Последний рывок

Из квартиры на Миллионной пришлось уйти. Возвращаясь с небольшой прогулки, Михаил Иванович заметил, что все подходы к дому блокируются военными и жандармерией, и командуют этим процессом, скорее всего, господа из контрразведки, которые получили весьма широкие полномочия. И ему оставалось только надеяться, что они, эти полномочия, не распространятся на Марг и ребёнка.

Пришлось перебраться сначала к Мережковскому и Гиппиус, но после явно выражавшейся антипатии к «грубой физиологии речей вашего ужасного Керенского», – на последнюю запасную квартиру, хозяин которой, непризнанный, но с гигантскими амбициями поэт с уклоном в символизм, охотно пустил на постой месье Мишеля, «удивительно точно понимавшего потребности души мятежного пиита в стимулировании вдохновения», а посему щедро доставлявшего чистейший германский героин.

Там были припасены даже дрова и консервы, вполне достаточное количество, чтобы продержаться, пока неугомонный генерал не свернёт себе шею. Но эти надежды растаяли подобно маслу на сковороде. Петропавловская крепость, арсеналы, мосты, тюрьмы, банки, почта и телеграф были вмиг взяты под контроль келлеровцами, против демонстрантов бросили не сопливых деревенских Ванек, а спаянных железной дисциплиной фронтовиков, слезоточивый газ также оказался очень неприятным сюрпризом, рассеивающим сколь угодно агрессивную толпу практически без кровопролития. Помимо всего прочего в Петрограде оперативно распространялись прокламации, отпечатанные в типографиях предателя Сытина, адресованные как обывателям, так и восставшим. Причем симпатии горожан явно были на стороне келлеровцев, ибо там, куда ступала их нога, воцарялся порядок, а отпечатанные и развешенные на афишных тумбах фото неумолимого наказания душегубов в виде расстрела или повешения, с обязательным указанием даты, места и сути преступления, вызывали горячее одобрение у большей части населения…

Попытка покушения на великого князя Михаила с треском провалилась. В автомобиле регента погибли только его супруга графиня Брасова и ее семилетний сын Георгий.

«Идиоты! – продолжал вести беззвучный монолог Терещенко. – Павлины, любующиеся своим красноречием! И не могущие организовать вообще ничего! Теперь у Михаила устранена причина, лишающая его права на наследование трона, а желание отомстить за смерть жены и сына делает его вдвойне опасным и непредсказуемым!..»

Келлер подавлял уже последние очаги сопротивления, все пути бегства из Петрограда были блокированы. Слава богу, верный человек сумел предупредить, что и с этой квартиры надо убраться. И он, один из богатейших людей России, превратился в загнанного зверя, изгоя, пугающегося троих-четверых мальчишек с погонами юнкеров на плечах…

– Ну нет-с, господа, так просто меня не взять! – бормотал под нос Терещенко, приближаясь к заветной цели – зданию яхт-клуба, где его должен был ждать Николай Евгеньевич Фельтен. Имя этого неординарного человека, горячего поклонника яхт и не менее ярого приверженца Льва Толстого, с тысяча девятьсот седьмого по тысяча девятьсот девятый год часто появлялась на страницах либеральных газет.

Он прославился своими рейдами: летом – на яхте, а зимой – на буере в Финляндию, где печатались запрещённые в империи брошюры без сомнения великого писателя, но увы, на закате жизни возомнившего себя не менее великим политиком. Ему удалось сделать немало контрабандных рейсов, оставляя с носом пограничную стражу. Но в итоге Николай Евгеньевич всё же отсидел почти полгода в крепости и был выпущен под весьма внушительный залог в пять тысяч рублей, внесенный кем-то из его влиятельных покровителей, но с запретом покидать территорию Санкт-Петербургской и сопредельных губерний.

Естественно, что Фельтен сохранил неприязненное отношение к полиции, которое постепенно перенёс на государство в целом, и за это был весьма популярен в среде либеральной интеллигенции – писателей, артистов и прочей богемной публики. Именно здесь, уже после августа четырнадцатого, с ним и познакомился Терещенко. Взаимная любовь к парусам позволила им подружиться, а если учесть, что предусмотрительный миллионер выделил достаточно кругленькую сумму на строительство яхты и буера, вполне объяснимо, что у них сложились достаточно доверительные отношения…

Уже из здания яхт-клуба Михаилу Ивановичу удалось сделать короткий телефонный звонок доктору Хавкину и попросить прислать санитарный автомобиль. Именно в нём Терещенко и Фельтен, переодевшись в санитаров, сумели добраться до Стрельны. Расчёт на то, что санитарка с номерами военного ведомства не вызовет подозрений, вполне оправдался.

Именно там, в мастерских яхт-клуба, и находился заветный ледовый буер, носящий символичное имя «L’espoir» («Надежда»). Остаток ночи прошёл без происшествий. Сидя возле печки в буфетной, Михаил Иванович сумел ясно и доходчиво объяснить Фельтену, что он просто обязан спасти не столько самого Терещенко, но в его лице надежду на победу угнетённого народа над царским режимом. В его трактовке регент Михаил был фантасмагорической реинкарнацией Ивана Грозного, Петра I и Николая I одновременно, действия генерала Келлера – точной копией зверств карательного отряда генерала Меллер-Закомельского в тысяча девятьсот пятом. В общем, семена упали на подготовленную почву, и рано утром, тепло одетые, они уже сидели в буере, который его друзья – яхтсмены Стрельнинского парусного клуба – перетянули на лёд Финского залива.

– Ну-с, с Богом! Поехали!..

Буер, не спеша двинувшись, постепенно набирал ход. Паруса упруго натянулись и даже, казалось, слегка позванивали. Когда они отдалились от причала уже сотни на две шагов, там началась какая-то неразбериха, появились военные, и прозвучало несколько выстрелов.

– Опоздали, господа жандармы! – весело оскалившись, прокричал Фельтен. – Нас вам уже не достать!.. Скоро наберём узлов двадцать. Обедать, Мишель, будем уже в Великом княжестве Финляндском. Вот только отойдем подальше от берега – там лед покрепче, и понесёмся стрелой.

Терещенко с облегчением откинулся на спинку сиденья и, прикрыв глаза, предался прерванным размышлениям, сильный вымпельный ветер не позволял погрузиться в дрёму.

«Чухонцы не выдадут, – думал Михаил Иванович. – Нужным людям уже намекнули, что после свержения царя в княжество вернут все привилегии, а в будущем возможно обсуждение вопроса и о полной независимости от России».

На пристани между тем неразбериха улеглась, закончившись пуском трёх красных ракет. А через несколько минут одновременно с обеих сторон раздался всё усиливающийся характерный треск, напоминающий работу двигателя аэроплана. Терещенко и Фельтен, не сговариваясь, обшаривали взглядами небо в поисках возможной угрозы. Сброшенная бомба или несколько горстей флешетт могли уничтожить ледовую яхту вместе с пассажирами.

– Черт возьми! Не летают аэропланы в таких облаках! – прокричал Фельтен.

И действительно, в небе никого не оказалось. Вместо этого, стремясь взять буер «в клещи», сзади мчалась пара аэросаней. Пока казалось, что судьба благоволит беглецам, их «L’espoir» набирала скорость и вот-вот должна была вырваться из захвата. Николай Евгеньевич, выкрикивая ругательства и угрозы в сторону погони, даже ухитрился, управляя только правой рукой, левой продемонстрировать едущим сзади кукиш.

Жирную точку, а точнее, многоточие на надежде спастись поставила пулемётная очередь, которая почти перебила мачту и разлохматила парус. Буер зашёл в крутой вираж, оторвался левым полозом ото льда и перевернулся на бок.

Последним, что сохранилось в памяти теряющего сознание Терещенко, был стихнувший треск мотора, скрип снега под ногами подходивших людей и брошенная кем-то непонятная фраза: «Ну, Пашка, молоток. С первой очереди попал. Вашбродь, что – пакуем голубчиков?»

Глава 8

– Рад, что вы наконец-то появились, Денис Анатольевич. – Келлер выглядел уставшим, однако от этого не менее суровым, но справедливым. – Кстати, у меня два вопроса. Просто так, из чистого любопытства… Что вам, господин капитан, строжайше было приказано и куда вы вместо этого так внезапно и загадочно исчезли?

– Появилась информация, которую надо было срочно проверить.

– Да? И настолько важная?

– Вероятное местонахождение Терещенко. Барановский сдал…

– И где он? – Генерал тут же забыл про своё ехидство.

– Ушёл где-то за полчаса до нашего приезда. Осторожный, сволочь! Нюх у него на опасность.

– А где обитал?

– Сначала у Мережковского с Гиппиус, потом съехал к какому-то рифмоплёту-наркоману.

– Почему сами не остались и не послали кого-нибудь другого?

– Потому что Котяра… прапорщик Ермошин и поручик Стефанов отсутствовали, вели бой на Литейном мосту. Мне надо было старшего унтер-офицера Паньшина отправить? Чтобы он там дров наломал? Я его здесь оставил за старшего с тремя «пятёрками» резерва. Как вести бой в городе, он знает, а вот как разговаривать с людьми искусства – нет.

– Угу-м, а вы знаете… Они живы хоть, эти гении?

– Кто?.. А, да. У Мережковского руки завтра-послезавтра перестанут трястись, а вот мадам Гиппиус теперь декламировать свои стихи будет с лёгким заиканием. А насчёт пиита – когда мы его взяли, он уже под кайфом был. Перепутал нас с гигантскими тараканами, вылезающими прямо из пола и стен.

– Ладно, признаю действия верными. – Генерал с силой провёл ладонями по лицу, будто стараясь стереть усталость, затем крикнул своего неразлучного денщика: – Прохор, будь добр, свари нам с господином капитаном кофейку, только покрепче… Устал что-то…

– Фёдор Артурыч, новости из Москвы есть?

– Есть. Начну по степени важности. Ваша семья и Институт в целости и сохранности. Были, есть и будут. Нападение планировалось, но до ворот эти энтузиасты не дошли. Подробности узнаете завтра… Точнее – сегодня утром. От своего Михалыча…

От кого?!.. От Михалыча?!.. Та-ак!.. Это значит что?.. Что у нас будут гости! Да ещё какие!..

– Судя по выражению лица – уже догадались, что приезжает великий князь Михаил, – констатирует очевидный факт Келлер. – По просьбе вдовствующей императрицы и Николая. Будут хоронить Аликс. Пока шли бои, не до того было. Забальзамировали, запаяли в цинк и в домовой церкви оставили.

– Что так?

– Не так всё просто, Денис Анатольевич. Необходимо создать «Печальную комиссию», тщательно обговорить всю церемонию, пошить специальные траурные одежды… Это у простых людей на третий день похороны с поминками. А тут ещё даже не решили, где её величество должна упокоиться.

– Насколько я знаю, тут в крепости собор-усыпальница ещё со времён Петра Великого…

– Да, только вы же знаете, как относились все эти родственнички к супруге императора. Кто-то ещё осенью высказался, что в случае кончины она должна быть похоронена в Александро-Невской лавре.

– Там же только попы и министры!.. Титул «ея величества» носила? Носила. Значит – Петропавловка… А кто не согласен, того можно и в лавре закопать. А то и под забором. За сортиром.

– В том-то и дело, что им положено быть закопанными здесь, но в другой усыпальнице… А если серьёзно, то в Семье наступает раскол. С очень возможным кровопролитием… Ладно, об этом позже…

– Что позже, что раньше… Мы за кого играем? За белых или за чёрных?

– И кого же капитан Гуров относит к белым?

– Регент, наследник, император, княжны, принц Ольденбургский… Возможно – вдовствующая императрица. Соответственно, чёрные – все остальные, кто что-нибудь вякнет против их единственно правильных решений.

– Мне бы вашу уверенность, Денис Анатольевич. – Келлер тяжко вздыхает, но оживляется при виде Прохора с ароматно парящим кофейником на подносе. – Благодетель ты наш, Прохор свет Иваныч! Спасибо!.. Давайте, господин капитан, по чашечке, и можете потом отдыхать. Предварительно уведомив дежурного о местонахождении и не далее, чем в трёх минутах ходьбы отсюда…

* * *

Выспаться всё равно не удалось, да и спать не очень-то и хотелось. Под утро вернулись Котяра и Стефанов со своими. Привели «пленных» и привезли четырёх «двухсотых». После чего возникло сильное желание не размещать пригнанных по камерам, а вывести к ближайшей проруби и поступить по законам военного времени…

– Вы ещё скажите, что всю раненую сволочь в госпиталь отправили! Теперь охрану к ним приставлять придётся! Добить надо было – и всё!..

– Денис Анатольевич, в данном случае считаю это нецелесообразным! – Стефанов пытается сдержаться, но отвечает резко: – Мы не в германском тылу, а в столице! Рядом – михайловские юнкера! При них надо было контроль проводить?

– Извините, Димитр Любомирович, погорячился… Среди этих есть что-нибудь, заслуживающее внимания?

– Несколько человек, как мне кажется, – басурмане, не имеют российского подданства. Слушаются в основном вон того финна. Он сдал нам бесчувственного полковника Энгельгардта, а после, воспользовавшись моментом, попытался бежать. Уходил грамотно, где-то его этому учили.

– Ну, давайте посмотрим, что за горячий финский парень попался…

Подходим ближе к предмету разговора.

– Эй ты! Имя, фамилия, звание, какого полка!..

– Й-а не-е солдат-т! Й-а ест Тойво Вялсяйнен! Й-а ест суомалайнен!.. Пот-танный Княшест-тва Финлянтскоко!..

– Да вижу я, что чухня. И что с того? Одет в форму – значит, солдат. Погоны сорвал, так мы быстро узнаем, где служил. И за нарушение присяги – на ближайшую осину!

– Фы не имеет-те прафа! Перкеле рюсся-а-а!

Вот не ругался бы, и не получил бы «саечку» прикладом от конвойного. Финского он, конечно, не знает, а вот интонацию просчитал «на раз». Естественно, получив мой одобрительный кивок.

– Слушай ты, Вяйнемёйнен хренов, – мобилизую свои очень небольшие знания о финнах, – хочешь в Туонелу прогуляться? По чёрному лебедю соскучился?.. Ты ещё ничего не понял? Тебя взяли с оружием в руках на территории Российской империи и судить будут по её законам!.. Так, этого – в одиночку. И тех, кто не по-русски «Отче наш» читать будет – тоже!..

От дальнейшего пути к нахождению взаимопонимания меня отвлекает посыльный, сообщающий, что его высокопревосходительство генерал от кавалерии Келлер жаждет видеть капитана Гурова прям-таки незамедлительно. Приходится отложить все дела и бежать к вышестоящему начальству… Которое сообщило, что убывает на вокзал встречать великого князя Михаила с эскортом в виде взвода штурмовиков, а на меня, как на единственного, кому можно доверить специфические поручения, возлагает обязанность поработать ещё немного «пожарной командой». То есть все проявления мятежа в городе пресечены, но если в отсутствие Фёдора Артуровича где-то что-то полыхнёт, можно мчаться туда и «тушить», да «мочить» не стесняясь, в меру фантазии господина капитана и степени опасности для общественного порядка. И что оный господин капитан подчиняется только начальнику оперативного отдела штаба корпуса полковнику Бойко.

За ранним утренним кофейком поговорили с Валерием Антоновичем «за жизнь», и, получив «добро», я отправился в казематы помогать пародиям на карбонариев колоться по горячему. Местные господа из Отдельного корпуса не совсем хорошо знали английский, в ходу больше был французский и немецкий, поэтому всех плохо говорящих на языке Пушкина, Достоевского и родных берёзок я взял себе. Таковых оказалось семеро, не считая горячего финского парня, остужавшего сейчас свой пыл в карцере. Было очень смешно слушать «русских парней» с наглыми мордами типичных ирландцев и прочих англосаксов и знанием русского языка на уровне «дуай уыпим уодки».

От сего увлекательного, хоть и однообразного занятия меня отвлекает Бессонов, зашедший узнать, как идут дела. Послушав пару минут бесплодную полемику, он машет рукой и предлагает иное решение вопроса:

– Господин капитан, по-моему, это бесполезно. Оставьте этого бедолагу…

Вызванный конвой уводит очередного уроженца Белфастщины в камеру, а подполковник вдруг вспоминает:

– Ну-с, Денис Анатольевич, каковы впечатления?

– Очень хочется всех этих заламаншских и заокеанских радетелей о благе России обнять крепко-крепко. И держать так, пока не посинеют необратимо… Они же, твари, прейскурант сделали на убийство офицеров. Роялти – в зависимости от чина и рода войск, мореманы идут с коэффициентом «полтора»!

– Что ж вы хотите? Ваша фраза, кажется, «бизнес, ничего личного»… Денис Анатольевич, чуть не забыл! Его высокопревосходительство просил показать вам одного арестанта. Интересно излагает, однако. Причём полиграф гарантирует честные ответы… Заодно кое-что и про офицеров понятней станет…

Минут через семь в кабинет доставляют невысокого унтера. Утиный нос, затравленный взгляд, голова инстинктивно вжата в плечи…

– Вот, Денис Анатольевич, полюбуйтесь на красавца. – Бессонов театрально простирает руку в сторону арестанта. – Взят с оружием в руках при попытке захватить Финляндский вокзал. Помимо всего прочего обвиняется в убийстве своего ротного командира штабс-капитана Лашкевича.

– Ты кто таков будешь, красавец? – пытаюсь завязать знакомство.

– Лейб-гвардии Волынского полку унтер-офицер Тимофей Кирпичников… – в голосе сквозит тоскливая и безнадёжная усталость.

– Ну, рассказывай, унтер-офицер.

– А чё рассказывать-то? Я уже всё порассказал.

– Господину капитану интересно, как на Знаменской дело было, – приходит на помощь Бессонов.

– Ну, известно как. Выставили нас на площади этой, штоб мы шествия не пропускали. Так и стояли, не жрамши, не пимши, с семи утра до часу ночи… Сначала бабы шли, кричали: «Солдатики, родные, не стреляйте!» Я тогда к Лашкевичу подошёл, говорю, мол, за хлебом же идут, чего стрелять-то. Он тогда ешо трезвый был, разрешил пропустить. Так и прошли они… А потом другие шли, в тех уже стрелять было приказано. А Лашкевич да прапорщики наши, Воронцов-Вельяминов да Ткачура, кажную четверть часа в гостиницу бегали. Говорили, што, мол, чаю попить. Тока водку оне там пили, по запаху слышно было… А пока оне тако грелися, я солдатам говорил, што, дескать, погибель со всех сторон. Будем стрелять – беда, не будем – тож беда, под суд пойдём. А потом решили целиться поверх людей. Тока не помогло это. Када залп дали, толпа вся не побегла, часть к парадным и воротам жаться начала. Воронцов снова командовал стрелять, а опосля, видя, што мы не попадаем, отобрал у Слескаухова винтовку и сам начал стрелять. Барышню ранил, в коленку попал ей, господина какого-то сбил на мостовую, потом дострелить хотел, всего троих убил и двоих ранил. Потом Ткачура прибёг, тож винтовку взял. Девчонку какую-то ранил, в бабку стрелял…

– Ну как вам, Денис Анатольевич? – Бессонов вопросительно смотрит на меня.

– Очень интересно… Благородий этих нашли?

– Пока – нет, скрываются. Но волнения прекратились, должны вернуться в батальон. По ним Особый трибунал будет работать. Скорее всего – отправят, как вы говорите, «груз двести» до ближайшего кладбища.

– Груз двести – это про своих, а тут… В общем, понял.

– А теперь самое интересное… Рассказывай, как Лашкевича убил, – подполковник вновь обращается к Кирпичникову.

– Не я это… – Унтер сразу становится угрюмее. – Када в казарму вернулись, все роптали, как это можно офицерам в баб да стариков стрелять. Спать не ложились, думали-гадали, что назавтрева делать будем… А в роте у нас человек десять активных было… Ну, которые про политику говорили. От двое из них и привели его…

– Кого?

– Агитатора. Тож в шинели, штоб спрятаться удобнее было. До утра просидели, он всё нас уговаривал к демонстрантам присоединяться, штоб вместях, значит, быть. А утром на построении Лашкевич прибежал, скомандовал, штоб сызнова готовились и патронов поболе взяли. А мы и отказались идтить… Лашкевич из казармы выскочил, за подмогой побежал, да этый финн…

– Какой финн? – сразу интересуюсь, слишком часто о них слышу за последнее время.

– Да агитатор этый… Винтовку схватил и выстрелил из окошка. Сразу в затылок попал…

– С Литейного моста «пленных» недавно пригнали, среди них один финн есть, – сообщаю новость Бессонову.

– У нас их уже четверо, всех ему показывали, пока что не признал. Покажем и новенького, – успокаивает меня подполковник и обращается к арестанту: – А что ж ты убийцей назвался?

– Так я там самый старший был. Окромя их благородий…

– Вот так вот, Денис Анатольевич. – Бессонов дождался, когда уведут Кирпичникова. – Офицеры гвардии!.. Краса и цвет!.. Пусть даже ускоренных выпусков… Ночью все кошки серы. Будем разбираться…

Глава 9

Далее разговор не продолжился ввиду того, что одновременно со стуком в дверь появляется Иван-в-квадрате, один из моих «призраков», прозванный так из-за ширины плеч, комплекции а-ля Поддубный и отчества Иванович.

– Командир!.. Виноват, вашскородие, дозвольте обратиться к батальонному!..

– Уже обратился. Продолжай… – улыбается Бессонов.

– Его выскородие полковник Бойко к себе требует. Говорит – срочно…

Лицо непроницаемое, но в глазах чёртики прыгают. По тревоге так не оповещают, следовательно, сюрприз из приятных. Но срочно – значит, срочно. Быстренько прощаюсь с подполковником, оставляя ему дальнейшие поиски ответа на вопрос «Who is who?» среди пойманных борцов за справедливость, и тороплюсь в штаб. Захожу в кабинет, Валерий Антонович внимательно слушает кого-то, сидящего спиной ко мне… Нет! Не кого-то!.. А его благородие хорунжий… Опаньки! И даже не хорунжий, а уже сотник Григорий Михайлович Митяев!

Правые ладони встречаются со звуком почти пушечного выстрела, а потом мы с Гришей начинаем, довольно урча, тискать друг друга в объятиях.

– Ну-с, господа офицеры, вы тут пообщайтесь, только прошу мебель не ломать, а я пойду узнаю, что нового на телеграфе. – Валерий Антонович деликатно оставляет нас одних.

– Ну, здравствуй, Гриш! – Заканчиваю «поединок» ничьёй.

– Здоров будь, Денис! Давненько ж мы не виделись!.. – Михалыч довольно улыбается. – Навроде в Первопрестольной рядышком квартировали, а не вырваться никак было… Как вы тут повоевали?

– Нормально. Только я самое интересное пропустил…

– Не, ну ничего себе, пропустил! А Царское Село на уши кто поставил? – Митяев давно уже взял на вооружение мои словечки. – А главарей этих кто пеленал? Это называется – пропустил?.. Помнишь, ты как-то рассказывал про нонешнего кайзера, што он во все дела лез по делу и не по делу? Как ты там говорил?

– Он хотел быть младенцем на всех крестинах, невестой на всех свадьбах и покойником на всех похоронах, – отвечаю по памяти вычитанное когда-то у Пикуля.

– Ну так это ж прям про тебя, брат, сказано… – широко улыбается Михалыч.

– Ладно, хорош наезжать… Рассказывай, как вы там справились?..

– Ну, скажу сразу – твои барышни живы и здоровы. Так же как и все остальные у академика. Там Анатоль Иваныч комедь крутил, – Михалыч сбивается с «приличного» русского языка, которым пришлось овладеть, будучи постоянно рядом с регентом, на свой нормальный. – За што купил, за то продаю, он сам рассказывал… В Институт толпа двинула где-то с роту, человек двести. Сброд всякий, половина – гопота хитровская. Только командовали ими урки пополам с горе-вояками какими-то. На пяти грузовиках, промежду прочим! А сзаду ешо парочка порожних. Для хабару, видать… Только вот в незнанках были, што за орешек их поджидает. А у Дольского в кентаврах хоть и не Вильхельмы Телиевые, но стреляют – дай бог каждому. С двух засад по дороге повыбили почти всех главарей. От и осталась парочка, которая всю честну компанию и подвела… Под самые ворота… Помнишь последний поворот? От как раз за им Анатоль Иваныч и поставил два бронехода, сразу всю дорогу перекрыл…

– Погоди, что за бронеходы?

– А это тебе лучше знать, твой же тестюшка на заводе у Павлова командует.

Не понял!.. Это что, «Алис Чалмерс ин Раша» уже МС-1 слепила или что-то в стиле Т-34-85? До Т-72, ясное дело, пока не дотянули, но надо будет глянуть обязательно…

– На что они похожи?

– Да как броневики, тока сзаду замест одного колеса несколько стоит. И этой… О, гусянкой обмотаны… – Михалыч щеголяет новомодным словечком. – Сверху – башня… Так шофер говорил… А в ней – пушка… Как же его… Маклинка, што ль… И «льюйс» рядышком.

Стоп! Павлов же когда-то показывал подобное… Несущий бронекорпус ему делали на Ижорском… А сборку, значит, у себя под боком наладил! Молодца, однако!

– И что?

– А за бронеходами наш господин ротмистр через жестяной рупор у них и спрашивает, мол, пожить ещё немного хотите? Тогда кидайте оружие. Ну, а те пока совещались, один из пушкарей под передний грузовик снарядик-то и положил. Анатоль Иваныч за это про него так сказал, я аж умилился!.. Мы, мол, эти автомобили от самой Москвы берегли, штобы потом кататься, а энтый… Ну ты знаешь, как он умеет!..

– Гриш, не томи!

– Да всё уже и рассказал вроде… Те винтовки покидали, да кто в лес, кто по дрова. А там уже Дольского ребятки их встречают. Ну и, как всегда, лапы в гору, мордой в снег. А потом обратно их пёхом гнали до самой Первопрестольной.