Золото гетмана

Мало того, у миргородского полковника почти во всех известных городах Малороссии были свои соглядатаи, которые постоянно докладывали ему обстановку, а при них гонцы, готовые в любое время дня и ночи скакать с донесением. Были верные люди и в Петербурге. Никто не знал, даже пронырливый Полуботок, что Данила Апостол уже много лет ведет постоянную переписку с Меншиковым. Падкий на лесть светлейший князь весьма благоволил к миргородскому полковнику, который не жалел славословий в его адрес.

Но еще больше Меншиков любил деньги. Однако Апостол не сильно широко раскрывал перед светлейшим свою мошну, притворяясь если и не бедным, то человеком с достатком чуть выше среднего (применительно к старшине). Он лишь обещал Меншикову золотые горы в случае избрания его гетманом.

– Ваша мосць… – Бурсук низко поклонился.

– Здравствуй, Петря, – сказал Апостол. – Тебя покормили? – спросил он, чтобы оттянуть момент, когда гонец сообщит ему новость.

А в том, что она приятная, у полковника были некоторые сомнения. Осторожный и предусмотрительный Данила Апостол всегда сомневался, даже когда дело было абсолютно верное. Но неизвестность еще хуже. Поэтому он предпринимал все необходимые меры, чтобы получать достоверную информацию.

– Перекусил, – коротко ответил волох.

Он был невысокого роста, худощав, жилист и мог обходиться без пищи долгое время.

– Ну, говори, – с кислой миной на лице разрешил Апостол.

– Третьего июля скончался ясновельможный пан гетман…

Миргородский полковник вскинул голову; ноздри раздулись, и выражение торжества на миг осветило мрачные черты его лица, которые еще больше усиливала черная повязка, закрывающая правый глаз. Вот он, долгожданный момент!

Но тут же, бросив быстрый взгляд на Бурсука, полковник поспешно «нацепил» соответствующую моменту маску, представляющую собой смесь горечи, скорби и тихой грусти.

– Царствие небесное рабу божьему Ивану, – проникновенно произнес Апостол и перекрестился; его примеру последовал и волох, впрочем, без должного рвения.

Перекрестившись, миргородский полковник вперил глаз, полыхающий черным огнем, в невозмутимого Бурсука. Тот понял безмолвный приказ и продолжил доклад:

– Схоронили пана гетмана пятого числа, в Гамалеевке, в девичьем монастыре.

Апостол молча кивнул. Монастырь построила на свои средства Анастасия Марковна, жена гетмана. «Предусмотрительно, – подумал полковник; и сразу же другая мысль прорезалась в голове, как всплеск молнии темной ночью: – Все честь по чести. А где тебя, Данила, похоронят? Не останется ли твое тело на поживу воронью где-нибудь под Дербентом? Кто знает, как повернется кампания…»

Но тут же усилием воли Апостол избавился от дурных мыслей и спросил:

– Это все?

– Нет, не все, ваша мосць, – по-прежнему невозмутимо ответил волох с непроницаемым выражением лица. – В Глухов приехал пан полковник черниговский. За несколько дней до смерти ясновельможный пан гетман поручил ему временное управление – до своего выздоровления.

«Дьявол! – мысленно возопил Апостол в полном отчаянии. – Полуботок опять меня обскакал! Как тогда, когда я ушел с Мазепой, а он поспешил к государю с верными ему казаками. Я едва избежал дыбы, а ему Петр две тысячи дворов пожаловал. Эх! И теперь Павло на коне. Сначала попросился в Петербург со своим полком на рытье каналов – чтобы не идти на войну, а затем, когда войска двинулись на Персию, быстренько вернулся домой. Знал, что Скоропадскому долго не жить. Все предвидел. Сучий сын! Теперь из его рук булаву трудно будет вырвать…»

– Иди, – глухо сказал Апостол. – Отдохнешь пару дней. А там видно будет… Скажи джуре, пусть определит тебя на постой и снабдит всем необходимым. Это на расходы… – Полковник дал гонцу два рубля. – Купи своим домашним гостинцев.

После ухода волоха он добрых полчаса сидел в полной неподвижности – думал.

«Эх, Иван, Иван… Прожил ты большую жизнь, имел власть – а толку? Все при твоем правлении шло наперекосяк. При тебе были уничтожены статьи Хмельницкого, при тебе насильно переселяли казаков из Заднепровья, при тебе то и дело случались набеги запорожцев – а ведь можно было договориться о мире и согласии. Три года моровой язвы, людей погибло – не счесть, саранча, постои царских войск, что еще разорительней прожорливой саранчи, походы казаков на Ладогу, на Сулак, на Дон и Волгу… Сколько бед и несчастий обрушилось на наши головы! Может, Мазепа прогневил Бога и навлек все эти несчастья на Украйну, но есть и твоя, Иван Ильич, часть вины. А, что там говорить! Ты теперь ТАМ, а нам все это разгребать. Что касается гетманской булавы, то не все еще потеряно. Полуботок назначен ВРЕМЕННО. Значит, государь должен сделать выбор. Напишу ему грамотку! Чтобы напомнить ему о своей персоне…»

– Ивашко! – позвал он джуру.

– Слушаю, пан полковник! – влетел в комнату Сербин.

– Бумагу мне и письменный прибор, – приказал Апостол. – А еще принеси вина. Фряжского.

Вскоре миргородский полковник каллиграфическим почерком писал письмо-прошение царю Петру:

«…Вашему Императорскому Величеству не безызвестно есть, что я службу произвожу, яко полковник, тому уже больше сорока лет безо всякого порока. Чего ради, видя, Ваше Императорское Величество, мою верную службу, многажды от Вашего Величества высочайшим милостивым словом призрен был. А понеже ныне в Малороссии гетмана не обретается, а старее меня из малороссийских полковников никого нет – да повелит Ваше Державство меня, нижайшего Вашего раба, пожаловать за мою верную службу в Малороссии Гетманом на место умершего Гетмана Скоропадского, за которую Вашего Императорского Величества высочайшую милость должен всегда в службе за Ваше Величество кровь свою проливать».

По приезде в Астрахань миргородский полковник, как и должно, явился к Петру на доклад. Но тот, занятый какими-то прожектами, лишь отмахнулся, отправив его решать проблемы на несколько ступеней ниже, к чиновникам своей канцелярии.

Нужно заметить, Данила и не надеялся на помощь государя в приобретении коней. Не царское это было дело. Миргородский полковник даже о чиновных казнокрадах Петру не заикнулся, мудро рассудив, что своим докладом делу не подсобит, а лишь умножит число личных врагов.

Но теперь совсем другое дело. Гетманскую булаву он может получить только из рук царя.

И тем не менее, пойти на прием к Петру, чтобы лично попросить о великой милости, миргородский полковник не рискнул. Он слишком хорошо изучил изменчивую натуру российского самодержца. В разговоре один на один можно нечаянно зацепить какую-нибудь больную струнку государя, и тогда вместо награды есть вероятность получить в лучшем случае выговор, а в худшем…

Апостол невольно содрогнулся, вспомнив историю из придворной жизни, которую как-то рассказал ему Меншиков и которая наиболее полно характеризовала нрав государя. Узнав о любовных отношениях своей бывшей жены Евдокии Лопухиной, находящейся в монастыре под именем инокини Елены, с офицером охраны Степаном Глебовым, Петр пришел в бешенство. Оказалось, что епископ Досифей попустительствовал этой связи, позволив инокине носить мирское платье. Петр велел казнить Глебова мучительнейшей казнью (он был посажен на кол), а епископ был отрешен от сана и колесован. Что касается самой Евдокии, то она была переведена в Ладожский монастырь с гораздо более строгим режимом.

Вот и попробуй узнать, где эта больная струнка у государя. Со своей бывшей женой Петра уже ничто не связывало, а поди ж ты, как обозлился…

Нет, решил Апостол, письма государю недостаточно. Нужно действовать и через Меншикова. Он должен его поддержать. Но светлейший князь сейчас в Петербурге. Эка жалость… Что ж, придется Бурсука гнать в столицу. Никого другого под рукой нет. Выборы гетмана не скоро, а пока суд да дело, там и светлейший подключится, замолвит за него перед царем словечко.

И Данила Апостол принялся составлять грамотку Меншикову.

Глава 6. Старая колдунья

Глеба начали донимать кошмары. Чтобы хоть как-то избавиться от навязчивых видений, он просиживал за компьютером до двух-трех часов ночи. А затем, уже падая от усталости, добирался на полусогнутых до постели и засыпал, едва голова касалась подушки.

Иногда это помогало, и тогда Глеб поднимался бодрый и хорошо отдохнувший. Но чаще бывало, что он просыпался внезапно, в диком ужасе от творившихся перед его глазами кровавых мистерий.

Однако хуже всего было то, что Глеб и сам нередко участвовал в них. То он летел впереди войска на лихом коне и его сабля с невероятной легкостью снимала головы врагов. То сражался в пехотном строю с какими-то полузверями-полулюдьми и реки крови текли под ногами. А то пробирался плавнями, убегая от преследователей, имеющих злые намерения, и все никак не мог убежать.

В детстве ему часто снились страшные сны. Но если какой-нибудь нехороший человек или зверь настигал его, Глеб обычно взмывал в поднебесье и кружил над землей как птица. Это были потрясающе волнующие моменты. Проснувшись, юный Тихомиров долго не мог освободиться от ощущения полета; его так и подмывало забраться на подоконник и сигануть вниз с высоты четвертого этажа.

Однажды он рассказал о своих ощущениях и намерениях деду, и тот отвел его к знахарке, и вовремя. Иначе он точно отправился бы в непродолжительный «полет» – до асфальтовой мостовой. После того как бабка пошептала, страшные сны пошли на убыль, а потом и вовсе исчезли.

И вот теперь они вернулись. Кошмарнее всего было одно видение, которое повторялось через каждые два-три дня. Это была смесь из пиратских историй и рассказов-страшилок Гоголя. Глеб и еще трое незнакомых мужчин, по виду казаков, закапывают в землю сундуки с золотом и драгоценностями. Когда работа подходила к концу, один из них, с темным лицом и лихим взглядом, достав пистолет, устраняет своих товарищей выстрелами в упор, а с Глебом дерется на саблях.

В конце концов противник Глеба превращался в Басаврюка[48], раздавался дьявольский хохот, и сабля колдуна наносила Глебу смертельную рану. Он был еще жив и видел, как колдун, сбросив трупы в яму, где находились сундуки с сокровищами, начал ее засыпать. Земля давила Глебу на грудь все сильнее и сильнее, он начинал задыхаться… и просыпался в холодном поту. Схватка была настолько реальной, что у Глеба болели кисти рук – его иллюзорный противник обладал просто-таки нечеловеческой силой.

«Все, брат, ты уже почти пациент дурдома. Похоже, к тебе в гости пожаловал северный пушной зверек в белой шубке. В общем, полный атас…» – С этой мыслью Глеб и поплелся в ванную. В это чудное солнечное утро он казался себе столетним старцем.

Контрастный душ немного взбодрил, и Глеб начал быстро одеваться. «Поеду к бабе Дуне, – подумал он с отчаянной решимостью. – Дед ее не очень жаловал, я бы даже сказал, не любил, а скорее всего побаивался, но, судя по его рассказам, баба Дуня – мощнейший экстрасенс. Гляди, поможет…»

Баба Дуня жила в частном доме на окраине города. Сколько ей было лет, не знал никто. Наверное, эти сведения были в собесе, но похоже, до бабы Дуни никому давно уже не было никакого дела. За исключением редких посвященных, которые знали о ее весьма специфических талантах.

Баба Дуня была колдунья. Самая настоящая, так сказать, в классическом варианте. У нее даже был здоровенный черный котище, исполняющий обязанности пса. Когда кто-то нечаянно забредал на подворье бабы Дуни (в основном по пьяной лавочке), кот бросался на незваного гостя, царапал его и кусал, пока тот не давал деру.

В молодые годы Дуняша была весьма привлекательной особой, но ухажеры почему-то долго с ней не вожжались. Спустя какое-то время вокруг нее образовался как бы вакуум – парни начали обходить Дуняшу стороной. Почему так получилось, долго никто не мог понять. И только когда она, плюнув на личную жизнь, начала пользовать больных и немощных, все в одночасье прозрели: конечно же Дуняша – колдунья!

Нужно сказать, ее колдовская сила была потрясающей. Со слов деда Данилы, однажды она спасла семью Тихомировых от голодной смерти. Прадед посеял на принадлежавшем ему клочке земли пшеницу, она уже начала дозревать, но тут на нее налетели тучи голодных птиц – от воробьев до воронья. Ничто не помогало: ни огородные пугала, ни ветряные трещотки, ни стрельба по птицам из двустволки.

И тогда совсем отчаявшийся Данила (в те времена он был молодым парубком) вспомнил про таланты Дуняши. Он тоже, грешным делом, ухлестывал за нею, но и ему не выпал жребий. Правда, с Дуняшей он остался в дружеских отношениях. Возможно, потому, что у него самого были некие неординарные способности.

Дуняша охотно откликнулась на просьбу о помощи. Наказав никому за собой не следить, она вышла ночью в поле и обошла его кругом против часовой стрелки три раза, что-то бормоча себе под нос и размахивая руками – будто зерно сеяла. (Конечно же Данила не утерпел, затаился за овином и все видел.)

На следующий день Тихомировы глазам своим не поверили – подлетающие к полю птицы шарахались от него, будто наталкивались на невидимую стену. Пшеница созрела, ее обмолотили, и до следующего лета Тихомировы были с хлебом. (Правда, прадед сумел вовремя припрятать пшеницу от властей, которые осенью выгребли из амбаров крестьян весь хлеб до зернышка.) А случилось это в голодном 1933 году, когда еду нельзя было купить ни за какие деньги.

Спустя два года Тихомировы переехали поближе к центру города, потому что их очень настойчиво начали «приглашать» в колхоз, хотя прадед и числился в мастеровых. (На самом деле он, как и весь клан Тихомировых, занимался кладоискательством и нигде не работал.) А Дуняша так и осталась в своей избе на городской окраине.

Жилище бабы Дуни и впрямь напоминало избушку на курьих ножках. Она залихватски покосилась, но ее при строительстве поставили на высокий венец, поэтому изба, сложенная из почерневших от времени бревен, не казалась совсем уж одряхлевшей. Тем более что была крыта не корой или гонтом, а изрядно замшевшей красной черепицей.

Глеб заглянул через невысокий забор. Вокруг стояла нереально жуткая тишина. Изба смотрела на него подслеповатыми бельмами небольших оконец с нескрываемой враждебностью. Так же как и черный кот, греющийся под лучами солнца на завалинке. От его пристального взгляда Глебу стало не по себе. Но еще больше он обеспокоился, когда котище неторопливо поднялся и неспешно направился к воротам.

– Эй! – крикнул Глеб. – Дома есть кто?

Тишина. А кот не останавливается…

– Баба Дуня!!! – вскричал испуганный Глеб; в этот момент кот обнажил свои внушительные клыки и угрожающе зашипел. – Вы дома?!

– Дома, дома…

Она, казалось, выросла из-под земли. Только что на этом месте находилось прохудившееся эмалированное ведро с мусором, а теперь стоит древняя старуха, опираясь на клюку. Но ее глаза были не по возрасту живыми и блестящими. «Похоже, бабуля хлебнула какого-нибудь тонизирующего напитка», – мельком подумал Глеб.

– И чего тебе надобно, добрый молодец? – спросила старуха чисто по-сказочному.

«Меч-кладенец, ковер-самолет и шапку-невидимку», – едва не сорвалось с уст Глеба, который мигом успокоился и солидно ответил:

– Мне бы… полечиться.

Старуха поджала губы и сухо молвила:

– Не занимаюсь.

– Я хорошо заплачу!

– Тебя лечить, только портить, – ответила старуха и обожгла Глеба тяжелым, жалящим взглядом. – Ты здоров как бык.

Казалось, что у бабы Дуни нет зрачков; на Глеба посмотрела сама космическая пустота. Он невольно вздрогнул, но быстро совладал с нервами и сказал:

– У меня дурные сны. Я знаю, что вы можете помочь.

Старуха какое-то время присматривалась к Глебу, а затем произнесла немного изменившимся голосом, обращаясь в первую очередь к себе:

– Он кого-то мне напоминает… Кто ты?

– Меня зовут Глеб.

– А как фамилия?

– Тихомиров, – не очень охотно назвался Глеб.

Баба Дуня сделала шаг назад, словно ее толкнули в грудь. Кот, сидевший у ее ног, беззвучно обнажил клыки, и его изумрудные глазищи угрожающе сверкнули.

– Тихомиров… – повторила старуха. – Как же я сразу не распознала… Похож, очень похож. Вылитый Данила. Что ж, заходи, Тихомиров… Глеб. Уголек, марш на место! – скомандовала она коту, и тот, мигом утратив к Глебу интерес, степенно направился к завалинке.

Они прошли в горницу. Она оказалась достаточно просторной и на удивление светлой. Может, потому, что в ней было семь окон – на три стороны избы. А в остальном Глеб увидел именно то, что и рисовал в своем воображении.

Это была классическая изба деревенской знахарки: пучки сухих лекарственных трав и кореньев на стенах, полки с банками и пузырьками, заполненными разными снадобьями, и горящая плита, на которой тихо булькало какое-то варево, явно не съедобное. На широком деревянном столе в беспорядке стояли мраморная ступка с пестиком, керамические миски-чашки с порошками разного цвета, подсвечник на три свечи и спиртовка; там же лежали старинная книга в порядком потертом кожаном переплете (она несколько выделялась на фоне общей картины), круглые «чеховские» очки, блокнот с рецептами и два карандаша. И наконец этот «натюрморт» завершали плетеная из лозы вазочка с домашними коржиками и солдатская эмалированная кружка с недопитым чаем.

– Садись… – буркнула старуха, указывая на колченогий табурет.

Глеб послушно сел. Табурет под ним заскрипел, качнулся, но устоял, хотя Глеб уже напружинился, готовый вскочить на ноги в любой момент.

– Я чужих не пользую, – без обиняков заявила баба Дуня. – Но для тебя сделаю исключение.

– Что так? – не удержался Глеб.

– Пойдешь в церковь и поставишь от моего имени свечу за упокой души раба божьего Данилы, твоего прадеда, – вместо объяснений, сумрачно приказала старуха.

– Заметано, – несколько развязно ответил Глеб.

– Что? – не поняла баба Дуня.

– Я говорю, сделаю.

– А… Сделай, сделай, будь добр. Данила был достойным человеком… – Тут старуха перевела взгляд на Глеба (до этого она смотрела куда-то в пространство; наверное, ее одолевали воспоминания). – В отличие от тебя, касатик.

– Не понял… – Глеб удивленно вытаращил на нее глаза. – Это когда же я успел нагрешить? И что именно вы ставите мне в вину?

– Твоих грехов я не ведаю, ни в чем обвинять не собираюсь, не мое это дело, но вижу, что тебе пришлось общаться с теми, с кем не следовало бы.

– Вы говорите загадками…

– Эти «загадки» написаны на твоем лице, и я читаю их, как книгу. Расстегни рубаху! – вдруг скомандовала старуха ржавым голосом сержанта из учебки.

Ошарашенный Глеб беспрекословно повиновался.

Отправляясь к бабе Дуне, он решил снова нацепить на шею оберег с изображением неизвестного трехликого божества. С того памятного дня, когда он встретился на «блошином» рынке с «запорожцем», Глеб даже не прикасался к амулету. Ему показалось, что пластина с изображением трехликого начала излучать какую-то энергию.

Глеб не стал разбираться, что это такое, а просто запрятал оберег в сейф, который находился в подземном хранилище. Он не думал, что амулет может принести несчастье, так как знал откуда его взяли. Ко всему прочему, Глеб получил его из добрых рук. Но все же он решил, что предосторожность в таком деле не помешает.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Сноски

1

Эол – в древнегреческой мифологии владыка ветров, обитавший на плавучем острове Эолии.

2

Черниговский полк – административно-территориальная и войсковая единица Левобережной Украины в XVII–XVIII веках. Создана в 1648–1654 годах с центром в городе Чернигов. В 1720 году Черниговский полк насчитывал 18 сотен казаков.

3

Уряд – служебное положение, степень должности; временное состояние в определенном чине.

4

Стольник – дворцовый чин, затем придворный чин в Русском государстве в XIII–XVII веках. По росписи чинов XVII века стольники занимали пятое место после бояр, окольничих, думных дворян и думных дьяков.

5

Характерник – вещун, колдун в Запорожской Сечи. Обладал даром ясновидения, занимался лечением раненых казаков, психотерапией и психофизической подготовкой бойцов. Был своеобразным духовным наставником, которого казаки уважали и опасались; хранитель традиций и тайн боевого искусства запорожского казачества.

6

Гаспид – злой дух, дьявол; злой, лукавый человек.

7

Бригадир – воинское звание выше полковника и ниже генерал-майора, существовавшее в русской армии XVIII–XIX веков. Было введено Петром I. Во флоте ему соответствовало воинское звание капитан-командор, в гражданской службе – чин статского советника.

8

Ништадский мир – заключен 30 августа 1721 года. Им была завершена Северная война. Швеция признала присоединение к России Лифляндии, Эстляндии, Ингерманландии, Кексгольма, Выборга, части Карелии и других территорий. Россия вернула Швеции Финляндию, должна была уплатить два миллиона ефимков (голландских талеров) за четыре года и не принимать на себя никаких обязательств против прежних союзников. В итоге Россия стала главной державой на севере Европы и окончательно вошла в круг европейских государств. Во время торжественного празднования по поводу заключения Ништадского мира 22 октября 1721 года. Сенат присвоил Петру I титул императора.

9

Клейноды (от нем. Kleinod – сокровище, драгоценность) – драгоценные знаки старшинской власти: булава кошевого атамана, пернач полковника, серебряная печать писаря, палица судьи, украшенная серебряными кольцами и др.

10

Казацкая старшина – здесь: верхушка зажиточного казачества, занимавшая, как правило, руководящие выборные должности – старшин, куренных, гетманов.

11

Кунсткамера (нем. Kunstkammer – собрание диковинок) – первый общедоступный музей, созданный в 1714 году по инициативе Петра I в Санкт-Петербурге. В 1719 году Петр издал указ об открытии коллекций Кунсткамеры для осмотра публикой в доме опального вельможи, причастного к заговору царевича Алексея, Александра Кикина (его дом у Смольного собора в Петербурге после раскрытия заговора в 1718 году конфисковали и передали под выставку). Помимо анатомических и зоологических экспонатов в Кунсткамере была представлена начавшая создаваться историческая коллекция – образцы одежды и предметы быта разных народов, населявших Россию.

12

Гута – стеклянный завод.

13

Рудня – примитивного устройства рудник, место добычи руды.

14

Куфа – бочка вместимостью в 30 кварт (1 кварта = 1,1 литра).

15

Золотой, злотый – золотая, затем серебряная польская монета; в середине XVIII века злотый равнялся 4 серебряным и 30 медным грошам. Как счетная единица, злотый был распространен в украинских и белорусских землях, где его называли «золотым». На «золотые» считали не только польские, но и литовские, и западноевропейские монеты. Даже когда в XVII веке в денежное обращение Левобережной Украины влились русские монеты, все равно их считали на «золотые». Злотый равнялся тогда в среднем 20 копейкам.

16

Детинец – синоним слова «кремль».

17

Джура – оруженосец у казацких старшин.

18

Верста – русская единица измерения расстояния, равная 500 саженям, или 1066,7 м.

19

Кунтуш – старинный польский и украинский кафтан с широкими откидными рукавами. Китайка – шелковая гладкокрашеная ткань полотняного переплетения, ввозившаяся из Китая.

20

Жупан – разновидность полукафтана.

21

Аграф – нарядная застежка или пряжка на одежде, пришедшая на смену фибулам.

22

Пернач – ударное холодное оружие, разновидность булавы с головкой из металлических перьев. В XVII–XVIII веках в Османской империи, Речи Посполитой и Российском государстве пернач стал символом офицерской власти и признаком порученных монархом обязанностей. В казацкой Украине XVI–XVIII веков пернач был символом полковничьей власти.

23

Аршин – устаревшая мера длины, применявшаяся в ряде стран до введения метрической системы мер (Болгария, Турция, Россия, Иран и др.); изначально равнялась 27 английским дюймам. Петр I специальным указом приравнял аршин к 28 дюймам.

24

Волох – так в старину называли румын или молдаван.