Ралли Родина. Остров каторги

– А ты чего ждал? – буркнул Денис. – Видно же, что этим городком, в отличие от Южно-Сахалинска, никто не занимается. Для них и наше появление – событие. Проехали мы по городу, от восточной границы до порта, а у них – тема для обсуждения на полгода.

– Материку плевать на свой остров… – пробормотал Никифоров. – И для чего тогда боролись, отбивали его у японцев обратно?

Я хотел возразить, что отбивать все равно надо было, но, не найдя достойных аргументов, промолчал. Иронично, но раньше, еще до революции, когда тут была настоящая каторга, о судьбе Сахалина беспокоились куда больше, чем сейчас: тогда сюда направляли солдат для охраны заключенных и ссыльных, а теперь не направляют никого и ничего.

Но при этом одна деталь осталась совершенно неизменной: как и прежде, с Сахалина чертовски трудно попасть на материк.

– В три часа он будет, в курсе? – спросила угрюмая кассирша.

Мы с Сашей Никифоровым недоуменно переглянулись.

– В какие три часа? – хмурясь, переспросил я. – На сайте указано, что в восемнадцать ноль-ноль…

– В три часа ночи, – будто меня не слыша, хладнокровно повторила кассирша.

Я посмотрел ей в глаза. Женщина даже не дрогнула. Взгляд ее не выражал ничего. Возможно, когда-то в ней жили некие мечты и устремления, но она давным-давно похоронила их, припечатав сверху, точно могильной плитой, журналом, в который каждый божий день записывала номера проданных билетов. В каком-то смысле женщина была этаким полубогом, решающим, кому можно покинуть остров, а кому – нет.

Она да еще паромщик.

«На вывеске – транспортная компания, а по факту – обычный совок, в худшем смысле слова…»

– Это ближайший, верно? – спросил Саша, отвлекая огонь на себя.

– Это – единственный.

«Звучит, как приговор».

Тогда я еще не представлял, насколько верные ассоциации у меня возникли.

– Ну что, порядок? – спросил Денис, когда мы, расплатившись, забрали билеты и вышли из здания «транспортной компании».

– Да как тебе сказать? – хмыкнул Саша.

– А что не так? – тут же напрягся Иван.

– Паром будет не в шесть вечера, а в три ночи, – угрюмо сообщил я. – Вот что не так.

Сначала никто не поверил – решили, что мы их разыгрываем. Когда же Саша продемонстрировал билеты, все принялись чесать в затылках.

«И чем тут заниматься до трех ночи?» – такой вопрос в той или иной форме задавал себе каждый из нас. Учитывая, каким «веселым» местом оказался Холмск, решили наведаться в Чехов – город (а ныне – поселок), где родилась моя мама, Ирина, ну и заодно сходить на берег, помочить колеса в Тихом океане, чтобы добавить параллелей с фильмом моего деда. Иван отнесся к идее без особого восторга, но сильно возражать не стал.

– Я как все, – сказал он, чувствуя на себе тяжелые взгляды товарищей.

По очередному грунтовому серпантину мы отправились на север. Чем дальше мы продвигались вглубь острова, тем унылей становились пейзажи, хотя казалось бы, хуже, чем в Холмске, быть уже не могло, а ведь поди ж ты!.. Апогеем разрухи стал сам Чехов, в котором мы обнаружили даже не цивилизацию, а ее жалкие останки, как будто пережеванные и выплюнутые кем-то очень крупным и безжалостным. Я с тоской смотрел на гнилые пирсы, полуразрушенные дома, на помятых людей, удивленно взирающих на странных гостей. Сердце мое в те минуты буквально обливалось кровью.

– Печальное зрелище, – заметил Саша Никифоров. – Совсем тут все заброшено.

– Потому что находится черт-те где, – со вздохом сказал я. – Если б не деньги нефтяников, Южно-Сахалинск таким же был бы.

Увязая колесами в грязи – ни о каких тротуарах, конечно же, в Чехове и речи не шло – мы отправились через поселок к побережью Тихого океана. Хотелось развернуться и бежать прочь; казалось, если задержаться хотя бы на день, здешняя трясина поглотит нас, и мы уже никогда не сможем отсюда выбраться.

«Что за ужасное место… – думал я, пока мы спускались к воде. – И как здорово, что дедушка и мама не остались тут навсегда… боюсь даже представить, каково это – быть съеденным этой трясиной…»

Океан встречал нас промозглым ветром. Стоя у самой кромки, мы смотрели вдаль. Небо было хмурое, под стать самому Чехову, куда мы волей случая забрели. Я попытался представить, как выглядит поселок-призрак в свете яркого июльского солнца, и не смог: настолько эти вещи казались несовместимыми – солнце и нынешний Чехов.

– Помню, мы в детстве сюда ездили, – произнес я, желая хоть как-то нарушить эту гнетущую, давящую тишину. – Совсем по-другому тут все было. А теперь… вымерло. Народу почти не осталось.

– Естественный процесс, – сказал Лама. – Слабое, непригодное к жизни – отмирает. Такова суть природы, Макс. Не грусти об этом.

– Я не грущу, Борь, нет. Просто странно это видеть, страшная такая метаморфоза…

– То ли еще будет, старик… – пробормотал Саша Никифоров с грустной полуулыбкой.

Замерзнув, мы вернулись в поселок. Ехать обратно было еще рано, и мы решили прогуляться по мрачным улочкам Чехова, ставшего, кажется, втрое меньше, чем в былые времена.

«Прямо как наш двор в Южно-Сахалинске…»

– А он что, здесь жил, получается? – спросил Иван, фотографируя бледно-серый бюст Чехова – одна из немногих достопримечательностей, которая, к слову, возникла на том самом месте, где прежде стоял дом моей мамы.

– Не жил, но приезжал на три месяца, – ответил я. – Сахалин исследовал.

– Три месяца? А почему дата такая стоит… большая? – нахмурился Иван.

Он указал на синюю табличку под бюстом, на которой было выгравировано «1860-1904».

– Дата рождения – дата смерти, – сухо сказал я.

– Ему что, сорок четыре года всего было? – пробормотал Иван.

Я смерил его недоуменным взглядом.

– А давайте местных поспрашиваем об их поселке? – предложил Денис, который все это время стоял рядом и хорошо слышал мой диалог с Иваном. – Ну что они про Чехова вообще знают, про историю своего поселка… да и острова вообще?

Идея показалась нам удачной. Включив камеру, мы принялись останавливать прохожих и задавать им вопросы про Чехова и Сахалин. Сказать по правде, иные ответы вгоняли меня в ступор. К примеру, продавщица в ларьке уверенно заявила, что композитор (!) Чехов прилетал (!) сюда уже после русско-японской войны (то есть через несколько лет после того, как умер), и тогда же город переименовали в его честь (!).

– Это… сильно… – признался Денис, дослушав эту смелую теорию.

К счастью, настолько невежественных «респондентов» мы больше не встречали. К сожалению, другие, пусть не говорили откровенных глупостей, но тоже ничего толком про Чехова сказать не могли. Лучший ответ (после продавщицы, разумеется) – «а, ну жил вроде бы, когда тут еще каторга была, но потом хрен знает, куда делся». Так нам ответил один из помятых мужиков, который рыбачил в зарослях на берегу и был слегка навеселе.

Грустная ирония заключалась и в том, что Иван над ответами поселян потешался едва ли не больше всех. Удивительно, как в одном человеке соседствовало неумение признавать собственную глупость и жгучее желание посмеяться над глупостью других.

Единственная радость: пока мы снимали наши безобидные «интервью», настал вечер, и пришла пора возвращаться в Холмск. Я предложил ехать, команда поддержала, и мы отправились по уже знакомой дороге в обратном направлении. На выезде из города случилось небольшое ЧП: «белый» мотоцикл Ребе увяз в грязи, и мы, навалившись всем миром, с трудом вытолкали его на более-менее ровное место, попутно замаравшись по колено.

– Вот так, не справились бы, остался б тут навсегда, – усмехнулся Денис.

– Не дай Бог, – покачал головой Нахманович.

Похоже, впервые за долгое время он не шутил.

По возвращению в Холмск мы поужинали, помыли «Уралы» на мойке неподалеку от кафе и переоделись в чистое, после чего до поздней ночи слонялись по городу. Денис снова предложил позадавать местным вопросы, и мы за неимением других развлечений согласились. Правда, вышло немного скучней, чем в Чехове, хотя один из горожан запомнился нам всем. Он был высокий, усатый, в приплюснутой черной кепке, потрепанном сером пальто и с легким перегаром. Поначалу незнакомец долго рассказывал, как прошел пятьдесят с лишним японских портов, как его там боялись местные и что обратно на Сахалин обитатели Страны восходящего солнца не суются исключительно из-за него, безвестного героя и храбреца. Наконец, закончив историю про свои боевые подвиги, он громко шмыгнул носом и доверительно сказал:

– А вообще, если честно сказать, ну какой козел придумал такую пенсию? Ну вообще для всех?

– Ну и кто придумал-то? – спросил Денис.

– Ну есть же там?

– Ну вот я и хочу знать – кто? – не унимался наш режиссер.

– М-м-м… Хочешь знать… Так поедь там и узнай! – отчего-то разозлился наш собеседник.

– А что, здесь не знают, что ли?

– Знают.

– Ну?

– Ну знают… ну и че? А чего-то молчат…

На этом мы и расстались. Мужчина, ворча и чуть покачиваясь, отправился дальше по своим делам, а мы – по своим. Благо, час отправки был уже близок.

– А вот и наш паром, – объявил Саша Нахманович, когда мы, простояв у пирса битый час – с половины третьего до половины четвертого – наконец увидели приближающееся корыто.

Да, иначе назвать увиденное судно язык не поворачивался: насколько я знаю, для сообщения острова и материка в пятидесятые годы минувшего века было закуплено десять судов, и с тех пор иного водного транспорта властями не приобреталось. Теперь же, судя по вердикту кассирши, у которой мы оформляли билеты, «в живых» остался всего один паром, и тот, судя по виду, рисковал затонуть в любую минуту.

«Может, стоило послушать парней и сместить точку старта хотя бы в Ванино?» – мелькнула в моей голове мысль, но я тут же прогнал ее прочь.

Паром снизил скорость до минимума, но остановился, только врезавшись в пирс. Мы переглянулись.

«А не пьян ли капитан?» – подумал я и, наверняка, все мои товарищи.

Впрочем, особого выбора у нас не было: дождавшись, пока матросы закончат швартовку и подадут трап, мы загнали мотоциклы на палубу, откуда их спустили в грузовой трюм. Вслед за нами на борт поднялись двое хмурых мужчин – сотрудники порта. Они еще с полчаса проверяли документы, которые им вынесла хмурая светловолосая женщина в очках, после чего нехотя поставили нужные печати и взялись за наши билеты. Осенив каждый из них синим штампом, сотрудники порта убыли, а светловолосая сказала:

– Здрасте. Идите за мной.

Мы спустились в мрачный трюм, более похожий на железную тюрьму. Здесь находились каюты, в которых нам предстояло провести следующие несколько часов.

– Вот, располагайтесь, – сказала светловолосая и махнула рукой в сторону распахнутых дверей кубриков.

Я заглянул внутрь. Стены, кое-как обшитые листами выкрашенного в белый металла, железные нары с потрепанными матрасами… Примерно так же Чехов описывал арестантские камеры сахалинской каторги конца прошлого века. Единственное, что связывало нас с современностью – это надписи на стенах: «Путину место в психушке!» и «Жулики и воры должны сидеть в тюрьме, а не в думе!!!»

– Лепота, – протянул Ребе, окидывая взглядом помещение, которое лишь с большой натяжкой можно было назвать уютным словом «каюта».

«Хотя в сравнении с теми условиями, в которых перевозили сюда каторжан, это действительно царские хоромы», – подумал я.

Пожелав нам доброй ночи, женщина ушла, а мы, немного выпив для успокоения нервов, дождались отплытия и с радостью проводили взглядом огни ночного Холмска. Чем больше мы отдалялись от этого богом забытого места, тем крепче становилась вера в то, что дальше все будет совсем по-другому…

Однако наутро мы с удивлением обнаружили, что снова находимся в Холмском порту. Правда, у другого пирса. Казалось, это какая-то мистика, и остров каторги просто не хочет нас отпускать. От этого на душе стало жутко.

«А ведь ралли только началось… бывают ли такие совпадения?»

– В чем дело? – спросил я у матроса, который торопился мимо нашей каюты в моторный отсек.

– Ночью, через пару часов после отплытия, паром дал течь, вода в трюм полилась, – не сбавляя хода, весело ответил этот высокий темноволосый парень. – Хорошо, вахтенный матрос не спал, поднял тревогу.

– Ничего себе. И что теперь?

– Да ничего. Такое постоянно. Денек на починку – и снова поплывем.

– Денек? – переспросил я, но он был уже далеко и не слышал.

Я вернулся к Ребе и Ламе, с которыми делил каюту, и все им рассказал.

– Ничего себе новости, – явно растерявшись, пробормотал Саша.

– Надо хотя бы на берег тогда сойти,– заметил Боря. – Чего тут в норах сидеть, как корабельные крысы?

Мы были с ним полностью согласны, однако план «побега» обернулся фиаско: с корабля нас попросту не отпустили – чтобы заново документы не делать.

– Да что их там делать? – возмутился Денис. – И чем вчерашние плохи?

– Молодой человек, – строго произнесла все та же светловолосая. – Вчерашние плохи тем, что они вчерашним днем проштампованы. А новые мы можем сделать только в Ванино. Но в Ванино мы поплыть не можем, пока не устраним течь…

Слушая ее, я понял, что на берег мы не сойдем, а если и сойдем, то отчалим не раньше, чем послезавтра – пока паром не сплавает в порт и не вернется с новыми документами. При этом питание для пассажиров на корабле отсутствовало, как никому не нужный атавизм, и местная команда об этом даже не задумывалась. Ответ вахтенного матроса на мой вопрос о том, где можно поесть, был минимальным, как закуска в мишленовском французском ресторане:

– Нигде!

– Пойдемте, парни, – сказал я. – Сегодня погрызем сухпай.

За неимением иных развлечений большую часть дня мы проспали. Разговоры не клеились: ситуация с паромом выбила нас из колеи, и настроение у всех было ни к черту.

– А с чем хоть поломка связана? – снова увидев в коридоре того же улыбчивого матроса, спросил я. – Не с тем, что вы вчера в пирс воткнулись, когда причаливали?

– Да нет, вы о чем? – поморщился мой собеседник. – Тот удар – херня. А течь – это от старости. Заботливые руки коррозии, так сказать. Мы с парнями шутим, что однажды точно потонем. Девять же уже на металл порезали давно, а этот все плавает. Семьдесят лет скоро, ржавое корыто, иначе и не скажешь, ага…

Следующей ночью, когда паром наконец отчалил, мне снилось, что на полпути к Ванино мы вместе с паромом, мотоциклами «Урал» и веселыми матросами идем ко дну. Вздрогнув, я проснулся около четырех часов и так больше и не уснул. Не знаю даже, что хуже – утонуть или остаться на Сахалине навсегда. Казалось, в первом случае мучений все-таки меньше.

Зато долгожданное прибытие на материк произвело на нас лечебный эффект: дурные мысли разом отхлынули, мы шутили и с улыбкой прощались с матросами и капитаном – хмурым бородачом, который задумчиво наблюдал за нашей разгрузкой, пыхтя «беломориной».

– Всего хорошего, – сказал я, пожимая его морщинистую руку. – Не тоните больше.

Он ничего не сказал, но по взгляду я понял, что капитан уже настолько утомился от постоянных проблем с судном, что затопление станет для него не трагедией, а самым настоящим праздником.

«Еще один каторжанин – фактически, Харон, который увозит души умерших на Сахалин и сам давно мечтает о покое…»

Тогда мы думали, что уже натерпелись от судьбы на неделю вперед, а потому поломка Иванова мотоцикла посреди трассы застала нас врасплох. Удивительно, но «черный» просто заглох на полном ходу, издав пару громких хлопков, точно чахоточный больной. Проверка свечей, электрики, разборка карбюраторов и продувка жиклеров не помогли: «Урал» Камова превратился в безжизненный кусок металлолома. Стало ясно, что без разборки двигателя диагноз установить не удастся, а это в дороге не сделаешь. Ну а поскольку до ближайшего сервиса (в Хабаровске) было еще двести пятьдесят километров, мы оказались в весьма затруднительном положении.

Тут следует отметить одну деталь: еще на Сахалине мы удивлялись, что Иван не снял защитные чехлы с противотуманных фар, видимо, надеясь сберечь их в целости и сохранности до самого Петербурга. На наши намеки, что, мол, надо бы снять чехол, тогда тебе и дорогу будет видно лучше, да и мы тебя сможем без проблем рассмотреть в зеркала заднего вида, Иван не отреагировал. Он почему-то упорно не хотел снимать чехол.

И вот теперь, когда его мотоцикл умер, и мы копошились под стальной обшивкой, пытаясь найти причину поломки, Денис спросил:

– А знаешь, Вань, почему у тебя мот сломался?

– Не знаю, – ответил Камов, не чувствуя подвоха.

– Ну как же? Это потому что у тебя фонари в чехлах! Идет перегруз электрики, и мот не катит. Обессилел.

Нам пришлось приложить максимум усилий, чтобы не засмеяться в голос. Я покосился в сторону Ивана; судя по тому, как он недоуменно выгнул бровь, шутки он так и не понял.

«Но, может, оно и к лучшему?..»

Мы попытались утащить сломанного «черного» тросом, но на грунтовке, по которой ехали, оказалось слишком много ям и колдобин. Жители Ванино рассказывали, что года два назад было наводнение, и трассу от Комсомольска-на-Амуре до Хабаровска размыло до такой степени, что о прежней дороге теперь напоминали только редкие островки асфальта. Восстанавливать ее никто не захотел – видно, посчитали, сколько будет стоить, и решили, что не потянут.

– Тьфу, твою мать! – ругался Денис, которому по жребию досталось тянуть Ивана. – Да что там такое?

– Трос опять порвался, – прокричал хозяин бедового «черного» из глубин шлема.

Так мы промучились около ста километров. Стало понятно, что таким макаром мы до Хабаровска доберемся в лучшем случае к концу месяца, а, значит, надо вызывать эвакуатор. Да, все равно придется ждать, пока приедет, но без него мы явно провозимся еще дольше.

– Это все Нахманович виноват, – авторитетно заявил Саша Никифоров.

– Я? – удивился Ребе. – А я-то тут при чем?

– Ну а кто сказал, что «Уралы» – не «Харлеи»? Вот, получай. Накаркал?

– Ага, то есть вины ребят, которые эти «нехарлеи» собирали, здесь нет? – рассмеялся Нахманович.

Вяло шутя и отбиваясь от полчищ комаров, мы провели следующие четыре часа, пока из Хабаровска не прибыл эвакуатор.

– О, это что, «Урал»? – выбравшись из кабины, хмыкнул водитель.

– Он самый, – ответил я, уже примерно представляя, что он скажет дальше.

Чутье не подвело.

– Я думал, на таких уже никто не ездит, – окинув нас задумчивым взглядом, признался эвакуаторщик.

Мы промолчали. Нет, безусловно, все в нашей команде понимали, что мотоцикл отечественного производства – это такой себе полудохлый кот в мешке. Однако я столько времени провел, общаясь с механиками, изучая форумы, посвященные «ирбитскому чуду», что, казалось, знал обо всех возможных поломках современных «Уралов»… и тем не менее конструкторам завода удалось меня удивить.

«Что же произошло? – думал я, глядя на «черного», который безвольно болтался в кузове эвакуатора. – Дороги тут, конечно, не ахти, грунтовка в самом худшем смысле слова, но ехали-то мы осторожно, не гнали лошадей… Эх… Надо, наверное, прицеп покупать, чтобы потом так же не встрять. Тем более там дальше до самого Красноярска переходы между городами в пятьсот кэмэ минимум, а эвакуаторы отсутствуют как класс».

В итоге в Хабаровск мы прибыли около четырех утра – благо, я догадался отзвониться Комбату, хозяину тамошней мастерской, и он без лишних вопросов принял нас даже в столь поздний час.

– Спасибо, что встретили, – поблагодарил я его, когда мы загнали мотоцикл в гараж.

Комбат, окинув хмурым взглядом нашу команду, протянул мне руку. Невысокий, жилистый, с копной седых волос, морщинистым лицом и маленькими черными глазами – настоящий ветеран байкерского движения.

– Своих не бросаем, – коротко ответил Комбат.

– Так а что дальше-то? – нетерпеливо спросил Иван, подойдя к нам.

– А дальше Доктор придет, часов в восемь, и будет ваш мотоцикл лечить, – ответил хозяин мастерской. – Езжайте пока спите. Как разберемся, что тут – я отзвонюсь.

План понравился всем. Распрощавшись с Комбатом, мы отправились в ближайшую гостиницу, где были свободные номера – отсыпаться после утомительной дороги.

Утром вместо будильника меня разбудил звонок нашего спасителя.

– Коромысло нужно новое, этому хана, – без прелюдии заявил хозяин мастерской.

– Коромыслу распредвала? – низким спросонья голосом пробормотал я. – Но это же… это же практически невозможно, чтоб такая поломка случилась! Там же чугунное литье, ему все нипочем! Ну в теории…

– В теории, может, и нипочем, но мы-то по практике живем, Макс, и, как показывает практика, чугун ваших коромысел – это пластилин из говна, – объяснил Комбат. – Так что ищите, парни, новое, а мы уж заменим без проблем, и дальше поедете. Старое, сам понимаешь, восстановлению не подлежит. И берите-ка лучше сразу с запасом, потому как мы с Доктором думаем, что такое же дерьмо на всех ваших телегах стоит, и вы еще с ним поебетесь от души.

– М-да, – только и сказал я.

Попытки отыскать коромысло на местности, увы, ни к чему не привели: новые модели «Уралов» имели модифицированные коромысла, поэтому детали старого образца, которых в избытке имелось во многих хабаровских магазинах, к нашим моторам просто не подходили. Пришлось заказывать из Москвы, чтобы передали самолетом. Ожидание затягивалось, но мы загрузили день по полной: съездили за прицепом, погуляли по городу, наслаждаясь ярким летним солнцем и улыбками здешних красавиц, а после, уже ближе к вечеру, по приглашению Комбата посетили его гараж, более похожий на небольшой музей. В котором со старыми «Уралами», «Харлеями», «БМВ» и роскошной «Волгой-21» с черными номерами образца шестидесятых годов соседствовал крохотный зеленый мотороллер «Электрон». Причем вся техника усилиями Комбата и Доктора была на ходу – заводилась буквально с пол-оборота.

– Прикинь, на таком бы поехали? – усмехнулся Ребе, фотографируя Борю за рулем «Электрона». – Год бы до Питера добирались, наверное. Если не два.

Мы старались бодриться, но настроение все равно было неважнецкое. Мало что мы потеряли день на пароме, так еще теперь здесь застряли – из-за поломки, которую я даже предположить не мог.

– Это, видимо, карма Ваню настигает, – сказал Лама, когда мы ужинали в местном кафе. – Сознавайся, Ваня, где согрешил?

Иван ничего не ответил, только поморщился и отвернулся. Он вообще вел себя довольно странно – когда его «черный» сдох, мы возились с ним, несмотря на усталость и лютующее комарье, в то время как хозяин мотоцикла прогуливался взад-вперед вдоль дороги, что-то бормоча себе под нос. Иногда, будто спохватившись, он фотографировал на фоне дальневосточной природы плюшевого медвежонка, которого взял с собой в путешествие, видимо, в качестве талисмана. А потом, уже по приезду в гостиницу, именно Ваня со вздохом сказал:

– Что-то так я устал от всей этой ситуации с «черным»… и чего мне одному так не везет?

К счастью для него, мы все настолько вымотались, что даже не смогли как следует разозлиться, а наутро Иван сам не особо много болтал – то ли не выспался, то ли не с той ноги встал, не знаю. И тем не менее глупо было отрицать тот факт, что с каждым днем мы все больше разочаровывались в нашем новом товарище. Вопрос преодоления крайне важен в путешествиях на такие расстояния, и вот у нашего бородатого спутника с преодолением имелись вполне очевидные проблемы. Там, где Ребе шутил, Лама – философствовал, а Саша Никифоров выискивал нечто хорошее в горе негатива, Иван просто опускал руки, канючил и портил своим компаньонам и без того неважное настроение.

Кто-то скажет – все люди разные. Но байк-движение – это не просто общее название для людей, катающихся на мотоцикле. Это в определенной степени именно братство, и следующим утром, забирая «Урал» Ивана из мастерской, мы в этом лишний раз убедились.

– Со своих денег не беру, – заявил Комбат, когда я задал вопрос по оплате ремонта.

Предложив второй раз, я увидел, как он закипает, и понял, что дело тут не в элементарной вежливости. Речь шла о чести и преданности определенным идеалам.

Прощались мы тепло. Комбат с Доктором пожелали нам удачи, и мы устремились из солнечного Хабаровска дальше на запад, к главной достопримечательности Бурятии – Иволгинскому дацану, денно и нощно оберегающему секрет нетленного ламы Итигэлова. До него было почти три тысячи километров вдоль китайской границы, которые, по моим прикидкам, нам нужно было пройти за три дня, чтобы наверстать время, потерянное на старте путешествия. Дело осложнялось дорогами, максимально отвратными и ухабистыми, и от депрессии нас спасали только роскошные виды природы.

– А какая тут до Путина была дорога? – спросил Денис у добросердечного дальнобойщика, который остановился узнать, не нужна ли нам помощь (мы тогда как раз меняли очередное пробитое колесо).

– До Путина? – переспросил водитель, поглаживая блестящую лысину. – В шестом году я гонял машину сестры в Белгород, мы от Свободного до Читы ехали трое суток. Это полторы тыщи километров. Но это мы еще ходко шли.