Мистическая Скандинавия

Александр Волков

Мистическая Скандинавия

© Волков А. В., 2015

© ООО «Издательство «Вече», 2015

© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2015

Вступление

Юные пастушки давно греются у печки и прядут шерсть в укромном уголке, а два бедных мальчика бредут по осеннему лесу. Быстро темнеет, уставшие путники разводят костер, укладываются поближе друг к другу и засыпают. Но лесной сон недолог. Через час-другой они вскакивают и прислушиваются. Сосны гнутся, словно от бури, а сквозь их стоны доносится злобное пыхтенье. Могучие деревья раздвигаются в стороны, и перед мальчиками вырастают три черные тени…

Охотник на ощупь пробирается к заброшенной в горах пастушеской хижине. Тьма настолько сгустилась, что он не видит собственных рук. На подходе к дому собаки начинают истошно лаять. Юноша спотыкается о гигантское склизкое тело, разлегшееся на пороге…

Королева с маленьким сыном на руках прогуливается по палубе, а король беспечно дремлет в каюте. Вдруг борт корабля сотрясается от тяжелого удара. Кто-то карабкается наверх – королева слышит скрежет когтей по дереву, но не двигается с места, удерживаемая колдовскими чарами. Над краем борта вырастает большая уродливая голова…

Широко взмахивая черными крыльями, принцесса летит к горе, укутанной полуночной мглой. По стенам горного коридора бегают тысячи огненных пауков, а в пещерной зале, освещенной пламенем ядовитых змей, восседает на троне безобразный тролль. Он приветливо кивает принцессе…

В подземном ходе горят сотни ламп. Солдат открывает первую из дверей, указанных ведьмой, и видит собаку. Та сидит на огромном сундуке, уставив на незваного гостя пару глаз размером с чайную чашку…

В спальне тихо, как в могиле. Чуть слышно потрескивает полено в камине, а на улице глухо шумит вьюга. Кружащаяся за стеклом снежинка начинает расти, превращаясь на глазах мальчика в высокую женщину в белом покрывале. Глаза у женщины злые и холодные. Она коварно улыбается и манит к себе пальцем. Мальчик в ужасе отшатывается, женщина исчезает, а мимо окна как будто проносится птица…

Принцесса не может улететь с болота. Она горько плачет, а слезы падают на ольховый пень. Внезапно тот оживает – к девушке тянутся кривые, покрытые тиной ветки. Она спрыгивает в трясину и пытается бежать, но проваливается. Болотный царь утягивает ее под воду…

Знатоки скандинавского фольклора наверняка обратят внимание на принципиальную разницу между данными эпизодами и теми, которыми открывалась книга «Страшные немецкие сказки». Отрывки из сказок братьев Гримм (в меньшей степени – Гофмана и Гауфа) свидетельствовали о наполнявшем их ужасе, ибо немецкие сказки вообще ужасны. Страх скандинавских сказок мимолетен и легко рассеивается при дальнейшем повествовании. Собственно, цитируемыми местами ужас исчерпывается. Не случайно все они, кроме визита принцессы к троллю, взяты из начала сказок, тогда как в немецких сказках мы вычленяли в основном середину, согласно В. Я. Проппу, самую устойчивую и самую древнюю часть.

Мальчики без проблем одурачили троллей, и ночной ужас превратился в фарс. Пер Гюнт, не посрамленный змеевидным чудищем, расправился и с ним, и с его многочисленными сородичами. Морское нападение великанши вылилось в семейную драму с жалкими остатками первоначального кошмара.

Андерсен по ряду причин старался не нагнетать страха. Из описания жилища тролля я убрал черненьких мышек, формирующих подушку на троне, зеленых мух, образующих балдахин над ним, а также колдовской «концерт» – черных кузнечиков, играющих на губных гармониках, сову, бьющую себя крыльями по животу вместо барабана, и т. д. Благодаря зверушкам посещение тролля приобретает комические черты, а ведь оно призвано раскрыть страшную тайну злой принцессы, украшающей дворцовый сад костями принцев-неудачников. С помощью таких же юмористических деталей романтик Гауф дискредитировал свою ведьму («Карлик Нос»).

Собаки из «Огнива» ничуть не страшны, но эта сказка базируется на фольклорном источнике и выбрана мною потому, что на месте собак прежде находились другие существа. Ольховый пень открывает череду болотной нечисти у Андерсена, ну а заглядывающая в окна Снежная королева действительно пугала меня в детстве.

Мир скандинавского фольклора наполнен ужасами, связанными главным образом с мертвецами и нашедшими отражение в быличках (особенно в Исландии). В сказку они за редким исключением не попали, меня же интересует именно сказка, более древний и, несомненно, более ценный материал. Пусть ее герои не всегда наводят ужас, но сами имена обязывают нас заняться их родословной. Горный, лесной и морской тролли, похотливая великанша и бессердечный великан, устроители ночных забав, обитатели подземного мира, Ледяная дева, болотные твари. Разве они не чудовищны?

Фольклорная сказка

Сказочники Скандинавии неизменно расписывались в своем уважении к братьям Гримм и к их благому начинанию. Немцы оценили по достоинству внимание скандинавов, и обмен любезностями продолжался на протяжении большей части XIX столетия. Якоб Гримм написал аннотацию к собранию датских народных преданий Ю. М. Тиле (1818) и пропел осанну вышедшему в 1841 г. в Норвегии сборнику народных сказок П. К. Асбьёрнсена и Й. И. Му: «Он выше всех других современных сборников». Швед Г. У. Хюльтен-Каваллиус и англичанин Г. Стеффенс адресовали собранные ими шведские сказки (1844) «братьям Якобу и Вильгельму Гримм, сказочникам Германии». Й. Арнасон посвятил братьям свои сборники исландских сказок, изданные в 1862–1864 гг.

Но вопреки дифирамбам скандинавским сборникам недоставало архаического ужаса, пропитавшего немецкие сказки. Братья Гримм обладали широчайшими познаниями в мифологии, истории, лингвистике, позволявшими им отслеживать все нюансы сказочного сюжета. Прежде всего они были учеными, а уж затем – рассказчиками. И если ситуация требовала ужесточить сюжет в ущерб его полезности и даже понятности для детей, они шли на это, рискуя вызвать упреки родителей, озабоченных самочувствием своих чад. Так, пренебрегая множеством благодушных вариантов сюжета с карликом-помощником в немецкоязычных землях, братья сделали из него безжалостное чудовище и заставили погибнуть в муках («Румпельштильцхен»).

Одной из задач братьев Гримм стало преодоление светского эстетизма и уход в архаику. Скандинавская сказка вызревала в атмосфере романтических грез, от которых не были свободны даже профессиональные собиратели. В результате народная сказка Севера очень быстро сменилась литературной. Немецкую традицию создали ученые-профессионалы, до сих пор никем не превзойденные. Ведущие имена сказочной Скандинавии – Андерсен, Топелиус, Лагерлёф, Линдгрен, Янссон. Немногие помнят о «превышающих всех» сказках Асбьёрнсена и Му.

Ранний сборник сказок, изданный датчанином М. Халлагером в 1799 г., ориентировался на произведения Перро и Музеуса. В согласии с идеалами эпохи Просвещения Халлагер намеревался «просветлять сердца детей и облагораживать их разум». Свет же исходил преимущественно от взрослых, единственных по-настоящему разумных людей, поэтому книга Халлагера была построена в форме беседы отца с детьми. Умудренный жизнью родитель наставлял маленького человечка на путь истинный.

Три сказки братьев Гримм угодили в сборник датского поэта и драматурга А. Г. Эленшлегера (1779–1850), выпущенный в 1816 г., где они соседствовали с фантазиями Музеуса и Тика. Будучи романтиком, Эленшлегер апеллировал к «истинной человечности» и «высокой морали» – той самой, которая позднее так полюбилась Андерсену, – а будучи выходцем из XVIII столетия, писал о глупости зла и разумности добра. При таком подходе кульминацией сказки провозглашалось торжество ума над грубой силой, а ее антигерои наделялись не столько кровожадностью, сколько презренностью и курьезностью.

Первыми в Скандинавии занялись фольклорным собирательством датчане Ю. М. Тиле (1795–1874) и М. Винтер (1795–1834). Идя по стопам братьев Гримм, Тиле пытался связать народные сказки с письменными преданиями, сохраненными авторами средневековых саг и Саксоном Грамматиком (1140–1215). Идеализируя датских крестьян, он полагал, что те держат хронику Саксона Грамматика на полках рядом с домашней утварью и наслаждаются ею в долгие зимние вечера. Тем самым они приобщаются к поэтическому миру предков, лицезревших – мифологическая школа уже входила в моду – «игру природы и ее скрытых сил».

Полностью сборник братьев Гримм был переведен на датский язык в 1821 г., вероятно, с небольшими поправками и смягчениями. В Германии братьев активно теснили Арним, Брентано, а позднее – Бехштайн, но в Дании ничего похожего не было, и сборник мигом завоевал популярность у читающей публики и вызвал недовольство у патриотов. Винтер, мнивший себя хранителем национальной культуры, отмежевался от немецкой традиции, с гордостью заверяя всех, что он «стряхнул пыль» со старых датских сказок и оживил «простые, забытые предания».

Предания оказались чересчур простоваты, и Винтер недолго думая усложнил их поэтическими гиперболами и психологическими отступлениями. Многие его приемы были усвоены Андерсеном, в частности, вселение персонажей деревенского фольклора в роскошные апартаменты и уютные садики. В одной из сказок водяной подобно королю живет в огромном замке, окруженном цветущим садом.

По недоразумению подлинно научным собирателем датского фольклора называют С. Х. Грундтвига (1824–1883), еще одного борца с засилием немецких сказок. Грундтвиг был близок по стилю к Арниму и Брентано, а их учеными никто не считает. Он и собирал-то преимущественно народные песни, выпустив в 1854–1861 гг. четыре сборника «Старинные датские предания и напевы». Хотя Грундтвиг имитировал народный говор («Слыхивали мы и видывали на своем веку немало диковинного») и тщательно изучал данные, поступавшие из разных областей Дании, обрабатывал он их, исходя из следующего принципа: «Нужно записать все старинные предания и сказки как можно более достоверно и современно».

Каковы же итоги этой обработки? Для большей достоверности горные тролли почти исчезают (да ведь и народ перестал замечать троллей!), а их место в ночных бдениях на волшебном холме занимают пляшущие ведьмы. Уцелевшие особи походят на зажиточных крестьян, а не на могущественных волшебников, и герои запросто обращаются к ним на «ты». Очень современны и безобидны эльфы, истоптавшие лужайку в лесу своими крохотными ножками. Их королева наряжена в темно-синюю юбку, светло-голубой передник и коричневую шапочку. По соседству с эльфами живут ужи-«страхолюды». У них тело толщиной с человеческую руку, а на спине растет густая щетина. Ага, испугались! Ну, не беда – слушайте дальше. Король ужей носит на голове золотую корону. Это не так страшно. Если расстелить на земле белый передник, король положит свою корону на него. А это уже литература…

В нескончаемой брани с немецким духом Грундтвиг так осовременился, что не заметил, как превратил датскую сказку во… французскую, на что не преминул обратить внимание А. Франс: «Скандинавская сказка кажется подражанием французской». Разве не из Франции перекочевали малютки-эльфы и чудесные змейки в золотых коронах?

В 1861 г. Грундтвиг громогласно заявил: «Благородное деяние, которое заключается в том, чтобы спасти все, что можно, из поныне живущего в памяти народа и в народном творчестве, из всего духовного наследия народа, наполовину закончено!» – после чего принялся, не смущаясь, перекладывать на литературный язык собранные им сказки.

Норвежские фольклористы оказались более скромными в своих притязаниях на звание спасителей духовного наследия, а главное – более чуткими к родному языку. Поэтому в Норвегии не получила развития литературная сказка. Но норвежцы не устояли перед соблазном, до боли знакомым братьям Гримм, и привнесли в свои сказки мораль и поучения. Стремясь подарить радость соотечественникам, они заметно смягчили древний ужас – в первую очередь в отношении троллей, изрядно поглупевших и очеловечившихся. Страшные персонажи были для них всего лишь суеверием. Они нипочем не признались бы вслед за братьями Гримм в том, что не обнаружили лжи в народных легендах о демонах, карликах, великанах и эльфах.

Фронтиспис нью-йоркского издания «Норвежских сказок» П. К. Асбьёрнсена (1883)

Немаловажное значение имел род занятий сказочников Норвегии. Историками и мифологами они не были. Пионер норвежского фольклора А. Файе (1802–1869) служил приходским пастором и возглавлял учительскую семинарию. По рангу службы он не мог воспринимать всерьез «языческие» чудеса вроде троллей и свысока относился к народной поэзии, хотя и выступал против излишней «обработки и украшательства».

П. К. Асбьёрнсен (1812–1885) и Й. И. Му (1813–1882), выпустившие в свет знаменитый сборник «Норвежские народные сказки» (1841), вдохновлялись услышанными в детстве сказаниями о ведьмах, домовых и троллях. Однако к моменту начала сбора фольклорного материала оба далековато ушли от крестьянского легковерия. Асбьёрнсен изучал медицину и естественные науки, став зоологом, автором трудов по естествознанию, экономике, лесному и торфяному делу. Какой веры можно ожидать от естественника? Му занимался богословием и впоследствии сделался епископом. Он первым отошел от сказок (несолидное для пастыря занятие), и сборник «Норвежские волшебные сказки и народные предания» (1845–1848) Асбьёрнсен издал без него. В 1865 г. Асбьёрнсен окончательно порвал с собирательством. И все же эту пару величают норвежскими братьями Гримм – теми самыми братьями, смыслом жизни которых был фольклор.

Заслугу Асбьёрнсена и Му в возрождении языка норвежских сказок трудно переоценить. В этой области они выступили достойными учениками братьев Гримм. Норвежцы поставили себе целью пересказ материала, «не опуская никаких обстоятельств, не изменяя никаких событий», сохраняя народную интонацию. Братья Гримм тоже следовали этому принципу, хотя и не во всем доверяли своим информантам, особенно при изобилии версий одного и того же сюжета. В таких случаях им на выручку приходили знания по мифологии и истории Германии. Экскурсы в прошлое вызывали порой ужесточение сказочного сюжета – ведь современная братьям бюргерская среда давно позабыла об ужасах средневековых преданий. Норвежцы не могли похвастаться такими знаниями, да и местные саги по сравнению с кельтскими, германскими и славянскими памятниками кошмарами не изобиловали.

Стремясь приукрасить мир народной сказки без искажения оригинала, Асбьёрнсен прибег к самобытным описаниям норвежской природы – леса и гор, врезающихся в сушу фьордов, ниспадающих с головокружительной высоты водопадов. Братья Гримм тоже воспевали родную природу, на фоне которой герои их сказок обретали еще более гротескные черты. Чудовища норвежских сказок зачастую сливаются с окружающим миром, как тролль с каменной горой, и поэтому не столь устрашающи. В Норвегии мифологическая школа, от которой открестились братья Гримм, действительно правит бал.

Сильнее других пострадала от переработок и исправлений шведская сказка. Дело в том, что большинство скандинавских литераторов XIX–XX вв. писали свои сказки на шведском языке, и старинные предания потонули в море книг. Между тем вплоть до середины XIX столетия эти предания вызывали интерес и у прогрессистов вроде К. Линнея, сетовавшего в 1743 г. на поразительную живучесть национальных «суеверий», и у патриотов вроде Э. Г. Гейера, призывавшего в 1811 г. использовать фольклор в деле воспитания грядущих поколений.

В 1819 г. писатели Л. Хаммаршельд и Й. Имнелиус издали небольшой том «Шведские народные сказки». В полной мере занялись воспитательной работой Г. У. Хюльтен-Каваллиус (1818–1889) и Г. Стеффенс (1813–1893), подготовившие сборник «Шведские народные сказки и предания» (1844).

Швед и англичанин действовали в двух направлениях. Во-первых, сформировав шаблон на базе исландских саг, они подвели под него большую часть своих сказок, чье основное достоинство – не содержание, а стиль, имитирующий героические песни Средневековья. Народного, тем паче ужасного в этих сказках немного. Во-вторых, авторы привнесли в сказки протестантский дух, особенно ощутимый в их втором сборнике «Шведские сказки», к работе над которым были привлечены лица духовного звания. Тем же принципом руководствовалась в своем творчестве Лагерлёф.

В результате психологизация древних монстров достигла высшей точки. Если в Норвегии тролль по-человечески вредничает и разбойничает, то в Швеции он уже помогает человеку, вызывая жалость и нежность. Охотник Брюте, ненароком спасший от когтей орла маленького тролленка, замечает, какой он милый и ласковый. Доброе деяние не остается без награды: старые тролли преподносят виновнику торжества подарки, помогающие ему жениться на принцессе и сделаться королем. Ослик, один из чудесных подарков троллей, отверзает свои уста, чтобы осчастливить Брюте ценным советом и назидательной проповедью: «Забыл ты меня с собой взять, ну да ладно, прощу тебя! Тролленка-то от орла ты спас!» До гробовой доски будет помнить охотник славный подвиг свой…

Ну а воздушные эльфы и вовсе превращаются в небесных ангелов, вместе с героем возносящих хвалу Господу.

Третьей особенностью шведского фольклора, также усвоенной Лагерлёф, стала его систематизация по географическому признаку в целях приобщения читателя к традициям и быту различных областей страны. Инициатором выступил Х. Хофберг, издавший в 1882 г. сборник шведских народных преданий. Поскольку во главу угла ставился крестьянский быт, волшебные существа были насильно к нему приспособлены. Предпочтение отдавалось самым «обыденным» из них, в первую очередь – домовому, заурядному мужичку в летах, одетому в грубое серое платье, с остроконечной красной шапочкой на голове, блюдущему порядок в доме. А скажем, горный великан имел собственные «тайны политики», дорожил своим именем, а его богатство никому не шло впрок.

В книгах об английских и русских призраках мы разоблачили немало сентиментальных россказней. Но и они бледнеют в сравнении со шведским преданием «Привидение во Фьёлкинге». Следуя завету Джерома К. Джерома, жертва убийства демонстрирует свои раны посетителям проклятого дома, пока туда не приходит ночевать добродетельная помещица фру Барнсков. Храбрая фру не визжит и не падает в обморок, а в лучших традициях загробной медицины перевязывает призраку голову носовым платком и вкладывает фамильный перстень в зияющую рану. В знак благодарности она удостаивается откровения об имени убийцы и всю жизнь лечит страждущих чудодейственным перстнем, побив рекорд коронованных особ с их золотухой.

Скелет в церкви. Иллюстрация Ж. Вормса (1864) к «Исландским сказкам» Й. Арнасона

Всех ближе к школе братьев Гримм стоял исландский собиратель Й. Арнасон (1819–1888), который пользовался записями с мест, сделанными владевшими грамотой крестьянами и пасторами. На родине начинание Арнасона долгое время поддержки не находило – опубликованные в 1852 г. «Исландские сказки» были осмеяны образованным духовенством и интеллигенцией как «бабий вздор». И лишь после того как Арнасон издал двухтомник сказок в Лейпциге (1862–1864), в Исландии спохватились – раз передовые немцы его читают, чем мы хуже? И собрание Арнасона переиздали на родине в шести томах.

Архаичность исландских сказок была подчеркнута Е. М. Мелетинским, исследовавшим сюжет о мачехе и падчерице, однако в «Страшных немецких сказках» мы убедились, что эта древность касается только межчеловеческих отношений, а не выходцев из иного мира и связанных с ними событий. Их образы были основательно переработаны в среде крестьян и стали во многом походить на самих рассказчиков (вспомним хозяйственных аульвов, игривую дочь великанши, похотливого тролля).

Арнасон по мере сил пытался подражать братьям Гримм – не меняя сюжета, редактировал шероховатости, удалял пошлости, исправлял грамматические ошибки, – но и ему не хватило чутья, чтобы восстановить первоначальный облик чудовищ. Правда, с этой задачей не справился бы никто – удаленность Исландии от материковой Европы, с одной стороны, гарантировала самобытность ее фольклора, а с другой – лишала фольклориста письменных источников, которые могли бы помочь в деле возрождения утраченного. В родовых и королевских сагах роль чудовищ незначительна, поэзия скальдов знает только великанов, карликов и драконов, а монастырских летописей в Исландии не было. Одной народности для сохранения архаической сказки маловато – простолюдин склонен придавать свидетельствам о встрече с неведомым черты повседневности. Хотя исландские сказки датируются едва ли не IX–X вв., исторических данных для их поверки Арнасон не имел.

Из черт древности в исландских сказках можно отметить претензию на достоверность, веру рассказчика в истинность происходящего, непредсказуемость сюжета, слабость моральных оценок и главное – несчастливую концовку многих сказок. Но настоящего страха там нет, в отличие от исландских быличек о мертвецах.

Литературная сказка

Начало преобразования фольклорной сказки в литературную было положено в Дании. Однако первые образцы такой сказки к фольклору отношения не имеют. Эленшлегер, увлекавшийся сказками в 1807–1816 гг., использовал сюжеты северных саг о героях, усиливая их социальный аспект, или согласно моде того времени, обрабатывал любовные байки с Востока. Б. С. Ингеман (1789–1862) обращался к рыцарским легендам Средневековья, трактуя их в манере готического романа. В его сказках присутствовали злые духи, горные ведьмы, колдуны и даже исчадия ада, правда, в антропоморфном обличье. Они страдали и ликовали, гремели проклятиями и размахивали мечами и посохами, а также перебегали из лагеря в лагерь, как, например, карлик, несмотря на адское происхождение, возмутившийся коварством своего хозяина-волшебника. В итоге силы добра торжествовали, колдовские чары рассеивались, а пришельцев из преисподней водворяли на законное место.

Величайший сказочник Скандинавии Ханс Кристиан Андерсен (1805–1875) в своих первых опытах выступал, по сути дела, фольклористом (по скандинавским меркам), а не сочинителем и лишь годы спустя выработал неповторимый авторский стиль, позволяющий считать его революционером в области сказок.

О творчестве Андерсена нелегко судить объективно. Большинство его ранних сказок, созданных в 1830-х и 1840-х годах, нареканий обычно не вызывают. Но поздние, отражающие строгие морально-этические и религиозные взгляды, не любимы теми взрослыми, кто эти взгляды не разделяет и считает их вредными для детей. К мнению взволнованных родителей присоединяются эмансипированные психоаналитики вроде М.Л. фон Франц, которых Андерсен раздражает своей нервозностью, ханжеством и «пуританским корсетом», скрывающим языческий темперамент. Что ожидать от писателя, умершего девственником, но едва не свихнувшегося на почве сексуальных фантазий? Успех сказок Андерсена в Скандинавии фон Франц объясняет «коллективным неврозом» всего Севера. «Я считаю, – говорит она, – что если рассказчик волшебных сказок способен выразить в своем произведении какую-то общечеловеческую проблему, то есть все основания предполагать, что его сказки станут общенародными, но если его создания чересчур напоминают о собственных невротических проблемах автора, то они не получат сколько-нибудь большого распространения. Здоровые люди не примут их». Следовательно, признаком здоровья сказочника служит его погруженность в общечеловеческие заботы.

Нам Андерсен интересен прежде всего из-за своих личных «проблем». Так уж получилось, что откровений из другого мира сподоблялись неприкаянные «проблематики», а не здоровяки, с комфортом пристроившиеся в мире этом.

Судьба датского сказочника на первый взгляд повторяет судьбу братьев Гримм. Первый сборник его сказок (1835) одобрения читателей не заслужил. «Многие из моих друзей, – признавался Андерсен в автобиографической “Сказке моей жизни”, – те именно, чье мнение я особенно ценил, советовали мне бросить писание сказок; одни говорили, что у меня нет таланта к этому и что это вообще не в духе времени, другие полагали, что уж если я желал пробовать свои силы в этой области, следовало предварительно изучить французские образцы». Французские образцы приводились в пример неспроста – в ту пору в Дании шла яростная борьба с немецким фольклором. Вращаясь в свете, Андерсен так и не удосужился ознакомиться с творчеством братьев Гримм, зато преклонялся перед Гофманом.

Лишенные французской сусальности, ранние сказки Андерсена казались неподходящими для детской аудитории. Они были мало назидательны и даже безнравственны. «Вряд ли кто найдет особенно полезным для детей читать о принцессе, разъезжающей по ночам на собаке к солдату, который целует ее», – говорилось в одной из первых рецензий на андерсеновский сборник. Литературная жизнь полна иронии! Мы видели, что в наши дни Андерсена, напротив, обвиняют в суровом морализаторстве и сексуальной закрепощенности. Наверное, в 1830-х годах датские критики уже болели неврозом.