Нож

Но силуэт, который он видел сейчас, был женским. Ее рост, ее фигура. Интересно, как Ракель проникла в подъезд?

Он открыл дверь.

На пороге стояли две гостьи. Абсолютно незнакомая женщина и девочка, такая маленькая, что просто не доставала до стекла. Харри заметил кружку для сбора пожертвований и понял, что сначала они позвонили в домофон и кто-то из соседей впустил их в подъезд.

– Благотворительная акция по сбору средств на нужды Красного Креста, – сказала женщина. Поверх курток у них обеих были надеты оранжевые жилеты с соответствующей эмблемой.

– А я думал, она проводится осенью, – ответил Харри.

Женщина и девочка молча смотрели на него. Сначала он принял это за враждебность, как будто он обвинил их в обмане. Но потом понял, что это презрение, вызванное, возможно, тем, что он был кое-как одет и от него разило спиртом, и это в четыре часа дня. Кроме того, Харри не знал о благотворительной акции, проходящей, вероятно, по всей стране, о чем наверняка сообщали по телевидению.

Харри задумался, не испытывает ли он чувство стыда. Да, есть немного. Он засунул руку в карман брюк, где обычно хранил наличность, когда уходил в запой, зная по опыту, что банковскую карту в таких случаях лучше с собой не носить.

Он улыбнулся девочке, которая широко раскрытыми глазами смотрела на его окровавленную руку, опускающую свернутую купюру в щель опломбированной кружки. Перед тем как купюра исчезла в кружке, Харри заметил усы. Усы Эдварда Мунка[1].

– Черт! – воскликнул он, вновь опуская руку в карман. Пуст, как и его счет.

– Прошу прощения? – произнесла женщина.

– Я думал, это двести крон, но по ошибке дал вам тысячную купюру.

– Бывает.

– А можно… э-э-э… получить ее обратно?

Посетительницы молча переглянулись. Девочка осторожно подняла кружку повыше, чтобы ему лучше была видна пломба поверх логотипа благотворительной акции.

– Понятно, – прошептал Харри. – А как насчет сдачи?

Женщина улыбнулась, как будто услышала шутку, и он тут же улыбнулся в ответ, чтобы заверить ее, что она права, но его мозг отчаянно продолжал искать решение проблемы. Необходимо раздобыть 299 крон и 90 эре до шести часов. Или хотя бы 169 крон и 90 эре, этого хватит, чтобы приобрести маленькую бутылку.

– Утешайтесь тем, что ваши деньги пойдут нуждающимся, – сказала женщина и потянула девочку за собой в сторону лестницы и следующей квартиры.

Харри запер за ними дверь, прошел в кухню, смыл с руки кровь и почувствовал жгучую боль. Вернувшись в гостиную, он огляделся и заметил на пододеяльнике отпечаток кровавой ладони. Он опустился на четвереньки и достал из-под дивана мобильный телефон. Сообщений нет, только три пропущенных вчера вечером звонка: один от Бьёрна Хольма, криминалиста, родом из Тутена, и два от Александры, эксперта из Института судебной медицины. Они с Харри близко познакомились совсем недавно, после того как Ракель выгнала его из дома, и, судя по тому, что он помнил, Александра была не из тех дамочек, кто считает менструацию причиной для отмены секса.

В первый раз, когда она приволокла сюда его, пьяного, и они оба безуспешно шарили по его карманам в поиске ключей, Александра подозрительно быстро и ловко вскрыла замок, уложила Харри на диван и сама устроилась рядышком. А когда он проснулся, ее уже и след простыл, осталась только записка, в которой она благодарила его за прекрасную ночь. Так что это вполне могла быть кровь Александры.

Харри зажмурился и попробовал сосредоточиться. События последних недель вообще виделись ему как в тумане, а что касается вчерашнего вечера и минувшей ночи, то здесь его память не сохранила абсолютно ничего. Серьезно, в голове была полная пустота. Он открыл глаза и посмотрел на правую руку, которая сильно болела. Кожа с костяшек трех пальцев ободрана, по краям ран запеклась кровь. Скорее всего, он кого-то ударил. А то, что пострадали три пальца, означало, что ударов было несколько. Теперь он заметил кровь и на брюках тоже. Много крови, столько не могло натечь из ран на руке. И она вряд ли была менструальной.

Харри вытряхнул одеяло из пододеяльника, одновременно набирая номер Бьёрна Хольма. В трубке раздались гудки, и Харри знал, что где-то там, вдалеке, звучит мелодия одной из песен Хэнка Уильямса[2], в которой, по утверждению Бьёрна, рассказывалось о криминалисте вроде него самого.

– Как делишки? – раздался добродушный тутенский говорок Бьёрна.

– Так себе, – ответил Харри, заходя в ванную. – Можешь одолжить мне триста крон?

– Сегодня воскресенье, Харри. Винные магазины закрыты.

– Воскресенье? – Харри выскользнул из брюк и запихал их вместе с пододеяльником в переполненную корзину с грязным бельем. – Черт бы его побрал.

– Еще что-нибудь?

– У меня пропущенный звонок: оказывается, ты звонил мне вчера около девяти вечера.

– Да, но ты не ответил.

– Угу. Судя по всему, мой телефон последние сутки пролежал под диваном. Я был в баре «Ревность».

– Так я и подумал, поэтому позвонил Эйстейну, и он сообщил мне, что ты там.

– И?..

– Ну и я тоже заявился туда. Ты что, серьезно – ничего не помнишь?

– Да что случилось, черт возьми?

Харри услышал, как его коллега вздохнул, и представил, как слегка выпученные рыбьи глаза Бьёрна закатились на круглом и бледном, как луна, лице, обрамленном кепкой и самыми густыми рыжими бакенбардами во всем Полицейском управлении Осло.

– Что именно тебя интересует?

– Только то, что, по-твоему, мне следует знать, – произнес Харри, обнаруживший в корзине для белья кое-что интересное. Там среди грязных трусов и футболок торчало горлышко бутылки. Он рывком достал ее. «Джим Бим». Пустая. Или?.. Он открутил пробку, приставил горлышко ко рту и закинул голову назад.

– Хорошо, тогда слушай короткий отчет, – сказал Бьёрн. – Когда я прибыл в бар «Ревность» в четверть десятого, ты был пьян, а когда я в половине одиннадцатого повез тебя домой, ты мог связно говорить только на одну-единственную тему. Вернее, только об одном человеке. Угадай о ком.

Харри не ответил, он тряс бутылку, следя за каплей, стекающей вниз.

– О Ракели, – пояснил Бьёрн. – Ты с трудом добрался до машины, а потом я запер тебя в квартире, вот и все.

По скорости движения капли Харри понял, что у него еще много времени, и отнял бутылку ото рта.

– Мм… Правда?

– Это краткая версия.

– Мы дрались?

– Ты и я?

– Ясно. Судя по твоей реакции, дрался только я, причем явно не с тобой. А с кем?

– Ну, новый владелец «Ревности» точно получил затрещину.

– Всего одну? Я проснулся с тремя ободранными костяшками на руке, да и брюки у меня тоже в крови.

– Сперва ты стукнул Рингдала по носу, причем с такой силой, что брызнула кровь. После этого он уклонился, и ты попал в стену. Причем несколько раз подряд. Думаю, на стене остались твои кровавые следы.

– Неужели Рингдал не защищался?

– Решил не связываться. Честно говоря, Харри, ты так надрался, что твои действия не могли считаться оскорбительными. Нам с Эйстейном удалось остановить тебя до того, как ты нанес себе повреждения.

– Черт возьми, ничего не помню. А за что я бил Рингдала?

– Ну, одну-то затрещину этот тип точно заслужил. Он проиграл всю пластинку «White Ladder»[3] и решил поставить ее сначала. Но тут ты принялся орать, что он разрушает добрую репутацию заведения, созданную, по твоему мнению, тобой, Эйстейном и Ракелью.

– Но ведь так оно и есть! Этот бар был золотой жилой, Бьёрн. И Рингдал получил все хозяйство за бесценок, я потребовал лишь одного: он не станет крутить всякое дерьмо, а только настоящую музыку.

– То есть такую, которую выбрал ты?

– Которую выбрали мы, Бьёрн. Ты, я, Эйстейн, Мехмет… Никакого Дэвида Грэя, черт побери!

– Возможно, тебе надо было объяснить это более доходчиво… Ой, Харри, малыш заплакал.

– Да, конечно. Спасибо тебе, Бьёрн. И прости за вчерашнее. Черт, я сейчас выгляжу словно клоун. Все, отбой. Привет Катрине.

– Она на работе.

Харри дал отбой, и в тот же миг в голове у него словно бы взорвался фейерверк, и он, как при вспышке молнии, увидел какую-то картину. Правда, все произошло так быстро, что он не успел толком понять, что именно увидел, однако внезапно сердце его бешено заколотилось. Он сел и тяжело задышал.

Харри смотрел на бутылку, которую по-прежнему держал вверх ногами. Виски вытек. Он взглянул вниз. Коричневая капля мерцала на грязном, некогда белом кафельном полу.

Харри вздохнул и, как был голый, скользнул на пол, ощутив коленями холод кафеля, высунул язык, втянул воздух и нагнулся вниз, лбом к плитке, словно бы для молитвы.

Харри широко шагал по улице Пилестреде. Ботинки «Доктор Мартенс» оставляли черные следы на тонком слое снега, выпавшего накануне ночью. Низкое весеннее солнце делало все, что было в его силах, чтобы растопить снег до того, как он осядет за фасадами старых домов, которые в этом районе насчитывали только четыре или пять этажей. Харри прислушивался к ритмичному звуку скребущих об асфальт камешков, набившихся в подошвы. Он шел мимо высоких современных жилых зданий, выросших на месте, где раньше находилась Государственная больница, в которой почти пятьдесят лет назад он родился. Харри взглянул на последний образчик уличного искусства на фасаде молодежного центра «Блиц», когда-то просто обшарпанного дома, оккупированного панками и превращенного ими в крепость. В юности Харри приходил сюда на концерты малоизвестных групп, хотя сам никогда не был неформалом. Он миновал паб «Рекс», где напивался до беспамятства в те времена, когда заведение еще носило другое название, поллитровка пива стоила гораздо дешевле, охранники были более сговорчивыми, а внутри правила бал джазовая тусовка. Но к ней он тоже не принадлежал. Как и к любившей порассуждать о спасении души пастве из прихода «Филадельфия», что на другой стороне улицы. Харри миновал здание суда. Скольких преступников, которых он разоблачил, приговорили к наказанию в этих стенах? Много. Но недостаточно много. Потому что в ночных кошмарах к нему приходили не те, кого он поймал, а те, кто от него улизнул, а также их жертвы. И все же он изловил достаточно злоумышленников, для того чтобы сделать себе имя и создать репутацию. В целом неплохую, но небезупречную. Ведь по вине Харри Холе, прямой или косвенной, несколько раз гибли его коллеги. Он добрался до района Грёнландслейре, где в далекие семидесятые годы моноэтнический Осло наконец-то встретился с миром или наоборот. Арабские рестораны, магазины с экзотическими овощами и специями из Карачи, сомалийские семьи, совершающие воскресные прогулки: женщины в хиджабах с колясками и идущие на три шага позади них, оживленно болтающие мужчины. Но Харри узнал несколько пабов, сохранившихся с тех времен, когда рабочий класс в Осло еще был белым. Он миновал церковь Грёнланда и направился в сторону стеклянного дворца в парке на вершине холма. Перед тем как толкнуть тяжелую входную дверь со странным окном-иллюминатором, он обернулся и посмотрел на Осло. Страшный и красивый. Холодный и теплый. Иногда он любил этот город, а иногда ненавидел. Но он не мог покинуть его. Отдохнуть от него, уехать на время – да. Но не оставить навсегда. Харри не мог бросить родной город так, как Ракель бросила его самого.

Дежурный пропустил его через «шлюз», и в ожидании лифта Харри расстегнул куртку, хотя чувствовал, что уже вспотел. Когда перед ним распахнулись двери подъемника, он задрожал. Харри понял, что давняя фобия ожила: сегодня воспользоваться лифтом не получится. Он развернулся и пошел на шестой этаж по лестнице.

– На работе в воскресенье? – спросила Катрина Братт, поднимая голову от компьютера, когда Харри без приглашения зашел в ее кабинет.

– Как и ты. – Он присел на стул возле ее письменного стола.

Их взгляды встретились.

Харри закрыл глаза, откинул голову назад и вытянул свои длинные ноги, достававшие до края стола. Стол переехал сюда вместе с Катриной, когда она получила должность Гуннара Хагена. Она перекрасила стены в более светлый цвет и отциклевала полы, в остальном же кабинет начальника отдела не изменился. И несмотря на то что Катрина Братт была новоиспеченным начальником отдела по расследованию убийств, замужней дамой и молодой матерью, Харри по-прежнему видел перед собой темноглазую диковатую девчушку, перешедшую в Осло из Полицейского управления Бергена. Она приехала в столицу, имея четко составленный план, умненькая, с красивым серьезным личиком и фигуркой настолько соблазнительной, что это опровергало расхожую шутку о том, что в Бергене вообще нет женского пола, и приковывало к себе взгляды коллег. Ей же самой приглянулся только Харри, и на то имелись самые банальные парадоксальные причины. Его дурная слава. То, что он уже был занят. И то, что он смотрел на Катрину исключительно как на коллегу.

– Возможно, я ошибаюсь, – зевнул Харри, – но по телефону мне показалось, что твой тутенец наслаждается декретным отпуском.

– Это правда, – кивнула Катрина и застучала по клавишам. – А ты как? Тоже наслаждаешься?

– Чем? Отпуском от жены?

– Я имела в виду – возвращением в отдел убийств.

Харри открыл один глаз:

– И заданиями на уровне низшего полицейского звена?

Катрина вздохнула:

– Это лучшее, что мы с Гуннаром могли сделать в сложившейся ситуации, Харри. А ты, интересно, чего ожидал?

Харри позволил себе одним глазом оглядеть офис, пока раздумывал, чего же именно ожидал. Что кабинет Катрины приобретет какие-то женские особенности? Что самому Харри вновь предоставят ту же свободу действий, какая была у него до того, как он сбежал с должности следователя и стал преподавать в Полицейской академии, женился на Ракели и попытался вести спокойную и трезвую жизнь? Конечно, это было попросту невозможно. Катрина с благословения Гуннара Хагена и с помощью Бьёрна буквально вытащила Харри из сточной канавы, пристроив его на это место и дав ему шанс вновь подняться, повод думать о чем-то еще, кроме Ракели, не упиться до смерти. Харри, между прочим, добровольно согласился сидеть тут, перебирать бумажки и пересматривать старые дела, а это свидетельствовало о том, что он скатился даже еще ниже, чем, по его мнению, в принципе было возможно. Хотя опыт подсказывал, что всегда есть куда падать дальше. Он кашлянул:

– Можешь одолжить мне пятьсот крон?

– Ну вот, этого еще не хватало! – Катрина в отчаянии посмотрела на него. – Харри, так вот почему ты сюда пришел? Неужели тебе мало вчерашнего?

– Кстати, о вчерашнем, – ответил Харри. – Признайся, это ты послала Бьёрна в «Ревность», чтобы он отвез меня домой?

– Нет.

– Как же тогда он меня нашел?

– Всем известно, где ты тусуешься по вечерам, Харри. Многие считают это забавным: ходить именно в тот бар, который ты только что продал.

– Новые хозяева обычно опасаются отказывать в обслуживании бывшим владельцам заведения.

– До вчерашнего дня, может, так оно и было. Но, как утверждает Бьёрн, Рингдал, выпроваживая тебя вчера из «Ревности», заявил, что тебе пожизненно запрещен вход в его бар.

– Правда? Ни хрена не помню.

– Давай я немного помогу тебе освежить память. Ты подбивал Бьёрна составить заявление в полицию – хотел привлечь Рингдала за музыку, которую играют в баре, а после этого пытался позвонить Ракели и поговорить с ней разумно. С телефона Бьёрна, потому что свой ты оставил дома, а главное – сомневался, что она ответит, если увидит твой номер.

– О господи! – простонал Харри, пряча в руках лицо и массируя при этом лоб.

– Я рассказываю все это не из вредности, а чтобы показать тебе, что происходит, когда ты пьешь, Харри.

– Бшоеспсибо. – Харри сложил руки на животе. Он заметил, что на краешке письменного стола лежит двухсотенная купюра.

– Маловато, чтобы нажраться в дрова, – сказала Катрина, проследив за его взглядом. – Но вполне достаточно, чтобы заснуть. Потому что это как раз то, что тебе надо. Сон.

Харри посмотрел на нее. Взгляд Катрины с годами стал мягче, она больше не была той злой девчонкой, которая хотела отомстить всему миру. Возможно, это произошло потому, что теперь на ней лежала ответственность за других людей – за сотрудников отдела и за девятимесячного сынишку. Да, материнский инстинкт наверняка может сделать человека более мягким и заботливым. Харри вспомнил, как полтора года назад они расследовали дело вампириста. Когда Ракель положили в больницу, а он напился, сердобольная Катрина подобрала его и привезла в свою квартиру. Она позволила ему сперва проблеваться в чистейшей ванне, а затем несколько часов проспать мертвецким сном в их с Бьёрном постели.

– Нет, – возразил Харри. – Сон мне не нужен, мне нужно заняться делом.

– Работай на здоровье…

– Я имел в виду дело Финне.

Катрина вздохнула:

– Такого дела у нас в производстве нет. В тех убийствах, о которых ты толкуешь, ничто не указывает на него. И как я уже говорила, по ним работает достаточное количество людей.

– Три убийства. Три нераскрытых убийства. И ты отмахиваешься от помощи человека, который действительно может доказать то, что мы с тобой и так знаем, а именно: что все эти убийства совершил Финне!

– У тебя же есть свое дело, Харри. Раскрой преступление, которое тебе поручили, а мне позволь руководить отделом.

– Да там и раскрывать-то нечего. Муж убил жену и уже добровольно во всем сознался. И мотив у нас есть, и улики налицо.

– Он может в любой момент отказаться от чистосердечного признания, и тогда нам потребуется больше доказательств.

– Такое дело ты вполне могла поручить Виллеру, Скарре или вообще кому-нибудь из стажеров. Ну подумай сама: Финне опасный преступник, сексуальный маньяк и серийный убийца. А я, черт возьми, единственный следователь, обладающий специальными знаниями именно в этой области.

– Нет, Харри! Это мое последнее слово.

– Но почему?

– Почему? Да только посмотри на себя! Неужели если бы ты руководил отделом убийств, то послал бы пьющего, психически нестабильного полицейского в Копенгаген и Стокгольм к нашим и так уже скептически настроенным коллегам, которые считают, что за убийствами в их городах стоят разные люди? Не обижайся, но тебе везде мерещатся серийные убийства, потому что твой мозг попросту на них зациклился.

– Может, ты и права, но это точно Финне. Сейчас объясню…

– Не желаю ничего слушать! Ты должен избавиться от этих навязчивых мыслей, Харри.

– От навязчивых мыслей?

– Бьёрн говорит, что ты всегда болтаешь о Финне, когда хлебнешь лишнего, утверждаешь, что должен поймать его до того, как он поймает тебя.

– Когда хлебну лишнего? Ты хочешь сказать: когда я нажрусь в хлам? Ну ладно. – Харри придвинул к себе двести крон и опустил купюру в карман брюк. – Хорошего воскресенья.

– Ну и куда, интересно, ты собрался?

– Туда, где смогу насладиться выходным.

– У тебя в подошвы набились камешки, так что, будь любезен, поднимай ноги, когда идешь по моему паркету.

Харри мчался по Грёнландслейре в сторону «Олимпии» и «Пигаль». Не самые его любимые питейные заведения, но они находились ближе всего. На главной улице этого района было так мало машин, что он спокойно перешел дорогу на красный свет, проверяя при этом мобильный. Он раздумывал, не перезвонить ли Александре, но отогнал от себя эту мысль. Лучше поберечь нервы. Заглянув в телефон, Харри увидел, что вчера в промежутке между шестью и восемью часами вечера шесть раз звонил Ракели. Он содрогнулся, заметив на дисплее надпись «неотвеченные вызовы». Иногда язык технологий бывает безжалостно точным.

Едва ступив на тротуар на другой стороне улицы, Харри ощутил резкую боль в груди. Сердце вдруг бешено заколотилось, как будто сломалась рессора, контролирующая его скорость. Неужели инфаркт? И только он успел испугаться, как боль исчезла. Хотя, пожалуй, это был бы не худший исход. Укол в сердце, падение на колени – прямо лбом об асфальт. The End[4]. Еще несколько дней употребления алкоголя в таком же темпе – и этот сценарий станет вполне реалистичным. Харри пошел дальше. И вновь вспышка молнии: сейчас перед ним промелькнуло больше, чем утром, но виде́ние вновь ускользнуло, как сон при пробуждении.

Харри остановился перед дверью «Олимпии» и заглянул внутрь. То, что несколько лет назад было одним из худших притонов Осло, подверглось основательному ремонту. Настолько основательному, что Харри замешкался. У заведения появилась иная клиентура: смесь хипстеров и хорошо одетых парочек, а также семьи с маленькими детьми, испытывающие постоянную нехватку времени, но имеющие достаточно средств, чтобы пообедать в воскресенье в ресторане.

Харри осторожно засунул руку в карман и нащупал двести крон и кое-что еще. Ключ. Не его собственный, а от квартиры на улице Борггата в районе Тёйен, той самой, где муж убил жену. Он точно не знал, зачем попросил ключ, ведь преступление было уже раскрыто. По крайней мере, он мог в полном одиночестве осмотреть место происшествия. Да, в полном одиночестве, поскольку его так называемый напарник, второй следователь, работающий по этому делу, Трульс Бернтсен, даже пальцем не пошевелит. Трульс Бернтсен оказался в отделе убийств, мягко выражаясь, не на основании собственных заслуг, а благодаря своему другу детства, бывшему начальнику Полицейского управления Осло, а ныне министру юстиции Микаэлю Бельману. Толку от Бернтсена не было абсолютно никакого, и между Катриной и Трульсом существовало молчаливое соглашение: ему не поручали оперативную работу и использовали в основном на подхвате. Он варил для всех кофе и коротал время, раскладывая на компьютере пасьянс и играя в тетрис. Кофе Трульс варить толком так и не научился, а вот в тетрисе так поднаторел, что в последнее время стал периодически обыгрывать Харри. По правде говоря, Харри с Трульсом, сидящие в дальнем конце офиса и разделенные полутораметровой старой ширмой на колесиках, представляли собой печальное зрелище.

Харри еще раз заглянул в заведение. Он увидел прямо у окна свободную кабинку, рядом расположилась семья с детьми. В этот же миг маленький мальчик за столом заметил его, засмеялся и показал на Харри пальцем. Отец, сидевший спиной к окну, повернулся, и Харри автоматически сделал шаг назад, во мрак. Оттуда он увидел свое бледное, морщинистое лицо, отразившееся в стекле и слившееся с лицом мальчика в ресторане. И невольно вспомнил собственное детство. Летние каникулы, семейный обед в Румсдалене. Родители обеспокоены тем, что дед напился. А маленький Харри весело смеется над пьяным дедушкой.

Харри пощупал ключи. Отсюда до улицы Борггата пять-шесть минут пешком.

Он достал телефон, посмотрел на список вызовов и набрал номер. Ждал ответа, изучая костяшки на правой руке. Боль поутихла, значит он бил не слишком сильно. Но с другой стороны, понятно, что кровь из девственного носа любителя Дэвида Грэя хлынула довольно быстро.

– Да, Харри?

– Похоже, я не вовремя?

– Я обедаю.

– Хорошо, буду краток. Можешь приехать и встретиться со мной после обеда?

– Нет.

– Ответ неверный, попробуй еще раз.

– Да?

– В точку. Улица Борггата, пять. Позвони, когда подъедешь, я спущусь и открою тебе.

Харри услышал, как глубоко вздохнул Столе Эуне, его старый друг и штатный эксперт-психолог отдела убийств.

– Ты хочешь сказать, что это не приглашение в бар, за посещение которого мне придется заплатить из собственного кармана, и что ты действительно трезв?

– Разве я когда-нибудь позволял тебе платить? – Харри вытащил пачку «Кэмела». – Или я что-то забыл?

– Да нет, обычно ты и по счету всегда платил, и помнил все прекрасно. Но алкоголь вот-вот сожрет как твои финансы, так и память, ты об этом знаешь?

– Ладно, давай лучше о деле. Речь идет о бытовом убийстве. Муж взял нож и…

– Да-да, я в курсе.

Харри зажал губами сигарету.

– Так ты приедешь?

Последовал еще один глубокий вздох.

– Ну, если это на несколько часов удержит тебя на расстоянии от бутылки…

– Великолепно, – заключил Харри, дал отбой, опустил телефон в карман куртки, щелкнул зажигалкой и сделал глубокую затяжку.

Харри стоял спиной к закрытой входной двери бара. Он мог успеть выпить кружку пива и добраться до улицы Борггата раньше Эуне. На улицу просочились звуки музыки. Признание в любви при помощи автотюнера. Он выбежал на дорогу, жестом извинившись перед водителем затормозившей машины.

Фасад старого дома для рабочих семей на улице Борггата скрывал новые квартиры со светлыми комнатами, кухнями, объединенными с гостиными, современными ванными и балконами, выходящими во двор. Харри считал это предупреждением: скоро и Тёйен отремонтируют, цена за квадратный метр вырастет, в квартиры въедут новые жильцы, социальный статус района изменится. Продовольственные магазины и маленькие кафешки иммигрантов уступят место спортклубам и хипстерским ресторанам.

Казалось, что психолог, сидящий на одном из двух венских стульев, которые Харри выставил на середину комнаты, чувствует себя неуютно. Харри полагал, что это вызвано несоразмерностью хрупкого стула и весьма упитанного тела Столе Эуне, а также тем, что его маленькие круглые очки запотели, после того как он против своей воли не поехал на лифте, а вместе с Харри поднялся на третий этаж по лестнице. Или же лужей засохшей крови, которая черной восковой печатью лежала между ними. Однажды во время летних каникул, когда Харри был маленьким, дедушка сказал ему, что деньги есть нельзя. Харри поднялся в свою комнату, достал пять крон, которые ему дал дед, и попробовал их съесть. Он помнил холодок на зубах, запах металла и сладковатый привкус. Это походило на кровь, которую он высасывал из своих царапин. Или на запах, царивший на местах преступлений, куда он попадет позже, даже если кровь там уже высохла. Как в этой комнате, где они находились сейчас. Монета. Кровавые деньги.