Лабиринт. Феникс

В боевые действия полк вступил, считай, уже с пяти часов утра, сразу с момента налета бомбардировщиков противника на город. Воинская часть была особой, конвойных войск НКВД. Поэтому майору Дмитриеву пришлось усиливать караулы в тюрьмах Львова и выставлять новый усиленный караул в тюрьме № 4, до этого охраняемой надзорсоставом самой тюрьмы, а уже к восьми часам, по распоряжению командующего шестой армии, полк принял под охрану и оборону пять важных городских объектов: электростанцию, радиостанцию, газовый завод, главпочтамт и нефтеперегонный завод. Только этим дело не закончилось. На полк возложили патрулирование всего города, куда выделялось каждую ночь по сто человек. Думать о том, что происходит, провокация это или война, времени не оставалось. В силу сложившейся обстановки, по заданию коменданта города, Дмитриев неоднократно высылал от отделения до роты, для выполнения оперативных задач. Его подчиненным пришлось усмирять арестованных в первом отделении милиции по улице Яхимовича, предотвращать ограбления магазинов в районе Клепаровской, обыскивать помещения на территории пивоваренного завода, откуда была обстреляна грузовая автомашина полка. Оцепление и обыск домов в разных районах города, из окон чердаков которых обстреливались проходящие части Красной Армии, подразделения и автомашины, стало привычным делом. Чувствовалось, что действительно именно война уже подбирается к окраинам Львова, и огромное, ни с чем несравнимое горе надвигалось на город. Но это ощущение было не у всех. Город затихал в состоянии тревоги и неопределенности, чтобы в ночные часы просыпаться выстрелами и взрывами обозначать свою неоднородность в отношении к власти, пришедшей к ним с востока. Склонность к предательству проявлялась у галичан во все времена существования этой народности. Они всегда ненавидели славян, евреев и тех же поляков. В Жовквивском и Янивском предместьях велась интенсивная перестрелка между военнослужащими Красной Армии и местными оуновцами, а также заброшенными за линию фронта диверсантами. Эти локальные бои повлекли в первые дни войны серьезную панику среди сотрудников НКВД и партаппарата, которые уже двадцать третьего июня начали покидать город. Глядя на все эти безобразия, Дмитриев, не став советоваться ни с кем из начальства, своей властью решил проблему семей своих подчиненных. В приказном порядке заставил жен и детей командиров с минимумом вещей посадить на грузовики и отбыть в направлении Киева. Знал, когда нет груза ответственности за домочадцев, мужчина воюет более умело и расторопно. Странно наблюдать, как женщины запирают квартиры и дают указания дворникам следить за порядком.

«Скоро вернемся…»

Может быть, но именно он верил в это с трудом. По стране коваными сапогами прогремел 1941 год – война. Именно война, а не конфликт или провокация. Она внезапно черной тучей надвинулась на отчизну. Немцы подмяли под себя всю Европу, а воевать они умели. Однако полк, освободившись от «груза», действительно воспрянул духом.

Между тем враг тоже не зевал. Активизировали свои действия боевые группы ОУН, на улицах началась стрельба. Была повреждена воздушная линия на Тернополь. Ремонтники с приданным взводом лейтенанта Апраксина выехали устранять повреждения, но два пулемета, установленных в костеле, не давали этого сделать. Только при помощи танка, который направил в распоряжение Дмитриева начальник пограничных войск, удалось подавить огневую точку и восстановить связь. Бои становились все более жестокими. Оуновцы обстреляли территорию управления НКВД, стреляли по отдельным военным, по частям, размещавшимся на улицах. В некоторых районах Львова еще до вторжения немцев завязались уличные бои. Уже на четвертый день сильные бои с задействованием большого количества танков с обеих сторон развернулись между Львовом и Луцком. Противник почти круглосуточно бомбил город, число жертв среди мирного населения росло с каждым днем. Среди военнослужащих были погибшие и раненые от выстрелов из-за угла местных националистических групп и просочившихся в город немецких диверсантов. Высокий Замок, городские газораспределительные станции, Лычаковский парк, костелы в центре Львова и трамвайное депо стали опорными пунктами бандитов, именно оттуда, а также с крыш и окон домов велся огонь по частям восьмого механизированного корпуса, который форсированным маршем передислоцировался в район боевых действий.

По «подозрительным» окнам и чердакам войска отвечали беспорядочной стрельбой из винтовок, автоматов, пулеметов и танков. Бои с повстанцами не прекращались круглосуточно, их вели подразделения Красной Армии, милицейские патрули и бойцы полка Дмитриева. Стремясь уберечь солдат от неожиданных обстрелов, военная комендатура Львова издала приказ всем обитателям центральной части города держать закрытыми окна, которые выходят на главные улицы и площади. Также запрещалось появляться возле окон. По городу разъезжали грузовые автомобили, заполненные солдатами полка, державшими винтовки нацеленными на окна и чердаки. Начались облавы в домах в центре города, при этом расстреливали на месте всех подозрительных. Между тем по улицам Львова проходили на восток все новые и новые колонны советских войск, уже выдержавших тяжелые бои, отразившиеся и на их поведении, настроении и внешнем виде.

Снова Апраксин со своими бойцами попали под раздачу. Интенсивный пулеметный огонь из-за стен монастыря отцов-василиан заставил залечь. Высунувшийся было из укрытия сержант Белый получил пулю в голову. Первая потеря в подразделении молодого лейтенанта. Как же так?

Людьми рисковать не стал. Знаками приказал Лукину, Гаврикову и Данилову отползти под укрытие ветхого строения, остальным оставаться на месте, имитируя ленивую перестрелку с закрепившимися бандитами.

– Я двигаюсь первым. Вам троим держаться у меня за спиной, контролировать ситуацию по сторонам и прикрывать, если придется. Понятно?

– Ясно, товарищ лейтенант.

– Тогда вперед.

Чтоб за стены попасть, пришлось Гаврикову пожертвовать противотанковой гранатой, а монахам лишиться окованной железом старой двери. Потому как сразу после взрыва метнулись внутрь, двор смогли пересечь без потерь. Националюги тоже воевать пока точно не умели, все свои силы направили на залегших красноармейцев. В тесных коридорах и каменных мешках старого здания Апраксину пришлось пострелять. Когда наверх взобрались, бандитов и след простыл. Вызвал взвод, поставил на уши насельников обители, в монастыре провел обыск, но боевиков не обнаружили. Только и положительного во всей этой кутерьме было, что за сержанта худо-бедно отомстили: когда штурмовали монастырь, смогли четверых оуновцев уничтожить. Только до расположения добрались, и на тебе, новый приказ. Полк переходит в подчинение начальника УНКВД по Львовской области капитана Дятлова. Необходимо снять из тюрем надзирательский состав, а также войсковую охрану, и в три часа ночи со всем обозом сосредоточиться у здания облисполкома. Командиры и бойцы в недоумении. Что? Город оставлять придется?

Уходили тревожно, будто ведьма нашептала налет самолетов на город и сильную стрельбу. Кажется, даже стены по ним стреляют. Стреляют из пулеметов, винтовок, револьверов, из окон, чердаков, закоулков и главным образом церквей и костелов. Местный контрреволюционный элемент разошелся не на шутку, догадываясь, что времени на полноценный ответ у конвойщиков нет. Очень повезло с тем, что люди бывалые, в панику не ударились, но потери понесли. При отступлении узнали информацию, что кроме самого Львова восстание националистов вспыхнуло почти во всех районах Дрогобычской и Львовской областей. Нападения оуновцев из Винникивского леса особенно донимали войска, так как осуществлялись на важных рокадных дорогах Львов – Золочев и Львов – Самбор, которые являются соответственно южной и северной границами лесного массива. Вермахт еще только на подступах был, а уже почти весь район контролировался оуновцами. Сотни молодых людей, которые присоединились к националистическим отрядам, добровольно помогали отделам вермахта и полиции в борьбе с разрозненными группами красноармейцев. Националистам удалось получить ценную оперативную информацию, которую немедленно передали наступающим немцам.

Стойкость 98-го пограничного отряда смогла дать немного времени армейцам, но сунувшись и потеряв более батальона солдат, противник обошел пограничников по сторонам, предоставив им возможность воевать в полном окружении. В районе Львова, где сражался четвертый мехкорпус, основная тяжесть арьергардных боев выпала на восьмую танковую дивизию. Частям ее, несшим потери и наносившим ущерб германцам, то и дело приходилось драться во вражеском кольце. Но вырвавшись, они снова преграждали путь фашистским войскам. Много часов в отрыве от основных сил вели бои батальоны восьмого мотострелкового полка, натыкаясь на мощный огневой заслон. Собранные в единое подразделение остатки рот пошли на прорыв. Без крика, без выстрелов двинулись бойцы, сбили вражеские цепи. Неся на руках раненых, герои пробились к своим.

В связи с общим отходом войск фронта, по приказанию штаба шестой армии, весь наличный состав полка, а если конкретно, то оставшийся один батальон, в течение дня двадцать девятого июня и до двух часов ночи тридцатого обязан был прикрывать отход частей РККА, заняв оборону у кирпичного завода, и после отхода всех частей отойти по маршруту Сихув – Бубрка – Рогатин – Козова – Тарнололь. Должен… Только как это можно сделать на практике, если даже станковых пулеметов по штату нет? Нет пушек и бронебойных ружей. Нет… Начальство усилило полк тремя танками и подтвердило свой же приказ – держаться на позициях…

Ротный обозначил рубеж для взвода Апраксина: примыкающую к главной магистрали дорогу. Мимо них и личного состава взвода, почти толпой стоявшего на обочине, не останавливаясь проезжали машины, телеги с гражданским и военным грузом, шел людской поток беженцев, в основном не относивших себя к исконно местным, смешавшихся с отступавшими потрепанными, измотанными недавними боями военными колоннами. Ротный, не отрывая глаз от всего этого безобразия, пояснил:

– По эту сторону дороги зона твоей ответственности, по другую – Бойко со своим взводом обороняться будет. Место удобное. Считай, открытое пространство перед фронтом подразделения. Вас вон, еще лесной массив прикроет. Щели рой. Гм! Пока время позволяет, бойцов не жалей, пусть окопы полного профиля копают и стены крепят, земля здесь мягкая.

– Ясно!

– Ясно тебе. А вот до меня не доходит, как танки останавливать будем, если придется?

– Так ведь гранаты есть.

– А твои бойцы их когда последний раз метали?

– При мне ни разу.

– Вот то-то и оно. Занятие проведешь. Вас ведь в пехотном училище этому учили?

– Так ведь когда?

– Жить хочешь? – посмотрел в глаза Апраксину, надеясь разглядеть в них хоть толику решимости. – Найдешь время. Я с третьим взводом тебя и Бойко с тыла подопру, чтоб хоть драпать не сразу стали, а немцев боем связали. Не боись, лейтенант! Может, командование сил и средств подбросит, повеселей воевать будет.

– Так точно, товарищ капитан.

Не успели толком оборудовать позиции, как ход события изменил немецкий летчик, скорей всего возвращавшийся после бомбежки города и давший крюк с целью разведки территории, на которую нацелен удар пехотных частей. Начало войны, народ не слишком пуган, все-таки по дороге в основном отступление происходит. Самолет стал кружить над колонной, его маневры выглядели угрожающе. Умная голова нашлась, опасаясь обстрела, дала отмашку.

– Укрыться!

Руководители в колонне остановили автомобили, лошадей и пеший люд, приказали прятаться в подлеске, за обочинами, в поле и под теми же автомобилями. Покружив над дорогой, самолет удалился. Очевидно, смертоносный груз и горючее были уже израсходованы. Некоторые индивиды предположили, что летчик – скрытый интернационалист, а потому пожалел беглецов.

Самолет улетел, и на короткое время по всей дороге стало как-то очень тихо. Апраксин услыхал, как Лепешкин сказал Серенко:

– …немцы нация культурная, ежели им не гадить, то и они тебе…

Окликнул:

– Лепешкин! Окоп готов?

– Уже обустраиваюсь, товарищ лейтенант.

– Проверю…

Где-то ближе к четырем часам вечера лейтенант заметил, что дорога стала более свободной, почти опустевшей. Прямо какое-то затишье.

Что, неужели все вышли?.. Да нет! Не может быть, чтоб уже… Ну вон же!

Наяривая лошадей, выжимая из них весь оставшийся запас сил и прочности, по дороге к позициям неслась вереница повозок, сверху укрытых брезентовыми пологами. Лейтенант еще издали по пестроте одежды на людях понял, что табор перекочевывает с места на место, может, уходит подальше от войны, стремясь остаться на советской стороне. Но почему такая спешка? Грохот от колес и поклажи, тревожный гомон и детский плач долетали до них на большом расстоянии. Где-то за спиной, со стороны основной магистрали, там, где прикрывал тылы роты основной состав полка, послышались артиллерийская канонада и ружейно-пулеметная перестрелка. Как все не вовремя!

Завидев красноармейцев, погонщик с первой же телеги стал кричать:

– Немцы! Немцы!

– Занять места в окопах! – отдал приказ личному составу. – Приготовиться к бою!

Что происходит в тылу, дело десятое, его позиции именно здесь, и защищать их придется согласно распоряжению старшего начальника. Апраксин, поднеся бинокль к глазам, всмотрелся в хвост тележного поезда, успевшего выскочить с перелеска на дистанцию засеянного пшеницей поля. Вот он, противник, с которым еще не встречался воочию в смертельной схватке. Из леса выкатились два мотоцикла, выкрашенных в серый цвет, с прикрепленными к ним боковыми люльками. В жаркую погоду солдаты вермахта в мышиного цвета гимнастерках, экипированы касками с очками. Встав на месте, оба пулеметчика в колясках приложились к прицелам ручных пулеметов и открыли огонь в направлении уходившего прочь цыганского табора.

– Товарищ лейтенант!..

Оглянулся на голос. Сержант Данилов взглядом задавал вопрос. Что делать? Стрелять или…

Стрелять в ответ пока нельзя, немцы вряд ли могли рассмотреть их позиции, а огонь по цыганам открыли, потому как не слишком спешили догнать «перекати-поле», играя с людьми, как кошка с мышкой. Азарт на лицах врагов. Отсюда в бинокль хорошо видно, что лыбятся в предчувствии охотничьего гона.

Спрыгнул в окоп, напрягая голос, чтоб услышали все, распорядился:

– Огонь открывать только по моей команде. Подпустим немцев на близкое расстояние.

Тем временем телеги цыган почти проскочили мимо отрытых и замаскированных окопов взвода, оставив после себя пыльный шлейф жаркого дня. Фашистские мотоциклисты, будто дождавшись выезда танков на обозримое взводным пространство, сорвались с места и, тарахтя моторами, покатили вперед.

Чуть привстав над бруствером, лейтенант, глядя в окуляры бинокля, рассматривал не их, а кромку леса за спиной немецкого передового дозора. Губы непроизвольно шевелились, произнося цифровой счет сил противника:

– Один… два… три… Нет, это бронеавтомобиль… Еще один…

Распорядился:

– Передать по ходу сообщения! Приготовиться к отражению атаки врага. По мотоциклам…

Мотоциклисты, считай, вплотную к позициям подрулили, сейчас их заметят.

– Огонь!

Бойцы, томимые ожиданием приказа, одновременно в восемнадцать стволов произвели винтовочный залп. Заработал «дегтярь», ручной пулемет, в руках Гаврикова.

– Прекратить стрельбу! Сержант, быстро одно отделение к мотоциклам, по возможности укатить их за позиции.

– Есть!

Звук выстрела и поднятый прилетевшим снарядом сноп земли тут же заставили изменить планы. Немцы не дураки.

Превозмогая страх, Апраксин отлепился от земляной стены, способной защитить от непрямого попадания.

– Отставить! Всем укрыться на дне окопа! Наблюдателям не зевать.

Утюжили снарядами их добрых минут десять, потом…

– Т-товарищ лейтенант! Т-танки на нас двинулись, – проорал Сечкин, один из выставленных наблюдателей.

Апраксин выглянул из окопа.

– Приготовить гранаты. Действовать, как учил. Гавриков!

– Здесь!

– Пехоту отсечешь.

– Знаю.

Да-а! Бойко в лучшем положении. Его взвод на той стороне дороги, только подальше метров на триста будет. Расположился уступом ближе к лесу. Его пока не трогали, а он «молчал». Тоже верно сделал. Ну!.. Ого! Вот и кавалерия! Не бросил майор своих, прислал-таки подкрепление.

Из лесного массива, свернув с дороги, прямо на поле разворачивались для ведения стрельбы три быстроходных бэтэшки. Бойцы их заметили тоже. Кто-то радостно воскликнул:

– Живем, братцы! Наши!

Перед взорами обеих сторон развернулась дуэль «железных кулаков», тяжелая и быстротечная. Апраксин первый раз в жизни видел, как горит железо. Все три танка пылали факелами за дорогой, неподалеку от их окопов, успев подбить лишь одного «немца», заставив его также полыхать огнем. Второй фашистский танк был лишен хода, по причине поврежденного катка и гусеницы на нем, но стрелять был в состоянии.

В процессе боя бронетранспортеры, выгрузив подразделения наружу, развернулись строем, пулеметами поддерживая собственную пехоту, неводом охватывающую пшеничное поле, стреляющую во все, что движется. А ведь заметно, что сейчас немчура допрет до выживших каким-то чудом танкистов, со стороны неприятеля прикрытых дымной завесой трех «костров». Им бы помочь! Только… мозолит глаз постоянно стреляющий последний оставшийся целым немецкий танк. И ведь вот он… рядом совсем, только голову не поднять. Немецкий танкист-пулеметчик беспрерывно долбит очередями по позициям конвойщиков.

– Ур-ра-а! – стройно, но жидковато пронеслось несколько сзади, с противоположной стороны дороги.

Бойко?!

Лейтенант, пригибаясь, виляя ящеркой, пошел по ходу сообщения. Голова гудела, как после сильного перепоя. Во всяком случае, и другие симптомы также не слишком отличались. После того, как пару раз приложило близким разрывом снаряда, соображалка работала туго, жутко и пыльно сушил слипшийся рот. Только обстановка не та, чтоб на себе внимание заострять, он не сам по себе, с ним его люди. Люди… Вот они… Лепешкин, Серенко… Оба, прикрытые тонким слоем грунта и пыли, лежат под ногами, невидящими взглядами уставившись в пустоту. Сколько же он бойцов потерял?.. Нет, бой не закончен, отвлекаться нельзя.

Скорее почувствовал, чем услышал близость железного монстра рядом с его позицией. Высунулся.

Банг! Шух!.. Банг!

Танковая пушка лупила в сторону поля, туда, где захлебнулось русское «ура». Когда только «немец» успел через окоп перебраться?

Танк, подставив половину кормы в распоряжение лейтенанта, перемолов траками насыпь окопа, казалось, огромной махиной перебравшись через ров, встал. Вот и можно наконец-то воспользоваться гранатой, которую, считай, весь бой проносил в руке, не выпустив ее, даже когда присыпало землей. Ага! РПГ-40, фугасная, противотанковая. Примерился. Отвел правую руку в сторону, так, чтоб свободно выбросить килограмм с гаком «живого» тротила на десяток метров. Бросок.

Граната сама после броска автоматически встанет в боевое положение, а при соприкосновении с машиной сдетонирует и взорвется. Апраксин, присев на дно окопа, прижался к его стенке.

Взрыв. Тряхнуло, сдвинув на лейтенанта земляное крошево и пылевую пелену. Обрадоваться не успел, как еще раз тряхнуло не по-детски, громким взрывом заставив вжаться в дно, превратиться в подобие эмбриона. Спасительная темнота наконец-то дала возможность расслабиться, уйти от проблем.

…Маршируя по плацу, подразделение напоролось на зама начальника училища, пристально наблюдавшего за передвижениями курсантов. Старшина остановил строй и после команды «смирно», как положено, старательно доложил старшему начальнику:

– Товарищ полковник, третья учебная рота следует на занятия!

– Не следует, а яйца по земле перекатывает, – был ответ…

Импульс от выговора недовольного начальника заставил вздрогнуть и… с трудом, но открыть глаза.

Что с ним? Все тело будто через жернова пропустили. Голова трещит неимоверно, а еще ноги. Постоянно ноющая боль. Где он?

Глаза ловили сплошной потолок из низко надвинувшихся ветвей деревьев, покрытых листвой, а до слуха доходило частое постукивание и скрип, вроде бы как тележных колес. Апраксин, схватившись за деревянные боковины той конструкции, на которую его положили и куда-то везли, попытался приподняться. Получилось только дернуться вверх и снова отвалиться на спину.

– Ай! – вырвался из горла крик боли.

Тут же, через новый поток этой самой боли, услышал:

– Тпр-ру-у! Сто-ой!

Лицо сержанта Данилова наклонилось над ним. Подчиненный, с любопытством визуально обследовав состояние взводного, уставился в глаза. Рот, растягиваясь в вымученной, ненатуральной улыбке, выдал вопрос:

– Товарищ лейтенант, оклемались?

– Что со мной случилось, сержант? – спросил, морщась, даже говорить было сложно, скорее прохрипел.

– Так это, на восток пробираемся.

– А взвод где?

После ненадолго повисшей тишины услышал тихий ответ:

– Нет взвода… Из всех только нас трое и осталось. Вы, я да Гавриков…

– Ум-м-м! – застонал, только уже не от боли, а от безысходности.

Данилов, будто совсем добить захотел, докончил невеселое повествование, окончательно лишив взводного иллюзии на хоть какое-то положительное восприятие действительности.

– Взвод Бойко тоже полег. Может, и вырвался кто, только разве теперь узнаешь? Взводный их в атаку повел. Так знатно поднялись! В штыки, на «ура»! Думал, сомнут немца. Только их из пулеметов, что на консервных банках стояли, как есть покосили.

Апраксин услышал, как кто-то у него в ногах всхлипнул, но рассмотреть – кто – толком не мог. Спросил:

– Плачет?

Данилов кивнул.

– То Тшилаба плачет. Весь их табор сгинул. Они до позиций ротного стремились пробиться, а там уже галичане хозяйничали. Подобрались лесом, гранатами третий взвод забросали, а опосля – кто жив остался, кого постреляли, кого зарезали. Только нам в спину ударить хотели, а тут цыгане… Тшилабу с дитем Михаил привел.

– Кто-о?

– Беженец к нам прибился. Кстати, вы ему тоже жизнью обязаны. Когда боеприпас у танка сдетонировал, товарищ лейтенант, вас и засыпало. Гражданский за карабином в окоп спрыгнул, стон и расслышал. Откопал. Вам оторвавшимся катком по ногам удар пришелся.

– И где этот гражданский?

– Они с Гавриковым тропу разведать пошли. Националистов по лесам много бродит, не хотелось бы нарваться на их засаду. О! Кажись, возвращаются.

Действительно, по тропе с поросшего лесом косогора спускался красноармеец Гавриков, ничуть не согнувшись под тяжестью «дегтяря» на плече. Молодой, но весьма крепкий парнище, широколицый, толстогубый, щекастый, курносый сибиряк, в рваном обмундировании. Сержант, не повышая голоса, задал вопрос:

– Второй где?

– Ща подойдет. О! В чувствие пришли, товарищ лейтенант? А то уж мы думали…

Сержант оборвал словоизлияния:

– Дорога как?

– Свободна. Федорыч, ты б видел, как Михайло по лесу крадется. Эт-то что-то! У нас так не каждый охотник сможет!

– Меня обсуждаешь, Витек?

Словно из-под земли из-за кустов появился молодой парень в испачканной рубахе, в штанах, пошитых из грубой синей ткани и по бокам прошитых желтой нитью, в туфлях на тонкой подошве.

Когда неизвестный ему человек встал рядом с повозкой и своим взором окинул его, раненого и увечного, Апраксин даже удивился показавшейся вдруг доброте и свету в его глазах. Удивительно! Обычно так смотрят на людей служители культа. Может, он из этих? Ну, там… обычный поп, что ли? Молод только очень. В руках парень держал короткий карабин польского производства, штык-нож от которого он заткнул со стороны спины за ремень на поясе. Если б это был боец их взвода, Данилов даже в такой ситуации запросто взгрел бы за внешний вид. Пижон городской, понимаешь ли! Но… как говорится. А еще, сержанта просто на подсознании поражала внутренняя сила встреченного на войне паренька. Вроде ничего особенного в словах и голосе, но только взглядом поведет и мнение выскажет, а хотелось принять сказанное к исполнению.

– Петр Федорович, метров через триста с тропы в сторону свернем. Чуть проедем, и привал объявляй. До ночи отсидимся.

– Чего так?

– Местные жители балуют. Немцы вперед ушли, а эти сволочи отловом красноармейцев и беженцев занялись, на тропах «рогатки» выставили. Сам видел, потому и Витьку назад отослал. Уж очень шумно ходит, как топтыгин в малиннике.

– Напраслину возводишь, Миша! – обиделся тот.

– Цыть! – Данилова другое беспокоило. – Ночью-то как пойдем?

Парень подмигнул.

– Ночью спать нужно. Перед самым рассветом двинемся.

Действительно, гражданский нашел место, забились, что называется, в самый медвежий угол. Пока Данилов сам раскладывал нехитрые пожитки и остатки еды, найденные в цыганской повозке еще первого дня, на тонкие ломтики резал сало и лук, пока Гавриков обустраивался в «секрете» по ходу колесных приметин в траве, а цыганка, оставив сверток с ребенком, скрылась по своим надобностям в кустиках почти непролазной поросли, парень встал у телеги с раненым. Наконец-то представилась возможность спокойно поговорить. Хотя сам Апраксин не торопился начинать разговор, отчасти и потому, что молодая цыганка перед тем, как уйти, что-то невообразимое с ним сотворила. Почти утихла боль, а ей на смену пришла апатия. Скорей всего, это состояние с ним подметил прибившийся к отряду парень, поэтому, постояв у телеги, отошел прочь, думая о чем-то своем.