Дорога в один конец

– Подожди минутку, я оденусь и выйду.

Этот вечер был великолепен! И хрустящий под ногами снег, и большущая луна, ровным светом покрывающая вечерний город, и бриллиантовые россыпи звезд – природа выпрашивала снисхождения за мороз. Вадим грел поцелуями ее замерзший носик и пальчики, а кристаллы инея от застывшего на воротнике ее шубки дыхания покалывали щеку.

– Тебе пора, наверное. – Они оба замерзли, и Люда избавляла его от инициативы. – Вадим! Иди, а то вдруг он не дождется!

– Да-да, надо идти. – Его закоченелому телу сейчас позарез было нужно движение.

Прощальный поцелуй был лишь касанием заиндевелых губ. Когда Люда юркнула в тепло общежития, Вадим ощутил облегчение избавления от переживаний за нее. За себя он не боялся.

Дорога была пустынна. Вадим вышел из города, и быстрый размеренный шаг вскоре разогнал застылую кровь, и телу стало тепло. Только руки в тонких перчатках все никак не согревались, но он и не замечал этого. Вадим полной грудью вдыхал морозную ночь, где красивая женщина, с зелеными глазами девочки с августа подала ему руку из ожидающего автобуса и увезла с собой.

Так они теперь и будут встречаться. Вадим вычислит час движения молоковозов, и водители почти всегда будут подбирать одинокого ночного путника, уже знакомого им. А тетя Маша пожалеет бедные, опьяненные светлым чувством души и будет давать ключ от подсобки, где возле теплой батареи Вадим и Люда будут упиваться поцелуями – вершиной, в их понимании, счастья. Как это прекрасно, когда любовь идет впереди инстинкта!

Однажды, когда Вадим приехал с симптомами простуды, Люда не выдержала:

– Вадим, так нельзя! Я каждый раз страшно переживаю, как ты доедешь, не зацепят ли тебя местная шпана, да и холод этот. Вон ты опять простужен. Не надо приезжать пока, – она с мольбой посмотрела ему в глаза. – Послушай! Я на эти выходные съезжу домой, а на следующие укатят мои девчонки, и у нас будет целый день в тепле, тетя Маша как раз будет дежурить. А ты пока вылечишься хорошенько, идет?

– Но это же почти две недели?

– А если ты заболеешь? – Люда добивала его аргументами. – На следующие выходные девчонки разъезжаются по домам, а ты дома с температурой – оно нам надо? – Она улыбнулась игриво, и Вадим сдался.

Зима помалу отступала. Февральское солнце нагревало темные проплешины в осевших снегах и остро пахло весной. Двойственные чувства, разбуженные в душе Вадима этими запахами, не давали покоя. С одной стороны хотелось, чтобы время притормозило, и это «а для тебя родная, есть почта полевая» отодвинулось куда-то, неизвестно куда. А с другой стороны, осознавая, что армия неизбежна, Вадим хотел как-то так рвануть туда, прямо сию минуту, чтобы сразу чуть ли не дембель. Разлука с Людой в два года не укладывалась в сознание. Как было все просто и ясно в конце лета!

Он снова написал ей письмо, и легче стало на душе. Люда ответила, что вся в учебе, что скучает и ждет, не дождется запланированной встречи. Так проходили дни.

Вадим приехал в город первым автобусом, вышел возле универмага и зашел в отдел украшений. Он хотел купить Люде цепочку или колечко в подарок. Долго выбирал. Золото было не по карману, и, наконец, остановился на небольшом колечке с камнем цвета рубина. Три гвоздики, купленные на соседнем базаре у грузина с кепкой-аэродромом на голове, потянули дороже, чем колечко. Вадим бережно спрятал их за пазуху.

– А, кавалер! – тетя Маша улыбнулась, явно радуясь в душе за них. – Иди, иди быстрей, а то ждет тут, не дождется. Да сидите там, как мыши, чтобы я вас не слышала.

– Спасибо, тетя Маша! – Вадим заспешил на второй этаж, доставая на ходу цветы из-за пазухи.

Попадавшиеся в коридоре девушки с любопытством оглядывались. Вадим смущался, и хотелось быстрей спрятаться. Он остановился перед комнатой с номером 40, постучал и, не дожидаясь ответа, легонько толкнул дверь.

– Да, да! – Люда обернулась и увидела замершего на пороге комнаты раскрасневшегося, то ли от морозного утра, то ли от смущения, Вадима с букетом. Она была в знакомом ситцевом халатике, в комнате было жарко.

– Здравствуй. Это тебе. – Вадим первый раз в жизни дарил цветы девушке.

– Ой, Вадим, милый! Спасибо! – Она легким поцелуем коснулась его губ, – Где ты их достал? Какие красивые! Раздевайся, у нас очень жарко.

– А еще вот это тоже. – Вадим разжал ладонь, и красным лучиком сверкнула грань камешка на колечке с ценником. – Ох, извини. – Он зубами перекусил нитку и протянул колечко Люде.

– Спасибо. – Люда слегка смутившись, взяла колечко и примерила. На безымянный палец оно было велико, а на средний мало. Она оставила на безымянном и вытянула руку, рассматривая. – Красивое! Спасибо, мой хороший. – Обняла за шею и поцеловала уже долгим поцелуем.

Вадим снял пальто. В шерстяном свитере, с воротником под шею, было жарко.

– Ты свитер сними, у нас топят невыносимо.

– Под ним только майка. – Вадим смутился.

Люда подошла к двери и закрыла ее на защелку:

– Снимай, сюда никто не зайдет. И можешь разуться. Располагайся, как тебе удобно, а я сейчас покормлю тебя. – Она вышла, закрыв дверь на ключ.

«Да-а, в майке и в ботинках, как-то не того», – усмехнулся про себя Вадим. Он не стеснялся своего тела. Занятия спортом оставили свой след в рельефе мышц его фигуры, но Вадима смущала какая-то провокативность, что ли, ситуации. Все в этой ситуации было с ним впервые, и Вадим боялся вдруг показаться смешным, неловким и этим как-то ненароком обидеть Люду.

Повернулся ключ в замке, дверь отворилась, Люда с накрытым подносом осторожно ступила на порог:

– Вадим, возьми, пожалуйста, а я сейчас еще чайник и чашки принесу. Ты чай или кофе?

– Лучше чай. – Он осторожно принял поднос, на котором горкой возвышались несколько бутербродов с сыром и колбасой, два апельсина, два яблока и три пирожных.

– Вот теперь все. – Люда поставила на стол горячий чайник и две чашки с кубиками сахара. – Можем пировать, нам никто не помешает. – Она немного смутилась от вида какого-то домашнего Вадима и себя ситцевом домашнем халатике – роль хозяйки выполняла впервые.

– Ну, бери, Вадим, не стесняйся. Ты же не завтракал, наверное?

Вадим взял бутерброд с докторской колбасой и откусил с аппетитом. Докторская или любительская колбасы до сельских магазинов не доходили, поэтому такой стол можно было считать роскошным даже, и Вадиму было приятно осознавать, что Люда ждала его, готовилась. И этот ее, все время открывающий коленки халатик, и его майка на мускулистом теле, лишь подчеркивали естественность происходящего – муж пришел с работы домой.

– Тебе два, а один мне. Ты любишь пирожные? – Люда обладала неоценимой чертой простыми вопросами, иногда даже банальными, сглаживать неловкость ситуации.

– Люблю. А еще больше торт. – Вадим допивал вторую чашку чая.

– Смотри, растолстеешь, перестану любить, – улыбнулась она.

– А ты вправду меня любишь? – неожиданно для себя спросил Вадим, и взгляд его умолял пожалеть и не обидеть.

Люда опустила взгляд, слегка покраснев, но быстро сгладила неловкость:

– Ну, разве непонятно! Глупенький мой! – Нежно чмокнула его в щеку. – Ну, иди ко мне. – Она села на койку, подогнув ноги и прикрыв коленки халатиком.

Вадим был так благодарен ей за это милостивое повеление, что лишь уткнулся в ее волосы. Он и от этого был счастлив. Она взяла в ладони его лицо и прошептала теплым шепотом: «Мальчик мой маленький!..» И целовала его молчащие поначалу губы, а Вадиму хотелось плакать то ли от счастья, то ли от сладкой еще неизведанной боли.

«Я те-бя лю-блю!» – силился он прошептать, изнемогая от нежности, а она зажимала ему рот губами: «Не надо. Молчи. Молчи». И целовала недетскими поцелуями, и Вадим отвечал, вдруг переступив какой-то барьер, и сознание улетало. Разбуженный инстинкт звал обоих в манящий рай, где ни он, ни она еще не были, но они останавливались на полпути, не тратя силы и время на поиск еще неизведанной дороги, а пьянели от одних лишь поцелуев, несмелых касаний пальцев, ощущения тел.

А когда уставали губы, Вадим и Люда замирали, утонув в глазах друг друга, покуда несмелая поступь пальцев вновь не разжигала страстный огонь. И вновь застывали тела в безумном касании, когда казалось и они, и весь мир слились воедино, но опять сил хватало только на поцелуи.

Они были по-настоящему счастливы в тот день. Счастливы даже от того, что, каждый раз растратив силы на полпути, так и не пошли не вершину. Романтическая душа Вадима не вынесла бы разочарования, и умная, рассудительная Люда понимала это. Она ценила его именно такого.

Глава 11

Весна в том году не опоздала и уже в конце февраля согнала остатки снега, как бы намекая, что нечего расслабляться в зимней дремоте, готовься Вадим к переменам. Да он хоть сейчас готов. Хотелось быстрее начать отбывать эту повинность, радуясь каждому зачеркнутому дню в календаре. Он чувствовал, что внутренне настроился на неизбежную разлуку с Людой. Они как то спокойно коснулись этой темы, даже без полного драматизма, банального «ты будешь меня ждать?» обошлось. Для Люды впереди еще был год учебы, потом распределение неизвестно куда – обычный путь молодого специалиста того времени. Получит диплом, а Вадим, тем временем, уже отслужит год, осмотрится, приедет в отпуск. Полагается же отпуск после года службы? Может, решит остаться на прапорщика, а там уже можно и жену привозить.

Они не стояли перед выбором. Вопрос женитьбы не был актуальным для Вадима и Люды. У них не было страха потерять друг друга в этой неизбежной двухлетней разлуке. Микроб ревности не проник в их чистые отношения. Вадим и Люда были первые друг у друга в этом взаимном влечении, которое не то чтобы не решались назвать любовью, нет. Они, каждый по-своему, где-то глубоко-глубоко прятали сомнение, что именно их – каждого в отдельности, судьба наградила любовью взаимной и равноценной. Они интуитивно ощущали, как это важно – взаимная и равноценная. Сколько отдал – столько и получи. Но эти размышления были так сложны для юных душ, что Люда и Вадим осторожно обходили эти пороги на спокойном плесе их взаимности. Им было хорошо вдвоем, а от добра – добра не ищут.

Когда Вадим пригласил Люду домой, чтобы познакомить с родными, она восприняла это, как естественный алгоритм в их отношениях. И вполне естественным было для Вадима познакомиться с родителями Люды. Когда она предложила съездить в ближайшие выходные к ней на родину, Вадим воспринял это как обещание Люды ждать его эти месяцы (слова «годы» Вадим сторонился) предстоящей армейской службы. Обещание без клятв и лишних слов.

Но была одна мысль, что гвоздем сидела в мозгу Вадима. Даже не мысль, а страх – страх получить вдруг по каким либо причинам отсрочку от призыва этой весной. Когда в марте, как обычно, вышел приказ Министра обороны об очередном призыве на действительную военную службу, не заставила себя долго ждать повестка Вадиму на призывную медкомиссию, которая проводилась на Киевском сборном пункте.

В автобусе, который вез призывников на комиссию, Вадим встретил ребят, с которым прошел курсы военных водителей. Обрадовались друг другу, разговорились. Некоторые успели поработать на автомобилях, некоторые уже даже знали род войск, где придется служить, а Вадиму похвастать в этом плане было нечем. Даже то, что есть кому провожать его, и, главное, – есть кому ждать, ребята комментировали как лишнюю бодягу – все равно никто никого не дождется. И навалилась тоска. И полтора часа дороги молча просидел Вадим, погрузившись в невеселые мысли. И, может, именно это состояние было причиной того, что терапевт, измерив ему артериальное давление, вдруг удивленно поднял глаза:

– Что, уже проводы вчера отмечали?

– Нет. Какие проводы? – Вадим не сразу понял, о чем речь.

– Давление повышенное. Жалобы есть? На сердце там, или боли головные? – терапевт листал его личное дело.

– Да нет никаких. Это я переволновался немного. – Вадим разволновался еще больше.

– Ну, посиди минут десять в коридоре, потом зайдешь. – Доктор отложил папку с его делом в сторону.

Ну, какое тут, к черту, успокоение! Вадим сел в коридоре на стул. В висках стучало. По коридору от кабинета к кабинету носился в трусах призывной контингент с папками личных дел, куда доктора в погонах вносили записи, что впоследствии предопределят векторы многих судеб.

Когда манжета тонометра повторно сжала выше локтя руку Вадима, от волнения холодная струйка пота заструилась из подмышки. Он следил за рывками опускающегося столбика серебристой ртути на шкале, и в унисон где-то в пятки опускалось сердце.

– Что ж ты так распереживался-то, Вадим Бут? – Доктор бросил взгляд на титульный лист дела с фамилией призывника. – В аптеке возьмешь траву пустырника, попьешь. И никакого алкоголя на проводах, понял?

– Так точно! – Погоны под халатом доктора уже действовали на сознание соответственно.

Вадим схватил папку, куда терапевт размашистым почерком внес запись: «А/Д повторно. Годен. К.300», и выскочил в коридор, как бы, боясь, чтобы врач не передумал.

И вот сидела эта мысля-заноза в мозгу и не давала покоя, даже Люда заметила какую-то озабоченность Вадима, но воспринимала ее, как переживания от предстоящей разлуки.

– Я обязательно приеду к тебе, – успокаивала и целовала легким касанием губ.

А Вадим рисовал в воображении апокалиптические картины. Его стриженого возвращают назад, или не берут в армию совсем! Это была бы катастрофа. Не служивший в армии – заведомый изгой. Он попивал чаек с пустырника и ожидал повестки на повторную медкомиссию, а пришла повестка третьего мая к восьми часам явиться, так сказать, с вещами. И ощущение, чуть ли не счастья, охватило Вадима – его, таки, забирают! Люда была слегка удивлена такой переменой настроения, и Вадим ей все рассказал.

– Какой же ты глупый! – Глаза ее смотрели с грустью и нежностью. Люда не совсем понимала такой порыв Вадима служить (про мальчика, отдающего честь проносящимся боевым машинам, Вадим Люде не рассказывал, стеснялся), но понимала неизбежность армии для мужчин и принимала принцип: «Раньше сядешь – раньше выйдешь».

Проводы в армию в брежневский застой! Только свадьба могла затмить их по размаху. Была в разгаре, так называемая, «холодная война» с западным миром, но вряд ли кто-нибудь допускал, что заполыхает всерьез. Армия воспринималась народом, как место для мужания юнцов – этакая точка старта во взрослую жизнь. Так оно фактически и было. После двух лет «перековки» молодой человек возвращался на «гражданку» обязательно другим. Лучше или хуже – это уже иной вопрос. Кто их них мог представить себе, как там будут «ковать» и что, или кто после из этого получиться? Надо отслужить и все. Все служат. Не служивший – заведомый изгой в собственных глазах в первую очередь.

Так думал и Вадим. И когда, наконец, прочитал сухую, казенную бумажку, где «согласно Закону о всеобщей воинской обязанности приказываю явиться и т. д.», то ощутил прилив радости, гордости и облегчения – гора свалилась с плеч. Вот только разлука с Людой омрачала легонькой тучкой ясный небосвод эйфории. Ну, что же, прими неизбежность, как данность, и живи вперед!

И день, и вечер проводов Вадим и Люда могли побыть уединенно только мельком – всем нашлось дело в приготовлении к вечернему застолью. Лишь поздно ночью, когда уже убирали со столов, и помалу затихали пьяные песни, они пошли пройтись, или присесть где-нибудь уединенно. Слова все были сказаны и, уставшие, молча сидели они на лавочке, прижавшись друг к другу, а вокруг чародей май пробуждал мир к жизни.

– Пойдем. Тебе надо хоть немного поспать, – голос Люды прозвучал тихо и обреченно.

Им, в эти оставшиеся несколько часов, Судьбой разрешалось все. За благоразумие и терпение, за умение утолять любовную жажду лишь смачиванием губ, не жадничая выпить сосуд одним глотком до дна. За эту своеобразную жертву даже Ангелы-Хранители не смели бы остановить их льнущие друг к другу тела. И постель им постелили одну на двоих, и были сброшены одежды до ничего не способных остановить лоскутков белья, и страсть разгоняла кровь уже, но завязли они в поцелуях и ласках – лишь в том, чему научились в эти короткие месяцы их любовной хвори.

Где-то глубоко в подсознании интуитивно ощутили Вадим и Люда опасность разочарования в эти последние убегающие часы. Разочарования от вдруг несбывшегося ожидания чего-то еще более неземного, чем они уже ощущали. С этим разочарованием невозможно было пережить предстоящую разлуку – это прекрасно знали те, кто контролировал линии их судеб.

И помогли им Ангелы-Хранители. Остановилась несмелая поступь пальцев, убавили разгоняющийся ритм сердца, замедляя ток крови, и уснули Вадим и Люда лишь с ощущением легкой, сладкой боли на вспухших от безумных поцелуев губах…

… «Вот, черт. Кажется, простыл», – подумал Вадим, ощущая нарастающий озноб в теле. Метель не утихала. Автобус осторожно полз в белой пелене, и выйти в эту холодную мглу посреди дороги казалось безумием. Но и звонка не было. Вадим в очередной раз кинул взгляд на дисплей мобильника, которого не выпускал из рук, боясь пропустить ее крик. А это должен быть крик, он уверен! Крик боли с мольбой вернуться! И Вадим сможет сорвать пленку обиды с сердца, и сердце взорвется от жалости к ней – любимой своей женушке! Своему солнышку! И остановит Вадим автобус, и полетит на чем угодно назад – в родное тепло ее тела. И тепло это вылечит его от озноба.

Но бездушный кусок умной пластмассы молчал…

Глава 12

3 мая, поутру, два автобуса с бритыми, зареванными, с бодуна призывниками вырулили из тесного двора райвоенкомата. Мелькнули в последний раз за окнами родные лица, и до самого Киева в автобусе стояла такая грустная тишина, так тоскливо выл двигатель, что казалось, жизнь кончилась, так и не начавшись.

Киевский сборный пункт (в простонародии – ДВРЗ) встретил толчеей и бренчаньем гитар. Атмосфера была уже более живая, зовущая к переменам, и, тем более, страшен был возврат назад домой – в ту жизнь, в детство. Сопровождающий прапорщик, сбив хмельной азарт, построил разношерстную компанию и зачитал фамилии тех, кто должен идти на повторную медкомиссию. Среди прочих прозвучала и фамилия Вадима. Сразу стало ясно, что многие комиссию не пройдут наверняка по причине, не то, чтобы бодуна, а вследствие довольно таки приличного подпития.

Обложив всю группу крутым матом (мог бы ехать домой, а тут возись), прапор подозвал несколько румяных крепышей. Заставил дыхнуть, одного забраковал, и, ткнув им личные дела потенциальных пьяниц, поставил задачу. «Главное, четко выучить фамилию, имя, отчество и дату рождения», – напутствовал прапор, видно не впервые сталкиваясь с подобной проблемой. Для Вадима это был один из тех случаев, когда решение надо принимать немедленно.

– Товарищ прапорщик! И мне… И мне надо подмену! – Вадим чуть ли не умоляюще глядел на раздосадованного прапорщика.

– А ну, дыхни, – строго приказал тот. – Ни хрена не чую. – От самого прапора попахивало свеженькой. Ну, как тут учуешь.

– Ладно, – смилостивился. – Эй! А ну, отставить! – скомандовал он вдруг группке своих подопечных, что, разложив нехитрую снедь, уже закусывали.

– Вот ты, с усиками, ко мне!

Низкорослый крепыш нехотя поднялся и подошел к прапорщику.

– Уже опохмелился? Успел? – Командир наклонился слегка, принюхиваясь.

– Я непьющий, товарищ прапорщик, – с легкой обидой улыбнулся крепыш. – Я спортом занимаюсь.

– Вот ты мне и нужен.

Прапорщик всучил ему папку с личным делом Вадима, внятно поставил задачу и напутствовал: «Не дай бог!» Крепыш с недовольным видом поплелся решать судьбу призывника Бута Вадима Ивановича. И точкой невозврата стала для Вадима новая запись в его личном деле: «А/Д 120/80. ГОДЕН. Команда 300». Он никогда больше не видел этого крепыша. Парень остался в его памяти, как одна из тех случайностей, что стают вехой на жизненном пути.

«Земля качнулась, и рванулся лед,И громом тишина упала сверху.На лед упал пятидесятый год,И навсегда остался в списках на поверке.У сопок вновь сменяются посты,Блестят на лоб надвинутые каски,Но не вернут наградные листыТех, кто погиб на острове Даманский…»

Уже была расшифрована «команда 300» – пограничные войска, и песня в переборе гитарных струн вызывала горделивую дрожь в теле от причастности к роду войск, который меньше десяти лет назад реально воевал. И пограничники 1950-го года рождения погибли в мирное для страны время, защищая Родину, а не неся на штыках идеи коммунизма, как Советская Армия в Будапеште в 56-м, и Праге в 68-м.

«Это не такая армия, – думал Вадим. – Тот Леха-танкист из училища танкового совсем из другой армии. Да и пограничные войска – это не армия, это отдельный род войск при Комитете Государственной Безопасности. И в этом есть что-то элитное. Зеленые фуражки, зеленые погоны, и защищают реальную границу страны, а не какую-то абстракцию – мир во всем мире». И ему, Вадиму, повезло попасть в эту элиту.

Правда, когда на второй день начали вызывать «команду 300», на плацу ее принимали краснопогонные сержанты в совсем не зеленых фуражках, лишь знаки «Отличник погранвойск» у некоторых зеленели интригующим намеком. Новые командиры снисходительно игнорировали расспросы, а покрикивать стали уже при погрузке в эшелон. Разношерстная толпа новобранцев в одночасье как-то сникла, но отсутствие еще единого цвета хаки пока позволяло выделить какие-то лица. Сержанты казались не просто взрослыми мужиками, а чуть ли не ветеранами войны, достойными преклонения.

Вагоны забили под завязку. Вадим подсуетился и занял самую верхнюю багажную полку – можно сразу влечься, и никто не будет беспокоить, лишь бы не свалиться. Поезд посунул в ночь, в неизвестность. Атмосфера расслабилась. Послышался смех, разговоры, забренчала гитара. Где-то тогда впервые прозвучало слово «Германия», но никто всерьез его не воспринял, а сержанты-пограничники с красными погонами лишь загадочно улыбались.

Вадиму не спалось. Кое-как пристроился и лежа начал писать письмо. «Где-то брошу на станции», – подумал. Письмо получилось короткое, даже какое-то сухое – первое его письмо из массы в будущем написанных им писем Люде, что будут и лекарством, а иногда даже спасением. Вагон качался, убаюкивая.

Скрип тормозов разбудил Вадима, и за окном сквозь пелену утреннего тумана проявилась вывеска «Слоним».

– Дядя, где это мы? – открыв окно, спросил он железнодорожника, осматривающего состав.

– Белоруссия, – выдохнул тот ответ вместе с папиросным дымом, не поднимая взгляда, и стукнул молоточком с длинной ручкой по буксе колесной пары.

– Бросьте, пожалуйста, письмо.

В поплывшее окно вагона успел разглядеть Вадим, как железнодорожник поднял брошенный конверт.

После девятого класса, во время сборов будущих призывников, Вадим впервые посетил воинскую часть, стоявшую в райцентре. То место, куда их теперь пешком пригнали после выгрузки в глухом тупике, на воинскую часть походило мало. Большое удивление вызвал переход след в след по контрольно-следовой полосе: «Как?! Мы переходим границу?!»

Здесь же, как с другой реальности, впервые увидели зеленые фуражки на головах местных аборигенов, презрительно смотревших на стадо еще не солдат, но уже и не гражданских. Они явно не завидовали строю новоиспеченных краснопогонных младших сержантов, ждавших с нетерпением свою добычу. И, тем более, не завидовали прибывшим кандидатам в солдаты, зная, что ждет этих, еще романтически настроенных, юнцов. Бойцы в зеленых погонах спокойно и размеренно жили на этой тихой пограничной заставе. Не напрягаясь, несли службу на самой спокойной границе Советского Союза, и не стремились ни в какие «германии» на «передовые рубежи».

Все это уже потом Вадим услышал, увидел и узнал, и тоже не захотел ни на какие «передовые рубежи», хоть и за границу. Но кто уже их спрашивал, и что они могли! Вот уже где была лотерея! Вот уже где случайность играла судьбоносную роль!

«Стадо» с трудом построилось на пыльном плацу. Стоявшие перед ними сержанты с интересом и азартом разглядывали добычу. Долгих восемь месяцев тяжелого срока в страшной «школе СС», как они ее называли, – полковой школе сержантского состава (ПШСС), ползли или бежали они с полной выкладкой по проклятой Вульдхайде и пескам Фридерсдорфа к этой минуте блаженной власти. И вот она настала.

– Кто имеет водительские права, десять шагов вперед!

Толпа выпустила несколько десятков претендентов на то, что может потом пригодиться в цивильной жизни. Вадим рванул одним из первых. Тут еще была возможность принимать решения. Сержанты с автомобильными эмблемами на петлицах начали формировать отделения, и Вадим подумал, что не все так плохо. Ему казалось, он любит их всех – этих таких взрослых в хорошо подогнанной, выбеленной частыми стирками, форме командиров – старших товарищей и наставников.

6-е отделение 11-го автовзвода. В этом маленьком мирке из десяти человек предстояло найти свою нишу. То ли младший сержант Благород отбирал себе шестым, то ли Вадим оказался по каким-то причинам в районе шестой десятки? Не было никакой логики в отборах. Все играли вслепую. Ох, Ее Величество Случайность!