Полная версия
На земле Святой Троицы
Этот первый тюремный храм освятили во имя священномученика Вениамина, митрополита Петроградского.
Как раз в те годы состоялось прославление этого святого, смело выступившего против захвата Русской Православной Церкви подученными ГПУ священниками – обновленцами.
Митрополит Вениамин отлучил тогда самозванцев от Церкви.
Ему угрожали, но владыка был тверд. Сохранилось письмо, написанное митрополитом Вениамином перед расстрелом. «Трудно, тяжело страдать, но, по мере наших страданий, избыточествует и утешение от Бога. Трудно переступить этот рубикон, границу и всецело предаться воле Божией. Когда это совершится, тогда человек избыточествует утешением, не чувствует самых тяжелых страданий, полный среди страданий внутреннего покоя…»
Нелепо сближать судьбу столпа православной веры – священномученика Вениамина – с судьбами уголовников, отбывающих наказание в НТК № 5…
Но я стоял среди них в церкви и – «по мере наших страданий избыточествует и утешение от Бога» – как бы забывал, где идет служба, кто стоит рядом… Мы никуда не уходили из зоны, но вся мучительно давящая несвобода осталась там, за дверями церкви…
4
Не существует свободы большей, чем подлинное христианское смирение…
Об этой свободе и писал за несколько часов до расстрела священномученик Вениамин. Об этой свободе – неумело и порою неловко – говорилось в письмах заключенных, которые дал мне посмотреть отец Александр Степанов.
«Здравствуйте, братья и сестры! Я еще очень молод, а уже совершил ужасные грехи. Хочется очиститься от них и уверовать во Христа всем сердцем, душою и разумом. Срок у меня очень большой. Помогите с духовной литературой…»
«Вы делаете доброе дело, помогая по возможности осужденным. Помогаете им не потерять веру в Господа, что Он всех любит, какой бы ни был человек…»
Письма эти адресованы прихожанам Братства великомученицы Анастасии Узорешительницы, которое возглавляется отцом Александром Степановым.
Многие письма – просьбы.
Чаще всего из больниц. В основном – от туберкулезников.
«Здесь очень плохо с питанием. Мы уже больше полгода не имеем жиров. Нам говорят: пишите родственникам. А мне не от кого ожидать помощи. Мы здесь находимся взаперти и никуда не ходим. Работы тоже нет. Дмитрий С.».
«Лекарств фактически нет, питание умеренное… Игорь В.».
«Меня не будут пока отправлять на больницу, потому что на больнице тоже большие трудности с медикаментами и продуктами питания. Когда засыпаешь, снится обычный хлеб, и от этих снов просыпаешься в холодном поту. Алексей Т.».
На многих конвертах рукой Дмитрия, члена Братства великомученицы Анастасии Узорешительницы, сделаны пометки, что из просимого послано. Средства на посылки собираются всем Братством.
Читать эти письма тяжело.
И одновременно – очень легко.
Порою одновременно захлестывает из этих писем и тьмою безвыходности и таким ясным, нечаянным светом…
«Здравствуйте, братья и сестры… Спешу сообщить, что у меня большие перемены в жизни: мне заменили исключительную меру на пожизненное заключение, и что теперь со мной будет, куда меня увезут – не знаю. Низко кланяюсь вашему храму Анастасии Узорешительницы. Я всем вам, братья и сестры, очень благодарен за ваш нелегкий труд, за милосердие ваших душ и сердец. Я – ваш приемный дитя. И стою на коленях в храме с вами и молюсь».
Много говорится сейчас, что исправительно-трудовые учреждения становятся своеобразными университетами для уголовного мира. Попадая за сравнительно незначительные правонарушения, многие вскоре возвращаются назад уже за совершение тяжких преступлений.
– А церковная община в колонии? – спросил я у священника Александра Степанова. – Разве она не способствует тому, чтобы человек вырвался из замкнутого круга?
– Способствует, конечно… Пока человек в общине находится, все хорошо. Проблемы начинаются, когда на свободу выходит. Это как камень в воду – хлоп… Где вынырнет – неизвестно. Ситуация очень легко может такого человека затянуть. Ему помочь бы надо первые месяцы, так сказать реабилитационный период пройти…
– А вы поддерживаете контакты с ними?
– Поддерживаем… Многие в наше Братство великомученицы Анастасии Узорешительницы приходят…
– Работают?
– Некоторые и работают… Олег П., например, воспитателем в приюте стал. Алексей и Александр – шоферами… Как ни странно, очень хорошие братья милосердия из бывших зэков получаются…
5
Братство Святой великомученицы Анастасии Узорешительницы очень тесно связано с храмом священномученика Вениамина в Металлострое.
О связи, осуществляемой через конкретные человеческие судьбы, мы уже говорили.
Но существует и мистическая связь.
И здесь можно было бы помянуть, что на подворье ярославского митрополита, где размещается теперь Братство святой великомученицы Анастасии Узорешительницы, неоднократно бывал Василий Казанцев – будущий митрополит, будущий священномученик.
Можно сказать и о том, что знамя борьбы с чекистским обновленчеством Русской Православной Церкви предстояло подхватить из рук расстрелянного митрополита Вениамина митрополиту ярославскому Агафангелу, но все эти случайные – и такие не случайные! – исторические совпадения отходят тут на второй план…
После посещения колонии, тюремного храма, знакомства со священниками, служащими здесь во спасение своих ближних, и их паствой – заключенными – еще острее воспринимаются слова Господа из евангельской притчи о Страшном Суде:
«Тогда скажет Царь тем, которые по правую сторону Его: приидите, благословенные Отца Моего, наследуйте Царство, уготованное вам от создания мира: Ибо алкал Я, и вы дали Мне есть; жаждал, и вы напоили Меня; был странником, и вы приняли Меня; был наг, и вы одели Меня; был болен, и вы посетили Меня; в темнице был, и вы пришли ко Мне»… (Мф. 25, 34–36).
В начале весны
(Введено-Оятский монастырь)
Был тусклый весенний день…
Расплескивая грязно-желтые лужи, наш «Икарус» мчался по шоссе над оттаявшими, влажно-серыми полями. Порою к шоссе стеною подступал лес. Черные деревья, под деревьями – тяжелый, сырой снег.
С погодой нам явно не повезло.
Когда выезжали из Питера, еще проблескивало солнце, а сейчас все небо затянуло тучами… Безнадежно-серое, низко висело оно впереди.
Зато внутри автобуса, как выразился наш сосед, стояла «теплынь духовная». Читали житие Александра Свирского, с именем которого многое связано и в истории Введено-Оятского монастыря…
1
Пятьсот пятьдесят лет назад в этом называвшемся тогда Островским Введения Пресвятые Богородицы монастыре молились родители великого русского святого о даровании сына.
Здесь, как утверждает предание, услышали они голос: «Радуйтеся, доброе супружество, се бо услышал Господь молитву вашу и имате родити Сына утешения тезоименита: яко в рождестве его утешение церквам своим подати имать Бог».
И, действительно, когда пришло время, родился у Стефана и Вассы отрок. Назвали его Амос.
Случилось это 15 июля 1448 года.
Подобно другому великому русскому святому, Сергию Радонежскому, в детстве Амос не отличался способностями и в учении сильно отставал от сверстников.
«Было же это по смотрению Божию, – говорит житие, – да не от людей получит познания, а от Бога».
И, действительно, в ответ на молитву – «просветить его ум и очи сердечные светом Божества, разумети учение Божественного Писания» – отрок услышал глас: «Еже просил еси, имаше восприяти».
Все переменилось с того дня.
Скоро Амос превзошел всех сверстников и неустанно продолжал совершенствоваться в изучении Святого Писания. А когда ему исполнилось двадцать шесть лет, он ушел в Валаамский монастырь, где и получил при монашеском постриге имя Александр.
Александр Свирский основал монастырь, сделавшийся известным по всей России. Он единственный русский святой, удостоившийся явления Пресвятой Троицы.
Девять учеников преподобного прославлены Русской Православной Церковью. Ну, а исток этой святой реки, этого дивного сияния – в Введено-Оятском монастыре.
Здесь, где вымолили они своего святого сына, и приняли родители Александра Свирского постриг после ухода сына в монастырь. Скончались Стефан и Васса иноками Островского Введенского монастыря.
Здесь их могила.
2
Удивительное дело…
Легенда о граде Китеже, уходящем под воду на глазах изумленных врагов, снова и снова повторяется в нашей истории.
В какую бы эпоху ни заглянули мы, повсюду обнаруживаются подобные Китежи, в какую бы местность ни попали – везде отыщутся люди, слышавшие доносящийся из неразличимой глубины времени чистый звон колоколов затонувшего града.
Немало таких историй и в Введено-Оятском монастыре.
В двадцатом году пришли в монастырь чекисты в черных кожаных куртках и расстреляли здешних монахов.
Они торопились. Прогремели в ночной тишине выстрелы.
Тела расстрелянных сбросили в яму за гумном и засыпали землей, скрывая следы преступления.
Только как же скроешь, если и десятилетия спустя жители окрестных деревень слышали по ночам пение расстрелянных иноков, доносящееся из полуразрушенных храмов.
И колокольный звон – тоже различали, хотя уже сломана была колокольня, разбиты и увезены в металлолом колокола…
Рассказывают, что однажды приехали на железнодорожную станцию две учительницы. Было это уже в наши дни, когда монастырь начали восстанавливать, учительницы в монастырь и ехали. Дороги они не знали, а спросить, из-за позднего времени, было не у кого. Растерялись паломницы, не знали, куда идти, что делать… И вдруг ясно различили звук колоколов.
– Слава Богу! – обрадовались они. – Пойдем скорее, может, еще на вечерню успеем.
Каково же было удивление, когда в сумерках увидели они заросшие травою руины.
Тем не менее колокольный звон не прекращался.
Откуда-то из-под земли звучал он…
Говорить о достоверности или недостоверности подобных рассказов бессмысленно. Каждый слышит то, что слышит его душа, различает то, что различает сердце…
И это не самообман, не галлюцинации, а вполне объективная, как любят говорить твердолобые материалисты, реальность.
3
Работая в архиве ФСК, я наткнулся на дело «оятских священников».
Тринадцать человек проходили по этому делу…
Т.М. Чернявский, В.А. Кудрявцев, С.С. Елпединский, Г.И. Иванов, А.С. Крылов, П.С. Стручков, Е.И. Румянцев, А.Е. Макаров, П.Е. Макаров, К.М. Богданов, М.Н. Калинин, О.С. Максимов, И.В. Филипов…
Все они были расстреляны.
Фабула дела, которое вели Оятский и Лодейнопольский райотделы НКВД, проста и незамысловата.
Уполномоченный Карельской епархии Николай Степанович Надеждин собрал на квартире протоиерея Михаила Ивановича Романова в Лодейном Поле нелегальное (а были легальные?) собрание благочинных, на котором дал – так утверждается в следственном заключении! – установку на развертывание контрреволюционной работы.
По его указанию священник Сергей Семенович Елпединский завербовал для проведения контрреволюционной работы протоиерея Тихона Михайловича Чернявского, священников Германа Ивановича Иванова, Александра Семеновича Крылова, Павла Семеновича Стручкова, братьев-кулаков Алексея Егоровича и Павла Егоровича Макаровых, а также старост других церквей района.
В результате была создана контрреволюционная организация, которая – подумать только! – ставила своей задачей «проведение своих кандидатов в Советы при очередных выборах».
Проводивший допросы помощник оперуполномоченного Оятского райотдела НКВД Чуркин довольно быстро – все следствие длилось чуть больше месяца – добился признательных показаний.
«Я дал старосте Филипову следующую контрреволюционную установку: “Вам надо теперь использовать в своих целях сталинскую Конституцию, надо разъяснять массам, что согласно новой Конституции в Советы могут быть избраны все лица, не считая их социального прошлого (кулаки, служители культа и др.), и можно не избирать тех, кто руководит страной в данное время”»…
«После того, как был опубликован в печати проект Конституции, я стал проводить среди колхозников агитацию, что большевики признали религию, и в воскресные дни нужно не ходить на колхозную работу, а нужно ходить в церковь»[2].
Признания священников подтверждались справками из сельсоветов:
«Гр. Крылов Александр Семенович на территории Гонгинского с/совета проживает с 1932 года при церкви Николая Чудотворца. На территории с/совета ничего не имеет. С хозяйством не связан. Государственные платежи, как мясопоставки выполнял до 1937 года аккуратно, но в 1937 году мясопоставки не выполнил в установленный срок, мотивируя на то, что у него нет скота и найти мяса не может. Гр-н Крылов всячески старался во время пасхальных дней срывать колхозные работы. Устраивал в церкви митинги о том, что райисполком разрешил производить крестный ход, что мы вправе будем ходить, тогда как официального распоряжения не было у них на руках. После того как были выполнены постановления двух общих собраний колхозов о закрытии церкви и отобрании ее под культурные нужды, он сразу же организовал своих людей, то есть членов двадцатки и направил по участкам собирать лишние “руки” по населению против закрытия церкви»[3].
О том, как вершили правосудие советские чекисты, рассказывать не нужно, но, право же, и для тридцать седьмого года обвинение оятских священников вопиет.
Ведь священников в результате расстреляли только за то, что они призывали жить в соответствии с советскими законами, за то, что они «пропагандировали» сталинскую Конституцию.
К сожалению, дела тридцать седьмого года скудны на детали и подробности.
Кто бы – офицер, священник или крестьянин – ни проходил по делу, в какой бы местности – в Ленинградской области или в Коми АССР – ни велось дело, все они похожи друг на друга. Редко-редко проникает в протоколы живая человеческая интонация, какая-либо конкретная деталь.
Мертвые, тяжелые словоблоки вопросов: «Вы арестованы как участник к/p организации. Расскажите, кем и когда вы были завербованы в эту организацию?» – сменяются мертвыми, уставными ответами: «Елпединский дал установку, чтобы я проводил через надежных людей к/p агитацию».
Люди так не разговаривают ни при каких обстоятельствах.
Так скрипит машина смерти, перетирающая в лагерную пыль очередную человеческую жизнь.
Что-то неодушевленное задает вопрос.
Что-то мертвое отвечает на него.
4
Но вот что поразительно…
Из канцелярского шелеста бумаг, из скрипа машины, равнодушно перетирающей в прах человеческие жизни, вдруг совершенно ясно и отчетливо возник живой отец Александр Крылов.
Я вдруг ясно увидел этого тридцатисемилетнего настоятеля церкви, закрытой решением двух общих колхозных собраний…
Этого священника, живущего без хозяйства, без собственности, но при этом выплачивающего все мясные и не мясные поставки…
Этого отца пятерых детей – старшему было девять лет, младшему один год, – которых надо было кормить и одевать…
Как он жил?
Как, раздавленный нуждой и бесправием, умудрялся он сохранять священническое достоинство и при этом продолжать хлопотать об отмене несправедливых решений о закрытии церкви?
И вот что еще поразительно…
Отцу Александру Крылову было всего семнадцать, когда произошла революция, когда перевернулась жизнь. Ему, ученику духовного училища, легче многих других было начать иную жизнь. Достаточно было отречься от веры, и тогда открылись бы многие пути в новой России. Примеров тому достаточно и среди нашей военной аристократии, и среди крупных государственных чиновников.
Но сын священника Александр Крылов сам стал священником в эти нелегкие для Церкви годы. И понес тот нелегкий крест, который дал ему Господь, и пронес до своего смертного часа.
Замученный нуждой, не бросил он прихожан, не оставил алтаря, к которому поставлен был служить. До самого последнего проведенного на свободе дня, как это видно по материалам дела, пытался он отстоять, спасти уже закрытую церковь…
Увы… в деле № 94 131 не было ни одной фотографии.
И все же пока я перелистывал пожелтевшие страницы, ясно и отчетливо ощущал на себе чей-то взгляд. Словно это отец Александр Крылов смотрел на меня с пожелтевших страниц…
Ничего своего, личностного не было в этом взгляде.
Все частное было перетерто на жерновах тридцать седьмого года. Осталось лишь то, что уничтожить невозможно.
То, что не исчезает.
И вспоминая этот взгляд с пожелтевших страниц, стоит ли удивляться, что и сейчас, много десятилетий спустя, слышен звон разбитых колоколов, неуничтожимые голоса расстрелянных за монастырским гумном иноков?
Вся наша Россия сейчас одно только неуничтожимое и есть.
Все, что можно было уничтожить, давно уже уничтожено…
5
Возрождение Введено-Оятского монастыря началось при Владыке Иоанне, митрополите Санкт-Петербургском и Ладожском. И связано оно с именем первой настоятельницы монастыря, матушки Феклы.
Удивительна судьба этой женщины. Удивительна и непостижима именно обычностью своей, похожестью на миллионы других русских судеб.
Всю жизнь проработала матушка Фекла сварщицей на Балтийском заводе.
Заработала на этой работе инвалидность.
Вышла на пенсию.
Когда, уже после ее кончины, снимали фильм, киногруппа побывала и на заводе. Нашли людей, которые работали в то время на заводе, но никто не смог вспомнить будущей настоятельницы Введено-Оятского монастыря.
Недоумения киношников рассеял начальник отдела кадров.
– Кого мы помним? – спросил он и сам же и ответил. – Скандалистов… Прогульщиков… Нарушителей разных… А она двадцать лет проработала у нас, на работу никогда не опаздывала, не прогуливала, ничего не просила… Получается, что и вспоминать нечего…
И тут можно бы потолковать, что пространство современного заводского производства совершенно не способствует сообщительности людей. Очень мало требуется от каждого отдельного человека, чтобы выпускать необходимую продукцию, какая-то крохотная часть того большого, что называется Человеком, и только в этом крохотном и соприкасаются здесь люди…
Или поговорить, что, оказывается, и в переполненных людьми заводских цехах можно найти духовное уединение, подобное тому, которое находили в пустынях древние отшельники…
Но важнее – другое…
Жизненный путь матушки Феклы свидетельствует, что и после стольких десятилетий атеистического лихолетья, еще являются из недр народной массы подвижники веры, подобные тем, которые украшали Русскую Православную Церковь во времена ее расцвета.
Житие матушки Феклы отчетливо делится на две части.
Прикровенную жизнь, которая внешне ничем не отличалась от жизни других заводчан, и открытую, когда призвана она была к монастырскому служению.
Высокий смысл заложен в этом дивном преображении.
С первых шагов на новом поприще являет себя матушка Фекла мудрой устроительницей обители, великой молитвенницей и прозорливицей.
Вскоре после возобновления монастыря чудесным образом вблизи обители вновь забил источник Богоматери, иссякший после расстрела здешних монахов.
6
Наша попутчица, еще совсем молодая монахиня, рассказала историю, произошедшую, когда только начинал устраиваться их монастырь…
«Матушка Фекла долго молилась, чтобы вода в монастыре была. И вымолила. И забил источник.
Да не простой, а радоновый, целебный.
И, конечно, нашлись люди, которые решили бизнесом заняться и начать торговать целебной водою.
Собрались вместе и начали обсуждать, как оденут в бетон источник, как сделают цех розлива воды, как потекут деньги в их карманы.
– А монастырь? – спросил один из бизнесменов.
– А что монастырь? – удивился другой бизнесмен. – Пускай тоже у нас покупают. Мы им, ха-ха, со скидкой отпускать воду будем, как, ха-ха, постоянным покупателям…
– А на кого участок оформлять будем?
– Как на кого? На меня…
– А почему не на меня?
– Потому!
Так слово за слово драка завязалась. И вот вместо того, чтобы святой источник приватизировать, один на тот свет отправился, а другой в тюрьму.
Вот такая история случилась…»
Попутчица перекрестилась, завершая свой рассказ.
– А источник? – спросил я.
– А что источник? – ответила попутчица. – Источник у Богородицы остался…
7
Редко кто из приезжающих сейчас в Введено-Оятский монастырь, не побывает на этом источнике Богоматери, источающем дивную целебную воду.
Сбегая от колодца-часовенки, вода скапливается внизу в небольшом озерке.
Когда мы спустились туда, словно специально подгадав время, пошел снег.
Осторожно переступая по скользкому глинистому дну, заходили мы в ледяную воду.
Перехватило дыхание, когда я окунулся с головой в первый раз. Перекрестился и – снова в воду. А когда окунулся в третий раз – уже не очень-то и хотелось выходить из источника. Как-то необыкновенно тепло и весело стало.
Нечто похожее происходило и с моими спутниками. Никто не ежился от холода. Не спеша выбрались мы из озерка, оделись и пошли к собору…
Навстречу нам двинулись к озерку женщины.
По-прежнему затянуто тучами было небо. Но прибавилось тепла и как будто прибавилось света, и ясно различал я набухшие на ветвях деревьев почки.
8
– А когда, – спросил я еще в автобусе у монахини, – когда вы поняли, что удалось возродить монастырь? Когда источник забил?
– Нет… – ответила монахиня. – Мы это поняли, когда повсюду из монастырской земли косточки людские стали выходить. Мы их собирали и погребали у креста на кладбище…
Жутковато было думать о костях, которые выходили из земли, чтобы наконец-то отнесли их на кладбище, но это тоже, как и святой источник, часть великого чуда, возрождаемого из мерзости разрухи и запустения монастыря…
Частью этого чуда видится мне и судьба самой матушки Феклы.
Страшными и безжалостными для Русской Православной Церкви были десятилетия владычества ленинской гвардии.
С жалобным стоном валились на землю сбрасываемые колокола, с тихими словами молитвы падали в безымянные могилы расстреливаемые священники. В лютой сатанинской злобе сокрушались кресты и священные алтари.
Ничего не оставлялось народу. Ни священных книг, ни икон.
Только память.
Только больная совесть, в глубине которой и продолжали звенеть сброшенные колокола, петь расстрелянные иноки.
Я говорю сейчас не о памяти отдельного человека. Многие, очень многие сумели все позабыть, но от этой потери память народа не ослабла, душа не омертвела в атеистической пустыне.
И когда это стало нужно, появились такие духовно зрелые подвижники Церкви, как матушка Фекла.
Явились из сокровенной глубины народной души, сберегавшей и сберегшей всю первозданную святость неразрушенной России.
9
Уезжая, мы побывали на монастырском кладбище…
Здесь могила родителей святого Александра Свирского, здесь могила, в которой нашли упокоение кости расстрелянных чекистами монахов, здесь и свежая совсем могила матушки Феклы…
– Какие голоса? – удивилась монахиня, когда мы спросили ее о голосах убиенных монахов, которые слышно бывает в полночь, во время крестного хода. – Не знаю… Это у кого какой слух. А я, например, только колокольный звон слышала.
Она еще хотела о чем-то рассказать, но не получилось.
– Ах, матушка! – воскликнул, перебивая ее, наш сосед по автобусу. – Какая жалость, что нам еще до вечерней службы придется уехать из монастыря. Вот бы пройти с ночным крестным ходом вокруг монастыря да послушать, как Ангелы-то поют… Теплынь-то у вас какая духовная!
Говоря так, он наклонился к кресту на могиле матушки Феклы.
И, видно, не рассчитал движения, неловко ткнулся лбом в угол перекладины…
Получилось, словно матушка Фекла и ударила его по лбу не так чтобы сильно, но чувствительно. Как и в земной жизни, рассказывают, она своим посохом вразумляла шибко восторженных сестер и паломников…
Перекрестившись, наш сосед по автобусу потер ушибленный лоб и поцеловал все-таки крест.
Но про теплынь духовную он уже больше ничего не говорил.
– Радостно, что после нас что-то останется… – говорила матушка Фекла. – Придет человек, когда ему будет трудно, придет от суетного мира и скорбей и найдет тихую обитель, – ведь душа требует покаяния и утешения, главное, чтобы народ пришел к вере, пришел к Богу, главное – понять то, что дерево без здоровых корней не растет и не расцветает, а обители, как и раньше они создавались – это корни всего народа, если обители разрушены – значит народ свою душу искалечил, разорваны сердца людские, как и эти обители.
