Лабиринт. Феникс

Теперь можно более детально в бинокль осмотреть позиции врага. Серьезно ребята настроены. Скорей всего, после завтрака за них и примутся. Передал бинокль заместителю, а когда тот закончил осмотр, спросил:

– Что скажешь?

– Без спецбоеприпасов танки можем и не удержать, – ответил лейтенант прямолинейно.

Хмыкнул.

– А удержать нужно. Сколько наш Страдивари снайперов подобрал?

– Снайперов, это громко сказано. Отобрал десяток хорошо стреляющих бойцов. Только при переходе трое на нейтралке остались.

– Великолепная семерка, значит. Распорядись, пусть оборудуют лежки по обеим сторонам дороги, между окопами и артиллерией. Их задача – отстрел живой силы еще на дальнем от наших позиций расстоянии. Я пока на правый фланг схожу.

Данилова, которого определил замкомвзводом к младшему лейтенанту Кожухарю, заметил сразу, как только завернул за изгиб траншеи. Всем хорош сержант, да только не пехотинец. Поэтому присмотреть за личным составом мог, справиться с ним тоже без проблем выходило, а вот воевать, в землю по гланды закопаться, этому, как и многим, учиться придется, если, конечно, этот день переживут.

Петр Федорович прижимистый, в некоторых вопросах даже скуповат, когда нужно, смелость проявит и на произвол судьбы не бросит. После того, как Каретников перед строем позиционировал себя лейтенантом Апраксиным, слова поперек не сказал, своего мнения глазом не выдал. Война. Она за какой-то час человека изменить может. Решил видно, что с Каретниковым возможность выжить шансом больше, чем не пойми у кого в подчинении.

– Как тут дела, Петр Федорович? Где взводный?

Сержант вместе с двумя находившимися с ним бойцами поднялся в окопе в полный рост.

– Норма, товарищ лейтенант. Вот красноармейцев на наблюдательных постах поменял. Младший лейтенант отдыхает в землянке.

– Умаялся, значит?

– Так точно! Час назад только и отбился. Разбудить?

– Не надо. Идем, по позициям взвода проводишь.

– Есть!

А ничего так зарылись! Впереди пересеченка, справа яр, только пехота пролезет, по левую руку есть небольшой отрезок, где танки проехать смогут. В утреннем, свежем воздухе издали разобрал голос своего ординарца. Папандопуло кого-то сопровождал по ходам сообщения, по обыкновению разглагольствовал на любую затронутую собеседником тему. Начальственным голосом кого-то спросил:

– Шо, ротный туточки?

Недовольный голос ответил просто:

– Нет.

– От же ж, понабирают не пойми кого в армию, потом удивляются, почему немцы уже у старой границы стоят! Сюда, товарищи командиры, ща найдем.

Раньше времени светиться с Даниловым не стали, подождали, когда Цезарь выйдет сам, приведя за собой комбата и незнакомого Каретникову лейтенанта-пограничника в выгоревшей гимнастерке, порванной в некоторых местах.

Добродушное лицо капитана Васильева будто лучилось оптимизмом. Как увидел, так с места в карьер и затараторил:

– Вот, командир роты, принимай пополнение. Пограничники. Двадцать человек. Они, как и вы, на участке батальона вышли, только столько шума не наделали, под ваш шумок проскользнули. Знакомьтесь.

Поднес ладонь к виску под срез пилотки, представился:

– Командир роты, лейтенант Апраксин.

В ответ услышал.

– Заместитель начальника восемнадцатой заставы, лейтенант Зверев, Леонид.

Услышал, как за спиной Данилов прерывисто задышал. Что это с Федоровичем? Рука сержанта сзади сжала предплечье. Между тем Васильев оповестил:

– Пограничники в твою роту вольются. Сам с ними определись. Бойцы боевые. Мне доложили, нейтралку чисто прошли. Ты их на самом танкоопасном направлении используй.

– Слушаюсь, товарищ капитан.

Как по заказу, со стороны неприятельских позиций расположение роты подверглось артиллерийской обработке, заставив даже в траншее пригнуться пониже.

– В укрытия!

Бросил взгляд на часы. Шесть часов утра. Что-то рановато начали. Комья земли, поднятой разрывами снарядов, обильно обсыпали одежду, приходилось дышать летней сухой пылью и гарью жженой взрывчатки.

– Папандопуло, уводи товарищей командиров на мой НП, я минут через пятнадцать сам там буду.

Оба привалились друг к другу, в самом низу вжались в стенку траншеи. Почувствовав, что основной огонь перенесли на другой участок, напрягая горло, спросил сержанта:

– Чего сказать хотел, Петр Федорович?

– Это… Так что разрешите доложить, товарищ лейтенант… Заместителя начальника восемнадцатой заставы мы с Гавриковым знаем лично. Гм!.. Мы на заставу с лейтенантом Апраксиным, то есть с вами, за перебежчиком ездили. Это не Зверев.

– Точно?

– Точнее не бывает. Не он!

Н-да! Теряет хватку. Ведь когда увидел, чуйка просигналила, да видать слабо. Количество пограничников смутило… ведь именно двадцать. По воспоминаниям немногих оставшихся в живых очевидцев, погранцов колбасили не приведи господи, как сильно. После такого редко кто заставу покинул, почитай, все там костьми легли. А здесь, о-го-го, сколько их удочки смотали! От всей роты потом прет, а от летехи на фоне пота чуть слышно земляникой попахивает. Ну и Данилов с пришлым организмом сразу определился.

Так что? Товарищ капитан, говоришь на танкоопасном направлении товарищей поставить? Ну-ну! Их поставишь, эти двадцать гавриков всю оборону изнутри напрочь снесут. Вовремя!

– Федорович, пока пушки по другим площадям долбят, забирай Гаврикова и мухой лети к Иловайскому. Все ему объяснишь. Скажешь, погранцов я по три человека на огневые точки у магистрали разводить буду, а вы следом тихо их зачищаете. Понял? Я торопиться не буду.

– Все понял. Исполню…

НП. Вот и пограничники его ожидают. Как на подбор, крепыши… Артиллерийский обстрел позиций враг прекратил, да и комбат из расположения роты ретировался.

Зверев, говоришь? Ну-ну! Сейчас посмотрим, какой ты Зверев.

– Лейтенант, твоих орлов по тройкам разбей, сейчас раскидаем их по огневым точкам у самого шоссе, как раз танки по нему попрутся.

– А не фронтом пойдут?

– Фронтом, это когда по первому разу по чавке получат и обломаются. Вот тогда по фронту и развернутся. Давай, назначай кого с кем, а мы с тобой на НП останемся.

Посмотрел на часы. Всего-то сорок минут с начала всей катавасии минуло. Время тянется неимоверно медленно. Когда чего-то ожидаешь, всегда так.

– Мы готовы.

– Вот и ладушки. Цезарь!

– Я! Тащ лейтенант!

– Проводи бойцов на позиции. Каждая тройка на основной выступ, на усиление выдвигается.

– Есть!

Оставшись вдвоем со «Зверевым», предложил пройти на «рабочее место». Полуземлянку ротного, НП, сооружали действительно умельцы, перекрыли ее в три наката, и такая она не одна, поэтому и смогли удержать позиции. Шоссе проходит чуть ниже в стороне. Как на ладони видны результаты предыдущих атак. Помимо пары сожженных «тридцатьчетверок» и бэтэшек, поле усеяно трупами наших и немецких солдат, десяток танков противника, среди которого эффектно смотрятся тяжелые четверки, уже давно переставшие дымиться. Видно, наши действительно насмерть стояли.

Чего немцы ждут? И ведь действительно ждут! По времени должны уже ломиться почем зря. Вдоволь насмотревшись в бинокль на выдвинувшийся для предстоящей атаки танковый строй у дальней кромки леса, обратился к лейтенанту, стоявшему рядом:

– Что думаешь, почему не наступают?

– Думаю, сейчас начнут. – Жестом указал в сторону шоссе. – Смотри, там не пехота ли двигается?

Чтоб глянуть в указанную сторону, нужно слегка подвинуться и как минимум отвернуться на полкорпуса.

«Парень, это ты что, решил на дешевую разводку меня подсадить? Ну-ну! Торопишься видно».

Повелся якобы, сделал пару шагов в сторону и повернулся в нужном направлении. В тот же момент пограничник, отступив, вроде бы дав место, сгибом локтя обхватывает шею Каретникова и пытается придушить. Зачем? Дурак, мог бы просто ножом в печень ударить, и вся недолга. Предсказуемо, но надежно! Правая рука взлетает вверх, ловя основанием ладони подбородок противника, левая виснет на удушающей конечности. Нажал нужную точку на предплечье «погранца», стараниями Кузьмича вбитую в подсознание. Резко присел, развернувшись на сто восемьдесят градусов, тут же поднялся. О выставленное колено от всей души приложил морду навязанному начальством помощнику. Аут! Товарищ в отключке, утыкается лицом в земляной пол. Это ненадолго. На всякий случай придавил шею, чтоб не орал и не вздумал взбрыкнуть, обе конечности завел за спину и стянул его же брючным ремнем. Вот теперь порядок!

– Т-тащ лейтенант, а шо это вы за кипеж устроили?

Ага! Папандопуло объявился, значит. Поднялся на ноги, чуть не хохотнул от выражения на лице своего ординарца. Умора! Не часто Цезарь такую ужимку корчит.

– Да вот, диверсанта стреножил. Задушить меня хотел. – Спросил: – Ты погранцов по местам развел?

– Ага.

Взгляд безотрывно следил за приходящим в себя вражиной.

– Развел, куда сказал?

– Ага. Тудой! – махнул рукой в сторону магистрали.

– Что ж, будем ожидать результатов.

Одернул подчиненного:

– Папандопуло!

– А?

– Взводных ко мне, срочно!

– Слухаюсь!

Первым на НП заявился Воронов. Его взвод ближе всех.

– Разрешите?

– Проходи, танкист. Как настроение у бойцов?

– Нормальное. Переполошились только, когда Иловайский с разведчиками пограничников кончали. А так все нормально, к бою готовы.

– Добро. Ты пока обожди.

Помимо взводных землянку заполнили и другие люди. На глаза попались два новых персонажа: седой майор с рубиновыми шпалами в петлицах и младший лейтенант, по возрасту совсем не мальчик. Никем в возникшей кутерьме толком не замеченные, они все же протиснулись вперед.

– Вот ты какой, лейтенант Апраксин! – пожимая и тряся руку Каретникову, говорил старший. – Не скрою, удивлен. Молод!

– Прошу прощения, товарищ майор…

– Батальонный комиссар Репин Иван Силантьевич. Вот пришли к тебе, так сказать, на усиление… – чуть развернулся в сторону своего спутника.

«Младший» сам шагнул к Михаилу, представился:

– Оперуполномоченный особого отдела, младший лейтенант госбезопасности Кастрюк Вениамин Сергеевич. – Повел подбородком в сторону связанного и сидевшего прямо на полу у стены «погранца». – Что у вас происходит?

Каретников, ничуть не смущаясь, при его-то напускной молодости, с некоторым нахрапом и безбашенностью объяснил ситуацию:

– Да вот, некоторым образом вынуждены вашими обязанностями заниматься. Командир батальона нам с барского плеча подарок сделал, два десятка пограничников в помощь прислал. Только на поверку все диверсантами оказались. Пришлось экстренно поправлять ситуацию.

Глазами нашел Голубева, вопросительным кивком головы уточнил выполнение отданного приказа. Десантник так же молчком кивнул. Узнал:

– Всех?

Не слишком обращая внимание на посторонних, уже в голос оправдался, прежде всего перед своим командиром:

– Пришлось. Чтоб потерь среди личного состава не было. На месте бойцам ведь объяснить некогда было.

– Ясно.

Особист, как борзая, взявшая след, не пропустил ни слова.

– О чем вы?

Каретников предложил выйти «на воздух». Без обиняков в быстром темпе рассказал все, что знал, сделав предположение:

– Подозреваю, «погранцы» после того, как вырежут личный состав взвода у магистрали, должны сигнал какой-то подать. Сам видишь, утро в самом разгаре, а наступления нет.

– Дай пару бойцов, я сам сейчас с диверсантом поговорю.

– Без проблем. Допрос провести можешь в хозяйской траншее у старшины. Распоряжусь, чтоб вам не помешали.

Комиссар, дядька контактный, когда ротный взводным накачку дал и распустил, объяснил Каретникову, что они с особистом только что прибыли из штаба нашей группировки. Оказывается, линия укреплений должна продержаться еще хотя бы до вечера. Поблизости от их позиций частями шестого стрелкового и пятого кавалерийского корпусов создается укрепрайон. Хотя они и выводятся из боя, но пока не могут использоваться. Шестой корпус только что пробился из окружения, потерял в боях много людей и значительную часть артиллерии. Сейчас остро нуждается в доукомплектовании. К тому же он только начал подходить к Житомиру. Чтобы сосредоточить его и бросить в бой, понадобится время. А 5-й кавкорпус по распоряжению Ставки может использоваться только с разрешения Москвы. Вспомнил о восьми противотанковых артиллерийских полках, которые забрала Ставка. Как бы они сейчас пригодились! Но война, всем трудно.

– …А нам сейчас самое главное не пропустить танки. Сможем?

– Мы будем стараться.

– Ты уж постарайся, Апраксин.

Отстранив в сторону с прохода Папандопуло, гревшего уши при начальстве, в землянку протиснулся озабоченный особист, с красной тряпкой в руках. Прямо с порога сообщил:

– Вот, вокруг тела под гимнастеркой прятал. Эти гниды должны были красный флаг над позицией поднять, тогда немцы в атаку полезут.

Каретников сразу мысль уловил.

– Вениамин Сергеич, давай так, через полчаса над НП поднимай флаг, мы к тому времени готовы будем. Ну, а я в первый взвод пойду.

Комиссар перехватил инициативу.

– Может, время потянем?

Особист покачал головой.

– Если в течение часа флаг не будет поднят, позиции накроют артиллерией, привлекут авиацию и только потом танки с пехотой попрут…

А особист-то дело знает, не тютя-матютя, бумажная душонка. Опять-таки из рассказов очевидцев, книг, других закрытых источников, обычно особистов, прежде всего, интересовало, не имели ли окруженцы хотя бы кратковременного контакта с немцами, во время которого их могла завербовать вражеская агентура. В строгих анкетах соответствующие вопросы детализировались. Типа при каких обстоятельствах вышли из окружения? В одиночку? Вдвоем? С разрозненной группой или со своим подразделением? Между тем вышедших из окружения следовало не столько допрашивать, сколько опрашивать. Живые свидетели по свежей памяти могли бы рассказать, кто из их однополчан пал в бою, кто ранен или эвакуирован в госпиталь, умер от голода либо болезни… Будь такая работа проделана и ее результаты где-нибудь зафиксированы, удручающая статистика пропавших без вести и неизвестных в братских могилах выглядела бы совершенно иначе.

Просматривая архивы, Каретников пришел к выводу, что в начале войны патологическая подозрительность Сталина наложила отпечаток и на стиль работы спецслужб Красной Армии. Вместо того чтобы действовать избирательно, военные следователи в каждом вырвавшемся из окружения воине видели потенциального шпиона. Будто все помыслы бойцов только и были направлены на то, чтобы незаметно от однополчан заскочить за куст или бугор и там дать подписку ожидающему именно его представителю абвера. Ладно, посмотрим, как дело дальше пойдет, сейчас главное до вечера дожить…

По ходу сообщения выбрался в расположение основного подразделения. Именно в него собирал тех, кто самый способный, шустрый и умеет думать. Можно сказать – самородки. Заметив прибывшего командира, Воронов поспешил навстречу.

– Товарищ лейтенант…

– Отставить! Что нового в обстановке, танкист?

– Сами гляньте, – пригласил жестом приподняться над бруствером. – Видите? Думаю, что скоро на нас попрут. В самом низу «свиньей» встали. Десять танков. Вон те две громады – это Т-4. Я уже раз видел, как такие с маху смешали с землей позиции пехоты, раздавили батарею трехдюймовок… За танками четыре бронетранспортера. Мотоциклисты. Все на виду. Они даже не прячут своих намерений.

– А чего им прятать?

Каретников, не отвлекаясь, наблюдал за происходящим в стане противника. Когда ночью переходили к своим, не слишком замечал, а вот теперь… Со стороны нейтралки легкий ветерок доносил запах мертвечины. Оглянулся на свой НП. Флаг особист еще «не засветил», значит, время терпит.

– Все сделали, как я приказал?

– Все. Но боязно как-то.

– А по-другому не удержим позицию. Сколько у тебя во взводе противотанковых ружей?

– Одно.

– Патронов к нему?

– Два десятка.

– Вот и думай!

– Так точно.

По траншее пара красноармейцев протаскивали ящики, звеня в них бутылками. Оглянулся.

– Что там у вас?

Доложили:

– Лейтенант Иловайский велел… Из Староконстантинова полуторка бутылки с горючей смесью привезла, вот комбат и распорядился.

– Прямо к позициям подвезли?

– Нет. У артиллеристов встали.

– Придурки. Демаскируют.

– Послать… – попытался сказать сержант.

Над НП взвился красный флаг. Начинается!

– Поздно. Все по местам! Приготовиться к отражению атаки! До каждого доведи, в мозг вбей, действовать только после того, как я первым брошу гранату.

– Ясно!

Снял пилотку, напялил на голову зеленую пограничную фуражку. Расстегнул клапаны на обеих кобурах. Противотанковую гранату затолкал за ремень на спине. Ф-фух! Поехали! Запрыгнул на бруствер и легким шагом направился прямиком к шоссе, наблюдая, как в их сторону стартовала немецкая танковая колонна. Впереди мотоциклисты в парах с пулеметчиками в люльках.

Стоял, ожидая, с одной мыслью, выгорит ли его афера?

Первый же «байкер» чуть дал газу, преодолел разделяющий их отрезок дороги, вырвавшись вперед, и лихо подрулил к нему. Каретников, улыбаясь, дал отмашку на дальнейшие действия передового дозора немцев:

– Grüße, genossen! Sie fahren weiter unsere Abteilung reinigte die Straße auf drei Kilometern[9].

Серьезный рыжий боров, одетый в фельдграу, подозрительным взглядом сверлил его, рассматривая с головы до ног. Руки на руле, кажется, помимо его воли, поддавали газку «железному коню». Скоро основная «конница» немцев подойдет, вон как спешат. Ну и чего тебе не так, дурилка картонная?

– Wo selbst der Leutnant Weißmüller?[10]

– Der Leutnant mit den größten Teil der Gruppe zerstört Befehl des Armeekorps. Ich habe Befehl, Euch zu treffen und убыть nach Ihrem Auftrag[11].

– Gut.

Немец рванул с места в карьер. Ну, скатертью тебе дорога! Подождал колонну. Пропустил танк. Второй, обдавший его выхлопом газов. Третьим шел Т-4. Действительно махина. За танком следовал мотоцикл с коляской с двумя гавриками в касках. Пора! Потянулся за спину, боек на боевой взвод, забросил гранату под днище тяжелого танка. До взрыва успел выхватить оба ТТ, из двух стволов расстрелял мотоциклистов и спрыгнул в траншею под ногами.

Г-гух!

Ух! Хорошо мозги прочистило! Нехило приложило! Показалось, отовсюду вспучился звук боя, ощущение, что всё над головой стреляет и взрывается. Дай бог, чтоб все в дело. Откуда-то из тылов отчетливо разобрал присоединившиеся к какофонии звуков слабые залпы «сорокапяток», звонкие и в то же время не такие резкие, как выстрелы танковых пушек. Получилось? Нет? Должно получиться! Выглянул.

Подбитый немецкий танк, считай, прямо над головой, стоял с распахнутым люком, из которого выплескивалось пламя и черный маслянистый дым. Из верхнего люка кто-то выскочил, скатился по металлическому чреву, показалась голова второго танкиста и тут же исчезла. И вот из обоих верхних отверстий танка выбивалось только пламя. С грохотом сдетонировали снаряды. Каретников вжался в стену окопа, из-под козырька чудом так и не слетевшей с головы фуражки, щурясь от пыли и земляного «дождя», наблюдал сюрреалистическую картинку. Башня, как матрешка, кувыркнулась набок, а из открывшегося чрева машины с ревом ударил и тут же опал столб пламени. Танк горел, потрескивая, как поленница дров. Тот, кто успел из него выпрыгнуть, далеко не убежал, в обгоревшем комбинезоне свесился с бруствера головой вниз.

Нужно было возвращаться в реальность. Вскарабкался на бруствер, ощущая нестерпимый жар от горевшей машины, перекатом ушел в строну, прополз за металлический остов, мешавший разглядеть, что в действительности происходит. Возле немецкого Т-3, дымившего как паровой котел, обнаружились трупы двух танкистов в черных комбинезонах. Один с непокрытой головой, светло-рыжий, другой – в круглом металлическом шлеме с торчащими проводами. Шуганулся за танк. Из окопа на той стороне шоссе длинными очередями строчил пулемет. Наш кадр гвоздит. Ушлепок! Патроны не экономит.

На шоссе остались догорать четыре немецких танка и самоходка «Артштурм». Но в действительности ничего еще не кончилось. Остальная колонна, съехав и рыхля траками мягкую землю рядом с магистралью, попыталась развернуться в боевой порядок. Неподалеку от того места, где пришлось задержаться, разглядел в окопчике две стриженые головы без касок, без пилоток. Высунув ствол в направлении развертывания, бойцы произвели выстрел из ПТР. Пуля попала в цель. Да и как не попасть? Немец подставил бочину, а находился от «Вильгельмов Телей» не далее как в тридцати шагах. На борту, прямо под башней вдруг вырос огненный куст. В своей прошлой жизни Каретников не раз наблюдал подобное, когда «выстрел» из гранатомета раскаленной бронебойной болванкой сильно ударял в броню бэтээра. Но там было во много раз мощнее. Тысячи мелких горящих кусочков, описывая дымные дуги, разлетались прочь. Здесь проще.

Задержался – глянуть результат. После попадания из дыры появился легкий сизый дымок, а вот сам танк будто споткнулся, встал на месте. Раздался возглас. Счастливые «охотники» орали в два голоса, как резаные:

– Ур-ра! Горит, сволочь!

Пули замолотили по башне и броне укрывшего его погорельца, с такой силой, что Каретников на секунду был уверен, сейчас прошьют его защиту насквозь и доберутся до его тушки.

Из крупняка огрызаются, сволочи! Ну вот как тут боем руководить прикажете?

Снова проснулись «сорокапятки». Батарея, постреляв, замолчала, так же внезапно стих и бой. Не желавшие умирать в грязи в бессмысленной жестокой драке с русскими, немцы отступили под защиту своих пушек и минометов.

Выпрямился. После боя слегка покачивало, но знакомое чувство переизбытка адреналина в крови побуждало к дальнейшим действиям, желание поспать отпустило полностью.

Из воронки неподалеку поднялся немецкий танкист с поднятыми руками. А что? Пленный не помешал бы! Можно из первых уст узнать, какие силы противостоят им…

– Komm zu mir! Die Hände nicht zu senken! Schneller![12] – позвал лишенца.

Но в немца ударили сразу из двух пулеметов. Он мешком свалился на дно воронки. Засранцы! Совсем распоясались, пока партизанили! Напрягаясь, стараясь перекричать шум, приказал:

– Отставить стрельбу! Передать по цепи, командирам взводов прибыть на НП.

Каретников в сердцах плюнул на землю, осознал, что в танковой мясорубке пленных не бывает. Подумал об этом равнодушно, видно пошел послебоевой откат. Прошелся. Ощутимо почувствовал запах горелого мяса. У брони других танков лежали обожженные, искромсанные осколками люди, танкисты, мотоциклисты и пехотинцы, как правило, мертвые или умирающие. Некоторые были так обожжены, что комбинезоны вплавились в тело…

Встретивший Каретникова комиссар, наблюдавший за боем с НП, поздравил с победой. Хотел собрать коммунистов и комсомольцев, похвалить всех за храбрость. Но, когда увидал брошенный на него взгляд ротного, тут же сдал назад.

– Товарищ батальонный комиссар, вот сейчас командиры взводов придут, можете сказать им пару ласковых… Все только начинается. Сами же сказали, нам до вечера здесь торчать, а сейчас только начало одиннадцатого.

– Я понимаю.

Повезло. Понятливый попался.

Крикнул на выход:

– Папандопуло!

Куда запропастился?

– Тут я!

– Цезарь, воды принеси, сполоснуться нужно. Да-а! Старшине передай, пусть по поводу котлового озаботится. Чтоб на обед горячее было, не все ж время всухомятку питаться.

– Понял.

Снаружи вопил наблюдатель, предупреждая бойцов об опасности:

– Возду-ух! В укрытия!

Этого только не хватало! Хотя предположить мог, но уж очень быстро немцы оклемались. По зубам получили и решили взяться за них всерьез. Выглянул из землянки, пытаясь хоть что-то разглядеть в ограниченном клочке неба. Разглядел. Тройка Ю-87 пронеслась над позициями, выставив напоказ торчащие конечности шасси, снизу похожие на лапти. Пилоты, убавив газ и выпустив аэродинамические тормоза, перевели машины в крен, в пике, выводя их на штурмовку. По всей линии окопов прошел сброс бомб, словно из швейной машинки пропахали строчки очередей снарядов и пулеметов. Называется, кто не спрятался, я не виноват. А как спрячешься, если лупят точно над тобой, при этом все взрывается и с неба воет голосами взбесившейся стаи волков?

Кто-то недовольный таким положением дел в свою очередь послал ответку.

Ду-ду-ду…

– А-а-а-а!

Сорок с лишним патронов, почти весь диск из «дегтяря», улетели в сторону «гостей». «Штука», самолет чистого неба, эффективный только там, где нет зенитного огня, а вот его-то на позициях как раз и нет.

Первый самолет, получив несколько пуль, не причинивших ему вреда, пронесся мимо. Второй и третий, отвернув, разошлись в стороны.

Музыка Иван, как говорится – в девичестве Сергей Качанов. Рядовой, военная специальность до переноса – снайпер. Характер спокойный, рассудительный, но вовсе не флегма какая. Каретников прозвал его Страдивари. Со своим отделением «закопался» в стороне от основных позиций роты. Когда началась штурмовка, осознал сразу. Место открытое, поэтому снижающиеся и увеличивающиеся в размерах точки в небе заметил как бы ни первым. Вылез из схрона, принял положение лежа на спине. Слегка нервировал вой, но не критично. Посыпавшиеся бомбы и взрывы от них погоду в настроении тоже не поменяли. Когда бомбёр отвернул в сторону артиллеристов, поднял ствол, тут же сделал упреждение, выбирая ход спускового крючка.