bannerbanner
Ралли Родина. Остров каторги
Ралли Родина. Остров каторги

Полная версия

Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
3 из 5

У входа фактурный охранник в черном курил тонкую бледную сигарету.

– А что у вас за мотоциклы, разрешите поинтересоваться? – воскликнул он, когда наша процессия приблизилась к нему.

Я внутренне подивился такому словесному обороту, но виду не подал и ответил:

– «Уралы», семьдесят вторая модель.

– Да ладно? – удивился охранник. – А выглядят, как новые.

– Так они только с конвейера.

– Их что, до сих пор выпускают?

– Ну, как видите.

– Вы местные? – подумав, спросил он.

– Нет. Из Москвы приехали.

Секьюрити, качая головой, затянулся в последний раз, потом швырнул окурок в урну и сказал:

– Ну вы прям вообще экстремалы, как я погляжу.

Я не нашелся, что ответить.

Все вокруг убеждали нас, что садиться за руль отечественного мотоцикла – большой риск, но менять «Уралы» на те же «Харлеи» я не собирался. Это было дело принципа – насколько можно, воссоздать ралли «Родина».

«Иначе не стоило и затеваться».

Дверь бара распахнулась, и я увидел Виктора – офиссандо, который любезно вызвался организовать вечеринку по случаю нашего прибытия в Воронеж.

– О, какие люди! – заметив нас, радостно воскликнул мой товарищ.

Виктор был кучерявым мужчиной пятидесяти лет, высоким и плечистым. Я, признаться, изначально думал, что Денис покрупней, но стоило им поравняться, и эта мысль улетучилась, как сигарный дым: габаритами мой воронежский друг нисколько не уступал нашему режиссеру.

– Витя, здравствуй, – сказал я с улыбкой и протянул ему руку, но он решил не скромничать и сходу сгреб меня в свои медвежьи объятья.

– Макс, дорогой… – пробормотал Витя, разжимая хватку и отступая на шаг. – И вы, парни… А я вас уже заждался… Вы чего так долго?

От него ощутимо пахло алкоголем, в чем, конечно же, не было ничего удивительного – вместо намеченных восьми часов мы потратили на дорогу тринадцать, то есть на пять больше, чем собирались. А Витя все это время провел здесь, в баре, поглядывая на часы и попивая виски.

– Да колеса попробивали, – со вздохом сказал я. – Причем ладно бы раз…

– А нечего на «Уралах» было ехать, – усмехнулся Виктор.

«Еще один!..»

– Поздно. Моты уже куплены, команда собрана, – с легким раздражением сказал я. – Тем более мы – за историческую достоверность, иначе смысл вообще ехать?

«Интересно, сколько раз за время путешествия я повторю эту фразу? – мелькнуло у меня в голове. – Наверное, уже к Хабаровску собьюсь со счета…»

– Хороший, кстати, тост, – заметил Виктор. – За историческую достоверность… Пойдемте внутрь, выпьем за нее… самую.

Никто не возражал. Вслед за Виктором мы вошли внутрь и отправились к нашему столу, у которого уже дежурили две официантки – ждали, когда мой воронежский друг даст им отмашку.

И он, конечно же, дал.

– Несите, милые! – грянул он, и девушки, улыбаясь, побежали на кухню.

Мы же опустились на стулья. Усталость моментально накрыла нас своим тяжелым одеялом, но Виктор быстро налил всем выпить, и мы дружно опрокинули за историческую достоверность – как и собирались.

Несколько секунд спустя по организму разлилось приятное тепло, мысли мои прояснились. Теперь я мог оглянуться назад и, окинув наш путь трезвым взглядом, признать, что дорога в Воронеж оказалась не такой сложной, как я ожидал. Да, бесспорно, пришлось повозиться с колесами, но, если это будет единственной нашей проблемой во время «Ралли Родина», я первый признаю, что Ирбитский завод производит вполне годные мотоциклы.

«Пусть так и будет… Но с колесами еще поколдуем – когда в Москву вернемся».

– Ну что, за удачу? – предложил Ребе, поднимая свою рюмку. – Пусть она сопровождает нас от Сахалина и до самого Питера!

– За удачу! – нестройным хором поддержали мы его.

В те минуты казалось, что грядущее путешествие будет не лишено тягот и неудобств, но вместе с тем зарядит нас позитивом от собственного подвига, от осознания того, что мы прошли этим тяжелым маршрутом, как наши деды в далеком 1967 году.

Тогда я и предположить не мог, что не всем из нас суждено добраться до финиша.


* * *


1890


В кабинете Кононовича, куда Чехова привел Ракитин, пахло дорогим табаком. От говорливой домоправительницы литератор узнал, что Владимир Осипович давно пытается изжить в себе эту вредную привычку – курение – но когда сильно волнуется, вынужденно нарушает данный обет.

Однако сейчас Кононович не выглядел расстроенным – напротив, встречал Антона Павловича широкой улыбкой. Седовласый и морщинистый, Владимир Осипович выглядел старше своих лет, но при этом сохранял яркий блеск зеленых глаз и живость движений, отчего казалось, что сил и страсти в начальнике острова хватит на трех Чеховых.

«Уж точно на двух таких, как я».

– Присаживайтесь, Антон Павлович! – почти сияя, предложил хозяин кабинета.

Чехов охотно сел. Генерал, напротив, поднялся и, обогнув стол, сказал с чинным кивком:

– Владимир Осипович Кононович, начальник этого острова и, следовательно, всей здешней каторги.

– Наслышан о вас, – сказал Чехов, тоже кивая.

– Это отрадно, – с прежней улыбкой сказал генерал. – Но я о вас, надо думать, слышал куда больше.

Прозвучало двояко. Антон Павлович заглянул Кононовичу в глаза, но те ничего не выражали – разве что смотрели не столько дружелюбно, сколько пристально, словно перед Владимиром Осиповичем был не живой человек, а музейный экспонат. Впрочем, Чехов не взялся бы судить, обычный интерес за этим взором генерала скрывался или тонкий расчет. Решив не торопиться с выводами, литератор сказал:

– Мне тоже лестно. Но давайте оставим формальности. Офицер Ракитин, которого вы ко мне приставили…

– Направил в помощь.

– Ну да, да… В общем, он сказал, что вы мне должны выдать какие-то документы…

– Да-да, точно, – засуетился Владимир Осипович.

Он вернулся в кресло и стал выдвигать один ящик стола за другим, покуда не отыскал нужный. Достав оттуда некую бумагу, Кононович мокнул перо в чернильницу и стал что-то выписывать на листе. Чехов терпеливо ждал, когда Владимир Осипович закончит.

– Ну вот, получите, – сказал Кононович, возвращая перо в подставку и подвигая документ к краю стола.

Чехов молча взял лист в руки, пробежал глазами.

– Это что? – спросил литератор, возвращая бумагу на стол.

– Временная справка о том, что я о вашем прибытии в курсе.

– А как же удостоверение, которое обещали? С этим ведь меня никуда не пустят!

– Будет, все будет, Антон Павлович, – с тяжелым вздохом сказал Кононович. – Единственное, не прямо сейчас. Придется немного обождать.

– Могу спросить причину? – осторожно полюбопытствовал Чехов.

– Прибытие генерала-губернатора Корфа на остров. Будет он здесь через неделю, а потом уже сможете… гхм… заниматься своим делом… в полной мере.

Антон Павлович медленно кивнул. О том, что раз в пять лет в конце июля на остров приезжает барон Корф с проверкой, он знал задолго до того, как отправился на Сахалин. Но разве мог литератор предположить, что визит генерала-губернатора способен каким-то образом помешать исследованию Чехова?

Это свое недоумение он и высказал – в предельно мягкой форме – начальнику острова, на что получил ответ:

– Поймите, это не моя прихоть: сам же Андрей Николаевич просил меня и вас подождать до его приезда.

– Вы меня озадачили еще больше, – хмурясь, признался литератор.

– А вы не ломайте голову понапрасну. Хочет, видимо, Андрей Николаевич перво-наперво с вами поговорить, познакомиться, так сказать, а уж потом…

Он кашлянул в кулак.

– Очень, очень жаль… – пробормотал Чехов, рассеянно глядя сквозь стену.

– Понимаю ваше разочарование, – кивнул Кононович. – Пробыть на Сахалине лишнюю неделю-две – так себе удовольствие.

– Ну, учитывая, что я собираюсь пробыть здесь несколько месяцев, беда не велика, – заметил литератор. – Но, признаться, я рассчитывал потратить проведенное тут время с большим толком.

– Несколько месяцев!.. – ахнул Кононович. – Вы серьезно?

– Исключительно.

– Что ж, в таком случае, должен сразу вас предупредить, что находиться здесь мучительно тяжело и скучно. Народ, кто может, отсюда бежит, и хоть сам я пока держусь, но чем дальше, тем чаще мысль о побеге будоражит и мой истерзанный ум, Антон Павлович. Работы тут – непочатый край, особенно с тех пор, как всех без разбору стали ссылать сюда, а не куда-то в другие места. У меня тут, верите, шесть тысяч ссыльнокаторжных. Шесть тысяч!..

– Я слышал про пять, – признался Чехов.

– Ну, фактически, тут около пяти с половиной… и на подходе с полтысячи где-то… И еще Андрей Николаевич с визитом… И вы… Ох… – шумно выдохнул Владимир Осипович. – Не принимайте только, пожалуйста, на свой счет. Просто время очень суматошное, дел уйма, ну и… вот.

Чехов кивнул. Искренность Кононовича подкупала. Глядя на этого человека, брошенного в самое пекло каторги и призванного разрешать все ее проблемы, литератор подумал, что никогда в жизни не справился бы с подобной задачей.

«Шесть тысяч осужденных. И каждого надо переписать, одеть, обуть… а потом еще содержать до окончания срока… Мыслимо ли?..»

Стоило представить, каких усилий и человеческих ресурсов стоила подобная работа, и голова пошла кругом. По всему выходило, что для охранения такого количества арестантов необходимо едва ли меньшее число солдат, которыми Владимиру Осиповичу надлежало управлять…

«И вольные еще. Которые тоже могут… доставить хлопот».

Теперь Чехову казалось, что несколько месяцев на Сахалине – ничтожно малый срок для той цели, которую он намеревался достичь, покидая дом и родных.

«Вот только о какой скуке он говорит? – думал литератор, немного растерянно глядя на Кононовича. – Когда скучать?»

Они поговорили еще с полчаса или чуть больше – время в беседе со столь остроумным и находчивым человеком, как Владимир Осипович, летело стремительно и оттого незаметно. Наконец Кононович спохватился и, сказав, что у него еще много дел, распрощался с Чеховым.

– Вы, как я слышал, решили остановиться у нашего «врага»? – спросил Владимир Осипович, когда они с гостем уже стояли в дверях.

– Если вы так остроумно зовете доктора Толмачева, то – да, у него, – подтвердил Чехов.

– Что ж, это, пожалуй, даже по-своему хорошо – узнаете наши слабые места, – туманно сказал генерал.

Он ухмыльнулся собственной шутке и, крепко пожав гостю руку, пообещал, что непременно попросит Ракитина заехать за Антоном Павловичем, едва появится хоть одна свободная минута. Чехов искренне поблагодарил Кононовича и вышел из кабинета.

…Следующие несколько дней литератор редактировал путевые дневники и продумывал, как будет строить работу, когда получит от начальника острова нужное удостоверение. Сконцентрироваться на делах мешала подготовка местных к приему барона Корфа: мало что младшие офицеры гоняли заключенных почем зря, латая то и это, так еще и аккурат напротив дома доктора находилась солдатская казарма, в которой оркестр из военных музыкантов репетировал марши к приезду Андрея Николаевича. Причем, как заметил Чехов, каждый исполнял свою партию без оглядки на других; получалась такая какофония, что хотелось заткнуть уши и сбежать на самый далекий край острова, а то и обратно на материк.

«Ничего… – успокаивал себя литератор. – Это всего на неделю, а дальше уже скучать не придется…»

Взяв за правило отправляться на прогулку, едва заиграет оркестр, Чехов однажды добрел до того места, где прежде находились черные останки сгоревшей казармы, и с удивлением обнаружил, что ничто более не напоминает о недавней трагедии. Позже Антон Павлович спрашивал у Ракитина, не Карл ли Христофорович это расстарался, и Ракитин отвечал, что да, он.

– А вы что думаете о Ландсберге? – спросил как-то Чехов у своего радушного хозяина, доктора Толмачева.

– А я о нем как-то особенно не думаю, – помедлив, ответил тот. – Парень он толковый, но несдержанный. Как ветер в море – дует сильно, но не всегда в нужную сторону.

Сравнение показалось Чехову неплохим, и он записал его себе в дневник, как, впрочем, и многие фразы, услышанные от доктора. «Враг» Кононовича оказался пронырливым малым, любящим донимать руководителя острова разнообразными кляузами, но умом обладал светлым и посему более располагал к себе, чем отталкивал.

– Уверен, барон, как приедет, непременно сразу вас к себе позовет, – заверял Чехова доктор.

– Да ну, – отмахивался литератор. – Не слишком ли много чести?

– Вот попомните мое слово, – веско кивая, говорил Толмачев. – Не успеет еще наш тошнотворный оркестр смолкнуть, а Корф уже попросит Кононовича, чтобы вас привел.

Антон Павлович до последнего думал, что все это несусветная чепуха и времени для него у генерала-губернатора не найдется вовсе. Однако радушный хозяин оказался прав: через два дня после прибытия на остров барон изъявил желание встретиться с Чеховым.

– Надо же, как быстро он до меня добрался… – удивлялся литератор, когда они с Ракитиным ехали во временную резиденцию генерала-губернатора.

– Скука тому виной, Антон Павлович, – усмехнулся офицер. – Все здесь он уже видел и все вгоняет его в тоску, а тут – вы…

«И этот мне про скуку… – подумал литератор с досадой. – Ладно еще Кононович, который тут сидит безвылазно. Но Корф!.. Он же сам только-только прибыл! Неужто он уже переделал все, что хотел? Да за два дня даже тысячу заключенных не выслушаешь, а их тут – пять с лишним…»

Чехов недоумевал всю дорогу в резиденцию, недоумевал, поднимаясь по лестнице и входя в кабинет.

– А, Антон Павлович!.. – поприветствовал литератора Кононович.

Начальник острова тоже оказался внутри – сидел на одном из кресел напротив стола, по ту сторону от которого разместился барон Корф. Все в его облике свидетельствовало о благородном происхождении – выправка, снисходительный взгляд, ухоженная борода и изящное пенсне, через которое он смотрел на Чехова, немного прищурив глаз.

– Доброго дня, Антон Павлович, – пророкотал барон, и литератор понял, что и голос у Андрея Николаевича был под стать облику – густой с хрипотцой баритон. – Прошу, присаживайтесь. Не устали с дороги?

– Нет, что вы? Меня же везли, – ответил Чехов, принимая приглашение барона.

– Ну, на Сахалине может утомить даже вид из окна экипажа, – с ухмылкой заметил Корф.

Он покосился на Кононовича, и тот заулыбался и закивал, соглашаясь с высокопоставленным гостем:

– Тут вы, Андрей Николаевич, очень правы!

– Ну, я здесь не столь долго, чтобы утомляться от вида местных пейзажей, – заметил Чехов. – Все мне тут интересно – по крайней мере, пока.

Кононович и Корф снова переглянулись, удивленные такими словами литератора.

– А позвольте испросить, Антон Павлович… – Барон откинулся на спинку кресла и кашлянул в кулак. – Какую цель вы преследовали, отправляясь на Сахалин?

Услышав вопрос, Чехов заметно напрягся. Если судить по тому, как часто его спрашивали о причинах, побудивших плыть на остров, складывалось впечатление, что все здешние военные охраняют от приезжих какую-то страшную тайну и люто боятся ее разоблачения.

«Наверное, мне это все чудится, – подумал литератор, глядя на барона Корфа. – А я для них просто-напросто незваный гость, который известно кого хуже… Ну кто любит, когда по твоему дому разгуливает малознакомый человек и заглядывает в самые темные углы, будто ища, нет ли там паутины?..»

Видя некоторое смятение, генерал-губернатор пояснил:

– По крайней мере, нет ли у вас какого-нибудь… официального поручения?

«То есть не вынюхиваю ли я чего-то? Ну ясно».

– Нет, ни официального, ни иного поручения у меня нет, – вслух сказал Антон Павлович. – Более того, поехать сюда мне никто не советовал – это я сам принял такое решение, исключительно из праздного любопытства.

– То есть с газетами или, скажем, учеными обществами ваша поездка также не связана… – пробормотал Корф, скорее констатируя факт, чем интересуясь.

Видя, что Чехов его не поправляет, барон, кажется, немного успокоился и, подумав недолго, сказал:

– Что ж, в таком случае дозволяю вам бывать, где угодно. Нам с Владимиром Осиповичем от вас скрывать нечего, а потому мы сейчас организуем удостоверение, по которому вы легко пройдете в любую тюрьму и поселение. Единственное, что не могу вам дозволить, Антон Павлович – это общение с политическими. Такое разрешение, к сожалению или к счастью, выдать вам не могу, даже если бы имел желание… но я, честно скажу, не имею.

Чехов медленно кивнул. Добрый его товарищ, Сурков, предупреждал и об этом, а потому литератор ничуть не удивился.

Корф, явно удовлетворенный реакцией гостя, хлопнул в ладоши и сказал:

– В таком случае завтра же все оформим.

– Отчего не сегодня? – осторожно полюбопытствовал Чехов.

– Оттого, что сегодня в резиденции Владимира Осиповича планируется торжественный обед по случаю моего приезда. Куда я вас, пользуясь случаем, хочу пригласить.

– С радостью буду, – пообещал Антон Павлович.

И действительно приехал, хоть и не очень желал. Торжество оказалось довольно скучным – гости слушали байки Корфа и кивали, соглашаясь с каждым его словом. Чехову же все истории показались довольно скучными – кроме одной: ее, единственную, литератор не преминул записать в путевой дневник сразу по возвращению домой.

«Путешествуя по нашей стране и по Европе, – сказал Андрей Николаевич, стоя с рюмкой в руке и с теплой улыбкой взирая на собравшихся, – я не раз с гордостью ловил себя на мысли, что тут, на Сахалине, «несчастным» живется куда лучше, чем где бы то ни было. Это вовсе не значит, что мы должны почивать на лаврах – дороги добра бесконечны, но мы должны стремиться пройти по ним как можно дальше!..»

Уже утром, снова отправляясь к барону, Чехов поймал себя на мысли, что слова, сказанные Корфом, звенят в ушах до сих пор. И тем громче они становились, чем чаще встречались по пути кандальные арестанты и простые заключенные, оков лишенные.

«Если это – хорошая жизнь, то что же тогда делается в остальном мире? – с удивлением и досадой думал Чехов. – Или там нарушителей закона сразу казнят?»

– А, Антон Павлович! – радостно воскликнул Корф, когда Чехов вошел в его кабинет. – Присаживайтесь-присаживайтесь…

Если б не отсутствие в кабинете Кононовича, литератор решил бы, что он каким-то чудесным образом вернулся в прошлое – до того нынешний визит походил на вчерашний.

– Вы все помните, что я говорил про политических? – спросил барон, пристально посмотрев на Чехова.

– Помню, Андрей Николаевич, как такое забыть?

– Это верно, – кивнул Корф и потянулся за пером. – Лучше не забывайте…

– А что еще вы могли бы рассказать мне про остров, Андрей Николаевич? – поинтересовался литератор, наблюдая за тем, как барон выписывает удостоверение красивым каллиграфическим почерком.

– Про Сахалин-то? – хмыкнул генерал-губарнатор. – О, да я могу вам столько рассказать, что вам на три книжки ваших хватит…

– С охотой их напишу, если будет материал, – пообещал Чехов.

– Ну на то, чтоб столько вам надиктовывать, времени у меня, к сожалению, нет. Более того – даже если б было, не позволил бы я себе отнимать столько вашего ради этого наискучнейшего острова!

– Как вы, однако, любите подчеркивать, до чего же здесь скучно!.. – заметил Антон Павлович.

– Позволю себе пояснить, – с ухмылкой сказал Андрей Николаевич. – Как человек поживший, я давно понял, что скука – не обязательно плохо. Скорее, даже напротив, скука хороша, поскольку скука означает отсутствие каких-либо ярких событий, в том числе и скверных. Следовательно, говоря, что на Сахалине все скучно, я подразумеваю, что тут все идет своим чередом, без особых радостей, но в то же время и без бед. А когда мы ведем речь о каторге, не это ли лучший комплимент?

Чехов вынужден был признать, что, пожалуй, для тюрьмы это действительно своего рода комплимент.

– Вот и я про что, – обрадовался Корф. – Ну что же мы можем сделать для людей, находящихся в ссылке на острове? Они ведь уже и так наказаны – тем, что оторваны от жизни на материке, от цивилизации! Так стоит ли усугублять их положение какими-то телесными пытками?

И снова Чехов с ним согласился, что нет, не стоит.

– Мы с Владимиром Осиповичем вообще не очень-то все это дело любим, – доверительно сообщил генерал-губернатор. – Пытки – это не про нас. Только для крайних случаев! Запереть можем, заковать, как эту… Софью Блювштейн, чтоб ей пусто было…

Последние слова он сказал очень тихо, но Антон Павлович расслышал, и Корф, это поняв, торопливо сказал:

– Прошу меня простить, но особа эта, более известная в преступных кругах, как Сонька Золотая Ручка, слишком уж много хлопот доставила мне и в особенности Владимиру Осиповичу.

– Чем же она вам досаждала?

– Неуемным желанием во что бы то ни стало покинуть остров. Порой мне кажется, что она жаждет этого, куда больше, чем я сам!

Антон Павлович неуверенно хмыкнул.

Чем дальше, тем больше укреплялся он в мысли, что барон Корф чрезвычайно слабо представляет себе, насколько тяжела жизнь арестанта – особенно в сравнении с жизнью генерала-губернатора, посещающего Сахалин раз в пять лет.


* * *


1967


– О чем думаешь, Володь? – спросил Косарев.

Привезенцев вздрогнул, поднял голову и рассеяно посмотрел на старого товарища из редакции «Молодой гвардии».

Они остановились километрах в десяти от города Чехова, чтобы поменять пробитую шину – во второй раз за сегодня. Механик отряда Пеньковский предположил, что им просто не везет, но ход событий удручал. Благо, лето уже добралось до восточной части страны и радовало путников теплым, но не палящим солнцем, легким ветерком, который играл в волосах и дарил прохладу, а кроны деревьев, что стояли за обочиной, дружелюбно шуршали зеленой листвой, провожая мотоциклистов в их долгое путешествие.

– Про запаску в дневнике не пишем, – заметив, что Хлоповских полез в рюкзак, спешно предупредил Рожков. – И снимать это тоже не надо. Помните ведь, Владимир Андреевич?

Хлоповских вопросительно посмотрел на режиссера.

– Согласен с Геннадием Степановичем, – нехотя сказал Привезенцев. – Не стоит заострять внимание на таких пустяках. Вот ты бы сам захотел читать про дырку в колесе? Или, тем более, в телевизоре смотреть, как его кто-то меняет.

– Не захотел бы, – признал Хлоповских. – Но сказали ж вроде бы все писать, как было…

– Ну, прям все! – хмыкнул Рожков. – Этак нам никакого дневника и пленки не хватит! Встали с утра, зубы почистили, позавтракали… Кому это нужно, кроме нас? Правильно, Владимир Андреевич?

Он снова искал поддержки, и Привезенцев, поколебавшись, все-таки кивнул. Тогда, в актовом зале, он не сразу понял, что Лазарев притащил с собой точную свою копию, но сомнения, кто перед ним, отпали практически сразу, едва режиссер пришел на дополнительный инструктаж. О, как много два чиновника твердили про честь и ответственность, которые Родина и ее вожди вверяют участникам ралли!.. Как будто от того, насколько успешно себя покажут Привезенцев и его команда, зависит, без малого, судьба всей страны.

– Дело государственной важности, – веско произнес Лазарев.

– Это понятно, – устало сказал Привезенцев. – Но о чем должен быть наш фильм?

– Как о чем? – удивился чиновник. – Об автомотопробеге с Сахалина до Ленинграда. Что за странный вопрос, Владимир Андреевич?

Возникло желание встать и уйти, но Привезенцев слишком долго и много проработал с такими вот лазаревыми, которые умели здорово надуваться от важности, поддакивать начальству и поучать младших по чину, однако соображали на редкость туго. Увидишь такого в телевизоре – чиновник, матерый, умудренный опытом. Однако стоит ему открыть рот, и тебе становится страшно – от того, что этот вот человек играет какую-то значимую роль в судьбе твоей страны.

– Да я ж про идею, идея в чем конкретно, это я пытаюсь понять… – терпеливо объяснил режиссер.

– Идея? – презрительно фыркнул Лазарев. – Идея в Октябре, разумеется. Чего же тут непонятного? Пятьдесят лет Октябрю. Опять какие-то странные вопросы…

Привезенцев поднял глаза. Казалось, он так и не сможет вытянуть из чиновника никакой конкретики, но тут Рожков вдруг сказал:

– Я, кажется, понял. Вы, наверное, хотите понять, почему именно ваш мотопробег должен вдохновить людей на новые трудовые подвиги?

– Да, именно это я и хочу понять, – облегченно кивнул Привезенцев.

На мгновение ему показалось, что Рожков тоже все понимает, но следующая фраза Геннадия снова повергла режиссера в уныние:

– Но это же очевидно: вы на мотоциклах патриотической марки «Урал» и автомобиле «ГАЗ-21» пересекаете Советский Союз, практически от самой восточной границы и до берегов Балтики. Разве не это – подвиг силы и духа?

«Проехать по нашим дорогам – да, тот еще подвиг», – мысленно согласился Привезенцев, но вслух этого, конечно же, не сказал.

На страницу:
3 из 5