Четыре башни

Глава 1. Дом тысячи сабель

Лучи полуденного солнца с трудом пробивались сквозь плотную ткань багровых занавесок. В последние несколько лет поместье “La casa de los mil sables” напоминало лишь угасшую версию самого себя. По углам витражных окон виднелись узоры паутины, рамы картин покрылись сединой толстого слоя пыли, а давно забытый камин никому и не приходило в голову расчищать.

Причиной такого состояния дома послужили кадровые репрессии, что устроил сеньор Серхио Эрнандес Гарсия своей прислуге. Буквально сразу после трагедии, настигшей семью Гарсия, Серхио распустил более половины подчиненных. Взгляды, полные сочувствия, которые он непрестанно ловил на лицах, раздражали его.

– Нет ничего хуже жалости, – не уставал повторять себе Серхио.

Прошло уже два года после трагедии. Два долгих года, которые он провел в борьбе за рассудок своего сына Лаутаро. Два года интенсивной терапии в лучших клиниках мира, ежемесячные осмотры у самых квалифицированных специалистов. Все без толку. Никто не мог вернуть семье Лаутаро Эрнандеса Гарсию. Два года Серхио ведет войну за жизнь своего сына, и пока он ее проигрывает.

Родовое поместье Гарсия, или «Дом тысячи сабель», как его прозвали в народе, располагалось неподалеку от Лома Верде, что в паре часов езды от Буэнос-Айреса. Об этом доме знал каждый юноша, который мечтал связать жизнь с военным ремеслом. Семья Гарсия на протяжении пяти поколений дарила стране талантливых военных. Среди них были обычные солдаты и высокопоставленные командиры. Но наибольшую славу и общественное признание снискал действующий глава семьи – Серхио Эрнандес Гарсия. В 1983 году, незадолго до рождения сына, он участвовал в военной операции по свержению последней аргентинской диктатуры и был награжден орденом за героическую доблесть в бою. Будущее страны и будущее наследника для Серхио были одинаково важны.

Пятнадцать минут назад часы пробили двенадцать. Напряженное ожидание понемногу сводило Серхио с ума. Гость должен был прибыть в полдень. Если бы не хвалебные отзывы о таланте Хавьера Армандо, ведущего невролога страны, Серхио не спустил бы такой наглости. Гневные раздумья прервал звонок в дверь.

«Наконец-то!» – подумал Серхио Эрнандес Гарсия, поднялся с кресла, по офицерской привычке автоматически проверил прическу и костюм в зеркале и направился встречать опоздавшего гостя. Перед ним предстал мужчина средних лет, высокого роста, одетый в скромный, но элегантный деловой костюм.

– Прошу прощения за опоздание, сеньор Гарсия. Путь до вашего дома очень витиеватый, а водитель я довольно посредственный.

– Воспоминание о непунктуальности пропадет из моей памяти, если вы будете хотя бы наполовину так же хороши, как о вас говорят. Прошу, проходите. Комната моего сына на втором этаже.

Дорога до комнаты Лаутаро показалась Хавьеру длиннее, чем дорога от Буэнос-Айреса до поместья. Хозяин дома на сто процентов соответствовал описанию, которое Хавьер слышал от коллег: прямолинейный, властный, строгий. Впрочем, разве военные бывают другими?

Серхио дошел до последней комнаты восточного крыла и обратился к доктору:

– Я не мог не заметить вашу травму, доктор Армандо, – взгляд Серхио указывал на забинтованный палец левой руки врача.

– Не стоит беспокойства, сеньор Гарсия. Случайно защемил палец, когда закрывал дверь своего кабинета. Такое часто со мной происходит, хоть в церковь иди, – попытался пошутить и разрядить обстановку доктор.

– Единственное, что меня беспокоит, не помешает ли вам травма руки в работе, – холодно отрезал Серхио, отчего по спине врача пробежали мурашки.

– Ни в коем случае, сеньор Гарсия. Тем более я правша.

Услышав устраивающий его ответ, Серхио открыл дверь комнаты и сухо произнес:

– Входите.

Комната Лаутаро не напоминала покои больного. Она была аккуратно убрана, в отличие от других помещений поместья. На стенах висели многочисленные грамоты, медали и воинские награды. Помимо аккуратно сложенных на столе медицинских документов, ничто не выдавало истинного состояния Лаутаро Эрнандеса Гарсии. В воздухе стоял легко узнаваемый сливово-ежевичный аромат мужского одеколона «Мальбек», которым пользовались глава семейства и его сын.

Впрочем, хозяин комнаты тоже не был похож на больного. Молодой мужчина, одетый в белоснежную рубашку и брюки, сидел в кожаном кресле прямо по центру просторного помещения. На его лице проступала аккуратно выбритая щетина, а длинные черные, словно смола, волосы были собраны в аккуратный пучок. Лаутаро никак не отреагировал на вошедших. Он непрерывно смотрел на экран телевизора, который транслировал концерт Андреа Бочелли.

Хавьер из вежливости попытался поприветствовать пациента, но еще до того, как он произнес хоть что-то, Серхио перебил его:

– Можете не стараться, доктор. Лаутаро вам не ответит. С тех пор как шрапнель повредила ему мозг, он не понимает, где находится, не узнает ни меня, ни кого-либо другого. Целыми днями он сидит, уставившись в сторону телевизора. Не уверен даже в том, что он его смотрит.

– В таком случае я для начала его осмотрю, – понимающе кивнул врач.

Доктор Армандо приступил к осмотру. Серхио отошел в сторону и отстраненно, словно безучастно наблюдал за работой. Казалось, он был готов ко всему. Лаутаро прошел через руки и умы бессчетного количества лучших врачей всевозможных специальностей за эти казавшиеся Серхио бесконечными два года. Все производимые манипуляции были волей-неволей заучены им наизусть.

Общий осмотр: температура, давление, состояние кожи, ногтей и слизистых. Затем короткая оценка психического статуса: отсутствие сознательной речи, понимания, гнозиса, праксиса… даже по тому, как строчит Хавьер в своих заметках, Серхио понимал, каким будет следующий шаг, и, будто заскучав, отвернулся к окну.

Около получаса доктор упорно оправдывал статус лучшего невролога страны, уделяя пристальное внимание каждой детали: черепные нервы, чувствительность, двигательные рефлексы, сосуды… умело орудуя неврологическим молоточком и фонариком, он не оставил без внимания ни сантиметра тела безразличного к происходящему Лаутаро.

После необходимых процедур доктор Армандо произнес:

– Я хотел бы ознакомиться с медицинскими заключениями, составленными моими коллегами.

– Они на письменном столе по левую руку от вас, – сказал Серхио и указал взглядом на переполненный документами стол, – упорядочены по хронологии. Бездарь бриташка, что работал здесь до вас, смог их хотя бы аккуратно сложить.

Доктор облизнул засохшие губы и направился в сторону письменного стола. Однако, когда Армандо проходил мимо кровати, правой ногой он задел массивное изножье, что повлекло неминуемое падение на уже поврежденную руку. По иронии судьбы, комната, которая давно не слышала ничего, кроме трансляций концертов классической музыки, наполнилась истошным воплем врача.

– Твою мать! Святая Дева Мария, как же больно! Сеньор Гарсия, прошу, помогите мне встать! – кричал доктор.

Крики врача прошли сквозь уши Серхио, словно вода через сито. Все его внимание было приковано к сыну, голова которого повернулась в сторону Хавьера, а взгляд излучал предметный интерес к мукам, которые испытывал бедолага.

«Два года! Два долгих года внимание Лаутаро ничто не могло привлечь. Что сейчас происходит? – мысли Серхио бились друг о друга, как рой мух в закрытой банке. – Неужели? Нет, это какой-то бред!»

– Сеньор Гарсия, вы меня слышите? Помогите, по-моему, я сломал палец! – превозмогая боль, с трудом выдавил из себя Армандо.

Медленными, неуверенными шагами Серхио подошел к корчащемуся на полу доктору. Взгляд сына непрерывно следил за происходящим.

– Я должен удостовериться, – убедил себя Серхио. – Доктор, простите.

– За что? Вы…

Не дослушав врача, Серхио нанес увесистый удар ногой по поврежденной руке гостя. Комната вновь наполнилась болью. Серхио обернулся и увидел, что тело его сына повернуто вполоборота и что тот с неподдельным интересом наблюдает, как багровые пятна крови медленно проявляются на белоснежной поверхности бинта, а доктор корчится в муках на полу.

От полученного удара легкие Хавьера выпустили из себя остатки воздуха, не оставив ему возможности произнести проклятья в адрес чокнутого вояки. Серхио бросился в сторону телевизора и начал лихорадочно переключать каналы.

– Не то, не то, не то… ВОТ!

Его выбор пал на исторический канал, где транслировались ужасы Второй мировой войны. Фильм был посвящен зверствам Освенцима и проводимым там экспериментам по изучению влияния химических веществ на человеческий организм. На кадрах документальной хроники было запечатлено, как испытывались новейшие фармацевтические препараты и как заключенных искусственно заражали малярией, гепатитом и другими смертельными заболеваниями. Внимание Лаутаро переключилось на фильм. Он больше не был похож на умалишенного. Он скорее напоминал чем-то чрезмерно увлеченного человека. Через пару мгновений его губы зашевелились в попытке произнести что-то членораздельное.

– Где я? Кто я? – сорвалось с губ больного.

Серхио проглотил ком размером с кулак боксера, застрявший в горле, и произнес:

– Ты – Лаутаро Эрнандес Гарсия. Мой сын. Два года назад ты получил травму головы, после чего потерял способность говорить, двигаться и мыслить. Но теперь это позади.

– Мне жаль вас расстраивать, сеньор Гарсия, – донеслось из другой части комнаты. По всей видимости, нестерпимая боль проиграла проснувшемуся любопытству, и доктор пришел в себя. – То, чему мы стали свидетелями, – не чудо, а лишь последствия пережитой травмы. У вашего сына повреждения префронтальной коры головного мозга. Эта область отвечает за управление мыслительной и моторной активностью, играет главную роль в создании когнитивных схем и планов действий, принятии решений, а также контроле и регуляции социального поведения. Боль, насилие и тому подобные вещи стимулируют поврежденную область мозга, возвращая вашему сыну возможность коммуницировать, но этот эффект не вечен. Мозг придется постоянно стимулировать, иначе сознание опять пропадет в чертогах разума. К сожалению, постоянно стимулировать мозг подобным образом крайне затруднительно, если вообще возможно.

– Доктор Армандо, я заплачу вам вдвое больше оговоренной суммы, если вы поклянетесь забыть, что сегодня произошло в этом доме. Вы никому не расскажете ничего о случившемся, а я, в свою очередь, отправлю рекомендательное письмо в Министерство здравоохранения, в котором буду ходатайствовать о вашем немедленном повышении. Поверьте, у меня остались там влиятельные друзья.

– Сеньор Гарсия, это очень щедро с вашей стороны, но…

– ВОН! – прогремел Серхио, будто пытался приструнить своего подчиненного. Благо опыта у него хватало.

– Как вам угодно, – произнес Хавьер. У него самого давно не осталось никакого желания задерживаться в этом доме. Он поднял свой портфель и, хромая, вышел из комнаты.

– О чем он говорил? – прошептал Лаутаро.

– Это уже не важно.

Серхио наслаждался каждой секундой, пока его сын находится в сознании.

– Доктор сказал, что возвращение сознания несет временный характер? – сам себе напомнил Серхио. – Что ж, у меня родился план, как с этим справиться.

Нехотя Серхио убрал руку с плеча сына и достал телефон. На память он набрал номер, который рассчитывал не вспоминать до конца жизни. После нескольких секунд ожидания он провел один из самых коротких и одновременно самых тяжелых разговоров в своей жизни:

– Алло, это Гарсия. Скажи, как мне найти то место, о котором мы говорили три года назад? Координаты? Записал. Когда вылетает самолет? Через месяц? Отлично. Да, возможно, у меня есть пассажир.

Серхио закончил телефонный разговор, обернулся и посмотрел на сына. Слепой взгляд Лаутаро снова был устремлен в зияющую бездну экрана. Надежда и чувство неистовой радости разбили в прах его твердую душу, и на глаза навернулись никогда еще не изведанные слезы, которые он немедля стер рукавом пиджака.

Оставшуюся часть дня Серхио провел в комнате сына. Внезапное потрясение запустило в голове механизм, в совершенстве отлаженный долгими годами военной службы. За несколько часов он разработал план, включающий в себя физическую и психологическую реабилитацию сына. Он понимал, что два года в вегетативном состоянии могут сломить даже такого сильного духом человека, как Лаутаро. На секунду ему показалось, что он вернулся в прошлое: Серхио вновь чувствовал себя военачальником, от действий которого зависят жизни других людей. Сейчас же в его руках лежала судьба человека, жизнь которого он ценил превыше любой другой.

Много часов Серхио оставался погруженным в глубокие раздумья. В голове своей он словно сражался с Лернейской гидрой: стоило ему найти решение на один вопрос, на его месте появлялись два новых.

Серхио был уверен лишь в одном: ближайший месяц станет для него и Лаутаро самым тяжелым в жизни. Но он сделает все, что в его силах, чтобы победить в этой битве, не щадя ни себя, ни свое дитя.

– Нет ничего хуже жалости… – сказал он и посмотрел на лист бумаги, на котором после телефонного разговора было записано только два слова: Сонидо Форте.

Серхио Эрнандес Гарсия

Возраст: 55 лет

Рост: 180 см

Цвет волос: угольно-черный

Телосложение: среднеатлетическое

Цвет глаз: карий

Внешность: Высокий мужчина с волевыми чертами лица. Нос прямой, немного впалые щеки, аккуратно выстриженная короткая борода с усами. Тонкие губы, густые брови с проседью. Лицо немного морщинистое. Одевается в основном в дорогие строгие костюмы. При чтении пользуется очками, но при желании может обойтись и без них.

Навыки: Выдающийся тактик, мастер шпионажа. Искусно владеет как огнестрельным, так и холодным оружием. Обучен рукопашному бою и борьбе.

Бывший высокопоставленный военнослужащий аргентинской армии. Генерал запаса. Имеет ряд государственных наград, в том числе Крест за героическую доблесть в бою. Принимал участие в военной операции по свержению последней аргентинской диктатуры в 1983 году.

Тридцать лет провел на службе в вооруженных силах Аргентины. Руководил специализированным подразделением, основными задачами которого были профилактика, предупреждение и устранение угроз безопасности государства. Темперамент Серхио не характерен для типичного латиноамериканца. Он спокоен, абсолютно лишен проявления эмоций, вкрадчив и немногословен. Искренне верит, что нет ничего важнее семьи и приумножения ее славы. Безмерно любит своего единственного сына, которого с детства обучал военному делу. Немного расист.

Глава 2. Красота в глазах смотрящего

Утреннюю тишину прервал скрежет иглы по виниловой пластинке. Звонкий голос Касс Эллиот заставил мои глаза открыться.

– Nobody can tell ya, there’s only one song worth singing…

Последние три недели я посвятил тому, чтобы вернуть тело в былую кондицию. Все-таки два года аморфного существования дают о себе знать. Сколько я потерял килограммов? Пять? Десять? Пятнадцать? Сложно ответить. Первая неделя ушла на то, чтобы заново научиться уверенно стоять на ногах. Никогда не ощущал себя таким беспомощным… такое чувство, что дух мужчины поместили в тело дряхлого старика, словно молодое вино в ветхие меха. По прогнозам врачей, навыки примитивной моторики должны были вернуться через пару месяцев интенсивных занятий с физиотерапевтом. Я справился за неделю. Мог бы и быстрее, но даже отец сказал, что времени у нас достаточно и подобная спешка ни к чему.

Вторую неделю я посвятил физическим упражнениям с собственным весом: подтягивания, отжимания, сгибания корпуса, чтобы восстановить утерянные умения и навыки.

Неожиданно нахлынувшая злость заставила сжать руками края простыни. Сейчас я лишь бледная тень былого Лаутаро! Шарж, нарисованный уличным художником-недоучкой! Осталось несколько дней до вылета, а я еще не готов!

Мое внимание переключилось на открытую дверь комнаты. На пороге стоял отец, держащий в руках красную записную книгу.

«Сколько часов в день он спит?» – спросил я себя. По моим подсчетам, не больше четырех. Хех, будучи в сознании, я приношу ему только больше проблем. У Господа определенно есть чувство юмора.

– Мы опаздываем. Прими душ и спускайся на завтрак, – отец не разменивался на лишние слова, к этому я уже давно привык.

– Буду через десять минут, – кивнул я.

– Когда был последний приступ? – открыв записную книжку, спросил он, словно доктор на обходе.

– Вчера в 23:30, кажется.

– Отлично, интервал увеличивается. Это хорошая новость, – не без энтузиазма произнес отец, бегло просмотрел записи предыдущих дней и покинул комнату.

Я лениво встал с кровати и замер, разглядывая свое обнаженное тело в зеркале. Мне с трудом удавалось сдерживать рвотные позывы от нахлынувшего отвращения. На меня смотрело существо, напоминающее скорее обтянутую кожей деревянную куклу: впалые глаза, болезненно острые скулы, тонкая шея и провалившиеся почти насквозь щеки.

За время, проведенное в беспамятстве, я потерял больше половины мышечной и жировой массы, из-за чего кожа на лице и теле казалась неестественно натянутой, выпячивая кости и суставы. При каждом вдохе я отчетливо видел свои незащищенные мышцами ребра и впалый живот. Мерзость. Я презрительно отвел взгляд, подошел к шкафу, спешно надел первую попавшуюся одежду и спустился в гостиную.

Отец уже закончил сервировку стола. От прислуги пришлось отказаться окончательно, поскольку отец считал, что лучше никому не видеть, каким способом я поддерживаю свой рассудок в хрупком равновесии. На завтрак будет подана свежая телятина. В этом я абсолютно уверен, поскольку только вчера самолично прирезал и распотрошил молодого бычка. Кем я теперь стал? Забиваю и разделываю кур, режу свиней и быков, чтобы утолить безмерное чувство жестокости. В первое время интервал между приступами продолжался не больше часа. Теперь у меня есть примерно семь часов.

– Лаутаро, не витай в облаках. Быстро поешь, и примемся за дело, – прервал мои раздумья отец.

– Да, прости. Дурные мысли в голову лезут.

– Так поделись ими со мной! Или у тебя есть собеседник получше? – съязвил старик.

Не знаю, связано ли это с тем, что в последнее время я стал грозой всего домашнего скота, но после этих слов мне захотелось всадить вилку ему прямиком в руку. Умом, если этот термин ко мне можно применить, я понимал, что таким образом он убеждает меня, что все происходящее – временные трудности, не стоящие переживаний. Но, черт его дери, мне двадцать девять, а не одиннадцать! Кого ты пытаешься обмануть, старик?!

Подобное предложение заставило меня усомниться в том, что я сижу за столом со своим родным отцом. Даже под дулом пистолета я не смогу вспомнить, когда старший Гарсия в последний раз предлагал поговорить с ним по душам. В моем детстве его забота выражалась только в виде муштры, порой перерастающей в садизм. Я отлично помню наши спарринги: как только мне стукнуло шестнадцать лет, дважды в неделю отец вытаскивал меня на ринг, где с упоением доказывал мне, что я все еще слабый мальчишка, не способный за себя постоять. Доходило даже до того, что после таких тренировок моя моча по цвету напоминала молодое красное вино. Да, Серхио Эрнандес Гарсия далек от того образа, что обычные люди вкладывают в слово «отец».

Окончательно переварив в голове порцию гнева, я ответил:

– Да это и мыслями назвать сложно… так, отголоски сознания. Засыпая, я вижу не сны, а лишь набор воспоминаний. Знаешь, будто смотришь в отражение на воде, которое искажено волнами. Общие очертания понятны, но содержания не уловить. Меня… меня это невероятно злит.

– Сейчас злость – твой главный союзник. В ближайшее время про жалость к себе нужно забыть. Воспринимай это как обязательный атрибут лечения. Как только всё закончится – ясность ума вернется окончательно, – отец закончил свою мысль и запил последний кусок телятины глотком ароматного кьянти.

– Наверное, ты прав, – несколько отрешенно кивнул я.

Оставшаяся часть трапезы прошла в полной тишине. Возможно, оно и к лучшему. Парадоксально, но сейчас мне хотелось больше всего побыть наедине со своими мыслями. Забавно, что двух лет наедине с самим собой мне оказалось недостаточно.

После завтрака отец повел меня на наш тренировочный полигон. По крайней мере, я так привык его называть. Это была комната в подвальном помещении поместья. Дедушка Диего давным-давно оборудовал там винный погреб, но сейчас отец нашел ей применение получше.

Погреб был примерно пять на пять метров. Он был заставлен бытовой утварью, старой мебелью и винными бочонками. Для того чтобы освободить в нем место для тренировок, отец растащил запылившееся барахло по углам и оснастил помещение скамейкой со штангой, перекладиной и навесной грушей.

– Как обычно? Силовые и кардиотренировки, а потом занятие в тире?

– Нет, сегодняшнее занятие можешь расценивать как выпускной экзамен. Для этого придется прибегнуть к нагрузкам максимально приближенным к условиям реального боя. Нам пора понять, готово ли твое тело, – объяснил отец.

– Хочешь, чтобы я заборол свинью?

В этот момент неведомая сила заставила старика остановиться, будто он увидел перед собой неразорвавшийся фугасный снаряд. Он молниеносно развернулся в мою сторону и нанес скользящий удар с левой в область печени. Да, с возрастом силы не оставили старика. Внутренний голос сказал, что если я не упаду сию же секунду на колени и не буду жадно проглатывать остатки подвального воздуха, то потеряю сознание раньше, чем успею взвизгнуть. Я решил к нему прислушаться.

– На протяжении двух лет я боролся за твою жизнь! Не смей относиться к этому несерьезно! – гневно прорычал отец, а его всегда холодные и невозмутимые карие глаза вмиг налились кровью.

Наконец-то вернулся старик Гарсия. Я уже стал по нему скучать. Он угрожающе держал перед моим лицом крепко сжатый кулак, который немного дрожал, а багровый оттенок его лица был легко различим даже в плохо освещенном коридоре. Пульсирующие сосуды на лбу и крепко стиснутые губы свидетельствовали о подлинной ярости, что переполняла старика.

Я почувствовал себя зеленым кадетом, которого отчитывает курсовой офицер. Да, могу только представить, в каком аду приходилось выживать людям, находившимся под его командованием.

– Поднимись и соберись с мыслями. Это последний подготовительный этап. Я верю, что ты в силах с ним справиться, – отчеканил отец, успокоившись так же быстро, как и вскипел.

Я восстановил дыхание, поднялся с коленей и промолвил:

– Я готов, давай уже закончим с этим.

Старик открыл дверь и взглядом указал, чтобы я заходил первым. Пару минут назад он ясно дал понять, что настроен максимально серьезно, поэтому я решил не дерзить и беспрекословно послушался.

В этот раз свет в подвале был включен наполовину, и большая часть помещения скрывалась в кромешной тьме. Я провел рукой по шершавой стене, нащупал переключатель, зажег оставшиеся лампы и только тогда разглядел, что в середине погреба сооружено что-то напоминающее ринг.

– Ты решил со мной побоксировать? Знаешь, я, конечно, не в лучшей форме, но сломать тебе пару-другую ребер вкупе с челюстью смогу.

– Да, состоится спарринг, но твоим оппонентом буду не я, а он, – отец взглядом указал в глубину комнаты.

В этот момент из-за напольного шкафа вышел рослый мужчина. Крепко сбитый детина лет тридцати. С виду обычный головорез, подобных которому можно легко найти в любом неблагополучном районе. Он был одет в протертый джинсовый комбинезон, измазанный пятнами грязи, старую льняную рубашку в клетку и давно изношенные сапоги.

– Это ты о нем говорил, старик? – выдавил из себя с трудом незнакомец. Произнося слова, он немного запинался, а некоторые звуки и вовсе проглатывал. Скорее всего, причиной тому было отсутствие половины зубов во рту детины. Хотя было очевидно, что он в принципе не предпочитает размениваться на ненужные разговоры и привык решать любые вопросы силой.

– Да. Если сможешь его убить любым доступным способом, получишь оговоренную сумму, – невозмутимо ответил Серхио, сложив руки на груди и приготовившись наблюдать.

– Что ты затеял, отец…

В эту же секунду я почувствовал, как кулак оппонента врезался в мою левую скулу, словно поезд в молодую корову. Не знаю, на сколько я отлетел. Метра на два, так точно. Инстинкты подсказали, что, если я хоть на секунду задержусь на полу, род семьи Гарсия закончится бесславно и скоротечно. И вот я уже снова стою на ногах, а разъяренный противник несется на меня в надежде прикончить за ближайшую пару минут. Самое обидное, что у него есть все шансы.

Амбал вновь попытался нанести удар в лицо, на этот раз с левой. Нет, меня этим не проймешь. Я отвел удар тыльной стороной руки и врезал ему со всей силы в челюсть. Опешивший детина сделал несколько шагов назад. Видимо, отец его уверил, что бой будет легким. Да, обманывать идиотов в его стиле.