Быль да небыль. Здесь всё не так

Василь Абзи

Быль да небыль

Здесь ВСЁ не так

Произведению А. И. Солженицына

«Один день Ивана Денисовича»

посвящается.

Все права на издание защищены, включая право воспроизведения полностью или частично в любой форме. Иллюстрация на обложке принадлежит издательскому дому ВЕКТОР-Т. Товарные знаки также принадлежат издательскому дому ВЕКТОР-Т.

Эта книга является художественным произведением. Имена, характеры, места действия вымышлены, или творчески переосмыслены. Все аналогии с действительными персонажами, или событиями случайны''.

Подобное юридическое обобщение, в книгах этого автора, позвольте считать неуместным. Все герои этих произведений, – люди реальные и настоящие, как и реальны сами события с ними произошедшие. Вымышлены только имена и место действия, а характеры преобразованы, согласно их поступкам.

Чья-то личная жизнь, рассказанная публично или случайному попутчику, она уже не может оставаться достоянием личного. А иначе зачем рассказывать, ведь в зашторенное окно никто не подглядывал’’. Потому и судебные тяжбы позвольте считать не логичными.

РАЗМЫШЛЕНИЯ НИ О ЧЕМ…

То ли это несоответствие такое: случайность одна, а закономерность другая. То ли так происходит со всеми и без всяких причин. Но когда пытаешься понять, какими такими путями люди встречаются, то можешь начинать прослеживать этот путь, хоть со дня их рождения: когда родились каждый по своему и, как потихоньку пошли навстречу друг другу. Или воображаемо ковыряясь, в буднях прожитых дней, можно вдруг опрометчиво вспомнить, что где-то и когда-то, кто-то и зачем-то, повернул не так; и теперь уже эта дорожка приводит тебя сюда, с кем-то непредвиденно столкнув.

А можешь далеко не заходить и думать начинать с банального: ты встал для чего-то и куда-то пошёл. А там вдруг он. Неожиданно он. Не во сне, как с другими бывает. А именно он, как с большой буквы, Судьбою начертанный. Только вряд ли в такие моменты, люди начинают анализировать подобные вещи. Они может вообще этого никогда не делают. Но, тем не менее, всё шло своим чередом…

ЧАСТЬ 1

АЗИЯ. 1986 год. ИТК-1.

Этот день отличался от других похожих дней только одним: и значительным, и незначительным событием. Значительным он был для мужичка, – прокоротавшего свой маленький срок, как пойманный с поличным карманник, – и в этот день выходящего на свободу, так долгожданную для многих. А незначительным этот день был для Сафрона, человека многими уважаемого в лагерной среде и ничем не запятнавшегося в ней, из всей своей долгой арестантской биографии. И таких посторонних освобождений, Сафрон уже видел сотни раз и каждый раз при этом, как сам освобождался, легко унося своё воображение за пределы колючей проволоки.

Так и сейчас, для себя без всяких трудностей, Сафрон устроил мужичку из своей бригады, лёгкий праздник освобождения. В бригаде, конечно, были люди, особенно из молодых, кто сам готовил себя к свободе. Они сами приносили-получали вольные одежды. Чаем, водкой запасались, чтоб остающиеся покуражились. А кто был поблатнее, тот и ’’эйфорию ’’, для проводов заказывал, чтоб также, за себя родимого, порадовать других. Но были в его бригаде и разного рода мужики, кто даже и рубля себе не заработал. Отшельники по жизни и всеми давно уж забытые. Таких и не оставлял без внимания Сафрон. А к этому, уже подошедшему к старости мужичку и профессиональному карманнику, у него было особенное отношение. Просто они оба, – старые бродяги по этой лагерной жизни.

Сначала, за неделю до этого события, Сафрон дал ’’бригадному шнырю’’ Иранцу деньги и отправил его к кому-нибудь из лагерных портных, чтоб мужичку, на день освобождения, скроили какой-нибудь модный костюмчик, из обычной джинсовой ткани, что в достатке имелась на швейных складах в производственной зоне. Затем, как дополнение, к ещё не сшитому костюму, тому же Иранцу предстояло найти-купить вещички по мелочам: носки, трусы и, как по жаркому сезону, майку. А чай, сигареты и карамельные сладости, уже легко приобретались в тот же день, в обычном и скудном лагерном ларьке.

И вот уже сходивший в лагерную баню, и обратно, по пути, закинувший в горящую печку свою до замызганности заношенную робу, мужичок предстал перед Сафроном и другими мужиками из бригады, во всём своём ’’освобождающемся наряде’’.

Джинсовая курточка, больше похожая на пиджак, с накладными карманами. Брюки, скроенные под джинсы, тоже с накладными задними карманами. Новая белая маечка, как всеми забытый белый снег. И даже чьи-то летние туфли, что ’’шнырь ’’ Иранец умудрился ему достать, теперь заметно сверкали своей кожей, от пропитавшего их бесцветного крема.

И всё это вольное одеяние, как нельзя лучше, вызывало у других мужиков только хорошую зависть. От старой и скудной робы на мужичке не осталось и следа. А зайдя в отрядную секцию и представ перед Сафроном под бурные хвалебные возгласы, мужичок волнительно засунул руки в карманы своей новой курточки и хотел бы, хоть что-нибудь, вынуть из них. Но тут же убедившись, что они пусты, он спутанно вынул их обратно:

– Что, Старый, так и тянет в карманы залезть, – увидев неуместность движений, насмехнулся над мужичком Сафрон, – кошелёшник ты старый.

– Да нет, – опять замешкался в движениях мужичок. И уже заметно сдерживая свою неуместную стеснённость, он всё-таки постарался высказаться. – Я это, я другое хотел сказать… Спасибо тебе, Сафрон. Век не забуду. Всю ночь ломал голову, как в своей зоновской робе, по улицам буду ходить, а люди будут глазеть и тыкать, будто я бомж какой-то. А тут, оказывается, такой наряд… И ведь по размеру ещё.

– Вот ты болтун, – засмеялся над длинно сказанным Сафрон. – Никогда столько слов от тебя не слышал. Ты лучше Иранцу потом спасибо скажешь. Он, похоже, по ночам с тебя мерки снимал. Видишь, как тютелька в тютельку, – уже открыто рассматривая одежду Старого, улыбчиво отреагировал Сафрон. – Да и ни меня одного благодари. Сейчас за чифиром и скажешь всем мужикам своё ответное спасибо… Иди, проходи к последнему проходу. Я тоже сейчас подойду…

– Ага, – ещё более ошеломлённым, тут же согласился мужичок. И уже не волочащей сапоги походкой, а словно шустрый жиган, он прошоркал к дальнему угловому проходу.

Шпана шпаною. Ростом маленький, по возрасту давно уж пенсионер и оттого, с чуть сгорбленной спиною, Старый постоянно был открыто суетлив и, как хороший ребёнок, ещё и услужливо послушен. Отчего и заслуживал всегда, как шустрый не по годам, только одобрительную улыбку.

В двух дальних проходах, по обе стороны от углов, уже составили к друг другу табуретки. И получилось два низких столика, с постеленной на них газетой, помпезно кричащей слово ПРАВДА. На неё же, как на стерильную, были щедро высыпаны конфеты и пряники. А на одном из этих импровизированных столиков, который поставили в проходе у раскрытого окна, ещё стояла трёхлитровая банка, доверху заполненная чёрным от густоты чифиром.

Мужики же, в большинстве своём, сидящие на своих шконках и ожидающие начала банкета, то незаметно и скромно посматривали на банку с чифиром, то не скрывая своей хорошей зависти, открыто улыбались, глядя на Старого. Здесь у каждого свой черёд.

– Ого-о, – уже не снимающий с лица улыбку, ещё раз порадовался Старый. – Да это ж целый пир. – И обернувшись к подходящему сзади Сафрону, он с наигранной обидой произнёс. – Так не честно, Сафрон. Я сам хотел, напоследок, ещё раз сделать тебе твой утренний чифир.

– Ну, как видишь, не угадал. Теперь это мой тебе чифир. Не только же ты один, можешь готовить змейский вар, что аж скулы сводит. Теперь и нашего змейского попробуешь. Попробуешь и скажешь потом, чья собака злее. Так ведь, мужики!?

И мужики с удовольствием, разноголосым разнобоем, поддержали Сафрона:

– Да ясный пень, что наш чифир не хуже…

– Ну да, а будет оспаривать, ещё его оставим на пару лет. Будет учить нас, как чифир готовить.

– А что его готовить, сыпь чая побольше, да запарь хорошо.

– Да ты не скажи, так просто…

– Ладно, об этом потом, – всех улыбчиво остановил Сафрон. – А-то боюсь, что наш чифир перепарится, или на самом деле, Старый передумает освобождаться. Здесь малины скажет больше, чем там. Так что давай, Иранец, командуй с кем-нибудь на пару.

И названный Иранцем, мужчина возрастом под пятьдесят, бодро поднялся со своей нижней и самой крайней к выходу шконки. А поднявшись, он открыл рядом стоящую тумбочку, взгромоздившуюся сверху на ещё одну, такую же, и достал оттуда две эмалированные кружки. Затем также бодро, но без лишней суетливости, он подошёл к импровизированному столику и, присев на шконку, поставил взятые кружки, поближе к стоящей банке.

– Давай я помогу, Иранец, – тут же суетливо забеспокоился Старый.

Но Иранец улыбчиво и жестом руки остановил его:

– Ты успокойся, Старый, твоё время уже вышло. Тебе домой пора… на вольные хлеба.

– Да какой там дом… сегодня, может, на вокзале буду спать, – оправдался Старый. И здесь-же, как одёрнутый, успокоился.

– Ну не знаю, Старый, не знаю… Ничем помочь не могу. Если б ты сказал белого хлеба тебе купить, я бы купил. А тут сам понимаешь, дом я тебе, никак здесь не куплю. – И пока Иранец разглагольствовал со Старым, к нему поспешил на помощь один из мужиков. Он подхватил со спинки шконки висящее на ней казённое полотенце и также, спешаще, обхватил им банку. – Да, давай… Только смотри, горячее, – уважительно предупредил его Иранец.

– Нормально, ишь бы не пролить, – однако проигнорировал опасения Иранца, этот крупнокостный мужик.

И пока вдвоём, они разливали по кружкам чифир, Сафрон окинул взглядом остальных сидящих мужиков:

– Ну, а что сидим-то!? Или что, ждём поимённых приглашений… Давай, садимся все. Кому где удобно.

И каждый из сидящих мужиков, чем-то высказанным вслух, сопроводил своё вставание со шконки. Кто спину свою пожалел, ’’отправив ’’ к ней руку. Кто что-то проворчал для задора и притчей в двух словах отделался… Но все, без особых стеснений, расселись, как получилось. А Иранец попросил передать кружку, с наполненным чифиром, уже рассевшимся в проходе напротив. Первая же кружка была протянута им, оставшемуся стоять Сафрону.

Сафрон аккуратно взял её из рук Иранца и внимательно, спокойным взглядом, пройдясь по мнимому кругу, посмотрел на каждого из сидящих:

– Коротко скажу, мужики, – также спокойно начал он. – Пусть каждому и поскорее придёт этот день. И как мы видим, это не мечты за облаками. К Старому этот день уже пришёл. Так что за тебя, старина. За твою свободу. – И подумав о чём-то ещё, Сафрон открыто засмеялся. – Чтоб больше мы тебя здесь не видели. Иначе на всех будешь свой чифир готовить. И чай самому заставим добывать. Так, мужики, или нет!?

И снова по секции отряда пронёсся одобрительный мужицкий разнобой:

– Да однозначно так.

– Конечно так! И мы, смотри, не шутим.

И кружки в обоих проходах, из рук в руки, дружно пошли по кругу. А отглотнув пару раз и передав свою кружку следующему, Сафрон улыбчиво продолжил говорить:

– Я что со Старым прикалываюсь, насчёт чифира. Помню, как он появился в отряде. Что, говорю, будешь делать? Чем, мол, займёшься? На промзону пойдёшь? Но вроде старый уже, чтоб горбатиться. Или, может, кустарить умеешь? – Здесь Сафрон уважительно улыбнулся и с хитрым прищуром добавил. – Нет, говорит, работать не буду. Кустарить тоже не умею. Чифир, говорит, буду тебе варить. Представляете, он сходу ко мне в карман залез. Не карманник, а грабитель какой-то. Ны-ырц по быстрому ко мне и гасится довольный. И ладно пошутил бы. Удачно или неудачно, это уже другой вопрос. Так он, представляете, рано утром, едва подъём объявили, а он уже стоит у моей шконки и ждёт, когда же я встану. Ну что, говорит, давай, я чифир сварганю. Ну думаю, Старый. Да он не то что Крым и-Рым прошёл, так он ещё и в Чикаго по карманам шарил. – И всё это, с прибауткой, рассказав мужикам, Сафрон остановил свой взгляд на мужичке. – Так я, Старый, говорю, или скажешь, что вру.

Отглотнув и передав кружку дальше, мужичок довольный засмеялся. Ему, как новому рублю, Сафрон откровенно льстил.

– Нет, Сафрон, ты никогда никому из нас не врал, и врать, наверное, уже не будешь. Ты просто пишешь красиво, перья у тебя очень острые, – двумя разными подтекстами, но многим сидящим понятными, красиво и грамотно выкрутился Старый. И уже доулыбавшись, добавил. – Ну ты же не жалеешь, что взял меня, этим, как его, чайханщиком.

Сафрон опять улыбнулся:

– Нет, Старый, не жалею. Тебя ж, по полёту видно. Ты же арестант ещё оттуда… – И может, ко всему сказанному, Сафрон хотел бы добавить что-то ещё, но в секцию отряда, из подвешенного над дверью радио, мелодично и монотонно ворвалось небольшое сообщение: ‘‘Осуждённый, (такой-то и такой-то), срочно явиться в ДПНК’’. И Сафрон, не закончив с одной мыслью, с улыбкой переключился на другую. – А вот и наш майор, со своей приятной новостью, – лично ощутив ноты манящей свободы, теперь уже закончил говорить Сафрон. И на прозвучавшее, как заключительное, мужики сидящие в проходах, тоже ответили заключительно: их, словно пригласили на посадку в самолёт и они естественно зашевелились. Но Сафрон спокойно остановил их. – А что, я не понял… всем объявили общий сбор? Ещё чифир по кругу ходит, ещё не каждый к сладости прикоснулся… и сигарету ещё никто не закурил. А ведь сегодня можно… сам начальник отряда разрешил. Не торопитесь, говорит. По-си-дите, глотните нормально. И майор от вас никуда не убежит. Свобода ведь! Тут попробуй не отпусти. Так ведь, Старый!?

И мужичок, ’’всё тем же новым рублём’’, окрылённо засверкал своей старой и одобрительной улыбкой:

– Да… конечно подождёт. Я же ждал его.

– Ну и всё, договорились, – показав плечами и ладонями, жест готовый к приятельским объятиям, подыграл Сафрон. – Мы ж ещё не закончили, правильно!? Так что давай, мужики, никуда не торопимся… И насчёт покурить на дорожку, я тоже не пошутил. Закуривайте. Сегодня можно всё. Сигареты лежат у вас на тумбочках. А на меня внимания не обращайте, я отойду. И ты, Старый, как соберёшься, зайди ко мне в проход.

– Так прямо сейчас могу, – в ответ встрепенулся Старый.

– Не надо сейчас, – снова засмеялся над ним Сафрон. – У тебя люди сидят, а ты хочешь, как свадьба без жениха… Мужики разойдутся и зайдёшь. – По селектору ещё раз прозвучало повторившееся сообщение. И Сафрон, повернувшись к выходу и к радио, будто ответил ему. – Во-от, ещё один нетерпеливый. Старого ему подавай. Нет, чтоб всех так нетерпеливо нагнать, а-то только Старого ему подавай, – и уже понимая, что он должен оставить всех присутствующих, Сафрон направился к своему проходу.

– Чё-ё, давай, действительно, закурим, – от витающей строгости освобождённым, прозвучал чей-то голос.

И тут же, также уверенно, как и Сафрон, согласием ответили другие:

– Да, давай.

– А почему бы и нет…

Меж тем, стоящий за распахнутыми окнами июль, уже заметно и ощутимо перевалил за полдень. Отчего также ощутимо, в секциях отряда становилось неприятно душно, Окна, в этих, когда-то выложенных из кирпича стенах, смотрели перпендикулярно ровно солнечному восходу и, оттого первыми принимали на себя, все ярко палящие ’’радости ’’. Даже выросшие перед бараком деревья карагача, никак не спасали его принуждённых обитателей, от этого разгулявшегося на небе солнца. Это же Азия, и с этим ничего не поделаешь.

А спустя ещё немного времени и, тем более, уже после надрывающегося из радио голоса, ’’что всё-таки нужно срочно явиться в ДПНК!’’, никто не стал уже испытывать терпения. И мужики один за одним начали выходить из секции, на улицу. Ведь ’’виновник ’’ их чаепития, однозначно выйдет туда же…

Старый же, легко просеменив в чьих-то чужих туфлях, по истоптано-деревянному полу, тоже, когда-то сколоченному такими же невольными, как и он, послушно появился перед Сафроном.

– Заходи. Садись. Пожму тебе руку на прощание. Хороший ты мужик и смог остаться правильным…

И не успел он этого сказать, как Старый снова зашустрил-засуетился, первым делом вытянув свою маленькую щупленькую ладонь, может в жизни не державшую ничего тяжёлого:

– Да, Сафрон, век тебя не забуду…

– Да подожди ты, Старый, дай сказать, – без всяких шуток, но по-доброму остановил его Сафрон. – И когда я только избавлюсь, от этой твоей суетливости.

И оставшуюся без внимания ладонь, Старый быстренько убрал обратно:

– Говори, Сафрон, может надо чё-ё, так я сделаю…

– Да надоел ты, Старый! Сейчас на пинках тебя отправлю. Дай сказать-то хоть, – и, повернувшись к тумбочке, Сафрон взял с неё несколько лежащих бумажных купюр. А взяв их, он протянул их Старому. Когда же Старый взял их и бережливо зажал в кулачке, Сафрон продолжил. – Эти деньги положь себе. Шманать на вахте тебя не будут, не бойся. А-то ещё придумаешь в колымский гашник их засунуть, – иронично и быстро улыбнулся Сафрон. – Этих денег тебе на первое время хватит. И ради Бога, не лазь ты больше по карманам. Это всё-таки Азия. Поймают и изуродуют так, что больше не поднимешься. В арыке собакой не нужной сдохнешь. Самосуд тебе сделают, здесь это модно. Лучше уезжай куда-нибудь. Бабёнку-вдовушку найди. Женись, в хозяйстве покопаешься. Твоей же шустрости ещё надолго хватит… Вот где ты сам родился?

– О-о-о, так это, алтайский я.

– Вот. Красивые места, говорят. Сам не был, не знаю. Туда и поезжай. Через всю страну прокатнёшься, в Москве на денёк зависнешь. В гости сходишь, к дедушке Ильичу. И всё, и домой. В деревню куда-нибудь.

– Так у меня ж профессии нету, – ’’сладко слушая’’ и после каждого услышанного предложения, согласно качая головой, однако забеспокоился Старый.

– Ну и пусть! Что ты, как маленький рассуждаешь. С хорошими мыслями везде от человека польза. Главное, завязывай. Хуже нет, когда человек в тюрьме умирает. Отнятая свобода, она уже сама, как смерть. А сдохнуть в неволе, два раза умрёшь. Или тебе вообще всё по барабану!?

– Нет-нет, правильно говоришь, Сафрон.

Конечно, правильно… Там же даже воздух другой, ни только жизнь. Поэтому давай, не дури. Лучше молись за меня со свободы.

– Так я ж не умею…

И от этой малограмотной наивности, граничащей с простотою, Сафрон, не удержавшись, засмеялся. А с добром заканчивая смеяться, подтолкнул-ударил Старого в плечо:

– Всё, Старый, давай… вали отсюда. Достал ты уже, со своей маленькой азбукой. Молиться он не умеет…

– Да, Сафрон, тебе бы вот всего хорошего, – легко поднявшись со шконки, проговорил Старый и ещё раз протянул по размерам детскую ладонь, будто специально и предназначенную, чтоб ловко шарить по карманам. – Век тебя не забуду.

Сафрон тоже поднялся со шконки и, видя протянутую руку, ответил Старому прощальным и крепким рукопожатием, а когда услышал последние слова, прозвучавшие слезящимся тоном, он снова засмеялся:

– Всё, Старый, хорош! Обниматься не будем. Давай, иди уже. А-то точно в карцер загремишь.

И наконец-то почувствовав, что его едва ли не гонят взашей, Старый грустно и восвояси поплёлся к выходу. Но вдруг остановился, обернулся и уже едва не плача, посмотрел на остающегося стоять Сафрона. Человека такого же маленького роста, тех же старых и поседевших лет, что и он, но духа, в отличие от него, так уважительно не потерявшего.

– Не смогу я там, на свободе. Правда, не смогу, Сафрон. Обратно вернусь, вот увидишь, – и не выдержав искренности последних слов, Старый искривил свои губы, они несдержанно затряслись, захлюпали и появившиеся из глаз слёзы, безудержно потекли по его щекам. – Я, правда там не смогу. Я и в этот раз сел в тюрьму специально. Из магазина сапоги украл, а они оба оказались правыми. Менты даже смеялись надо мной, но всё равно посадили.

Сафрона неприятно перекосило от услышанного. Он неприязненно сморщился, видя расплывшееся в кислости лицо, досадно и неприветливо покачал головой, обратив внимание на слёзы беспомощной слабости, и уже грубым голосом, чтоб как с глаз долой, отреагировал вслух:

– Дурак будешь, если вернёшься. А вернёшься, – не подходи, – и, сделав ударение на последнем слове, Сафрон зашёл обратно в свой проход. Прошёл, устало сел-свалился на шконку и досадно покачал головой: ’’Вокруг всё так несовершенно’’.

Накатила усталость. Во взгляд пришло разочарование, и лицо его стало задумчивым: ’’Как это жизнь может так сломать, что человек без всяких преступлений идёт в тюрьму, как в дом родной. Ведь это ж воля. И не только физическая, но и изнутри откуда-то ликующая. А ему!? ’’.

Однако косвенно коснувшись этой дилеммы и не найдя в ней подходящих аргументов, или может ничего уже не понимающий в этом развивающемся за забором мире, Сафрон с той же досадой покачал головой. А услышав за окнами возбуждённое разноголосие, он поднялся со шконки, прошёл к распахнутому окну, в переходе напротив, и бросил вниз свой взгляд, на взбодрившихся от рукопожатия мужиков.

Они щедро и крепко пожимали руку Старого, от всей души желали чего-нибудь хорошего, смеялись, балагурили, но при этом умело скрывали внутри себя его завидное положение: ’’Человек уходит на свободу’’.

– Всё, Старый, давай. Ни дёгтя тебе и ни мазайся…

– Смотри там сегодня, водки много не пей…

И во всех этих разномастных выкриках было больше радости и вдохновлённости, чем им, смог бы передать освобождающийся Старый. Лицо его было растерянным, ответные рукопожатия ничего не понимающими, и если кто-то ничего не знал бы о происходящем, он мог бы безошибочно подумать, что человека куда-то насильно уводят.

Сафрон же стоял и смотрел до последнего. Он дождался, когда закончатся рукопожатия и иссякнет бурлящая из мужиков словесность. Он до последнего смотрел на уходящего из локальной зоны Старого, а когда тот исчез из вида, и лагерный пейзаж приумолк, Сафрон снова вернулся в свой проход и его взгляд остановился на небольшой репродукции на стене.

Чёрно-белое изображение, картинка-фотография, когда-то и кем-то ’’без спроса’’ вырезанная из книги. И на ней церковь с куполами, одиноко стоящая на склоне. И взгляд Сафрона настолько углубился в изображённое, что он даже не услышал, как сзади кто-то подходит.

Пришлось отвлечься. И Сафрон, не спеша развернувшись, посмотрел на человека, теперь стоящего сзади него.

Мужчина лет сорока, высокий, от солнечного загара смуглый, лицом худощавый, одетый в чёрную рубашку, заправленную в чёрные брюки, с броско выделяющимся на них ремне, он с открытой и приветствующей улыбкой смотрел на Сафрона. А когда дождался ответного взгляда, то более приветливо и широко улыбнулся:

– Ты чё-ё тут Старому наговорил? Из барака вышел, как пришибленный. И главное, слёзы с лица вытирает, чтоб я не увидел.

– Это он мне сказал, ни я ему. – Садясь на крайнюю шконку, с оттенком безразличия, но жёстко ответил Сафрон.

Вошедшему ничего не оставалось, как молча сесть напротив, на соседнюю шконку. Но, чтоб как-то отреагировать на сказанное, он пробурчал себе под нос:

– По-ня-тно… Озадачил.

В подтверждение того, что человек смышлённо догадлив, Сафрон ничего ему не ответил и, что самое странное, он также отрешённо продолжил смотреть на репродукцию, одиноко висящую на известково-белой стене. Его взгляд, как вошёл в изображённую церковь, и, словно тихо и осторожно, уже приблизился к её алтарю. А потому и мешать не стоило, коль разговор не клеился…

Но молчание Сафрона также неожиданно прервалось, как и началось. Его взгляд и тело уже вернулись к действительности и, мирно посмотрев на не нарушившего его уединённость, он тихим и потрескивающим голосом спросил у него:

– Что спросить хочу, Сова. Хороший кольщик есть на зоне?

Вопрос заставил призадуматься и оттого ответ прозвучал неуверенно:

– Ну-у вроде есть один. Лисёнку морду лиса на плече наколол. И если честно, я таких оттенков ещё ни у кого не видел. Как-то натурально все выглядит. Рисунок, – чистые штрихи.

– Натурально, – это хорошо. Найди мне его, Сова, я пообщаюсь с ним.

– Ну-у хорошо. Приведу. Только не пойму, ты что, решил себе наколку сделать.

И словно избавляясь от последних колебаний, Сафрон ещё раз посмотрел на репродукцию на стене:

– Да, хочу, – уверенно ответил он. – Вот эту церковь хочу наколоть… И ты с этим кольщиком, долго только не тяни.

Третий год пошёл, как Сова стал близок к Сафрону. Тому предшествовало ряд последующих событий, в которых Сафрон обратил на него внимание. И Сова видел его тело. Видел и обнажённым по пояс, и в трусах сидящим на шконке, и сам не раз, как составляя компанию, ходил с этим состарившимся человеком в лагерную баню. И он давно уже отметил про себя, что не видел ни одной татуированной точки, на этом, с истончившейся кожей теле. Ни одной закорючки, ни единой какой-нибудь буковки, и вдруг под самую старость, когда одна нога уже в могиле, этот человек решает нанести себе нечто серьёзное. И тут баловством сиюминутным не пахло.