Расстрелять перед строем

Олег Смыслов

Расстрелять перед строем…

Светлой памяти ветерана Великой

Отечественной войны, офицера пехоты

Александра Захаровича Лебединцева посвящается

От автора

Эта книга никогда не была бы написана, если бы не знакомство с Александром Захаровичем Лебединцевым, председателем Совета ветеранов 38-й стрелковой дивизии и основным автором книги «Отцы-командиры». Состоялось оно в декабре 2005 года, когда Александр Захарович разыскал меня по служебному телефону.

С этого момента все последующие три года до его смерти, как всегда неожиданной, мы часто встречались или же подолгу общались по телефону, когда кто-то из нас был сильно загружен делами.

Александр Захарович был очень активным человеком и ветераном, и собеседником. Его цепкая память сохранила превеликое множество эпизодов той войны. Он мог детально рассказывать о боях и походной жизни бойцов и командиров матушки-пехоты.

Но красной линией в его рассказах очень часто звучала январская трагедия 1944 года, когда его 38-я стрелковая дивизия вместо наступления сначала попала под сильнейший контрудар немцев, а затем оказалась в окружении. Командир дивизии полковник Коротков вскоре был обвинен в измене Родине и расстрелян перед строем.

Александр Захарович часто просил меня когда-нибудь написать об этой истории отдельную книгу, и, прекрасно зная о том, что дело Короткова до сих пор является совершенно секретным, он был убежден, что мне обязательно удастся в ней разобраться.

На каждую встречу ветеран обычно приносил мне редкие книги, статьи, публикации и даже копии документов. Только потом я понял, что все это делалось с одной целью – убедить меня в необходимости заняться этой темой…

И сегодня я выполняю просьбу А.З. Лебединцева.

Глава 1

ГИМО СССР (1960—1970-е годы) и одни мемуары

1

Александр Захарович свою, что называется, дембельскую службу проходил старшим инспектором оперативно-планового отдела Главной инспекции Министерства обороны СССР. Перевелся он туда в 1969 году из Управления боевой подготовки Группы cоветских войск в Германии. Но так как место было не просто «блатное» – Москва, но еще к тому же и ГИМО СССР, то ему не раз приходилось одаривать заграничными подарками своего знакомого из Главного управления кадров. Однако место и должность того стоили.

Кабинет был небольшим: два сдвинутых стола, несколько допотопных телефонов, два мощных стальных сейфа для документов, казенные старенькие шкафы, крашеные стены, на которых в гордом одиночестве возвышались генеральный секретарь ЦК КПСС, министр обороны и карта СССР, самая обыкновенная люстра, паркетный пол, – словом, никаких излишеств. Рассчитан он был на двух офицеров в звании полковника.

До Александра Захаровича в этом казенном «жилище» в установленное служебное время обитал точно такой же старший инспектор, без особой суеты дожидавшийся законной пенсии. Но ему пришлось уволиться несколько раньше запланированного им времени. И вот почему.

В то время Главным инспектором Министерства обороны СССР, а точнее, «вечным Главным инспектором», был Маршал Советского Союза К.С. Москаленко (с 1962 г. по 1983-й). И вот однажды он решил написать свои мемуары. Написано их было уже превеликое множество. Наступил и его черед. А уж рассказать маршалу было что: в Красной Армии он служил с 1920 года, где прошел все ступени, от командира огневого взвода артиллерийской батареи до начальника артиллерии корпуса. В 1940-м стал генералом. В войну командовал последовательно 1-й артиллерийской противотанковой бригадой РГК, стрелковым и артиллерийским корпусами, общевойсковыми армиями. Выслуги, как говорится, «столько не живут», да и в маршальском звании выслуга немалая: на 1970 год пятнадцать календарей стукнуло.

О таком боевом пути писать нужно однозначно и бесповоротно. Но как, если всю жизнь командовал, рос в званиях и должностях, воевал, побеждал, а за партой последний раз сидел в 1939 году, да и то на факультете усовершенствования высшего командного состава Военной академии им. Ф.Э. Дзержинского. До этого в 1928 году на курсах усовершенствования командного состава артиллерии РККА. И самый первый раз в 1922-м на артиллерийском отделении школы червонных старшин. И вот прикинул маршал, что самому никак не написать: нет ни божьего дара, ни времени, ни здоровья, ни сил. Но слышал он, что в таких случаях авторы будущих мемуаров обращаются к талантливым и подготовленным в этом плане людям. Те собирают материал и пишут за авторов однотомные, а если надо, то и многотомные воспоминания. Словом, насколько хватит этого самого материала.

Почти точно также поступил и маршал Москаленко. В один прекрасный или не очень прекрасный день он вызвал к себе старшего инспектора и предложил ему поработать над своими мемуарами. Не молодой уже полковник, прекрасно понимая, что просьба маршала звучит как приказ, а его выполнение связано с титанической и абсолютно не желаемой для него работой, тут же заявил, что собирается уходить в отставку. После недолгого разговора маршал и полковник расставили все точки над «и». Последний увольнялся на пенсию гораздо быстрее, чем этого ему хотелось, а первый попросил подыскать ему более сговорчивого офицера, который мог бы беспрекословно справиться с задачей написания его мемуаров.

Именно таким человеком оказался сосед Александра Захаровича по кабинету. В Главную инспекцию его перевели из Центрального архива Министерства обороны, дали полковника, хороший оклад (что-то в районе командира корпуса), квартиру в Москве. Но самое главное – у него был опыт архивной работы, возможности быстрого поиска документов и, безусловно, желание. Естественно, своими прямыми обязанностями по должности он не занимался. Звали его Иван Дмитриевич. На момент появления Александра Захаровича он уже завершил работу над первой книгой мемуаров маршала и приступил к работе над второй.

2

Официальный автор мемуаров – человек, безусловно, заслуженный, дважды Герой Советского Союза, причем если одну Золотую Звезду он получил в 1943-м, то вторую в 1978-м, к юбилею Вооруженных Сил. Но какая нам разница теперь? Заслуги-то были.

Другое дело – возраст, давно уже как пенсионный. А маршалы, как известно, умирают на службе. Не важно, скучная она или не очень, все же какая-то работа, продлевающая жизнь. Вот и маршал Москаленко каждое утро просыпался в одно и то же время, умывался, неизменно надевал военную форму со всеми атрибутами маршала, завтракал, потом спускался на лифте, выходил на улицу, садился в заднюю дверь черной «Волги» и выезжал прямиком к себе в Главную инспекцию.

Александр Захарович был человеком наблюдательным и не мог не отметить, что маршал ни на одном из партсобраний не выступал, перед инспектированием проводил инструктажи по «шпаргалке», написанной все тем же оперативно-плановым отделом. А особенно старший инспектор любил вспоминать одну из проверок июня 1971 года:

«Министр обороны решил произвести инспектирование НИИ Ракетных войск и ГУКОСа, так как эйфория по поводу нашего первенства в космосе была побита высадкой американцев на Луне и благополучным возвращением их астронавтов на Землю. Я попал в команду генерал-лейтенанта Рыжкова в качестве начальника-штаба группы в НИИ ГУКОСа.

На заслушивание доклада начальника института – генерал-лейтенанта, доктора наук и лауреата Ленинской премии – прибыл Москаленко. Он сразу задал вопрос, почему мы не смогли не только опередить американцев, но еще и не готовы к этому. Начальник очень невнятно обещал ускорить, но маршал махнул рукой и удалился. Когда мы остались наедине, я спросил: Так почему же она не стреляла? – Знать, не заряжена была, – ответил он, закуривая и волнуясь. Успокоившись, он указал на рядом сидевшего генерал-майора, тоже доктора наук, лауреата Госпремии, и сказал: «Это мой заместитель по науке, он вместе со мною являлся основателем и руководителем этого НИИ. Защищался, стал генералом. В НИИ только две генеральские должности. Но Главкому РВСН маршалу Н.И.Крылову захотелось своего сына, полковника автомобильных войск сделать генералом. Добился введения в этом институте никому не нужного заместителя начальника по общим вопросам в генеральском звании. А так как по штатному расписанию им полагалось только два генерала, то должность заместителя по науке свели до полковничьей, утешая первого, что он ничего не теряет ни по должности, ни в окладе. Так и сделали.

Отставание он объяснил тем, что больше половины научных работников из 200 по штату совершенно не способны к научной работе и попали в институт таким же путем, как маршальский сын. Многие даже на папиных служебных лимузинах приезжают на службу, на которой только и способны на “подай-принеси”, да во время обеденного перерыва забивать мяч. Отдачу дают только капитаны и майоры. Одному капитану по значимости кандидатскую диссертацию засчитали как докторскую. Если бы моя власть, я бы оставил только одну четверть, повысил им зарплату, и наука двинулась бы вперед.

Маршал Москаленко, выслушав наш доклад, приказал непременно отметить этот факт в акте. Но когда начали составлять представление министру обороны, то он исключил соответствующую фразу, заявив: “Что ж, если отец – маршал, так его сыну и генералом не быть?” О научных сотрудниках и комментировать не стал, посчитал это излишним. Кстати, именно во время нашей проверки нас разбудили на рассвете и пригласили в ЦУП для демонстрации возвращения на землю троих космонавтов. Сначала прекратилась с ними радиосвязь. Объяснили, что спускаемый аппарат зашел за “шарик”, потом высказали версию, что сгорели антенны в плотных слоях атмосферы, и предложили идти “досыпать”. После завтрака, уже на проходной, узнали о трагической судьбе троих космонавтов из-за разгерметизации люка спускаемого аппарата».

3

В 1995 году генерал-лейтенант В.Н. Котов опубликовал свои мемуары «Память и боль: Невостребованные откровения офицера Генерального штаба». В этих «Невостребованных откровениях» он вспоминает о многочисленных встречах с видными военачальниками. Одним из них оказался и Маршал Советского Союза К.С. Москаленко:

«В салоне самолета генерал армии С.М. Штеменко, начальник Главного штаба ОВС. В полете он обязательно беседовал по душам. Сергей Матвеевич первым делом справился о делах Генштаба, где он долгое время работал на различных должностях, в том числе в годы Великой Отечественной. Как бы мимоходом спросил о том, посмотрели ли мы те документы, которые подготовлены нашим членом Военного совета ОВС маршалом Кириллом Семеновичем Москаленко, точнее, Главной инспекцией Министерства обороны, генеральным инспектором которой он считался, одновременно исполняя обязанности заместителя министра обороны.

Москаленко – известный военачальник Великой Отечественной войны. Правда, воинские звание маршала было присвоено ему в последнее время как-то неожиданно и загадочно для многих. Знаток военного дела и войсковой службы. При инспектировании частей был всегда строг и придирчив. Однако и у него были свои особенности».

«На Военном совете в Будапеште обсуждение и принятие решения по вопросу о разведке прошли гладко, если не считать того, что маршал Москаленко то порывался несколько раз взять на себя обязанность прочесть текст, то передавал его разведчику, генерал-лейтенанту Ткаченко. А все дело было, как выяснилось, в мелком тщеславии. Очередность выступления, как и размещение делегаций за столом заседания, осуществлялась в алфавитном порядке – болгарская Народная армия, венгерская Народная армия, национальная народная армия ГДР, Войско Польское, румынская Народная армия, Вооруженные Силы Советского Союза и чехословацкая Народная армия. Замыкал весь этот строй штаб ОВС. Ранг выступающего от нашей делегации определялся так: если выступали от других армий заместители министров или начальники генеральных (главных) штабов, то Москаленко считал своей обязанностью докладывать на Совете, если выступали рангом ниже, то от нашей делегации выходил на трибуну равный по должности.

Но так как на этот раз ораторы выступали вразброс, словно карты в колоде, то Кирилл Семенович то “подгребал под себя” материалы, собираясь выступить, то отодвигал их к Ткаченко, давая понять, что тот должен пойти с текстом на трибуну. Наконец слово предоставили главе румынской делегации, генерал-полковнику Николеску. Тогда маршал Москаленко, выхватив текст, направился к трибуне, встретившись добрым взглядом с главой румынской делегации: знаем-де, кому и в каком ранге произносить речь.

Но не успел он прочитать последнее слово на высокой ноте, как Якубовский объявил выступающего от чехословацкой армии в звании… генерал-майор. Кирилл Семенович, как-то осуждающе глянул на Главкома, сошел с подставки трибуны, пользуясь ею из-за малого роста. Самолюбие его было уязвлено…

А к вечеру обширный номер маршала Москаленко превратился в буквальном смысле слова в базар. Военторг Южной группы войск был, что называется, поставлен на ноги, предлагая свои дары высокому гостю…»

«Приземистый ухоженный особняк, с небольшим двориком и скудной зеленью, встретил нас радостно. Взятый из моих рук портфель не оставил сомнений в том, что мне здесь следовало поселиться. Через прихожую, обширный холл меня провели в небольшой кабинет с широким письменным столом и шкафами, заполненными книгами на венгерском языке. Есть ли у меня к нему вопросы, спросил сопровождавший венгр на ломаном русском языке. И, как бы извиняясь, офицер-переводчик сообщил, косясь на другую половину этого обширного коттеджа:

– Здесь будет располагаться также маршал Москаленко. Питаться будете с ним вместе.

Особняк предназначался для главы советской делегации. Но вот почему и меня сюда вселили, было загадкой для всех, кроме меня…

Осмотрел апартаменты, вероятно, не очень состоятельного бывшего венгерского хозяина. Подкатила “Волга”. Из передней двери выскочил полковник, услужливо открывая заднюю дверь, откуда вышел маршал Москаленко. Подойдя к нему, я доложил обстановку. Он снисходительно выслушал, дав понять, что все кончено и мне надлежит оставить его в покое.

– Можете отправляться в гостиницу. До встречи на Военном совете, – сказал он и протянул свою руку.

– Товарищ маршал, но меня разместили здесь. Мне некуда ехать. Так распорядились устроители.

– Как так? – удивленно спросил он, смерив меня злым взглядом. Так и ушел он молча к себе, ничего не сказав, вроде бы униженный и оскорбленный тем, что к нему подселили какого-то генерал-лейтенанта, от чего страдало его величие полководца.

Думая, как мне быть в этой дружеской стране в такой обстановке, пошел на свою половину. Услышав звон посуды, легкие вкрадчивые шаги обслуживающего персонала и какие-то команды полковника Д., поспешил помыть руки, чтобы не опоздать к обеду. Но что-то щемило на душе. Не к добру было молчание маршала при встрече. Но все равно надо обедать. Однако на обед меня не пригласили. Значит, о том было указание Москаленко. Унизительно и оскорбительно было наблюдать проявление столь мелкого самолюбия главы делегации. Трапеза между тем закончилась. И он ушел к себе, так как наступило время “адмиральского” часа. И только после этого раздался стук в дверь. Венгр приглашал в столовую. Отказаться было неудобно.

Это была какая-то месть или желание выжить меня из особняка. Но куда выехать, если устроители распорядились так…

К парадному подъезду, лаская асфальт резиной и шипя, подкатила машина. Надо было отправляться в город для участия в протокольном ритуале возложения венков…

…По устойчивой армейской традиции младший по званию и должности должен ожидать старшего. Выхожу во двор раньше. Жду маршала с надеждой на его приглашение сесть в машину. А если откажет – придется ждать другую машину.

Выход Москаленко обставляется с большой помпой. Сначала выскакивают порученцы и адъютант с озабоченными и тревожными лицами, отрывисто переговариваясь и загадочно переглядываясь. Заглядывают в дверь, как ошпаренные, отскакивают: идет, идет!.. С мыслями о том, посадит ли он меня в свою машину и на чем мне добираться в противном случае, стою и я. Маршал небольшого роста, с бледным лицом, бесцветными глазами, блуждающим взглядом, согбенный.

Услужливо распахнулась дверца, его величественно усадили. Недовольно фыркнула мотором машина и выскочила из ворот…

С чувством обиды и досады перед таким явным барством поплелся к себе, чтобы вызвать машину. Оказалось, что протоколом мое место определено в машине вместе с Москаленко. Чтобы не выставить себя и маршала в невыгодном свете, объяснил, что, мол, опоздал с выездом. И пока на другом конце искали выход из создавшегося положения, вернулся переводчик и пригласил поехать вместе с ним в его машине. Он, венгерский офицер, никак не мог понять всю нелепость поведения нашего маршала…

Во второй половине дня началось заседание Военного совета. Главком ОВС В.Г. Куликов чеканным, командирским голосом, посматривая в лежащий перед ним текст, с большими полями, с ударениями в словах, объявил о начале работы. Как ни странно, мое место рядом с Москаленко, обозначенное табличкой, оказалось не занятым. Подумал, что и здесь он постарается отдалить от себя Генеральный штаб, посадить сюда своего порученца. Но тот сидел во втором ряду, хотя ему вообще не положено было здесь быть.

Сел рядом, но со стороны насупленного, чем-то недовольного Москаленко не удостоился даже взгляда.

В первый же перерыв Москаленко подошел к Главкому и стал втолковывать ему что-то, как мне показалось, касающееся меня, так как смотрел в мою сторону.

Вскоре этот странный случай стал известен другим делегациям, вызвав всеобщее недоумение. К моему удивлению, мне высказывали сочувствие члены болгарской, чехословацкой, немецкой и польской делегаций, знавшие меня по совместной работе по перевооружению их армий.

Как мне рассказал Анатолий Иванович Грибков, действие разыгрывалось прямо-таки по законам драматургии, с завязкой и развязкой. Сначала Куликов позвал своего начальника штаба и справился у него, кто занимается размещением делегаций. Тот, естественно, ответил, что размещением и обеспечением всем необходимым для работы занимается та страна, в которой проводится заседание Военного совета. В данном случае за это отвечала венгерская Народная армия, точнее – ее Генеральный штаб. Штаб ОВС к этому отношения не имел.

Пригласили венгерскую сторону в лице государственного секретаря по оборонным вопросам генерал-полковника Чеми Кароя. Тот сказал, что они при размещении делегаций исходили лишь из обыкновенного уважения к советскому Генеральному штабу, в частности, к его представителю – заместителю начальника Главного оперативного управления. Ну и, конечно, думали об удобстве работы главы делегации, у которого был бы рядом представитель Генерального штаба.

Как мне потом доверительно сообщил Грибков, Москаленко в возбужденном состоянии бросил в лицо Куликову: “Вы что, приставили шпионить за мной Генеральный штаб?!”

И Главком не устоял, заколебался, попросив Грибкова поговорить со мной. Но тот решительно отказался идти на мелочные поблажки маршалу. Тогда Куликов обратился к венгерской стороне с просьбой перевести меня в другое место. Дело было за тем, какую форму для моего выдворения найти.

До вечера на Совете просидел рядом с Москаленко, ни разу ко мне не повернувшимся, не проронившим ни слова. Только насупленный взгляд да неподвижное лицо выдавали его недовольство.

На Совет в качестве информации выносился вопрос деятельности НАТО. Согласно предложенной ранее повестке, он не подлежал обсуждению и лишь принимался к сведению. Однако совершенно неожиданно попросил слово от болгарской Народной армии генерал-полковник А.Г. Семерджиев. И после его выступления завязались обсуждение и дискуссия. Не отстали от него венгры, немцы, поляки…

Разумеется, у Москаленко не было никакой заготовки для выступления по такому вопросу, и он с недоумением стал смотреть по сторонам, как бы ища сочувствия, но не обращая внимания на меня. На всякий случай, если предложат выступить мне, я тут же стал набрасывать для себя тезисы выступления.

На трибуну между тем вышел глава румынской делегации Николаеску. Очередь – за Москаленко. Натужно выкарабкиваясь из кресла, он подошел к Куликову, и оттуда донесся шепот: как же так – обсуждение не предусмотрено планом и нет никакого заготовленного текста. Слышалось настойчивое возражение Главкома… И только тут, сев на место, маршал наконец-то повернул голову в мою сторону и увидел придвинутый листок с тезисами, которые он стал переносить к себе.

На трибуну он шел, видимо, как на эшафот. Его голос то падал до шепота, то вдруг взрывался под недоуменные взгляды присутствующих, особенно представителей братских армий. Отчетливо слышались лишь обращения к залу: “Товарищи генералы и офицеры, товарищи члены Военного совета…” Но далее ничего, ровным счетом ничего невозможно было разобрать. Вряд ли он и сам что-то понимал из переписанных наскоро тезисов, ведь без написанного текста он выступать, по-видимому, не привык.

В перерыве маршал Москаленко подошел ко мне и справился, как я устроился на новом месте. На это я ничего ему не ответил, тем самым дав понять, как я отношусь к нему.

По возвращении в Москву тотчас же доложил начальнику Главного оперативного управления генерал-полковнику С.Ф. Ахромееву весь ход заседаний Военного совета, не преминув сообщить о казусе с размещением представителя Главного управления и об отношении маршала Москаленко к Генеральному штабу вообще».

4

В отличие от множества других мемуаристов генерал армии А.В. Горбатов свои собственные писал простым карандашом и, как правило, на обороте листов, уже заполненных машинописным текстом. Да и появился он в редакции «Нового мира» с рукописью несколько необычно для своего воинского звания.

«Бывало, появлению самого предшествовала вереница адъютантов, порученцев, вестовых, передававших красиво оформленную рукопись, – пишет о знакомстве сотрудников “Нового мира” с Александром Васильевичем В.Я. Лакшин. – А случалось, именитый чинами и заслугами автор так и не переступал порога редакции: подтянутые лейтенанты или аккуратные майоры, отдавая честь, заезжали за версткой, спустя день-два привозили ее назад, а по выходе номера появлялись за авторскими экземплярами. Вот и все общение с авторами».

Сам А.Т. Твардовский восторженно говорил о Горбатове: «Какая судьба! Какой нравственный человек!»

С октября 1941 года по июнь 1942 года автор мемуаров «Годы и войны» командовал 226-й стрелковой дивизией, участвовавшей в боевых действиях на Украине. Дивизия отступала к Харькову. Там же, под Харьковом, недавно возвращенный с Колымы генерал вступил в конфликт с новым командармом Москаленко. Тем самым, который впоследствии станет маршалом. Вот как об этом вспоминает сам генерал армии Горбатов:

«В день наступления была необычно сильная по этим местам пурга, в двадцати метрах ничего не было видно. Командиры взводов не видели своих людей, роты и батальоны были не управляемы, поэтому наступление у нас и у соседей не увенчалось успехом. В восемнадцать часов я доложил командарму о неудаче.

– Кому вы служите? – спросил в ответ командарм.

– Служу советскому народу и нашей партии, товарищ генерал, – ответил я. – Разрешите мне доложить свое мнение…

– Короче! Что вы предлагаете? – перебил меня командующий. – Отменить наступление вашей дивизии?

– Нет, я не этого хочу, – ответил я и продолжал: – Противник, имея стрелков и пулеметчиков в каждой из ста пятидесяти хат на фронте в два с половиной километра, занимает очень выгодное положение, а мы будем вынуждены подставлять себя под огонь. Поэтому наступление в лоб на этом участке нецелесообразно. Сомневаюсь, чтобы мои соседи своими силами овладели Рубежным и Старым Салтовом.

– Вы очень плохого мнения о своих соседях, посмотрите лучше на себя, – заметил командарм.

Я продолжал, не обращая внимания на этот выпад. Предложил сначала усилиями двух дивизий – правого соседа и нашей – овладеть одним Рубежным…

После небольшой паузы услышал:

– Не возражаю, договоритесь с Тер-Гаспарьяном, только не тормозите выполнение моего общего приказа.

Окончив разговор, я был в недоумении: почему такой тон, почему оскорбления? Ведь командующий меня совсем не знает, только позавчера мы прибыли в его подчинение…

Как я и ожидал, с командиром 227-й стрелковой дивизии мы легко договорились о совместных действиях против Рубежного. 8 марта занимались перегруппировкой. На следующий день, начав наступление, заняли лишь пятнадцать хат в Рубежном, но к двенадцати часам следующего дня с помощью двух танков дошли до середины села.

Когда мы дрались у церкви, я, находясь в то время в ста метрах от нее, получил неожиданную и чувствительную пощечину. Мне принесли два документа за подписью Военного совета армии, в которых явно несправедливо оценивались действия нашей дивизии.

Наскоро ознакомясь с этими документами, я вернул их привезшему и приказал ему ехать обратно. Перебирая в памяти только что прочитанное, я вспомнил и вопрос: “Кому служите?” Но от мыслей об этих незаслуженных оскорблениях меня отвлекли вражеские пули и снаряды.