Какие наши годы

Откуда нет пути назад!

Встречала б по дороге в ад!

Но всё не так! Душа страдает!

Живёт, и от рожденья знает,

(Нам в этом очень повезло),

Что есть добро, а что есть зло.

Одна лишь странность, что с годами

Они меняются местами,

А мы подмен не замечаем.

О зле, как о добре мечтаем,

И в забытьи воображаем,

Что всё на этом свете знаем.

И, укрепляясь в самомненьи,

Вооружившись заблужденьем,

Мы поколеньями идём,

Построившись за рядом ряд,

Давно проложенным путём.

Идёт торжественный парад

К свободе! Там, где правит ад!

К свободе! Нам нужна подмога!

К свободе!

От кого?

От Бога!

***

«Правда к правде, ложь ко лжи.

Всё по полочкам лежит.

Никаких нигде смешений,

Полуправды, допущений.

Всё вокруг предельно ясно,

Гармонично и прекрасно!

Так ведь было изначально!» -

Вспоминаем мы печально.

Люди, звери, птицы, гады,

Все друг другу были рады.

И добра была природа.

Несмотря на время года,

Плодородия полна,

Как любимая жена.

А потом вдруг в одночасье

Стало рушиться согласье.

Закрутилась круговерть,

И пришла на Землю смерть.

И неведомое зло

В наши души заползло.

В мире всё перемешалось

И на деле оказалось,

Что теперь не разберёшь,

Где тут правда, а где ложь.

Будто некий чёрный коготь,

Обмакнулся в смрадный дёготь,

С мёдом стал его мешать

И как сладость предлагать.

Поначалу мы кривились,

Чертыхались и давились,

Но успеха не добились,

И со временем забыли,

Кем на самом деле были.

Лжи противиться устали,

Честь за золото продали,

И давно лжецами стали.

Невзирая на печали,

Ищем место, где получше,

Как жуки в навозной куче

И детей тому же учим.

И пропитанные ложью,

Мы никак понять не можем,

Почему питаясь пищей,

Дёгтем с мёдом пополам,

Счастье безутешно ищем

На безрадостном гноище,

А находим боль и срам!

Пополам!

***

Тук-тук, тук-тук!

Война стоит у двери.

Тук-тук, тук-тук!

Пришла, а мы не верим!

Тук-тук, тук-тук!

Грозится ятаганом.

Тук-тук, тук-тук!

Зовётся Эрдоганом.

Тук-тук, тук-тук.

Как золото мгновенья!

Тук-тук, тук-тук!

Мы замерли в сомненьях!

Дон-дон, дон-дон!

Надежды умирают!

Дон-дон, дон-дон!

Кругом всё полыхает!

Дон-дон, дон-дон!

Пожалуйста, очнитесь!

Дон-дон, дон-дон!

И Родиной займитесь!

Дон-дон, дон-дон!

Грядёт Армагеддон!

***

Я могу порой часами

Наблюдать за небесами.

За светлеющей полоской

Ранней утренней причёски.

Как затем они проснутся

И умоются росой,

Розовеют, розовеют

И стыдливо покраснеют

Первозданной красотой.

Приоткроются картинно

От пенистой пелерины

Из кудрявых облаков,

И, прощаясь с миром снов,

Засверкает первый луч

Из-за ещё тёмных туч,

Как подарок для меня

От проснувшегося дня.

Он моей щеки коснётся,

На ладонь перенесётся,

И останется теплом

В ощущении моём.

Из луча родится пламя!

Дух Святой придёт за нами,

И тогда мы станем сами

Голубыми небесами!

***

Закончился день.

Пламенеет закат.

И сил уже нет

Оглянуться назад.

Мне больше не жить.

Мне больше не петь.

Не поздно любить,

Но поздно жалеть.

2

А рядом судьба моя

Скорбно сидит

И вместе со мною

Устало молчит.

Прощайте родные!

Прощайте друзья!

Пусть дети мои

Доживут за меня!

***

03.11.2020

Скучая как-то вечерком,

Ушёл из дома я тайком.

Мне захотелось вдруг попеть,

В саду на лавке посидеть,

И просто отдохнуть душой

От жизни очень непростой.

От песен детства я забылся,

От мира вовсе отрешился,

Но вдруг заметил невзначай,

Передо мной стоит бугай.

Его увидев, я смутился.

Петь прекратил, остановился.

Он на меня уставил взор,

И начал странный разговор.

Не помню, что он мне сказал.

Не помню, что ему ответил.

Ну, а потом я не заметил,

Как неожиданно упал.

Он принялся меня топтать,

За что, никак не мог понять.

Я стал, естественно, роптать,

Ему пытался доказать,

Старался объяснить, как мог,

Насколько важен диалог.

«Постой! – кричал ему. – Постой!

Ну, объясни мне, что с тобой!

Скажи мне друг! Скажи мне брат!

В чём пред тобою виноват?

Давай с тобой поговорим,

И полюбовно всё решим!».

А он как будто бы оглох!

В моих мозгах переполох!

Я умолял, кричал, просил,

И, убеждая, приводил

Литературные примеры:

Шекспира, Пушкина, Гомера,

Но он, как коп, что было сил

Меня по-прежнему лупил.

Мой возмутился организм:

«Да это ж форменный садизм!».

Я что есть силы закричал:

«Немедля прекрати, нахал!»

И слово силу победило.

Остановился вдруг верзила.

Устал иль просто задохнулся,

Не суть, но он вдруг вниз нагнулся,

Поднял, и с одного удара

Разбил любимую гитару.

Увидя этот беспредел,

Я возмущённый онемел.

Затем с трудом с земли поднялся,

Шатаясь, с силами собрался,

«Сейчас, – подумал, – злобный хам,

Тебе урок я преподам!».

«За что же вы, ну, право слово,

Так поступаете сурово? –

У хулигана я спросил. –

Быть может я вас оскорбил?

Но чем? Об этом сам не знаю.

Я ничего не понимаю.

Могу вас, друг мой, попросить

Ваш гнев хоть как-то объяснить?».

В нём что-то сразу задрожало,

Забулькало, заскрежетало.

Вопрос мой видно вызвал стресс.

Пошёл мыслительный процесс.

Он что-то силился сказать,

Не мог, и продолжал молчать,

Но, наконец-то, разрешился.

Сначала просто матерился,

Затем умолк, остановился,

А после вовсе замолчал,

Но было видно – он страдал.

«Что друг мой с вами? Не молчите!

Хотя бы имя назовите!» -

Сказал ему. Он встрепенулся.

Ко мне всем телом повернулся.

К нему вернулся речи дар:

«Борис Будкеев. Краснодар. -

Мне злобно отвечает он. –

Но дом мой вечный – октагон!»

И вдруг наносит апперкот,

Затем ногою бьёт в живот.

Я рухнул наземь, как Икар!

«Борис Будкеев. Краснодар!» -

В экстазе поднял руку он,

Непобеждённый чемпион,

И, видимо, удовлетворяся,

Пошёл куда-то восвояси.

И пел при этом не спеша:

«Жить – хорошо! Жизнь – хороша!».

А я ворочаясь в грязюке,

После побоев этой злюки,

Шептал сквозь слёзы чуть дыша:

«Кому хороша, а кому ни шиша!»

***

Я могу порой часами

Наблюдать за небесами.

За светлеющей полоской

Ранней утренней причёски.

Как затем они проснутся

И умоются росой,

Розовеют, розовеют

И стыдливо покраснеют

Первозданной красотой.

Приоткроются картинно

От пенистой пелерины

Из кудрявых облаков,

И, прощаясь с миром снов,

Засверкает первый луч

Из-за ещё тёмных туч,

Как подарок для меня

От проснувшегося дня.

Он моей щеки коснётся,

На ладонь перенесётся,

И останется теплом

В ощущении моём.

Из луча родится пламя!

Дух Святой придёт за нами,

И тогда мы станем сами

Голубыми небесами!

***

Моё разбившееся счастье

Щепоткой соберу,

Укроюсь саваном ненастья,

И горестно замру.

И детских грёз очарованье,

И юности мечты,

Вернутся в душу, как признанье,

Победы суеты.

И сердце сладостно проснётся,

И руки задрожат.

И вновь ко мне любовь вернётся,

И потеплеет взгляд.

Но мне вполне того достанет,

Что было у меня,

И в Лету, как мгновенье канет,

Былая жизнь моя.

***

02.01.2021

В тиши восточной звёздной ночи

В саду оливковом один,

Молился Он, возведши очи,

Смиренья полон, Господин.

Ко Господу взывает Он.

Пред испытанием предельным,

Как всякий человек смущён.

Зовёт призывно: «Авва Отче! –

Среди холодной тёмной ночи

Смиренно голову склоня,

Вещает – всё Тебе возможно. –

И, – Пронеси, – гласит тревожно, -

Чашу сию мимо меня!».

Но после самоуниженья,

Словно взывая о прощеньи,

Он тут же Сам Себя поправил,

Всему свершиться предоставил,

Не отрекаясь от конца,

По воле Горнего Отца.

Здесь в самоотверженьи

Продолжить дальше скорбный путь

Явилась словно откровенье

Его Божественная суть.

Три раза он ходил молиться,

Желая духом укрепиться.

Просил своих учеников

Не поддаваться власти снов,

Но, возвращаясь, видел Он,

Что их сморил всесильный сон.

Так все оставили Его

Пред испытаньем одного!

Сын Божий спящих разбудил,

И изумлённым сообщил -

Сейчас должны его предать,

И в руки грешников отдать.

Вот в Гефсиманский древний сад

Вошёл преступников отряд.

В руках у них мечи и колья,

А в душах рабских страх невольный.

Крадутся меж олив, дрожат,

Христа они пленить хотят.

Иуда, Господа предатель,

Людей разбойных председатель,

Им тайный знак хотел подать -

Кого сейчас облобызает,

Он ведь Иисуса лично знает, -

Того и следует хватать.

Толпа Иисуса окружает.

Того иль не Того, не знает.

Иуды гнусные уста

Им указуют на Христа.

Но на защиту Пётр встаёт,

Пленить Христа им не даёт.

Вперёд он выступает смело,

Рукой неверной, неумелой

Из ножен острый меч хватает

И Малху ухо отрубает.

Христос Петра остановил,

Его безумье укорил,

И Малха тут же исцелил.

Готовый к тяжким испытаньям,

Прорёк: «Но сбудется Писанье!»,

И, согласившись на страданья,

Предался им на поруганье.

Ученики того не ждали,

И, растерявшись, трепетали,

Учителя толпе отдали,

А после попросту бежали.

Разбойники, на всё готовы,

Надели на Него оковы,

И мира потряслись основы

Перед Страданием Христовым.

И зародился вечный плач!

Готов к мучениям палач!

В тот час от страха в трепетанье

Злоумыслителей собранье

У Каиафы заседало

И результатов ожидало.

Но прежде, как гласит Преданье,

Его ведут сначала к Анне,

Первосвященнику страны

И партизану сатаны,

В надежде получить совет,

Какой измыслить им навет

Такого обвиненье рода,

Чтобы не вызвать гнев народа.

Увы и ах, но старец Анна,

Смутился, как это ни странно.

И сильно поумерил пыл,

Хотя коварства мастер был,

Когда Христос ему сказал,

Что Анна сам прекрасно знал -

Не в тайне в храме говорил,

Всегда открыто Он учил.

А чтобы правду прояснить,

Не проще ли людей спросить?

Преступник Анна, осознав,

Что пред законом был неправ,

Свою ошибку понимает,

Что делать с узником не знает,

И, пораженьем удручён,

Христа с толпою оправляет -

Не справился с задачей он.

Тогда Создателя Земли

В дом к Каиафе повели,

А по дороге насмехались

И над Иисусом издевались.

Там для расправы над Христом

В ночи собрался полон дом

Свидетелей различных лживых,

На всё готовых для наживы.

Но доказательства такие,

Надуманные и пустые,

Кого способны убедить

И обвиненье подтвердить?

Такие жалкие признанья

Скорей послужат оправданьем.

И мучился синедрион,

Стараясь обойти закон.

Чтоб значимой была вина,

Хотя бы видимость нужна.

И Каиафа это знал:

Во время злобного допроса

Рождалось множество вопросов,

А Узник между тем молчал,

И ничего не отвечал.

Встаёт тогда первосвященник,

Преступной мести злобный пленник,

Лукавства верный исполин,

Синедриона господин.

Сам задаёт ему вопрос,

Не утверждает ли Христос,

Что будто бы Он Божий Сын?

Благоговейно замер зал.

Иисус ответил: «Ты сказал!».

И несмотря на откровенье,

Ища предупредить сомненья

И обвинения провал,

Первосвященник в позу встал,

Одежды на себе порвал,

«Он богохульствует!» – кричал. -

К чему другие доказательства?».

Свершилось гнусное предательство.

Закон пред обвиненьем пал.

«Повинен смерти!»– суд признал.

Тогда же во дворе клевреты,

Прислужники-апологеты,

На всё готовые стояли,

Суда детали обсуждали.

И в стуже той ночной поры

Собрались в круг и жгли костры.

Меж ними молча Пётр сидел,

И над дровами руки грел.

Служанка вдруг к нему подходит,

Беседу с Симоном заводит,

Не говорит о том о сём,

А с подозреньем вопрошает,

Не он ли тот, что был с Христом.

Что ей сказать Симон не знает,

В испуге это отрицает,

Как растерявшийся малыш:

«Не знаю, что ты говоришь.»,

Поспешно на ноги встаёт

И быстро к выходу идёт.

Но тут ещё одна служанка

С Петром вступает в перебранку.

«Он был с Иисусом Назареем!»-

Кричит она другим евреям.

Толпа Симона окружает.

От страха разум он теряет,

И просто клясться начинает,

Что будто бы Христа не знает.

Но ту ещё один служитель,

Христа злокозненный пленитель,

К Петру с вопросом подступает

И в том же самом обвиняет.

Симон отчаянно боится,

От страха даже стал божится,

Неоднократно повторяет,

Что он Христа совсем не знает.

Но вдруг в ночи петух пропел

И ученик оторопел.

Как будто громом поражён,

Тот час же вспоминает он

Слова Учителя о том,

Что прежде, чем свой глас

Петух перед зарёй подаст

Иисуса трижды он предаст.

И поняв, что он натворил,

Пётр бросился что было сил

Прочь с ненавистного двора –

Печальных слёз пришла пора.

По оглашеньи приговора

Разнообразной черни свора

В безумье стала развлекаться

И над Иисусом издеваться.

Прислуге Узника отдали,

Чтобы Иисуса охраняли,

А фарисеев высший клан

Измысливал коварный план.

Евреи, видно из преданий,

Приговорённого к закланью

За город выводили сами,

И побивали там камнями.

Рим Иудею захватил,

Свои законы утвердил.

Евреи потеряли право

На безотчётную расправу.

Теперь суду необходимо,

Чтобы их смертный приговор

Заверил высший прокурор,

Поставленный далёким Римом,

Поэтому синедрион

Решал, как обойти закон.

Обдумывал, как дальше быть –

Как римлян можно убедить,

И обвиненье подтвердить,

Чтоб Сына Божия казнить.

Над ними ненависть витала

И строить планы помогала.

Всей Иудеи прокуратор,

И над евреями диктатор,

Верховной властью обладал,

Вопросы казни он решал.

К нему пошёл синедрион,

Чтоб приговор заверил он.

Всё о евреях знал Пилат.

Визиту их он был не рад.

Толпы услышав шумный глас,

Явившейся в столь ранний час,

Прошёл в судебную палату,

И там, как должнствует Пилату,

Правителю-аристократу,

Хотел принять этот собор,

И разрешить возникший спор.

Войти в язычников палату,

Боясь пред Пасхой оскверниться,

И понести за то утрату

(Могли ведь праздника лишится),

Пришедшие не желали.

Пилата выйти вынуждали

И в возбуждении кричали.

Ну, что ж поделать? Вышел он

Их фанатизмом возмущён.

Пилат, прекрасно понимая,

Что эта каверзная стая

К нему явилась неспроста,

Увидел с ними Человека,

Предельно кроткого Христа.

Вооружённую опеку,

Совместно ненависть и страх

В горящих злобою глазах.

Спросил собравшихся, кто знает,

В чём Человека обвиняют,

Но не хотела эта свора

Вести такие разговоры,

Крича Пилату, что злодей,

Пред ним стоящий Иудей.

Евреи дерзко отвечали,

Чтобы за резкостью речей

Расследовать вину не стали,

И план раскрылся палачей.

Им не поверил прокуратор,

Над иудеями диктатор.

Возникли у него сомненья

В таком невнятном объясненьи.

Сам захотел узнать Пилат,

В чём этот Узник виноват.

Тут Каиафа выступает,

Христа бесстыдно обвиняет

В том, что евреев развращает,

Платить налоги запрещает,

И что осмелился при том

Провозгласить Себя Царём.

Но, заподозрив в этом ложь,

Уж очень Узник не похож

На самозванного царя,

Решил не тратить время зря.

Злокозненность евреев зная,

Пилат, как судия, решает

Иисуса лично допросить,

Чтоб лучше дело изучить.

Христа от палачей уводит,

Его к себе в палату вводит,

И задаёт вопрос судейский

Неужто Он – Царь Иудейский.

Иисус на сей раз не молчал,

Ему ответил: «Ты сказал!».

Поведал – Царствие Его

Есть не от мира суть сего!

Тем подтвердив, что Он не тать,

А что пришёл Он для того,

Чтобы об Истине сказать!

Пилат улыбку погасил,

«А что есть Истина?» – спросил.

Идёт обратно к иудеям

И объявляет фарисеям,

Что обвинять они вольны,

Но он не видит в Нём вины.

Разволновался тут народ,

Старейшины и всякий сброд.

От праведности этих слов

Взъярился стан Его врагов.

Они неистово взроптали,

В остервененьи закричали,

Что Он народа возмутитель;

Что Он злокозненный учитель;

Что Он ходил по Иудее,

Начав ученье с Галилеи;

И что никак нельзя простить,

И надобно Его казнить.

Услышав слово «Галилея»,

Пилат направил иудеев

К галилеянскому царю,

Чтоб тот решал евреев прю.

Христа Агрипа Ирод знал

И встречи с ним давно искал.

Мечтал Его уговорить

При нём же чудо совершить.

Но и Христос Агрипу знал,

И за натуру называл

Позорным именем лисицы,

Нижайшей хитрости сестрицы,

При встрече потому молчал

И ничего не отвечал.

Агрипа Ирод оскорблённый,

Царёк-лиса самовлюблённый,

Решил Иисуса наказать

И в руки слуг своих предать.

Отдал Христа на поруганье

Из-за Его непослушанья.

Но, взяв с Него такую плату,

Отправил Узника к Пилату,

Признав, хоть был предельно зол,

Что в Нём вины он не нашёл.

Пришлось Пилату вновь решать,

Как с Иисусом поступать.

Что делать дальше он не знает,

Хотя прекрасно понимает,

Кто его хочет принудить

Дать разрешение казнить,

Но всё ж надежды не теряет,

И к милосердию взывает.

Народу выбрать предлагает

Из осуждённых одного,

Чтобы помиловать Его.

Тогда обычай бытовал,

Что в Пасхи праздничные дни,

Кого народ сам выбирал,

Того помиловать могли

Из узников приговорённых,

И к смертной казни осуждённых.

Меж тем народ подговорённый,

Старейшинами убеждённый

Их наглой ложью, как отравой,

Кричит освободить Варавву,

Разбойника и кровопийцу,

И всем известного убийцу.

Так стали все до одного

Скандировать: «Респни Его!».

Среди сего столпотворенья

Приходит Проклы извещенье,

Жены пилатовой поклон

О том, что ей приснился сон,

А в этом сне предупреждали,

Чтоб не было Христу печали;

Что сон опасен и тревожен;

Чтоб муж был крайне осторожен.

Послушался жену Пилат.

Он сам, признаться, был не рад

Жестокосердию евреев,

Сверх фанатичных фарисеев,

И чтобы как-то ублажить,

И непреклонность их смягчить

Подверг Иисуса бичеванью,

Пытаясь вызвать состраданье.

К ним Узника опять выводит,

Но состраданья не находит.

«Се, человек!» – им возглашает,

Но ничего не помогает.

Злодеи, все до одного,

Кричат: «Распни, распни Его!».

Пилат их лживость понимает,

Но, как спасти Христа, не знает,

И, как последний акт надежды,

Приносит царские одежды,

На Иисуса надевает,

И пред толпою выставляет.

Но делает он это зря -

Евреи не хотят царя.

Кричат, что царь у них один.

Над ними кесарь господин.

А кто царя им предлагает,

Тот против Рима выступает.

Пилат безумно испугался.

Он в затрудненьи оказался,

Не без причины полагая,

Что могут быть соглядатаи,

Среди свирепой этой стаи,

И если в Рим кто донесёт,

Ничто Пилата не спасёт.

И, поняв это, он остыл,

Умерил свой судейский пыл.

Воды доставить приказал,

И злоохотникам сказал,

Что за Христом вины не знает,

За тем и руки умывает,

Что в казни Праведника сей

Не видит он вины своей.

Толпа тут радостно взревела –

Предательства свершилось дело,

И наступил злорадства час –

Вскричали: «Кровь Его на нас».

И, продолжая клятву падших,

Взопили: «И на детях наших!».

Так бастион последний пал.

Душа Пилатова пуста.

Крест изготовить приказал.

Велел на нём распять Христа.

Среди собравшихся людей

Туда-сюда сновал злодей.

За всем с волненьем наблюдал,

И всё сильнее унывал.

Иуда – Господа предатель,

И о сокровищах мечтатель.

Он стал Христа учеником,

Предполагая, что потом,

Когда Иисус взойдёт царём,

А он останется при Нём,

Его исполнятся мечты

И минет время бедноты.

И был Иуда убеждён,

Что будет щедро награждён.

Чередовались дни за днями.

Дни становились месяцами,

Недели, месяца годами,

И он всё больше убеждался,

Что в ожиданьях ошибался.

Всегда был рядом со Христом,

Но Тот не думал быть царём.

Иуду это огорчало,

И без сомненья означало,

Что ученик Христа Иуда

Рискует не дождаться чуда.

Рискует, будучи при Нём,

Так и остаться бедняком.

Что делать? Как же дальше быть?

Решил Иуда изменить.

Задумал он Христа предать,

И попросту Его продать.

К первосвященникам пришёл,

И там своих друзей нашёл.

Иуду в храме приютили,

И за измену заплатили.

Теперь как тень везде ходил,

За муками Христа следил,

И с нездоровым наслажденьем

Смотрел на Бога избиенье,

Ругательства и поношенье.

Вдруг что-то с ним произошло.

Затменье алчностью прошло,

И до сознания дошло,

Какое зло он сотворил.

О! Кто такому был бы рад,

Когда в него вселился ад?

А деньги, что он получил,

И думал прикупить земли,

И до сих пор с собой носил,

Огнём Иуды душу жгли.

Он бросился назад к «друзьям»,

Проникнул незаметно в храм,

Пытался серебро вернуть,

Но не сумел их обмануть.

Хотел услышать оправданье?

Напрасно было ожиданье!

В жестокосердии своём

Они не думали о нём.

Какой сейчас от денег прок?

На землю бросил кошелёк,

И бросился оттуда прочь.

Никто не мог ему помочь!

Предателю и состраданье?

Его не сбудется желанье!

Ему уже не страшен ад.

Скорее аду был бы рад,

Чем мучиться в воспоминаньи

О совершённом злодеяньи.

Такого зла с начала лет

Ещё не видел белый свет.

И не имея больше сил,

Злодей повеситься решил.

Иуда дерево нашёл,

Затем вскарабкался на ствол….

Под тяжким весом сук сломался.

Иуда наземь распластался.

Предателя разверзлось чрево,

Когда не выдержало древо.

Так с этим миром он расстался.

Приказ Пилата не забыли.

Солдаты крест соорудили

И на Христа его взвалили,

Как будто Он какой колосс,

Чтобы до места казни нёс.

Миссия телом измождённый,

Униженный и оскорблённый,

Все издевательства сносил.

Он молча всё претерпевал,

Не возмущался, не роптал,

Но не имел телесных сил,

Чтоб до Голгофы крест нести,

Там человечество спасти.

Он от усталости качался,

И вскоре с силами расстался.

Он по дороге так устал,

Что наземь под крестом упал.

Тут с поля проходил крестьянин,

Еврей Симон Киринеянин.

Того о помощи спросили.

На его плечи крест взвалили.

Он крест натужено понёс.

Понёс по Via de la Rose.

Иисуса с самого начала

Толпа людей сопровождала.

Среди идущих женщин много.

Иные плакали в дороге,

Не понимая ничего,