Морок

– А что, ребятушки, не слыхали вы, что первым старшой должен каши-то отведать? – прозвучал рядом веселый хриплый голос.

Остальные звуки на мгновение затихли. И после небольшой паузы тот же хор, который совсем недавно хохотал и подшучивал над девушкой, дружно, будто бы это был единый организм, выпалил:

– Так точно, сержант!

Лея почувствовала, как те же самые руки, которые недавно сжимали все мягкие места, повернули тело вертикально и отпустили.

Она открыла глаза и увидела перед собой не очень чистые походные военные ботинки. Проследовав взглядом дальше – белые не очень аккуратные гвардейские лосины, запачканные в некоторые местах кровью. «Ах, он герой!» – подумала Лея и прижала руки к груди, к самому своему сердцу, заранее прощая все грехи своему спасителю, и бесконечно влюбленная в него уже сейчас и навечно. Девушка не осмелилась посмотреть на лицо этого великого человека.

– Ах ты, вот же судьба, дочка… – хрипло рассмеялся ее избавитель. – Ну дела-а…

Острая ледяная игла прошла через все тело Леи, пригвоздив ее, как безжизненную тряпичную куклу, к страшной догадке. И в то же время, что-то новое возникло в ее сознании, чего раньше она никогда не испытывала. Ясная и спокойная уверенность в своих силах, в том, что все будет хорошо посетила девушку.

– В общем-то, уже привычная ситуация, не так ли? – холодно ответила она. – Я бегу, ты догоняешь…

Стоявший перед ней спаситель ухватил маленький подбородок девушки двумя пальцами, резко дернув вверх ее голову, нагнулся, чтобы заглянуть прямо в глаза:

– Ну так, беги… – зловеще процедил он сквозь зубы.

– Теперь беги ты…

Казимир привычно осклабился…

– Ваш сержант убит или ранен, лежит в ближайшей корчме, – уверенно объявила Лея остальным служивым. – Это – самозванец!

– Совсем, дочка, видать? Слушай мою команду: разойтись!

Однако никто и не подумал расходиться. Гвардейцы застыли в недоумении. Поверить девчонке и связать сержанта – значит не подчиниться воле начальника, это называлось бунт. Но если начальник и правда самозванец?

Первым нашелся Казимир:

– Она – ведьма!

Солдаты отпрянули от девушки тотчас же.

– Не верите? Пошлите двоих проверить в корчму по этой же дороге. Там есть подвал. А мы пока подождем, – весело и зло проговорила Лея.

Страх пока еще владел разумом собравшихся, легче было довериться старому сержанту, пусть и не настоящему, чем той, которую он назвал ведьмой.

Лея поняла, что проигрывает.

– Ну-ка, а скажите мне, – выкрикнула она. – Зачем ваш отряд отправлен от дворца в эти леса?

Лея знала ответ, и только ждала, чтобы они сами назвали его. И тогда уж она предстанет им во всей красе, потрясая кулаками и близким знакомством с королевой.

– Мы не в праве разглашать цель нашего похода.

Казимир сгреб Лею в объятия и подвинул близко к себе. Вскоре она больше почувствовала даже, чем услышала, влажный шепот возле уха:

– Не все отряды ищут тебя. Некоторые просто возвращаются во дворец с дальних рубежей. Просто. Возвращаются.

***

«Все-таки некрасиво как вышло, – думал Иннокентий, выходя на тракт из болот. – Они ко мне со всем добром, а я вроде как ограбил их. Но если бы они знали, почему я взял у них книгу, они бы сами мне ее отдали. Поэтому нельзя сказать, чтобы я их ограбил. Просто пока бы объяснял, пока они бы поверили, пока проголосовали… Это же уйма времени. А мне надо торопиться…»

Иннокентий совершенно не понимал, где именно находится королевский замок и стоял перед трактом, пытаясь угадать, в каком направлении ему стоит следовать.

– Что ж! Дело мое правое… Значит направо.

Не выходя из кустов, он двигался вдоль тракта. Только сейчас, когда выбрался из болот и избежал шумной компании, находясь близко к людям, он почувствовал, как сильно ноют его истоптанные в кровь ноги. Обувь его истрепалась совершенно, нити, которые скрепляли подошвы, местами врезались в кожу так, что казалось вросли в нее.

– Нет, лучше не смотреть! – подумал Иннокентий и тут же уставился на свои болячки.

«Как удивительно устроен человек, – думал юноша. – Пока я шел и чувствовал боль, я все же шел, но с тех пор, как я увидел все эти гнойники и нарывы, я, кажется, ни шагу больше не пройду. Потому что на том, что я вижу, на таком не ходят!»

Иннокентий упал на спину, положив книгу под голову и, умаявшийся, заснул прямо в придорожных зарослях.

Проснулся под вечер. Невыносимо хотелось пить. Иннокентий огляделся, нет ли где поблизости ручья. Однако насколько хватало глаз стелились непролазные кусты, прерывающиеся желтым трактом. Юноша поежился, вечерний холодок начал забираться за ворот. Надо было идти.

Он встал, но тут же снова сел, едва не завыв от боли. Ноги были изодраны, наступить на них не было никакой возможности. Оставалось одно – ждать подводы, вдруг какой-нибудь мужичок с утра пораньше и поедет по своей крестьянской надобности.

С рассветом стало совсем холодно, появилась роса, Иннокентий дрожал не на шутку. Замерзший, голодный, заслышав стук копыт по дороге, он на четвереньках подполз ближе. Встал у дороги на коленках и замахал руками проезжавшему:

– Дяденька, помоги!

Дяденька, как вскоре выяснилось, был не склонен помогать всяким придорожным просильщикам. Вытянув вожжами по спине старой клячи, тянувшей на себе полную телегу сельскохозяйственного добра, он одарил Иннокентия на прощание широким щелчком кнута через всю спину. От удара и голода Иннокентий, потерял равновесие и рухнул головой о торчавший тут же камень.

Однако это не умерило его пылу добраться за походом с кем-нибудь из проезжавших. К следующей подводе он вышел так же на четверных, но кафтан его теперь был обременен дорожной пылью, а на лице явились черные круги под глазами от удара переносицей о камень. Вторая подвода, тянувшаяся к вечеру по тракту, просто развернулась и поскакала в обратном направлении.

Упавшего духом Иннокентия в бессознательном состоянии нашли гвардейцы, которым донесли о странном придорожном существе жившие рядом крестьяне.

Юноша очнулся на высоких подушках, в окно вовсю светило солнце, отчего одна половина лица его была нагрета так сильно, что, казалось, плесни в нее водой, от этой половины пойдет пар. Иннокентий попытался встать. Однако голова тут же загудела, пол и кровать как-то неловко качнулись перед глазами, и он упал на кровать и снова забылся. Через какое-то время ему приснилось, будто он дома, матушка купает его в горячей воде и целует. И он ее целует. И хохочет, так ему радостно сделалось во сне. Только вдруг сон переменился и почудилось ему, будто целует он курицу… Иннокентий открыл глаза. Перед ним сидела дородная толстая тетка, в собственном поту и расплавленном сале. Она отирала его белым вышитым платком, приговаривая: «Ах ты бедный. Эка ты намучился».

В тетке при всей ее могучей фигуре было что-то такое маленькое, уютное, как снег на дворе, если глядеть на него из натопленной избы. И Иннокентий заплакал. Тетка обхватила его голову, гладя по волосам:

– Ишь ты, намаялся. Плачь, милый…, – пожалела его баба и ловко, как маленькому, сунула в рот ложку ароматного куриного бульона.

Иннокентий поднял на нее благодарные глаза.

– Ишь, как теленок, – засмеялась баба.

И юноша разулыбался, все, что было до этого, показалось теперь в просторной теплой избе с такою ловкою доброю толстою бабой дурным сном, кошмаром. Все это было где-то там, в страшных рассказах заезжих мужиков про колдунов и ведьм, в ярмарочных книгах….

– Книга! – Иннокентий резко сел на кровати. – Где книга?

***

Вениамин шел впереди, ноги его были спутаны, голова поникла. Следом шла невеселая и настороженная процессия из бывших друзей. На лице Бориса красовалась едва различимая легкая усмешка.

– Погодите, – протянула Матильда. – А новенький-то где?

– Ушел твой новенький и книгу упер, – пробубнил Богдан.

– Но если нас опять шестеро, зачем мы ведем Вениамина? Остановитесь! Нас шестеро, значит Вениамин не убийца!

Вениамин развернулся и вопросительно, с надеждой в глазах посмотрел на товарищей.

– Ну и что? – возмутился Борис. – Ну и что? В книге написано, что один из семи убийца. Но это не значит, что тот, кто пришел седьмым по счету!

– Ага, а раньше ты совсем по-другому говорил, – вмешался осмелевший Вениамин. – Раньше ты настаивал на том, что, кто пришел седьмым, – тот и убийца.

– Друзья мои, – раздался голос Ярослава. – Может быть, мы пока оставим нашу вражду. Потому что у нас действительно есть занятие и заботы посерьезнее. Раз нас теперь шестеро, мы сможем забыть о поиске врага и целиком и полностью посвятить себя поиску Книги.

На этих словах все как-то выдохнули и расслабились, обратно, в избу шли уже не колонной за Вениамином, а разбредясь как попало.

Борис остановил их:

– Хорошо, но ведь мы с вами должны беречь себя, ведь именно мы – маги, носители и хранители разных умений, через несколько лет будем возрождать магическое искусство в Краю! Наша цель сохранить знания и передать его следующим поколениям!

– Да-да, – перебила его Матильда. – Я, если честно, не очень-то и верю, что нам придется все это когда-нибудь делать. По-моему, этот твой великий час никогда не настанет. А пока что, раз уж мы так важны и нас нужно беречь, давайте просто запретим Богдану готовить и создавать в яви еду. Вот и все!

– А кто ж будет готовить? – удивился Богдан.

– А вот Матильда и будет, – засмеялся Миролюб. – Женщина как никак.

– Щаз! – фыркнула Матильда. – Я так много не ем!

– А вообще-то, надо заметить, что Матильда не так уж и не права, – заговорил Вениамин тихим голосом. – Я тоже не верю, что мы когда-нибудь понадобимся этому миру, что мы так важны для него. Два с лишним года мы сидим в этой избе и упражняемся только в том, чтобы как можно хитрее и смешнее подковырнуть друг дружку. А между тем жизнь наша, моя жизнь, проходит стороной. Там, за этими болотами живут крестьяне, там есть огромная библиотека, в который я так давно не бывал и по которой соскучился. А Матильда? Молодая, юная совсем девушка. Сидит с нами, теперь вот еще ее ждет светлое будущее – готовка еды для нас. Зачем ей это? Она может спокойно вернуться и выйти замуж, нарожать детей!

– Ха-ха-ха! – картинно рассмеялся Борис. – Только ты забываешь, все вы, каждый из вас едва не был убит теми самыми крестьянами, которых ты сватаешь Матильде. Именно они, эти прекрасные сеятели и хлебопашцы, они чуть не убили каждого из вас! И вы хотите туда вернуться? Глупцы!

– Да! Да! Именно! Туда вернуться! Именно туда, где нас чуть не убили! А лучше бы пусть и убили, чем эта жизнь в четырех стенах на болотах со всеми этими до боли знакомыми рожами. Да мы даже поругаться как следует не умеем, Ярослав не дает. Каждый из нас как актер в балагане будто бы речь говорит вместо того, чтоб поругаться, только никто не хлопает. Все эти выступления никому не интересны! Я хочу домой, пусть убьют, пусть, но только не здесь с вечными завтраками и обедами, вечными разговорами о великом будущем! Тошнит! От вас всех тошнит! – зашлась криком Матильда. – Что? Что вы, мерины без яиц, сделать-то можете? Что? Два года вы говорите только об одном: власть во дворце плохая, но настанет час, когда мы вопреки ее воле возродим магию и весь Край изменится. Вы так любите свои сладкие речи! Вы так гордитесь ими! Каждый раз вы говорите все лучше и лучше. Говорите и говорите! Говорите и говорите! Заткнитесь вы уже! Идите и сделайте Край лучше! Что? Испугались? То-то же! Я ухожу от вас!

– Да! – поддержал ее Вениамин. – Действительно, мы столько говорим, столько готовимся непонятно к чему. А на самом деле, готовимся ли мы? Целые дни мы проводим в болтовне и взаимных упреках. Знаете, я не говорил вам, но у меня такое ощущение, что нас сюда собрали совсем не для того, чтобы мы сохраняли искусство и готовились вернуть магию. Нас просто убрали из мира, из Края, почему-то нас не убили, может быть, это невозможно или опасно, поэтому нас собрали тут, чтобы мы не мешали кому-то творить свои дела в мире без нас…

– И не удивительно, кстати, что Богдан пытался нас отравить, – подхватил Борис. – Мы столько времени проводим вместе, в этом доме. Иногда мне кажется, что каждый из вас что-то задумал против меня. Иногда краем глаза я вижу, как кто-то крадется к моей постели…

– Да не отравлял я никого! – возмутился Богдан. – Да ну вас! Даже говорить не хочу об этом. А вот насчет того, что мы тут просто штаны просиживаем, это точно. Тут Матильда права.

– Конечно, я права! – воскликнула девушка. – Надо уходить отсюда!

– Ты права, Матильда, – после некоторого молчания сказал Миролюб. – Ты права так, как бывает правым только одно Солнце на Земле, которое появляется утром на небосклоне, а вечером уходит от Земли. Мы ничего не сделаем. Кроме разговоров. Точнее даже: вы ничего не сделаете. Все вы останетесь здесь и не сделаете ни шагу отсюда. Больше того, именно здесь вы и подохнете, глупые маги. Здесь подохнете, скабрезные твари, которые только и могут, что с утра до ночи собачиться между собой. Посмотрите на себя. Давно ли вы делали что-то стоящее, да ну хоть что-то вообще? А? Ты, Матильда, не забыла, что ты стихия? А ты, Богдан, курей умеешь создавать, хороша наука. А ты, Ярушка? Ты-то вообще что такое, а? Ну-ка, Веня, наморщи лобик, да сделай что-нибудь. Что? Что ты сказал, Венечка? Ах, это ты просто пёрнул от натуги. Ну что же. Хороши маги, нечего сказать. Все – в дом. Я ваш убийца! Теперь я знаю вас всех и всех вас убью.

Все бывшие при этом замерли от удивления, глядя как заходится смехом их добрый и такой всегда смешной и веселый товарищ.

Первой пришла в себя Матильда:

– А вот и не забыла! Все помню! – крикнула она, поднимая бурю.

Верхушки сосен заволновались, ветер кидался сотнями иголок в Миролюба, но ни одна из них не могла ему навредить. Буря начала вырывать из земли сначала молоденькие деревца, а потом и вековые, однако не смогла поднять с места того, против которого начала бушевать.

Матильда упала без сил.

– Глупые мои, важные мои, каждый сам за себя из вас, – почти по-отечески ласково проговорил Миролюб. – Так вы каждый собой гордитесь, так вы себя цените. А надо вам было научиться сообща, вместе действовать. А вы, глупенькие, каждый друг перед другом хвосты павлиньи распускали. Все теперь.

– Но как?.. – удивленно протянул Богдан

– Все в дом! – крикнул Миролюб вместо ответа.

***

Королева явно нервничала. Она быстро ходила по комнате от одной стены к другой, мычала и мотала головой, выражая недовольство кем-то или чем-то невидимым. Второй день она так и не притрагивалась к еде. Бледная, с горящими глазами она, казалось, бредит. Иногда она яростно что-то шептала, а временами забиралась с головой под одеяло и не высовывалась оттуда несколько часов.

– Кто он? – бормотала королева прохаживаясь по коридорам дворцам.

– Кто этот человек? – задавала она вопрос отражениям зеркалах.

– Да кто же это? – искала она за тяжелыми портьерами в залах.

– Кто бы это мог быть? – спросила королева проходившего мимо кареглазого юношу.

– Кто он, сударыня? – удивился молодой человек.

– Ах, да-да, что же, вы куда-то шли? – спросила королева, словно очнувшись от забытья.

– Моя королева, – ответил ей он. – Позвольте усладить вас музыкой, она как никто врачует душевные раны и сокращает ожидания. Она одна – помощница и в заботах, и в праздные минуты.

Юноша настолько был хорош собой, его темные карие с искорками глаза захватывали внимание и поглощали смотрящего в них. Королева, как и любая женщина каких угодно кровей, не удержалась и поддалась обаянию прекрасного флейтиста.

Словно завороженная, она двигалась с ним по коридорам к своему кабинету, не отводя своих глаз от его лица.

Флейтист, напротив, как и положено низшим чинам, не смел поднять головы на королеву. И чем больше он отводил свой взгляд, тем настойчивее королева стремилась стать ближе к нему.

Когда дверь кабинета закрылась за ними, и они остались одни, флейтист повторил свой вопрос:

– Моя королева, о ком же вы спрашивали, когда я встретил вас?

Евтельмина знала, что никому на свете не может поверить своих тайн. Никому на свете. Но эти глаза были настолько чарующе красивы, дурманяще близки, им нельзя было не доверять. И королева, забыв обо всех осторожностях, поведала юному музыканту все свои планы, все печали и надежды.

Королева болтала без умолку, как самая обычная торговка на рынке, говорила обо всем, постоянно сама себя одергивая и не могла остановиться.

«Вот, что значит женская натура! – рассуждала она сама с собой, пока язык молотил чечетку, выдавая этим ясным карим глазам все секреты. – Что ж это делается? Всю жизнь! Всю свою жизнь я презирала этих моих болтливых фрейлин, сплетничающих на каждом повороте обо всем, что происходит. А вот, оказывается, я и сама такая же, как они. Вот, что значит быть женщиной».

Мысленно Евтельмина уговаривала себя перестать, а язык, отпущенный на волю, не унимался, а карие глаз так одобрительно смотрели, и королеве ничего не оставалось, кроме, как попотчевать гостя особенным чаем.

Обливаясь слезами, ругая себя на чем свет стоит, она подала ароматное зелье с мелким порошком, пахнувшее миндалем в самые поры его цветения, в резных перламутровых маленьких чашечках.

– Почему вы плачете, моя королева? – изумился флейтист.

– Нет, это не объяснить, это так, это просто, впрочем, не важно…

– Мне кажется я знаю, кто он! – сказал флейтист, поднося чашечку ко рту и нежно фукая на поверхность горячего напитка, чтобы остудить его.

– Кто? О ком вы говорите?

– Я говорю, что, кажется, знаю, кого вы ищете, кого имела ввиду деревенская девушка, – и юноша прищурил глаза, защищаясь от горячего пара, приготовляясь сделать глоток. – Дело в том, что я был воспитанником вашей няньки, Рогнеды. Долгое время, в тайне от вас, она держала при себе, как это сейчас принято называть, талантливую молодежь. Я был одним из них. И представляю себе, по крайней мере, двух юношей, что были со мной и полагаю, что именно о них шла речь в записке…

Евтельмина со скоростью скаковой лошади, жестом широким как западные горы с размаху врезала по маленькой чашечке, задев прекрасное лицо флейтиста:

– Не смейте пить!

– Истеричка, – прошептал флейтист и бросился бежать.

Королева ринулась за ним. Юноша, конечно, был гораздо быстрее и дворец знал гораздо лучше, все переходы и тайные лазы были ему известны. А королева путалась в подъюбниках, застревала в рюшах, задыхалась в высоких воротниках, поэтому она прибегнула к женской хитрости:

– Держи вора! – закричала она.

И через несколько мгновений раздался тяжелый удар и какой-то несуразный хлопок. Бывший за поворотом лакей остановил флейтиста.

Королева велела внести юношу в ее покои и позвать к нему врача. Через некоторое время после траты нескольких щепотей нюхательной соли, ледяных компрессов музыкант пришел в себя.

Евтельмина облегченно выдохнула и велела выгнать всех из комнаты.

– Наконец-то, наконец, дорогой ты мой! Зачем ты побежал? Зачем? Ты понимаешь, что ты мог вообще не выжить?

Флейтист растерянно улыбался.

– Кто вы? – спросил он, хлопая большими карими глазами.

***

Иннокентий ругал себя на чем свет стоит, как он мог забыть такую ценную вещь.

– Все потому, что легко она мне досталась, вот если бы с трудом добывал, уж не забыл бы….

– Об чем ты, сынок? – ласково спросила его баба.

– А! – Иннокентий в сердцах махнул рукой. – Ни об чем. Ты кто такая, тетенька? И как я сюда попал?

– Аксинья я, милый. Здесь, в корчме, работаю. Нас тут двое: хозяин да я. А тебя солдатики привезли. Прохожий им про тебя рассказал, что ты у тракта лежишь, так солдатики за тобой съездили. А Гога тебя подобрал, обещал выходить.

Что-то знакомое чудилось Иннокентию в говоре бабы, как будто давно забытое что-то проступало в памяти.

– Ак-синь-я, – проговорил он по слогам, как будто жевал это слово. – Ак-синь-я-а-а.

Что-то вдруг до такой ясности припомнилось ему, что он вскочил на кровати:

– Сходи, малец, скажи Аксинье, чтоб хлеба дала и вина…

–Что? – рассмеялась дородная баба у его постели.

–Нет-нет, ничего, – Иннокентий судорожно припоминал все произошедшее, как будто смотрел спектакль, где все актеры играли быстро-быстро, проговаривая монологи и молниеносно производя действия. – А нет ли у корчмаря друга такого, знаешь ли, старый, седой вояка… Казимир…

– Да! Есть конечно! Это ж они друзья те самые и есть! Гога да Казимир. А ты откуда знаешь?

– А я, тетенька, друг, ну не совсем друг, а ученик того самого Казимира.

– Вот уж не слыхала я про учеников у него, да кто знает, что с людьми в старости случается, вишь, может, и этот на исходе-то жалеть о жизни стал. Вот и хорошо. Казимир скоро придет, уж как рад он тебе будет. А пока что спи, выздоравливай.

– Да мне идти надо, я одну вещицу в дороге позабыл.

– И-и, милый, как же ты пойдешь? Белье твое все на веревках сушится, да и сам-то ты слабый совсем. Куда уж. Лежи пока, – баба собрала тарелки от обеда и повернулась к выходу.

– Не уходи, тетенька, – жалобно сказал Иннокентий. – Поговори со мной, посиди тут еще…

– Да что ж тебе рассказать, – улыбнулась Аксинья. – Ну вот разве что чудные дела сейчас в мире делаются. Вчера, а то и раньше… Дай-ка подумать… Да! Вчера оно и было, забежала к нам в корчму девушка молоденькая, хорошенькая. Я толком ничего не поняла, только что услышала, пока мимо проходила, что та девушка очень важная, ее сама королева ищет. А она от королевы сбежала. И сама тоже ищет. Ищет жениха своего. Как бишь его звали-то? Имя такое какое-то редкое. Ну да потом припомню. Имя редкое, потому что жених ее сын магов, и королева об этом знает, и очень его ждет. Иннокентий! Вот как!

– А ее? – взволнованно спросил юноша.

– Да, вот как ее-то звали я и не знаю как раз. Знаю, что-то нехорошее эти двое молодых задумали. Мой-то Гога, хозяин в корчме, он таких нехороших магов заставляет их от магии отказаться. А Казимир твой, ну сам знаешь, магов этих ловит. Так вот он за той девушкой и пошел. Стало быть, заговор какой-то в Краю, самой королеве грозит. И гвардейцы за нею охотятся, и наши с тобой.

– А когда Казимир уехал?

– Вот утром этим, до зари еще. Как вернется, того не знаю, он на несколько дней пропасть может. Непростое дело – врагов рыскать-то. Они ловкие, прячутся хитро. Ух, как я их всех ненавижу. Ведь все беды от них! Все беды из-за этих магов.

– Аксинья, – тихо сказал Иннокентий. – А что ж…

– Тихо! – перебила она его. – Слышишь? Слушай! Шаги слышишь?

Аксинья быстро подошла к окну:

– Ну вот же он, Казимир приехал! И девчонку привез! Какой молодец. Осталось только жениха его выловить. А то погибнет Край-то. Кабы не наши с тобой Гога да Казимир, может и Края не было бы никакого уже. Что сказать ему, кто нашелся? Звать-то тебя как?

– Борисом.

И Аксинья вышла за порог, а Иннокентий бросился к маленькому окошку, выходившему на двор.

Там, внизу, действительно стояла лошадь, через спину которой была переброшена хрупкая связанная женская фигурка. Иннокентий тут же узнал ее:

– Лея! Милая! Как же так-то!

Как-то защемило у сердца, стыдно было перед ней и в то же время жалко ее. Страх тут же не замедлил себя ждать. Иннокентий понимал, что Лея захвачена опытными убийцами, а он, хотя пока и свободен, но все же заперт в этой комнате, как птица в клетке, в одних подштанниках и каждую секунду готовый упасть в обморок.

Он просчитывал возможные пути отхода. В первую очередь нужно было выбраться из спальни, где он оказался. Но как? Через окно? Нет, оно было слишком мало, даже если постараться и выдавить стекло, все равно плечи застрянут в проеме. Спрятаться под кровать? Они зайдут, а его нет, пожмут плечами и уйдут. Нет, конечно, старый Казимир был очень опытен и просто так не ушел бы.

Но вот уже послышались на лестнице шаги: одни быстрые, болтливые и легкие, а вторые тяжелые, уверенные в себе. Иннокентий юркнул с головой под одеяло и сделал вид, что спит.

Через мгновение дверь отворилась и зашли Аксинья и Казимир.

– Вот он, здесь, смотри-ка, уснул, а так тебя ждал, – шепотом проговорила Аксинья, поправляя одеяло на Иннокентии.

– Иди, Аксинья, мне с ним потолковать надо, я подожду, пока проснется. Иди, Георгий вернется, отдай ему девку, у седла которая.

Когда дверь затворилась Казимир наклонился к Иннокентию и прошептал:

– Борис, я такую девку нашел, она не маг, но что-то точно знает, что-то такое о каком-то Иннокентии, а тот – то ли внук, то ли сын Светозары. Малец-то у меня этот тоже в лапах был, да утек. Ничего, он мне доверяет, я его к вам на болота приведу. Георгий из девки сегодня-завтра все вытряхнет, она долго не выдержит. Так что скоро совсем конец будет.

Иннокентий обливался потом под одеялом от страха и возмущения. Ему хотелось встать и заорать на старика, кричать на него, сказать ему, что он предатель. И в то же время так горько ему было, ведь все, что он себе представлял, все подвиги и песни бардов теперь были простой выдумкой, а не планами на ближайшее будущее.