Её величество

«Я тоже не была избавлена от подобных унижений, потому-то многое в своей жизни проворонила, пропустила, написала начерно, а надо было бы сразу начисто, – словно пытаясь своей бедой ослабить боль Ирины, говорила я. – А та… хоть хороша? Оглушительно красива?» – спросила я тихо, осторожничая.

«Не так чтобы… на любителя. Не скульптурная красота. Наглая, резкая, прожжённая женщина, далеко не молоденькая. Самовлюбленная, королевой себя держит. Но он перед ней стоял на коленях и говорил: «Вот перед кем я могу склонить свою непокорную голову. Ради тебя я без сожаления брошу всё, что мне когда-то было дорого: мечту, веру, семью». Книжные слова, много раз повторяемые…»

«Эта женщина из тех, что восклицают: «Где мои мужчины? Где мой верноподданный народ!» И те сбегаются как мухи на мёд. А она уж из них выбирает». – Я опять попыталась пошутить.

«Семья, доверие. Да было ли всё это ему на самом деле когда-либо дорого? – болезненно сжавшись, пробормотала Ирина. – Правильно говорила моя мама: «В любви, как и в диагнозе, главное не ошибиться».

«Ей виднее, она же у тебя врач, – улыбнулась я, обнимая подругу. – Некоторые мужчины стремятся к тому, что им недоступно. Их притягивает призрачное, несбыточное, с их точки зрения, неземное. О эти чары непредсказуемых долгожданных удовольствий! Холодные загадочные стервы их с ума сводят. Сами-то мужики земные, обыкновенные, но желают небесного, фантастичного, эфемерного. Умные и хитрые женщины, зная мужскую психологию, умеют это использовать: включают рычаги «влияния» и предоставляют требуемое».

«Борис как-то сказал, что если бы встретил ещё одну подобную, опять пошёл бы за нею, потому что такая женщина – праздник. А в чём ее праздник? Не знает быта, не обременена детьми? Раскованна, живёт ради секса? Кутит на чужие деньги? Хотела бы я её увидеть дома одну, без мужчины. Думаю, она наверняка злая и тоскливая. А что мой муж сделает для такой женщины? Да ничего! Не женится же. Потешит себя, бросит ей к ногам наши общие деньги – герой! – поползает перед нею на коленях и домой вернётся. Всю жизнь так жить невозможно. Только он мне после этих игрищ тоже не нужен! Принять его назад? Ни за что! Обидно, что история моей любви и жизни с Борисом оказалась такой тривиальной. Боже мой, что за всем этим стоит?!.. За что?!» – упавшим голосом спрашивала меня Ирина.

А я отвечала: «Не казнись. Ревнивая растревоженная память похожа на шар. Куда ни пойдёт, всё равно вернётся в ту же точку, откуда начала движение, к той беде, которую ни забыть, ни вычеркнуть. Не спрашивай у Всевышнего «за что?». Этот вопрос обращён в прошлое. Вопрошай «зачем? для чего?» И смотри в будущее. Не дай гневу и обидам поглотить тебя».

«Я не могла бы оставить семью, изгваздать её… В моей жизни всё обязательное, а у него только желаемое, говоря языком спортсменов, – показательное выступление, произвольная программа. А это совсем другая система ценностей. После подсмотренной встречи на пляже я каждую ночь просыпалась на отдельном диване в ледяном поту и в слезах. В голове тяжело шевелились, перемалывались и пульсировали мерзкие обидные эпизоды… Они вызывали во мне тошнотворное отвращение. Я много думала… И поняла, что Боря не из тех мужей, потерю которых можно остро и больно почувствовать. И сама поставила точку в наших отношениях.

Я так и не поняла, куда вела Бориса эта странная, неодолимо безжалостная влюбленность? Почему, бегая за этой женщиной, он не испытывал колебаний, почему не считал себя предателем? Чем эта женщина его изумляла, притягивала? Ведь знал, что с нею его ждёт унижение, и был готов к нему? Ему достаточно было мечтать о ней, ползти за ней? Рабская любовь к недостижимому, труднодостижимому? Это же не любовь, а дикая, звериная страсть, лишённая нежности, трепетного обожания! Этого ему не хватало в нашей семье? Он любил в ней её опытность, злость, язвительность, её бесчисленные связи с другими мужчинами – то, что нормальный человек должен ненавидеть. Ничто в ней не останавливало, не отталкивало его. Что она давала Борису? Почему он так к ней рвался? Почему сходил с ума? Это просто голая страсть достижения победы? Может, отвергая духовность в любви, он стремился достичь максимума в телесном вожделении?

Как, в какой момент возникает такая странная влюбленность? Может, она всегда была в голове Бориса и только ждала объекта приложения? Он считал себя эксцентричной натурой? Он зомбирован своей страстью, как игрок? Кто их познакомил, кто внушил ему, что она представляет собой что-то особенное? Почему он не смог устоять? Не хотел? В ней было нечто, на что слетались мужчины? Что представляет собой это нечто? Невероятный взлет бесконечной вселенной чувственности? Иррациональная любовь другого измерения? Это вопрос особенности путей достижения мужского оргазма, основанного на способности к ярким фантазиям? Это Боря искал в той женщине? Нашел ли? Мне он не ответил. Может, даже максимально распалив себя, но не достигнув желаемого, он не мог в этом признаться, потому что самолюбие не позволило?

Я видела фильм, в котором женщина доводила жажду мужчин обладать ею до исступления, месяцами не допуская к себе, но обнадёживая и выманивая у них огромные деньги. Так она разжигала их желание. Добившись, многие были недовольны её холодностью, но помалкивали, провоцируя своих знакомых на те же «подвиги» тем, что страшно гордились, что были её любовниками, что обладали ею. Может, и эта проститутка ведёт ту же игру, внушая и обещая мужчинам неземной рай? И накал их телесных чувств чаще всего уже не зависел от того, что они получали от нее на самом деле. Я же тоже любила человека, который не заслуживал высоты моей любви».

«Я знаю женщину, муж которой ежедневно доводил её до состояния блаженства. Он и не догадывался, что особенный. Думал, все мужчины такие…», – зачем-то сказала я.

Ирина остановила меня:

«Понимаешь, эти мысли делали мне больно, но не подталкивали действовать. Отупение, что ли, меня сковывало? Себя ли винила? Я словно боялась подвергнуть случившееся глубокому анализу и принять радикальное решение. Я не пыталась привести в порядок свои мысли. Гиблые эмоции владели моим разумом. Я страшно мучилась обидой и непониманием. Психологи и невропатологи в такой ситуации не советуют молча глотать обиды, утверждают, что надо больше говорить с мужем, чтобы не получить наслоения обид типа торта «Наполеон». А как его заставить говорить, если он не хочет, они сами не знают. И хотя чары любви развеялись, я убеждала себя, вопреки очевидным фактам, что нельзя, чтобы случившееся ворвалось в нашу жизнь и разрушило её. Никому не хочется верить в горькую правду. И я пыталась скрывать от самой себя то, что узнала о муже. Потребность сердца в любви бесконечна. Её и так нам постоянно не достаёт. И я страшилась потерять свою».

«Сердце без любви что алмаз без огранки», – соглашалась я.

«Мне так хотелось чувствовать тепло простой мужской нежности! Как же жить без любви, ведь она придаёт смысл всему, что мы делаем. Как трудно, оказывается, быть любимой… Все трагедии возникают и настаиваются на любви и нелюбви. Боже мой, почему всегда кажется, что такое может произойти с кем угодно, только не со мной?! Но, видно, подспудно я уже понимала, что это начало конца, потому что беда, как я её ни маскировала своими логическими построениями, вылезала из всех щелей моего сознания, преследовала ежеминутно… Но я еще хотела быть рядом с любимым, единственным…»

«Все мечтают об единственном, ищут и не находят», – встала я на защиту неудачливых.

«Я испытывала робкое посвящение себя любимому как наивысшее блаженство… В угоду Борису я забывала свои привычки и желания, даря ему каждую свободную минуту. Я ни в чём не могла ему отказать. А как же иначе, если любишь? Доверие – стержень семейных отношений. Иначе лучше не жениться, чтобы не мучиться, – считала я. – И моё искреннее доверие не осталось безнаказанным…

Теперь меня бросает то в жар, то в холод, я вздрагиваю от каждого телефонного звонка. Я постоянно пребываю в прострации, в сотый, в тысячный раз проигрывая в памяти сцену, увиденную на пляже, и моя обида нашептывает мне мрачные советы. Ревность – всегда путь к беде, но от неё невозможно избавиться: она мучает, гложет, убивает. Личная жизнь для меня сомкнулась в сплошную глухую зону обид. Я заблудилась в ней. Время ожидания мужа с работы – слишком жестокое время. За один миг испуганное воображение успевало пролететь бездны чёрного отчаяния, унося меня в самую гущу безжалостного ужаса. Я задыхалась от безысходности, проводила наждачным языком по небу пересохшего рта и не могла вымолвить ни слова. Не было сил даже стонать. Я вся была комочком боли. Боже мой, какая мука ждать и не верить. Она горше смерти. Каким эликсиром исцелить выжженную бесплодными ожиданиями душу, чем её заполнить? Мой главный мучитель – надежда.

…Часто ли для Бори «законом жизни становилось неверное сердце», я не знала. Но это уже было неважно. Одна из величайших тайн жизни – беспредельное желание единственной, при полном безразличии к другим, ему была недоступна. Он претворял в жизнь собственные навязчивые представления и преобразовывал кризис своей личности в мои мучения, в боль, от которой заходилось сердце и туманились мозги. «Как он мог требовать от меня то, чего сам не умел потребовать от себя? Разве может интеллигентный человек так себя вести?» – думала я. Во всяком случае, при всех его недостатках, я раньше считала его таковым.

Боря обрёк меня на унизительное существование. Я не знала, как обезопасить себя, как сбросить бремя горьких обид и отмахнуться от унылых и скорбных мыслей. Я понимала, что ревность – патологическое проявление любящего сознания, искажённого болью обид. Но непомерные страдания поглощали меня целиком. Я находилась в каком-то полуобморочном состоянии, была нервной, дерганной, делала бессмысленные вещи. Я старалась уклоняться от обид, отдаваясь мутному потоку ежедневных забот, успокаивала себя своей жертвенностью, довольствовалась малым, но это не приносило облегчения. Неясность, неопределённость нагнетали депрессию. Медленно тянущееся время ощущалось как физическая боль. Иногда я чувствовала кратковременную смертельную ненависть к своему обидчику и угнетателю. Она еще больше обессиливала, и тогда я тонула в сером малопроницаемом тумане своей тоски.

Считая мужа незаслуженно без меры осчастливленным, я попыталась победить свою боль гневом, но не смогла. Не хотелось жить. Мечталось исчезнуть мыслями в недавнем прекрасном прошлом – в детстве. Вспоминала свои поездки к бабушке в Сибирь. Знаешь, я где-то читала, а потом многократно испытывала на себе… что если долго глядеть на мир из окна движущегося поезда, то забываешь о себе. Остаётся только то, что видишь: горы, реки, поля… И вдруг краем сознания замечаешь, что за окном непостижимо прекрасный пейзаж существует без тебя и потом будет существовать без тебя… И если вдруг… то в мире ничего не изменится, кроме того, что сынок станет несчастным в бесприютном окружении чужих людей. А это уже совсем простая, не требующая осмысления концепция…

Я испугалась и пошла на попятную. И хотя чувствовала себя предателем, решила, что соглашусь со всем, что бы Борис ни предложил. Думала: «Что я натворила? А как же сынок будет без отца? Может, муж больше не станет переступать черту?» А он даже не обещал. Говорил, что жизнь по наезженной дороге неинтересна, что совершать безумные нелогичные поступки – это счастье. «Ну и совершай их сколько хочешь, только без меня. Делай что тебе нравится и только собой плати за это», – отвечала я. А сама себе противоречила, закрывала на всё глаза до тех пор, пока не поняла, что ничего уже нельзя улучшить.

Это же безумие, когда все помыслы сосредоточены исключительно на одном человеке, а остальной мир просто перестаёт существовать… Но ведь ребёнок… По правде сказать, я потеряла всякое чувство реальности. Я словно была на грани… Никогда не ожидала от себя такого. А может, эта поразительная особенность моей души ниспослана мне свыше?.. Конечно, Богу можно вечно поклоняться, Он неизменен. Но воспитание… Я уже не знала кому направлять свои молитвы и просьбы о помощи. В моей голове всё перепуталось: ребёнок, муж, попытки верить в непонятное… Глупо творить из объекта своей любви кумира, тем более что моё чувство привязанности, испытываемое к мужу, постоянно наталкивалось на чинимые им препятствия, – говорила Ирина, нервно проводя рукой по лбу, точно стирая с него тоскливые мысли. – Смешно, но Борис ревновал меня даже к сыну. Тоже отклонение? А еще он говорил: «То, что я прощу любому, лишь тебе я не прощу», – добавила она со странной улыбкой.

«Это объяснимо. Когда мужчина сам легко идёт на временные связи, он подозревает, что его жена такая же, как он, лживая, готовая переметнуться к любому, кто её позовёт. Гуляки – самые страшные ревнивцы. «А может, – думает он, – она, как и я, гордится своими победами и тем уже счастлива?» По себе меряет. Интересно, был бы Борька так же счастлив на стороне, не имея надёжного тыла – верной жены?»

«Как на духу тебе скажу: в Борисе есть что-то такое, что я не могу ни понять, ни забыть, оно влечёт меня к нему. Мне не дано это осмыслить. Видно эта премудрость для избранных. Он взглянет на меня… поверх головы – и меня нет. Уничтожает… Говорят, «можно любить и цепи свои, и оковы»…

«Плоха любовь, если она рабски связывает по рукам и ногам. Как крепка бывает железная клетка человеческих страстей и пороков! – сочувственно заметила я. – Только мне кажется, что не Борька к себе притягивает, а твоя любовь как магнит влечёт тебя к нему. А это разные вещи».

«Я была несчастна с Борисом. Но теперь, когда я в мыслях уже одна, мне всё равно невыносимо тяжело и кажется, что душа расстаётся с телом. Он же часть меня самой, а я хочу его отрезать. Я слышала, будто подсознание не знает логики. Наверное. Меня оно завело в непролазные дебри…»

«Не волнуйся, время лечит. По себе знаю», – успокаивала я Ирину.

«Мне всегда хотелось подтверждения Бориной любви, а его непонимание и главное нежелание изводили меня. Душа моя жива, пока в ней есть любовь. Тогда есть чем жить и для чего жить. Я живу своей и его любовью ко мне. Мне надо, чтобы меня любили и доказывали это. Но навязать любовь нельзя. Ссоры всё больше разрушали наши отношения. «Зачем ему нужна жизнь, омраченная бесчисленными скандалами?» – горестно недоумевала я. Борис довёл меня до чего-то такого, чему и названия нет в русском языке. По крайней мере, я не знаю такого медицинского термина. Я думала: придёт ли для него время беспощадного неумолимо-отчаянного раскаяния? Не пришло. Наша вера – вечная инфекция идеалистических соблазнов!.. Возможно, ему казалось, что моя любовь беспредельна, но она оборвалась, истаяла, истлела вместе с верой в его любовь… А хотелось, чтобы мы как две яркие звезды горели одинаково и одновременно. Несбывшаяся мечта.

Боже мой, семь лет непереносимых кошмаров! И ради чего? Такого варианта своей жизни я не предусматривала. Я считала замужество одним из главных прекрасных моментов жизни. Но счастье требует от обоих партнёров высокой внутренней культуры. И почему, чтобы что-то изменить в лучшую сторону, нам обязательно нужны трагедии?.. Потом я словно прозрела. Весь мир стал иной, и я смогла преодолеть себя. Я ушла от Бориса и считала, что больше не отрекусь от своего решения. Наверное, это был акт отчаянной храбрости, а может, просто непредсказуемый жест безысходности. Иногда мы совершаем важные шаги, даже оказываясь в условиях совершенной обезличенности, или когда вдруг на какой-то момент нам кажется, что мы олицетворяем что-то очень значительное – допустим, оберегаем детей – и это служит нам источником силы и вдохновения. Правда, ненадолго…»

«А некоторыми руководит лишь подленькое желание рассчитаться с кем-либо за свои неудачи. Но я думаю, что подобные желания, как правило, не доводят до добра. Такими людьми движет внутренняя потребность любым способом защитить себя, даже неправого. И это прискорбно. Вражда в любом случае гибельна. Но во имя мнимого добра тоже совершается много зла. Ловушки всегда открыты. Но ведь можно туда и не войти…» – говорила я Ирине общие фразы. Но они не отвлекали её.

«Подумать только, неужели я когда-то видела в Борисе самого главного для себя человека? Я разве что не молилась на него, а он растоптал мою любовь. Я желала нежного проникновения в души друг друга: прикоснуться, взглянуть, улыбнуться – и вот оно счастье! Он же не чувствовал его, не подпускал к себе, отталкивая грубостью, капризным упрямством. Скажу больше: основные атрибуты возбуждения моего мужа – слова. Боре требовалось, чтобы ему каждый день во весь голос кричали «Я люблю тебя!». А мне казалось, что любовь не нуждается в громких воззваниях, что они её огрубляют, упрощают. Истинные чувства в повседневной жизни должны проявляться скромно, нежно. Моя любовь к Борису была музыкой в душе, у меня к нему было столько нежности! Я окутывала его ею как облаком и стремилась унестись с ним в небо. А он не улетал… Ему нравилось, что я люблю его, и этого ему хватало. В этом он видел свое наслаждение и счастье. «Я же прихожу к тебе ночью. Я молодец. Я муж, я Бог, я твой! Хвали меня». Но такое же удовольствие, но более сильное, он испытывал от того, что нравился другим женщинам, тем, «особенным».

«Я знаю мужчин, которые не замечают красоты природы. Она им не нужна. Они глухи к ликующим звукам природы. Это вовсе не значит, что у них нет чувства прекрасного. Они не ощущают себя обделенными, потому что любят что-то другое. Например, какие-то виды музыки, литературы. Они хорошие люди, у них работа, семьи. Может, вот так же некоторые люди не замечают красоты чувств другого человека, потому что сами их не испытывают», – предположила я.

«Но это же трагедия! Любовь – это вершина положительных человеческих эмоций. Даже обезьяны проявляют нежность друг к другу. Мне иногда хотелось, чтобы он просто обнял меня, прижал к себе, сказал доброе слово. Я устала, мне грустно, мне нужна моральная поддержка, а он не понимал и опять предлагал постель как замену всех возможных чувств, которые он не испытывал и поэтому считал выдумкой, ахинеей. Для него проявлением любви мог быть только секс. В моей любви Борису трудно, он в ней словно по глубокой воде ходит. Она мешает его свободному передвижению.

Я вдруг представила нашу дальнейшую жизнь: женщины зовут Бориса и он, подчиняясь животному зову плоти, идёт за той, какая зазывает призывнее. Всегда кто-то будет его притягивать, и всегда он будет куда-то бежать. Пока не постареет. А дома его должна ждать верная жена, которая обязана принимать его, от кого бы он ни приходил. Она нужна ему вместо мамы, – ей надоело с ним возиться, – как домработница, как необходимое приложение, которое можно использовать в любых жизненных ситуациях и так, как ему заблагорассудится. Вот что он видел во мне. А я искала в нём глубину и не находила. Я считала, что прочные отношения не могут опираться только на секс. Я верила, что надо идти по жизни с постоянным чувством высокого и прекрасного… Боже мой, в каком угаре я жила! Зачем столько лет несла груз внутреннего разлада? Кому я отдавала свою любовь? Он же примитивный. У него абсолютно нет уважения к чужой жизни, к чужой душе. Получается, что я вовсе не умная…»

«Любовь иногда оглупляет, – грустно подтвердила я Иринино осторожное предположение. – Главное, чтобы ненадолго».

«Когда я покинула Борю, он продолжал преследовать меня, поддразнивать, подковыривать, устраивать грандиозные скандалы, не стесняясь соседей. С каким трудом я выпроваживала незваного гостя! А ему было забавно моё горе. Он настойчиво и страстно втолковывал мне, что я дура, что мне надо развивать свои мыслительные возможности. А я училась в ответ холодно усмехаться. Он сделал унижение меня одним из самых острых, самых сладостных своих развлечений. Даже пытался руки распускать, похоже, забыл, что я спортсменка. Донимал и по телефону. Номер пришлось сменить. Борис мстил мне за уход, потому что он не из тех, кто прощает. Как я посмела оставить его, такого богатого и красивого! От злости он приходил в бешенство, терял голову».

«Далеко не образец утонченности», – прокомментировала я слова Ирины.

«Когда я первый раз огорошила Бориса своим решением, он обрушил на меня лавину гадостей, а я лишь вяло огрызалась, потому что не хотела продолжения ссор. Я устала от них. Сказала – отрезала. Конечно, Борису, как виновному в происшедшем, разумнее всего было бы самоустраниться, но не по силам ему было преодолеть свой эгоизм. Раненое самолюбие руководило его действиями. Неужели он не мог трезво оценить своё поведение? Собственно, чему я удивляюсь? Мне моя любовь туманила мозги, ему – себялюбие… Многих скорбных размышлений стоил мне этот шаг, но я перешла Рубикон. На деле это оказалось много труднее, чем в мыслях. Я точно вытаскивала из сердца огромную занозу. А Борис понятия не имел о сострадании, сопереживании. Лишившись своей привычной игрушки, он стал ещё более неистов, груб, непримирим, уничтожал меня гадкими словами, лгал, оговаривал, оглашая руганью весь подъезд. В общем, спускал на меня всех собак».

«Это уж как водится», – грустно усмехнулась я, припоминая свои жизненные коллизии, и смахнула с щеки слезу своей боли.

– Лена, ты же понимаешь, что нам с Ириной нечего было стыдиться друг друга. Мы обе на тот момент были безумно одиноки. Слушай о чём она поведала мне дальше:

«…Борис растоптал мою душу. Я не могла сомневаться в свидетельстве собственных глаз и ушей и больше не хотела мириться с ложью. И тут вовсе ни при чём то, что я одержима жаждой справедливости. Сколько из-за Бориса на меня обрушилось непоправимо жестокого! Он так круто изменил мою жизнь, что я сама уже стала задаваться вопросами «а что дальше?», «моя жизнь – кучка пепла?», «я никогда с ним не обрету покоя?», «мне стыдно и за него, и за себя?» «Это не пустые слова, с меня хватит, я не собираюсь отступать! У меня уже нет ни малейших сомнений, что я смогу, устою. Я слишком долго откладывала кульминационный момент, но теперь он наступил. И это правильный ход. Теперь каждый сам за себя, и уже никто не сможет меня переубедить в этом. Наши отношения исчерпали себя», – убеждала я сама себя.

«Предай их забвению», – поддержала я Ирину.

«Я не допущу издевательств над собой. После измен Бориса в моем сердце больше не существует алтаря. Мы разошлись настолько, что уже никогда не сможем дотянуться друг до друга, и это, наверное, к лучшему. Может, и правда, лишения и беды учат мудрости…», – думала я, ещё не предполагая, какую огромную часть своей души придётся потратить на ликвидацию последствий распада нашей семьи».

В голосе Ирины не звучало ничего похожего на воодушевление. Она констатировала неизбежное, необходимое, но такое трудное для неё, выстраданное решение, и явно не ждала с моей стороны каких бы то ни было комментариев. Она хотела выговориться, ей нужен был терпеливый, внимательный слушатель её длинных бессвязных монологов. А я и не собиралась попусту трещать. Не та ситуация.

«Инночка, я так устала. Мне надо дать короткую передышку своему измученному сердцу, отдохнуть от Бориса и от самой себя. Единственный, кто меня сейчас волнует, так это сынок. Но он меня понимает и одобряет. Ему, наверное, тоже хотелось бы радоваться при виде отца… Конечно, желательно переменить сыну обстановку, свозить его куда-нибудь отдохнуть, но это невозможно. Мне неловко перед тобой. Расхныкалась. Раньше я считала себя сильной. Но такой я была, когда дело касалось меня одной».

«Расскажи это кому-нибудь другому. Моё сердце, не однажды иссушавшееся скорбью, неспособно осуждать другого бедолагу или тяготиться чужим горем и слезами. – И я увлекла Ирину в водоворот своей гораздо более неудачной жизни. Ведь у нее был ребёнок – её счастье. – Ты не можешь упрекнуть себя в несправедливом отношении к Борису. Что открылось тебе в браке? Нельзя любить человека, который не умеет управлять своим настроением, который тебя уничтожает. Но сравни свою беду с горем матерей, потерявших детей, и пересмотри взгляд на своё несчастье.

Поведение Бориса – факт его биографии, а не твоей. Ты не должна строить свою жизнь исходя из его прихотей. Выплачься всласть и суши вёсла. Отпевать тебе себя ещё рано. Нельзя от себя отрекаться. Сделай небольшую передышку, только ненадолго, не продляй переживания, а то они затянут тебя в тоску – имею опыт, – и в бой за лучшей долей, – энергично советовала я Ирине, настраивая её на оптимизм. – Для того чтобы смягчить горечь жизни, нам дарованы три очень даже полезные вещи: сон, смех, пусть даже ироничный, и работа. Вооружайся ими до зубов, мудро принимай изменяющиеся обстоятельства, меняйся сама. Я понимаю, во многом ты сейчас не согласна со мной, но пройдёт время, и ты поймёшь, что я была права. Одна знакомая как-то сказала мне: «Я дошла до бездны, убедилась, что там нет ничего интересного и в обратный путь пошла дорогой юмора и иронии».

«Знаешь, слыша наши ссоры, одна соседка все время толковала мне о длительном страдании. Она призывала к продолжению добровольного самоистязания. Не понимаю, почему я должна искупать грехи мужа? А другая соседка советовала мне простить его. Мол, поменьше выступай, прощение – это прекращение отрицательных эмоций к этому человеку. Нет обиды, нет и губительных чувств. Ты даже отдалённо не представляешь, насколько это верно. Возможно, она и права, но я же не могу мгновенно задавить в себе все свои негативные чувства. Я совсем запуталась. Столько свалилось на меня… Я в смятении хватаюсь за голову… Может, соседки зря суются не в своё дело? Беду не разгребёшь чужими руками. Ты, Инна, единственно разумная женщина, я тебе доверяю. Конечно, ещё и мама. Но она предвзята, потому что очень любит меня».