Серебряная дорога

Лелле закрыл Фейсбук. Каждое посещение оставляло тяжелый осадок на душе.

– Почему тебя нет в социальных сетях? – обычно ныла Анетт.

– Зачем? Чтобы рыдать вместе со всеми на глазах у целого мира?

– Но речь идет о Лине…

– Я не знаю, понимаешь ли ты это, но моя задача найти ее, а не скорбеть по ней.

Он пригубил кофе и вошел в Flashback. Там не появилось ничего нового относительно исчезновения его дочери. Последнее сообщение по поводу Лины, датированное декабрем прошлого года, написал пользователь, называвший себя «Искателем истины».

«Полиции следовало проверить, какие дальнобойщики находились на Серебряной дороге в то утро. Все знают, что это любимая профессия серийных убийц. Посмотрите данные по Канаде и США. Там каждый день пропадают люди в населенных пунктах, расположенных вдоль автострад».

Ни много ни мало, тысяча двадцать четыре поста от анонимных пользователей. В большинстве своем все эти люди склонялись к тому, что Лину уговорил поехать с ним и увез какой-то шофер до прибытия автобуса. То есть у них была та же теория, что и у полиции. Лелле обзванивал фирмы, занимавшиеся грузоперевозками, и спрашивал, какие водители были в их районе в то время, когда пропала Лина. Он пил кофе кое с кем из шоферов, осматривал их машины и передавал имена в полицию. Но никто из этой разношерстной компании, похоже, так и не стал подозреваемым, да и не видел ничего.

Полицейские не любили, когда Лелле начинал настаивать. Они ведь живут в Норрланде, на севере Швеции, а не в Северной Америке. Серебряная дорога вряд ли могла считаться «настоящей» автострадой с американской точки зрения, и у них, в Норрланде, отродясь не было серийных убийц.

Поднявшись из-за компьютера, он закатал рукава своей пропахшей сигаретным дымом рубашки, подошел к карте северного Норрланда, приколотой к стене, прищурился и посмотрел на вереницу булавочных головок в центральной части. Затем вернулся к столу, вынул новую булавку из ящика и обозначил место, где побывал этой ночью. Он не сдастся, пока не проверит каждый отрезок дороги, любое, пусть самое убогое и гнилое, человеческое жилище вблизи нее. Провел окровавленным ногтем по карте, прикидывая, какое захолустье посетит следующим, ввел координаты в мобильный телефон и потянулся за ключами от машины. Он уже и так потерял достаточно времени.

* * *

Глаза Силье восторженно блестели, как будто перед ними открылось море возможностей, как будто лачуга в лесу была божьим даром в ответ на ее молитвы. Голос ее резко прибавил в громкости, стал мелодичным и чистым. Слова лились непрерывным потоком, наталкиваясь друг на друга. Как будто она боялась, что у нее не хватит времени сказать все необходимое. Торбьёрн, казалось, наслаждался этим. Он сидел молча с довольной миной, в то время как Силье щебетала и щебетала. Поведала о том, как ей понравился он сам, а про усадьбу – что она прямо влюбилась во все, начиная с узоров на линолеуме и заканчивая цветастыми занавесками. Не говоря уже об окружающей природе, прям точно как в мечтах, которые она лелеяла все годы. Очень удачно приплела про мольберт и кисти. Поклялась создать свои лучшие работы с помощью необычайного ночного света в царстве тишины и покоя, где ее исстрадавшаяся душа наконец получила долгожданную передышку. Да-да, только здесь у нее появится возможность творить по-настоящему.

Каждый раз влюбляясь заново, своей излишней эмоциональностью Силье могла утомить предмет страсти. Ее разглагольствования дышали ожиданием поцелуев и ласк, долгих объятий, но… Внезапный всплеск энергии матери не нравился Мее, даже пугал ее. Обычно такие приступы восторга заканчивались бедой.

Уже во второй вечер таблетки отправились в мусор. Открытый блистер с ними Мея заметила среди картофельной кожуры и кофейной гущи. Безобидные на вид пилюли пастельного цвета. Чудесное творение фармакологии, таблеточки, при своих крошечных размерах обладавшие достаточной силой, чтобы остановить безумие и темноту. Обеспечивавшие нормальное существование человека.

– Почему ты выбросила лекарство?

– Потому что оно мне больше не требуется.

– Кто тебе это сказал? Ты разговаривала с врачом?

– Мне не надо ни с кем разговаривать. Я сама знаю, что в таблетках больше нет необходимости. Тут я в своей стихии. Сейчас я наконец могу быть сама собой. Темнота меня здесь не настигнет.

– Ты сама слышишь, как это звучит?

Силье рассмеялась непринужденно:

– Почему тебе постоянно надо обо всем беспокоиться? Ты должна научиться расслабляться, Мея.

Долгими светлыми ночами Мея лежала и таращилась на рюкзак, в котором по-прежнему лежали все ее вещи. Она могла бы стащить немного денег и поездом отправиться назад, в южном направлении. Пока будет заниматься поисками работы, поживет у друзей. Обратится в социальную службу за помощью в худшем случае. Там прекрасно знали Силье, насколько неадекватной она могла быть. Но Мея понимала, что не решится на это. Ей требовалось следить за матерью, которая так и сыпала банальностями.

– Таким свежим воздухом я никогда не дышала прежде!

– Разве не замечательно, когда вокруг царит такая тишина?

Что касается тишины, Мея не замечала ее. Наоборот, лес был полон звуков, заглушавших мысли. Хуже всего было по ночам, когда назойливое жужжание комаров смешивалось с птичьим пением, а ветер с шумом гулял среди елей, заставляя их качаться. Не говоря уже о какофонии, долетавшей из комнаты, расположенной этажом ниже. Крики и пыхтение, экзальтированные возгласы. Главным образом со стороны Силье, конечно. Торбьёрн предпочитал не выражать свои эмоции вслух. Только когда они замолкали, Мея осмеливалась спуститься на кухню, а услышав храп Торбьёрна, пробиралась через комнату выпить вино, оставшееся после Силье. Оно помогало ей не слышать звуки.

* * *

Лелле почти не спал летом. Он винил в этом свет, солнце, которое никогда не опускалось с небосвода и нахально пыталось прорваться внутрь сквозь черную ткань занавесок. Винил также птиц, шумевших ночами, и еще комаров, которые начинали жужжать над головой, стоило положить ее на подушку. Он винил в этом всё и всех, кроме того, что на самом деле не позволяло сомкнуть глаз.

Соседи сидели на террасе, смеялись и дребезжали столовыми приборами. Лелле пригнулся как можно ниже, направляясь к машине, чтобы они не смогли увидеть его.

Он беззвучно катился вниз по склону, так долго, насколько получилось, прежде чем завести мотор. Но при всех предосторожностях у него почти не было сомнений, что соседи прекрасно знают о его исчезновениях по вечерам: они видели, как его «вольво» удаляется от дома, когда приближалась ночь.

В деревне царил покой, дома утопали в мягком свете вечернего солнца. Когда он приблизился к автобусной остановке, кровь с шумом запульсировала в висках. В его сердце все еще теплилась крошечная надежда, что он увидит Лину в небрежной позе со скрещенными на груди руками, как это было, когда он оставил ее. Прошло три года, но при виде чертовой остановки у него снова и снова перехватывало дыхание.

Как считали в полиции, кто-то ехал по Серебряной дороге, затормозил у остановки и увез Лину. Вероятно, этот никому не известный человек предложил подвезти или заставил сесть в машину силой. Свидетелей в пользу данной версии не нашлось, но это выглядело единственным правдоподобным объяснением, почему девочка могла исчезнуть так быстро и бесследно. Лелле оставил Лину без десяти шесть. Автобус, если верить шоферу и пассажирам, подошел четверть часа спустя, и девочки уже не было. Все произошло за пятнадцать минут. Максимум.

Прочесали весь Глиммерстреск. Никто не остался безучастным. Проверили каждый ручей и, выстроившись цепочкой, прошли порядка десяти километров во всех направлениях. Собаки и вертолеты, добровольцы со всего округа помогали в поисках. Но все было напрасно. Они так и не нашли Лину.

Лелле отказывался верить в ее смерть. Для него она по-прежнему оставалась живой, как и в то злополучное утро. Порой ушлые репортеры или бестактные незнакомцы спрашивали его:

– Ты веришь, что твоя дочь жива?

– Да, я верю в это, – всегда отвечал он.

Лелле успел выкурить шесть сигарет за те полчаса, пока добирался до Арвидсъяура. В помещении автозаправки не было ни одного клиента, когда он зашел. Киппен стоял спиной к нему и мыл пол, лысое темя блестело в ярком свете ламп. Лелле на цыпочках подошел к кофеварке и наполнил бумажную чашку до краев.

– А я как раз сейчас подумал, где ты. – Хозяин заправки оперся тяжелым телом на ручку швабры. – И засыпал свежий кофе для тебя.

– Спасибо тебе за это, – сказал Лелле. – Как ситуация?

– Нормальная, нет причин жаловаться. Ты сам-то как?

– Жив.

Киппен взял с него плату только за сигареты. Помимо кофе он угостил Лелле вчерашней булочкой с корицей. Лелле отломил сухой край и макнул в горячий напиток, а Киппен продолжил уборку.

– У тебя поездка сегодня вечером, я вижу, – возобновил он разговор.

– Да, отправляюсь в дорогу.

Киппен грустно кивнул:

– Печальный день приближается.

Лелле опустил взгляд на мокрый пол:

– Три года. Порой кажется, все было только вчера, а порой – словно целая жизнь прошла.

– И что делает полиция?

– Одному богу известно.

– Но они же не бросили это дело?

– Особо ничего не происходит, однако я не оставляю их в покое.

– Это хорошо. Если тебе понадобится помощь с чем-то, я здесь.

Киппен отвернулся и опустил швабру в ведро. Лелле сунул сигареты в карман, взял в одну руку булочку и кофе и на пути к выходу хлопнул мужчину по плечу свободной рукой.

Хозяин заправки принимал участие в поисках с самого начала. После исчезновения Лины он потратил долгие часы, просматривая записи с камер наружного наблюдения, пытаясь найти какой-то след, который привел бы к девочке. В случае, если Лину подвозил кто-то или увез насильно, вполне возможно, что этот человек останавливался залить бензин. Ничего такого не нашлось, но у Лелле создалось впечатление, что Киппен никогда не забудет о случившемся с его дочерью, сколько бы времени ни прошло.

Лелле сел в машину, окунул последний кусок булочки в кофе и, пока ел, смотрел на колонки. Он уже давным-давно рассчитал, как долго похититель Лины мог ехать при условии, что бак был заправлен полностью. При большом баке машина могла добраться до гор и пересечь норвежскую границу. Если бы она и дальше ехала по Серебряной дороге, конечно. Вполне возможно, похититель мог свернуть на менее известные трассы, по которым обычно никто не ездил и никто не жил поблизости. То, что девочка исчезла, поняли только вечером, более чем через двенадцать часов, поэтому похититель или похитители имели в запасе массу времени.

Он вытер руки о джинсы, закурил очередную сигарету, завел мотор и, покинув Арвидсъяур, остался наедине с дорогой и лесом. Окно оставил приоткрытым, чтобы чувствовать запах хвои. Если бы деревья умели говорить, нашлись бы тысячи свидетелей.

Серебряная дорога была главной артерией, от которой отходили многочисленные дороги-капилляры, густой сетью охватывавшие всю страну. Среди этих дорог хватало разбитых проселков, используемых для вывоза бревен, потом еще таких, по которым ездили на снегоходах исключительно зимой, а также еле заметных тропок, змеившихся между мертвыми деревнями. В лесах, по которым проходили дороги, хватало озер, и рек, и бурных маленьких ручейков, бежавших как по земле, так и под ней. А также зловонных болот, готовых поглотить любого сделавшего неосторожный шаг в свое бездонное чрево. В таких местах поиски пропавшего человека могли продолжаться вечно.

Обычно требовалось проехать много километров, чтобы попались очередное жилье или какая-нибудь заброшенная постройка, а уж увидеть попутную или встречную машину вообще было чудом. Когда такое происходило, у Лелле начинало учащенно биться сердце, он надеялся увидеть Лину через стекло. Он останавливался на пустынных площадках для отдыха и, от волнения задерживая дыхание, поднимал крышки мусорных баков. Сколько бы раз он ни проделывал эту процедуру, она никогда не станет для него рутиной.

Перед Арьеплугом он свернул на маленькую дорогу из тех, что обычно соединяют соседей, на них трудно разъехаться двум машинам. Курил, не снимая рук с руля. Клочья тумана двигались между деревьями, подобно призракам, и он, прищурившись, смотрел вперед, пытаясь понять, где находился. Проселок был настолько узкий, что не позволял развернуться, пришло бы в голову поехать назад – двигался бы задом. Но ему такое не придет в голову. Лелле не привык отступать и заставлял «вольво» ползти все дальше по ямам и ухабам, не замечая, как пепел падает на рубашку. Он притормозил, только увидев дом между стволами. Когда-то в нем жили люди, но сейчас густые кусты и молодые деревья, уже поднявшиеся до подоконников, взяли его в плотное кольцо, а на месте окон и дверей зияли пустые дыры. Дальше был еще один деревянный скелет, почти поглощенный лесом, и еще один. Полусгнившие усадьбы, по меньшей мере лет десять назад покинутые хозяевами.

Остановив машину посреди этого запустения, Лелле долго сидел неподвижно, прежде чем наполнил легкие воздухом и достал «беретту» из бардачка.

* * *

Мея старалась держаться подальше от мужчин Силье. Она избегала находиться в одной комнате с ними, так как знала, что их может интересовать не только мать. Им нравилось прижиматься к ней, игриво шлепнуть ее по заду или как бы случайно дотронуться до груди, причем еще тогда, когда у нее таковой не было и в помине.

Но Торбьёрн явно не собирался прикасаться к ней. Она поняла это уже на третий вечер в его хижине, когда спустилась на первый этаж и обнаружила его сидящим в одиночестве на кухне, где он с шумом прихлебывал кофе из блюдца. Мея прошмыгнула мимо него на террасу как можно тише, словно не заметила, но только успела закурить сигарету, как он высунул голову и спросил, нет ли у нее желания что-нибудь съесть. Глядя на его изрезанное морщинами лицо, она догадалась, что ему больше лет, чем она думала, – он был значительно старше Силье и вполне годился ей самой в дедушки.

Торбьёрн исчез, и Мея слышала, как он насвистывает что-то, пока она курит. Она не спускала настороженного взгляда с леса. У нее не укладывалось в голове, как кто-то добровольно может жить здесь. Она слышала странные звуки, замечала танцевавшие между елей подозрительные тени. Из дома вышла собака и легла у ее ног так близко, что Мея почувствовала прикосновение шершавой, неприятно пахнувшей шерсти. Время от времени собака поднимала голову и смотрела в сторону леса, словно тоже слышала кого-то там, в глубине. Мея чувствовала, как ее сердце убыстряет ритм. В конце концов она не выдержала. Общество возившегося на кухне мужчины было куда предпочтительнее.

Он уже успел поставить на стол чашки и положить все для бутербродов.

– К сожалению, у меня нет ничего сладкого.

Мея в нерешительности остановилась в дверном проеме, скосилась на закрытую дверь комнаты, где пряталась Силье, потом снова уставилась на еду:

– Бутерброды подойдут.

Она села напротив него, но не отрывала глаз от поцарапанной поверхности стола. Торбьёрн налил кофе, оказавшийся настолько горячим, что между ними облачком поднялся пар.

– Ты же, конечно, пьешь его?

Мея кивнула. Она пила кофе, сколько помнила себя. Либо кофе, либо алкоголь, но в последнем ей не хотелось признаваться, во всяком случае, постороннему. Булка оказалась вкусной и мягкой, прямо таяла во рту, и она, намазывая масло, уплетала кусок за куском; она была настолько голодная, что не могла остановиться. Торбьёрн, казалось, ничего не замечал, сидел, повернувшись лицом к окну, и говорил непрерывно, сопровождая свой рассказ жестами. Показывал на тропинки, бежавшие в лес, на дровяной сарай в углу, где хранились велосипеды, спиннинги и все прочее, чем она может воспользоваться.

– Все что есть в усадьбе – в твоем распоряжении, это твой дом теперь. Я хочу, чтобы ты знала это.

Мея слушала его, жевала и чувствовала, что ей становится трудно глотать.

– Я никогда не рыбачила…

– Ничего страшного, я могу научить тебя как-нибудь.

Ей нравилось его морщинистое лицо, когда он улыбался, и его сдержанная манера говорить. Торбьёрн задерживал на ней взгляд только на короткие мгновения, словно стеснялся, а она расслабилась настолько, что осмелилась налить себе еще кофе, хотя ей пришлось наклониться через стол, чтобы дотянуться до кофейника. Было уже поздно, но солнце светило в окно, и она и без кофе не смогла бы заснуть.

– Ага, сидите и кайфуете.

Силье, бледная как тень, стояла в дверном проеме в одних трусах, грудь висела. Мея отвернулась.

– Иди к нам и садись, пока твоя дочь не приговорила батон, – сказал Торбьёрн.

– Да, моя Мея способна сожрать все в доме, если ты ей позволишь, – буркнула Силье, проковыляла через кухню, встала под вентилятором и чиркнула зажигалкой. Она с такой жадностью втянула в себя дым, словно не курила сто лет.

Мея машинально напряглась – ей не понравился тон матери. Она видела ее отражение в стекле старинных прадедовских часов: блестящие глаза, ребра, выпирающие из-под кожи, – и сразу захотела спросить, нет ли у нее абстиненции после таблеток. Но она не стала делать это при Торбьёрне, который как раз протянул Силье кофейник.

– Я только что предложил Мее осмотреть усадьбу, – сказал он. – У меня есть несколько велосипедов на случай, если она захочет прокатиться к озеру или в деревню.

– Слышишь, Мея? Почему бы тебе не прогуляться и не познакомиться с окрестностями?

– Пожалуй, завтра.

– Тебе же все равно нечем больше заняться. Прокатись в деревню, может, найдешь там ровесников. Сейчас же фактически лето. Ты ведь не будешь постоянно сидеть здесь и помирать от тоски. – Силье загасила сигарету, потянулась за бумажником, достала из него двадцатку и протянула Мее: – Купи мороженое или еще что-то.

– У нас все уже закрыто, поздно, – сказал Торбьёрн со своего места. – Но молодежь обычно гуляет допоздна. Они, конечно, обрадуются новенькой.

Мея неохотно поднялась и взяла деньги. Силье вышла вместе с ней на террасу.

– Нам с Торбьёрном просто надо немного времени для себя, – прошептала она. – Ты же можешь не возвращаться несколько часов? Езжай и проветрись немного!

Она чмокнула дочь в щеку и протянула ей две сигареты, затем закрыла дверь за собой. Щелкнула щеколда. Мея замерла и еще какое-то время ошарашенно таращилась на дверь. Она слышала шум деревьев за спиной – казалось, они смеются над ней, – потом медленно повернулась, и до нее дошло, что она осталась наедине с лесом. То есть произошло то, чего она так боялась.

* * *

Именно такие заброшенные места он и посещал теперь. Давно опустевшие усадьбы с заросшими тропинками. Прорицательница из Кеми сказала ему, что именно там его дочь. «Среди густого леса и деревянных руин, оставленных людьми». И пусть Лелле особо не верил ясновидящим, сейчас он готов был схватиться за любую соломинку.

Хорошо еще, было светло как днем, когда он переступал через прогнившие пороги и, сгибаясь, проходил в двери, еле державшиеся на проржавевших петлях. Щелястый пол скрипел и подозрительно трещал под его ногами, когда он бродил по комнатам, скользя взглядом по обшарпанной мебели, печам и абажурам, покрытым паутиной и толстым слоем пыли. В некоторых усадьбах эхо гуляло по пустым помещениям, тогда как другие, похоже, покидали в спешке, судя по стоявшему на полках фарфору и заключенным в рамки вышивкам с различными мудрыми изречениями.

«Люби меня больше всего, когда я этого меньше всего заслуживаю, поскольку тогда мне это по-настоящему необходимо».

«Довольствуйся малым, не забывай, что погоня за большим зачастую оборачивается только лишними заботами!»

«Счастье заглядывает в дом, если радость живет в душе».

Он подумал о розовощеких женщинах, сидевших у керосиновой лампы длинными зимними ночами с иголкой в руках. Скрашивали ли эти простые истины убогое существование? Может, как раз он и ошибается, считая их смешными?

Солнечный свет проникал внутрь сквозь пустые квадраты окон, в глаза бросались следы жизнедеятельности зайцев, мышей и прочей живности, обосновавшейся здесь. Стараясь не шуметь, Лелле шагнул в спальню, заглянул под кровати и в гардероб. Он старался двигаться как можно быстрее, но и не забывал об осторожности, прекрасно понимая, что пол может провалиться в любом месте. Сердце постепенно успокаивалось. Его миссия почти закончилась – осмотрит большой жилой дом и с чувством выполненного долга может снова сесть в машину.

Этот дом, похоже, находился в самом приличном состоянии, во всяком случае, в окнах держались стекла, а черепица ровными рядами лежала на крыше. Входная дверь, однако, не хотела открываться, и ему пришлось приложить силу, чтобы сдвинуть ее с места. В конце концов она распахнулась так внезапно, что Лелле свалился на землю. Громко выругавшись, он почувствовал, как сквозь джинсы просочилась влага, и жгучую боль около копчика. Поднялся, выпрямился и машинально бросил взгляд через плечо, как бы в попытке убедиться, что никто не стоит сзади и не смеется над ним.

Ноги еще не успели переступить через порог, когда в нос ударило зловоние, идущее изнутри, – тошнотворный запах смерти и гниения. Он попятился назад так резко, что чуть снова не упал, и, положив руку на засунутый за пояс пистолет, торопливым движением снял его с предохранителя. Автомобиль стоял метрах в пятидесяти позади, наполовину закрытый молодыми деревьями, и первым желанием было побежать к нему, сесть за руль и умчаться прочь, забыв про ясновидящую с ее предсказанием. Однако, немного успокоившись, он передумал и, закрыв лицо свободной рукой, с пистолетом наперевес шагнул внутрь.

Смрад был просто невыносимый. Пока глаза привыкали к царившему внутри полумраку, к горлу подступила тошнота. Осмотревшись, он увидел множество лиц, улыбавшихся ему: маленькие беззубые дети, женщина в черном платье со столь же черными глазами… Стены комнаты были плотно увешаны черно-белыми фотографиями, кто-то прикрепил их булавками к обоям. Покрытая сажей печка, треногие стулья и кухонный стол с цветастой скатертью, больше ничего. Под столом чернел небольшой бесформенный предмет.

Мышь-полевка. Мертвая и распухшая, с длинным хвостом, завернувшимся вдоль серого тела.

Лелле сунул пистолет за пояс и направился к выходу, стараясь не смотреть на улыбающиеся лица, а на улице побежал к машине. Постоял около нее какое-то время, положив руки на колени. Пытался очистить легкие, набирая лесной воздух, однако без особого успеха. Зловоние преследовало его, когда он ехал назад к большой дороге. Казалось, оно пропитало кожу и стало неотъемлемой частью его собственного тела

* * *

Мея оказалась на улице так внезапно, что не успела не только переобуться, но даже подумать об этом, а ее сандалии с тонкими подошвами не слишком годились для хождения по корням и шишкам. Однако она не замечала этого; рыдая, она старалась как можно быстрее удалиться от дома, только бы Силье не видела ее слез. Сначала она бежала, толком не разбирая дороги, потом долго стояла, прежде чем ей удалось восстановить дыхание и немного прийти в себя. Деревья, громко скрипя, качались, царапая ей руки ветками, словно пытались схватить. Собака увязалась за ней, но постоянно сворачивала то в одну, то в другую сторону, исчезая среди упавших стволов и веток. Мея пожалела, что нет поводка, тогда бы она держала собаку рядом с собой. Сердце трепетало от страха, но она сама не знала, чего боялась больше: мелькавших среди деревьев теней, диких зверей или одиночества. Ей никогда еще не приходилось бывать в лесу в таком захолустье, где, как она понимала, сколько ни кричи, никто тебя не услышит. Окружавшие ее деревья были старыми, их возраст явно насчитывал десятки лет. Покрытые мхом толстые серые стволы сосен тянулись так высоко к небу, что у нее закружилась голова, когда она подняла взгляд к кронам.

«Здесь можно легко потеряться, и никто не найдет», – подумала она.

Озеро, которое она видела из окна машины Торбьёрна, оказалось большим. Какое-то время она шла вдоль берега; ее ноги оставляли глубокие следы в поросшей травой и мхом мягкой земле; маленькие кривые березки стояли, понурив головы и купая ветви в воде. Из зарослей вышла собака и принялась жадно пить. Мея села на валун, покрытый почерневшим мхом, похожим на свернувшуюся кровь, сняла сандалии и сунула пальцы ног в воду, однако быстро подтянула их к себе. Собака снова убежала, и Мея торопливо последовала за ней. Вдоль берега змеилась еле заметная тропинка, отклоняясь в сторону, только когда требовалось обогнуть упавшее дерево или переправиться через бурные ручейки. Мея начала уставать. Сколько времени прошло? Можно ли уже возвращаться? Она достала одну из полученных от матери сигарет, чиркнула зажигалкой и сделала затяжку.

Вдруг она услышала голоса. Снова подбежавшая собака лаяла, как будто звала за собой. Мея поспешила по тропинке и между ветками увидела людей, сидевших на берегу. Горел костер, тонкая струйка дыма поднималась прямо к небу. Они засмеялись, увидев собаку, ласково поприветствовали ее, а потом заметили Мею. Она выронила сигарету изо рта, но быстро наклонилась, подняла ее с земли и сделала затяжку, словно ничего не случилось, однако почувствовала, как щеки залились румянцем.