: «Наблюдали ли вы за рождением мысли? Наблюдали ее окончание?»

А еще он говорил: «Возьмите мысль, останьтесь с ней, удержите ее в сознании, и вы увидите, насколько это трудно – удерживать мысль в том виде, в каком она есть, до самого окончания этой мысли».

Я сказала Кришнамурти, что после знакомства с ним я стала совершать утренние прогулки без мыслей – через мой ум протекало лишь пение птиц и отдаленный шум улицы.

В сознании индийца присутствует один чрезвычайно насыщенный символ: незнакомец с прямой спиной, нищенствующий монах, стоящий у дверей дома и разума, приглашающий нас в иную реальность. Он пробуждает в светском человеке – будь то мужчина или женщина – неутолимую жажду, тоску, физическую и душевную тягу к недостижимому. Но этот провидец непринужденно шутил и смеялся, ходил вместе с нами на прогулки, он был совсем рядом и в то же время очень далеко. Мы нерешительно пригласили его на ужин в дом нашей матери.

Он пришел к ней в дом с улыбкой, одетый в дхоти, длинную курту и ангавастрам[7]. Наша маленькая хрупкая мать встречала его с цветами. Мама не получила формального образования, но обладала от природы утонченным умом, врожденным достоинством и изяществом, что вполне позволяло ей общаться с Кришнаджи. Она была вдовой важного индийского чиновника. Пока отец был жив, она в полной мере разделяла его интеллектуальные интересы и активно участвовала в светской жизни, общаясь с учеными и общественными деятелями. Она и сама проявляла завидную общественную активность. Целеустремленная и проницательная, наша мать довольно рано вырвалась за рамки традиционной роли, отведенной женщине в браке. Она свободно говорила по-английски, неизменно становилась душой любого праздника и умела восхитительно готовить. Когда я была маленькой, у нас дома работало два повара: один готовил гуджаратские вегетарианские блюда, а второй блюда западной кухни. За столом нам прислуживал лакей с Гоа. Смерть отца глубоко потрясла мою мать, но дом ее все еще полнился смехом, к которому присоединился и смех Кришнаджи. Очень скоро он стал чувствовать себя тут как дома и частенько захаживал на ужин. К концу марта мы уже могли разговаривать с ним вполне непринужденно, однако после каждой такой беседы с новой силой осознавали разделяющую нас дистанцию и окружающую Кришнаджи тайну, которую мы не могли ни постичь, ни даже прикоснуться к ней.

Где-то в конце марта я рассказала Кришнаджи о состоянии моего ума и о преследовавших меня мыслях; о моментах покоя и о припадках лихорадочной деятельности; о тех днях, когда ум мой был терзаем болезненным ощущением тупика и застоя. Эти непрестанные метания ума приводили меня в смятение.

Кришнаджи взял меня за руку и некоторое время мы просто спокойно сидели рядом. Наконец, он молвил:

– Вы так возбуждены. Почему? – я не знала, что ответить, и просто сидела, не произнося ни слова. – Откуда у вас эти амбиции? Вы хотите походить на кого-то, кого знаете? На кого-то, кто многого достиг?

– Нет, – ответила я после некоторых колебаний.

– У вас замечательный мозг, – продолжал он, – отличный инструмент, но вы его не используете должным образом. У вас есть порывы, но они направлены не в ту сторону. Откуда эти амбиции? Чего вы хотите достичь? Зачем транжирить силы своего мозга?

Я вдруг насторожилась.

– Вы спрашиваете, откуда амбиции? Такова уж я есть, что тут поделать? Я занята делами, пытаюсь чего-то добиться. Не могут же все быть такими, как вы.

В его взгляде проскользнула ирония. Некоторое время Кришнамурти молчал, давая время, чтобы могло проявиться все то, что во мне дремало. Потом спросил:

– Оставались ли вы когда-нибудь наедине с собой – без книг, без радио? Попробуйте и посмотрите, что выйдет.

– Я с ума сойду. Не могу оставаться одна.

– Попробуйте и посмотрите. Для творческой реализации уму требуется тишина. Глубокая тишина, возможная лишь тогда, когда вы обращаетесь к одиночеству. Вы – женщина, и все же в вас очень много мужского. Вы все время пренебрегали женщиной. Загляните в себя.

Глубоко во мне что-то зашевелилось, кроша многослойную корку бесчувственности. Я снова ощутила тоску.

– Вы хотите любви, Пупул, но не находите ее. Зачем вы протягиваете свою миску для подаяния?

– Ничего подобного, – ответила я, – вот как раз этого я никогда не делала. Лучше умру, чем стану просить любви.

– Да, действительно, вы не просите. Вы задушили в себе ее. Однако миска для подаяния всегда с вами. Если бы миска была полна, вам незачем было бы ее протягивать. Миска всегда на виду именно из-за того, что она пуста.

Я на миг вгляделась в себя. В детстве я очень часто плакала. Став взрослой, я не допускала, чтобы что-либо причинило мне боль. Я яростно отстранялась от любой угрозы и сразу же нападала.

– Когда любишь, не предъявляешь требований, – сказал он. – Тогда, если ты понимаешь, что человек тебя не любит, то помогаешь другим любить, пусть даже сам остаешься в стороне.

Я очень ясно увидела себя – горечь, черствость… Я посмотрела ему в глаза:

– Слишком страшно на это смотреть. Что я с собой сделала?

– Порицая себя, проблему не решить. Через вас не протекает некий внутренний поток изобилия, иначе вам не нужна бы была любовь или расположение других людей. Почему в вас нет этого изобилия? Просто такая уж вы есть. Вы ведь не клянете человека за то, что он болен. Таков ваш недуг. Смотрите на него спокойно и просто, с состраданием. Оправдывать или проклинать глупо. Проклятие – одно из движений прошлого, при помощи которого это прошлое укрепляет себя. Посмотрите, что происходит в вашем сознательном уме. Почему вы агрессивны? Почему хотите быть центром любой группы?

Когда вглядываешься в сознательный ум, бессознательное понемногу начинает посылать намеки – через сны и даже через бодрствующее мышление.

Мы говорили больше часа, но единицы измерения времени тут не имеют никакого значения. В его присутствии ощущение времени теряется – оно утрачивает свою протяженность. Я говорила с ним о тех переменах, которые происходили в моей жизни. Я уже не была уверена ни в себе самой, ни в своей работе. Да, желания и порывы все еще возникали, но в них не осталось жизненности.

Я сказала ему, что поняла, что значительная часть выполняемой мною работы питается моим желанием возвеличиться. Я больше не считала возможным войти в политику. Моя светская жизнь тоже радикальным образом изменилась, даже в покер я уже не могла играть. Время от времени я садилась за стол, но вскоре обнаруживала, что мне категорически недостает желания перехитрить других игроков. Посреди партии у меня вдруг непроизвольно включались моменты осознания, отчего я совсем не могла блефовать. Кришнаджи запрокинул голову и безудержно расхохотался.

Я поведала ему, что временами ко мне приходило поразительное ощущение внутреннего равновесия – я была словно птица, играющая с ветром. Все желания растворялись в интенсивности момента – просто выгорали. А в другие моменты я вязла в болоте становления. Я утратила ориентиры и потеряла якорь. Я не знала, что ждет меня впереди. Никогда прежде я не чувствовала себя так неуверенно.

Кришнаджи сказал:

– Семя упало в почву, позвольте ему прорасти. Пускай просто какое-то время полежит спокойно. Все это ново для вас. Когда приходишь к этому без предвзятых мнений, без каких-либо представлений, без верований, следуя прямому и непосредственному порыву, на каком-то этапе уму требуется отдых. Не торопите события.

Мы погрузились в молчание. Затем Кришнамурти сказал:

– Берегите себя. У вас есть задор, какой редко бывает у женщин. В этой стране и мужчины, и женщины сдуваются слишком рано и слишком легко. Дело в климате, в образе жизни… застой. Постарайтесь, чтобы этот задор не иссяк. Освобождаясь от агрессии, не сделайтесь вялой и слабой. Быть свободным от агрессии – не значит стать слабым или робким.

И он снова сказал мне:

– Наблюдайте за своим умом, пусть ни одна мысль от вас не ускользнет, сколь бы уродливой, сколь бы жестокой она ни была. Наблюдайте, не делая выбор, не взвешивая, не осуждая, не направляя мысли и не позволяя им пускать корни в вашем уме. Наблюдайте неустанно.

Когда я уходила, он поднялся, чтобы провести меня до двери. Лицо его было безмятежно, тело изящно и крепко, словно гималайский кедр. В этот миг я с особой остротой осознала его красоту, и я спросила:

– Кто вы?

– Не важно, кто я, – был ответ. – Имеет значение лишь то, что вы думаете и что делаете. Можете ли вы себя преобразить – вот, что важно.

По пути домой я вдруг осознала, что в наших многочисленных беседах с Кришнамурти он никогда ни слова не сказал о себе, ни разу не упоминал о личных переживаниях, его «я» не проявило себя ни единым движением. Именно это делало его незнакомцем, сколь бы хорошо вы ни знали этого человека. На фоне дружественных жестов, в разгар непринужденной беседы мы вдруг чувствовали это – внезапную отстраненность, лучащуюся из него тишину, сознание без центра внимания. Вместе с тем в его присутствии мы ощущали благодать бесконечного сопереживания.

Часть 1

Молодость Кришнамурти 1895–1946

1. Человек рождается в пространстве и человек рождается в пространство

Обожженные солнцем, живописные, как изваяния, камни – одно из древнейших образований подобного рода на Земле – берегли покой деревни Маданапалле в округе Читтур (штат Андхра-Прадеш на юге Индии). От святилища Тирупати через всю долину Риши к Анантпуру протянулись холмы, увенчанные скалистыми выступами и перемежаемые маленькими лощинами. Дожди тут выпадают редко, население скудное. Источником тени и яркого цвета служат тамаринды и деревья галмохар [8].

Это священная земля, пуньястхал, где век за веком жили мистики и святые, и их прах, погребенный здесь, освящает эти места. Здесь 12 мая 1895 года, через тридцать минут после полуночи, Сандживамма родила сына. Она была замужем за Джидду Нарьяньяхом, мелким государственным служащим.

Предки Джидду Кришнамурти – брахманы, принадлежавшие к подкасте Веланаду – изначально пришли сюда из Гидду, или Джидду, деревни, расположенной на плодородных землях прибрежных равнин штата Андхра-Прадеш. Дед Кришнамурти по отцу, Гурумурти, тоже был мелким государственным служащим; однако дед деда, Рамакришна, был знаменит своей ученостью, выдающимся знанием санскрита и Вед. Он занимал весьма ответственную должность в юридическом департаменте Британской Ост-Индийской компании.

Дом Нарьяньяхи в Маданапалле – одном из самых засушливых уголков Южной Индии – был совсем крошечным. Этот душный двухэтажный домишко выходил своим узким фасадом в переулок, по которому протекала сточная канава. Воду брали из расположенного неподалеку колодца: ее таскали в дом водовозы и запасали в больших блестящих медных сосудах и в глиняных горшках.

Сандживамма родила Кришнамурти в комнате для проведения пудж[9]. Биографы Кришнамурти не обратили должного внимания на это обстоятельство. Между тем для придерживающегося традиций индуиста – живет ли он среди заснеженных гималайских вершин или в округе Каньякумари на крайнем юге, в городской квартире или в деревенской хижине – комната для проведения пудж является святилищем, сердцем дома, где обитают домашние боги, гриха дэваты. Для поддержания благой атмосферы эту комнату украшают цветами, возжигают в ней благовония и читают священные мантры. В комнату для богов можно входить только после ритуального омовения и только в чистых одеждах. Роды, смерть, менструальные выделения – все это источники ритуальной нечистоты. Считается, что в период рождения или смерти кого-то из домашних хозяин дома и домочадцы тоже разделяют нечистоту и воздерживаются от выполнения ежедневной пуджи. Вместо этого для выполнения ежедневных ритуалов приглашают брахмана из местного храма. Рожать в этой комнате – просто немыслимо!

Сандживамма – жена и кузина Нарьяньяхи – была очень набожной и щедрой женщиной. Ее считали обладающей сверхобычными способностями: у нее бывали видения, и она видела ауру человека. Подобно тому как ухо музыканта остро чувствует безупречно настроенный инструмент, так и ее материнское ухо было настроено на биение сердца малыша, который ждал своего часа в тигле ее лона, готовясь пройти через врата жизни. Должно быть, женщина получила какие-то пророческие знаки о том, что этот ребенок уникален, иначе ей не достало бы отваги бросить вызов богам таким вот образом.

Ранним вечером 11 мая Сандживамма ощутила верные признаки приближения родов. Это был ее восьмой ребенок, и женщина отлично знала, как нужно готовиться к такому событию. Поэтому она подготовила комнату, спела своим прекрасным голосом мужу песни на телугу[10] и расположилась на циновке на верхнем этаже дома. Ближе к полуночи начались схватки. Она разбудила Нарьяньяха, отправилась в заблаговременно подготовленную комнату и улеглась на циновку – рожать. Ей помогала соседка, родственница, которая была искусной повитухой, а муж ожидал за дверью. Роды прошли почти безболезненно. Единственные слова, которые произнесла за все это время роженица: «Рама, Рама, Анджанея[11]». В 12:30 ночи 12 мая повитуха открыла дверь и сказала Нарьяньяху: «Сирсодаям, появилась головка». Согласно традиции, это и есть драгоценный момент рождения.

Вот в этой крошечной комнате, освещенной масляными лампами, в присутствии домашнего бога ишта дэваты Кришнамурти и сделал свой первый вздох. Из защищенного пространства материнского лона младенец вошел во внешний мир.

«Человек рождается в пространстве и человек рождается в пространство»[12].

На следующее же утро выдающийся местный астролог Кумара Шроутхулу составил гороскоп новорожденного. Он сказал Нарьяньяхе, что его сыну суждено стать великим человеком. У него была весьма сложная астрологическая карта: ребенку предстояло столкнуться со множеством трудностей, прежде чем он сделается великим учителем.

Согласно предписаниям традиции, в течение одиннадцати дней ребенок пребывал в атмосфере, которая воспроизводит среду, существующую в утробе. Он лежал в полутьме в полотняной колыбели, рядом с матерью, которая то и дело нежно укачивала его. Новорожденный Кришнамурти входил в озаренный ослепительным солнечным светом мир постепенно, как это принято у правоверных индуистов.

На шестой день после рождения была произведена церемония присвоения имени. Закономерно, что в этой свято чтущей традиции семье восьмой ребенок, рожденный мальчиком, получил имя Кришнамурти в честь Кришны, бога-пастушка, который тоже был восьмым ребенком в семье.

Три года спустя, в 1898 году, Сандживамма родила еще одного сына. Его назвали Нитьянанда – «вечное блаженство».

Когда Кришне исполнилось шесть лет, была проведена упанаянама. Это обряд посвящения в брахмачарью – период кастового ученичества, являющийся первым этапом жизни брахмана. Церемонию провели в Кадири, где служил Нарьяньях.

На плечо Кришны повязали священный шнур ручного прядения, и отец прошептал мальчику на ухо заветную мантру гаятри – обращение к солнцу. Мальчик был обучен произносить эту мантру с правильной интонацией и произношением, сопровождая ее должными жестами. Далее ему надлежало научиться произносить мантру гаятри, обращаясь к рассветному солнцу, и выполнять ритуалы сандхья на закате, совершать ритуальные омовения и освобождаться от любых разновидностей ритуальной нечистоты. А еще ему надлежало учиться искусству декламации Вед.

По словам Нарьяньяхи: «Это церемония, через которую проходят сыновья брахманов, когда для них приходит время вступить в мир образования. Происходит это в возрасте от пяти до семи лет, в зависимости от здоровья и способностей ребенка. Так что, когда Кришна достиг этого возраста, был определен день для церемонии. По местному обычаю в этот день принято проводить семейный праздник, сопровождающийся трапезой, на которую приглашают друзей и родственников».

Когда гости собрались, Кришну искупали и облачили в новые одежды. Затем его привели в комнату и посадили на колени к отцу. В вытянутой руке Нарьяньях держал серебряный поднос с рассыпанными по нему рисовыми зернами. Мать, сидевшая рядом с отцом, взяла мальчика за указательный палец правой руки и этим пальцем начертала по рису священный слог АУМ, который на санскрите обозначается одной буквой, – это первая буква в алфавите санскрита и алфавитах всех диалектов, восходящих к этому древнему языку.

«Затем, – рассказывает Нарьяньях, – с пальца моего сняли кольцо и поместили его между указательным и большим пальцами ребенка. Жена, держа сына за маленькую ручку, начертила этим кольцом букву языка телугу, обозначающую то же священное слово. А потом, уже без кольца, ту же букву начертали трижды. После этого проводящий церемонию священник произнес надлежащие мантры и благословил мальчика, чтобы он был одарен духовно и интеллектуально. Далее, взяв с собой Кришну, мы с женой отправились в храм Нарасимхи Свами, чтобы совершить богослужение и помолиться за будущие успехи сына. Оттуда мы направились в ближайшую школу, где передали мальчика учителю, который совершил ту же церемонию начертания священного слова, но только на песке. Тем временем в класс начали сходиться школьники, и мы раздали им лакомства, которые могут служить хорошим угощением для учеников. Таким образом, мы совершили для нашего сына инициацию в образовательный процесс в согласии с нашими обычаями. После этого мы вернулись домой и разделили трапезу с родственниками и друзьями»[13].

Кришна и его брат Нитья были очень дружны, но чрезвычайно различались по складу характера. Нитья был необычайно умен. «Еще до того, как Нитья научился говорить, завидев идущих в школу мальчишек, он брал в руки карандаш и грифельную доску и следовал за ними»[14]. Кришнаджи был хилым ребенком, постоянно страдавшим от малярии. В какой-то период приступы были настолько тяжелыми, что ему пришлось пропустить целый год занятий в школе из-за кровотечений из носа и рта.

Школьная жизнь и учеба мало интересовали Кришнамурти, но он мог часами наблюдать за проплывающими по небу облаками, за пчелами, муравьями и другими насекомыми, а также просто смотреть вдаль. Его считали хилым и недалеким. Видя его рассеянность, немногословность и полное безразличие к делам мира, замечая этот взгляд, устремленный куда-то за линию горизонта, в надмирные дали, его учитель ошибочно полагал, что мальчик страдает умственной отсталостью.

Несмотря на кажущуюся рассеянность, юный Кришнамурти живо интересовался всевозможными техническими приспособлениями. В один из дней, когда Кришна не пошел в школу, мать увидела, что мальчик в своей комнате увлеченно разбирает часы. Ребенок отказывался выходить из комнаты, не ел и не пил до тех пор, пока не разобрал механизм по винтикам, понял, как он работает, и собрал его обратно.

В детстве Кришна был очень привязан к матери, которая, кажется, понимала, насколько уникален ее сын[15]. Сандживамма умерла в 1905 году, оставив маленького Кришну в растерянности и печали. Много лет спустя, летом 1913 года, находясь в Европе, он приступил к написанию собственной биографии. Кришнамурти назвал ее «Пятьдесят лет моей жизни». Он намеревался год за годом «добавлять в книгу свежую информацию, чтобы к 1945 году она оправдала свое название»[16]. Увы, автор забросил рукопись, исписав всего лишь несколько страниц. Тем не менее этот текст являет собой интереснейший отчет о его детских переживаниях и о ранних годах жизни, проведенных с матерью. В восемнадцать лет эти детские воспоминания были все еще свежи. Юноша очень живо описывает видения, в которых ему являлась мать после смерти:

Самые счастливые воспоминания детства неразрывно связаны с моей драгоценной матерью, дарившей нам любовь и заботу, – драгоценное умение, которым так славятся матери Индии. Не могу сказать, что школьная жизнь доставляла мне радость, ибо учителя были не слишком добры ко мне и уроки их давались мне с трудом. Игры со сверстниками радовали меня лишь до той поры, пока они не становились слишком грубыми, так как здоровьем я был чрезвычайно слаб. Смерть матери в 1905 году отняла у меня и у моих братьев ту единственную, кто больше всего любил нас и заботился о нас. Отец же был слишком занят своими делами, чтобы уделять нам должное внимание. Я жил самой обыкновенной жизнью обычного индийского мальчишки до тех пор, пока мы не перебрались в Адьяр [17] в 1908 году. [На самом деле это произошло в январе 1909 года.]

Адьяр был мне исключительно интересен, поскольку мой папа и сам посещал собрания Теософского общества. Уже в Маданапалле он устраивал у нас дома заседания небольшого кружка по изучению теософии, и именно тогда я узнал от него и от моей матери об Адьяре. У мамы была особая комната для пудж, где она регулярно совершала богослужение. В этой комнате висели изображения индийских богов, а также фотография миссис Безант в индийском костюме. Скрестив ноги, она сидела на чоки – небольшом помосте, укрытом тигриной шкурой.

Пока братья были в школе, я чаще всего оставался дома, потому что у меня часто бывал жар (почти каждый день), и нередко я заходил в комнату для пудж, когда мама проводила там церемонии. Она рассказывала мне о миссис Безант, о карме, о реинкарнации и читала мне отрывки из «Махабхараты», «Рамаяны», а также других индийских писаний. Мне было всего лет 7 или 8, так что понимал я не много, однако полагаю, что чувствовал многое из того, что было еще недоступно моему пониманию.

Рассказывая о матери, я вспоминаю некоторые события, вероятно, достойные упоминания. Она обладала некоторыми экстрасенсорными способностями и порой виделась с моей сестрой, умершей за пару лет до того. Они нередко вели беседы – было даже особое место, куда порой приходила сестра. Мама всегда знала, что девочка пришла. Порой она брала с собой меня и спрашивала, вижу ли я тоже сестру. Поначалу я только смеялся в ответ, но мама просила меня всмотреться пристальнее, и в конце концов я тоже начал иногда видеть умершую. Со временем я стал видеть ее каждый раз. Должен признаться, мне было очень страшно, ведь я точно знал, что она умерла, и даже наблюдал, как сжигают ее тело. Как правило, я бросался в объятия матери, и она говорила мне, что бояться нечего. Я был единственным членом семьи, помимо мамы, кому являлись эти видения, но между тем все остальные верили нашим рассказам. А еще мама видела ауры людей, что порой удавалось также и мне. Но я не уверен, что она понимала значение цветов ауры. Было много других случаев подобной же природы, о которых я теперь не помню. Мы часто беседовали с ней о Шри Кришне, к которому я испытывал особую привязанность, и однажды я спросил маму, почему его всегда изображают синего цвета. Она сказала, что это из-за цвета его ауры, но я не знаю, откуда маме было это известно.