Её величество

Я и Галкиному мужу говорила: «Если ваши отношения исчерпали себя и если в тебе есть хоть капля порядочности, не мучай жену – сам уйди. Галя будет благодарна тебе за то, что ты взял на себя эту трудную задачу. Она не сможет оторвать тебя от сердца, пока этого не хотят ваши дети. Она угасает под тяжестью своих жертв. Помоги ей избавиться от тебя. Ты что есть, что нет тебя. Но Галка чувствует тебя, как безногий чувствует ногу, которой давно уже нет, потому что фантомные боли продолжают нещадно мучить. Уйдешь, ей легче станет. Я всегда ухожу не оборачиваясь».

Не вразумила. Не ушел. Присосался как клещ. Живет «без протокола о намерениях». Беззастенчивый, оголтелый, безудержный эгоист. Его поведение на грани фола. Ест, пьет, гуляет неизвестно с кем и где. Какое свинство с его стороны! И чего от него дальше ждать?.. Хотел к себе избранного отношения и получил. Зачем ему уходить? Он же трус. Сначала от мамы боялся оторваться, теперь от жены. И при всем при том не готов сдерживать свой пакостный характер. Тощий, нервный, визгливый. Галина своей кротостью этому в еще большей степени способствует. По мне так это высшая степень непорядочности и предательства: блудить, использовать жену, да еще и измываться над ней. Смелость нужна в том, чтобы признавать свои ошибки. Но его и на это не хватает. Вот на кого она истратила свою жизнь?»

«Не всякая любовь благо. Иная разрушает», – вздохнула Эмма.

«Нельзя так любить. Ты знаешь, почему жестокосердие Федьки не исключает потребительской придирчивости? Мне это совсем недавно стало понятно. И теперь я мало чему удивляюсь. «Раз сносит издевательства, значит, в чем-то виновата», – такова его логика. А то, что ты терпишь его из-за детей, по любви или доброте – он не может догадаться, потому что сам таких чувств не испытывает. Конечно, самое главное в жизни человека – любовь, ради нее он живет, только слово это по отношению друг к другу люди понимают по-разному. Я никогда твоего Федьку не любила. Брезгливый, привередливый, нудный, вечно брюзжащий, да еще и своенравный. Ни на минуту не дает о себе забыть. На каком языке с ним говорить? И как тут не прекословить? Какая уж там гармония и концепция бесконфликтности! Разум беспомощен перед таким «букетом» черт. Да-а… далеко не Ричард Гир. Не попадались нам с тобой ни Баталовы, ни Папановы, ни Мягковы… Какие-то наши мужики… все как под копирку. Одно и то же, одно и то же… Противно! Предать бы их всех анафеме!»

– Я думала, что блудливые мужчины жен не пилят, на задних лапках перед ними ходят. Грехи замаливают, – созналась Аня.

Инна не услышала реплики. Далека была в своих мыслях.

Но Жанна заметила насмешливо:

– И такие «совестливые» среди мужей случаются.

– А Эмма меня не слушала, как заведенная о своем толковала: «Помнишь у Высоцкого: «Я лег на сгибе бытия, на полдороге к бездне…» Я точно рухнула с крыши пятнадцатиэтажного дома… Ссориться не умею. Быстро теряю запал негодования и замолкаю».

«Ты, наверное, и сама не знаешь, то ли до сих пор Федьку любишь, то ли из-за своего мягкого характера быстро прощаешь?»

А Эмма вместо ответа интимно и грустно-мечтательно забормотала:

«Раньше Федя представлялся мне символом думающей России. Мне казалось, что у него лицо русского интеллигента».

«Интеллигент в первом поколении. Посконный, помесь рязанского с нижегородским. Его предки никогда не покидали деревни, не тронутой прогрессом. Скажи еще, что похож на аристократа. Его вымышленное генеалогическое древо восходит к временам Ивана Грозного?».

«Я сейчас не в том настроении, чтобы шутить», – рассердилась Эмма и замолчала.

Жанна поделилась своими познаниями:

– Вокруг каждого физического тела существует духовная ментальная оболочка. Аура. Это то, что человек нарабатывает в течение своей жизни.

– Ты же говорила, что, живя, человек портит ауру, которая ему по наследству досталась. Только я считаю, что духовное внутри человека, а не вне его, – не согласилась Аня с обеими теориями.

Но Инна не позволила подругам сменить тему:

– «Федя страшно боялся погрязнуть в быту», – объясняла мне Эмма.

«Потому и сваливал его на тебя, – сердилась я. – Зато ты ничего не боялась! Он же, помнится, если иногда чем-то и помогал, то будто делал тебе великое одолжение. Да еще с криками и нервами. Ему свою грязную посуду после ужина в раковину положить – великий труд. Потому-то и незнакомо ему счастье совместного преодоления трудностей жизни».

«Он говорил, что хочет иметь больше времени для развития, для карьеры».

«Продвинутый, черт его побери! Не заступайся. Он стремился отжать больше жизненного пространства и свободы для блуда. Прониклась, чем продиктовано его желание?.. И потом, аристократизм не во внешности. Просто он иногда «выходит» наружу, оставляя отпечаток на лице. Только этому, как правило, должно предшествовать несколько поколений с благородным воспитанием и голубой кровью. А мы тут все от сохи, – пошутила я. – Федькино самодовольство ты приняла за аристократизм. Наверное, он неплохо играл свою роль. Впредь внимательней приглядывайся к своему «артисту», – разумно напомнила я Эмме.

«Было время, когда Федя жадно ловил мои взгляды, часами не спускал с меня влюбленных глаз, а теперь мне не удается их поймать, чтобы наладить диалог. Лидерство в семье он пытается удерживать грубостью и жесткостью. Разве имеет право один человек губить другого? Диктатура уничтожает личность притесняемого, а постоянные вынужденные компромиссы убивают в ней самоуважение. Для меня понятие личности в первую очередь ассоциируется со свободой мышления без выгоды… И к спиртному у Феди пристрастие появилось».

«И теперь между вами – «взглядов расстоянья». Ты собственными руками создала эту ситуацию. Ты позволяла срывать на себе зло, «до омерзения послушно безмолвствуя». Злая сила нас ловит, когда мы «летаем» в мечтах или совсем себя ни во что не ставим. Мне кажется, что твое окончательное закабаление произошло после рождение третьего ребенка. Именно тогда ты утратила уверенность в себе, как женщине, способной своими чарами привлечь мужчину. Ты слишком много сил отдавала детям. А он не помогал, отлынивал. Утверждал, что кропотливый однообразный домашний труд мужчины не выдерживают. В жизни так: кто-то везет, а кто-то едет. И всё это не случайно. Насколько я помню, Федька никогда не был настроен вникать в твои проблемы. Ваша семья жила по принципу: мужик сказал, баба сделала», – зло фыркнула я».

«У Феди есть интересное качество: он умеет стоять в стороне. Мол, я на краешке, ни на что не претендую, ни за что не отвечаю, ни во что не вмешиваюсь, стою спиной и ничего не вижу. Всего избегает. Поэтому и матери позволяет издеваться надо мной. Он не только не защищает, но и сваливает на меня ее вину. Как и свою… А если интересуется, то навязывает свои непрактичные, бестолковые произвольные решения, исходя из собственных, далеких от нужд семьи представлений, и требует их безоговорочного исполнения. И разубедить его невозможно. Когда же выясняется, что он был не прав, все равно не сознается, криками и руганью принуждает замолчать», – добавила горечи к моим словам Эмма.

Перед свадьбой она делилась со мной: «Когда полюбила, у меня появилось яркое желание готовить для любимого. Я от этого испытывала удивительное удовольствие! Я не ходила около плиты, а пританцовывала и напевала что-то беззаботно-радостное. Я была такая счастливая!

А потом… ты знаешь, я дважды была по ту сторону… на грани жизни и смерти. Остановка сердца на фоне усталости и нервных стрессов. Но судьба дарила еще и еще один шанс…»

«Досталось тебе так, что… мама не горюй! Постоянно жить в полушаге от беды? Со смертью нельзя заигрывать. Ее уважать надо». – Я попыталась разрядить в себе самой ужас от услышанного.

– Огребла, бедная, все что угодно, кроме счастья, обрела возможность «проявить» себя во всех ипостасях. Наконец-то смогла дать волю своему призванию, – горько сказала Аня. – Федор взял на вооружение модель жизни своих родителей. В их семье было принято, чтобы мужчина не касался быта. Но его мама, тетя и бабушка не работали, хотя жили страшно бедно. Этих женщин их «минимальная» жизнь устраивала. Они не слишком утруждали себя и тем уже были счастливы. А Федор не мог обеспечить жене домработницу, но не принимал во внимание обстоятельств своей семьи и не желал вносить в уклад коррективы.

– Ты еще скажи, что не давал отчета в своем поведении, не вдавался в психологические тонкости взаимоотношений в семье. Он вообще не умел думать и жил по заведенным матерью правилам? Эти факты позволяют мне подробнее судить о характере Федора. Я готова согласиться с тобой, но… – начала развивать тему Жанна.

– Редко кто из мужчин способен на ежедневные героические подвиги в кругу семьи. Так уж повелось, что в основном это прерогатива женщин. Ну так хотя бы ценили, – возмущенно перебила ее Аня.

– «Нельзя решить проблему на уровне самой проблемы. Надо выйти за ее пределы, осмыслить». Так считают мужчины. А на самом деле всё намного проще: пока они сами не вкусят «радостей» быта – не поймут, не посочувствуют, – сказала Жанна. – И тогда возникает другая не менее сложная проблема: как заставить их решиться на эти подвиги? Мужчины способны иногда приготовить что-нибудь вкусненькое, особенно в компании друзей, чтобы похвалиться своим талантом, но ежедневно стоять у плиты у них в основном терпения не хватает.

– Вот так и с сексом. Иногда «выступить» с чужой женщиной у них, наверное, неплохо получается, а на ежедневные «бальные танцы» с женой – кишка тонка. – Инна не упустила возможности провести аналогию. – Эх, хотелось бы хоть раз в жизни испытать с мужчиной такое острое наслаждение, перед которым все яркие земные радости показались бы только прообразом, тенью совершенного счастья! – мечтательно воскликнула она. – Я читала, что женское наслаждение на порядок выше мужского. Это утверждал греческий мудрец, фиванский слепой прорицатель и полубог Тиресий, по легенде побывавший существом обоих полов.

– Сомневаюсь. С чего бы тогда мужчины так вожделеют этого, а не мы? – не поверила Аня.

– Познать и умереть? – насмешливо удивилась Жанна Инниному желанию.

– Чего далеко ходить? Об этом можно и теперь спросить у тех, кто сделал операцию по смене пола, – продолжила свою мысль Аня.

– Где гарантия, что той бывшей женщине до операции повезло познать вершину наслаждения? А тогда зачем было оперироваться? И потом, статистика утверждает, что, как правило, если позволяют возможности физиологии, двуполые особи стремятся стать мужчинами. Это тебе о чем-то говорит? – с усмешкой спросила Инна.

– Ты всё о том же… – сердито забурчала Жанна.

– Меня к спору на эту тему толкает чувство справедливости, – отшутилась Инна.

Аня шутки не поняла, но молча удивилась:

«Оказывается, при всей невыносимости характера Инна по жизни бывает терпеливой и терпимой».

«Похоже, разговор идет на спад», – подумала Лена. Но эта мысль ее уже не очень порадовала. В голове трещало, виски ломило, позвоночник изнемогал, что явно не способствовало засыпанию.

– …Ясное дело, Федор не достоин любви Эммы, – вернулась Жанна к началу разговора. – Но чья вина в том, что они сошлись? Это оплошность проведения? Было какое-то странное совпадение фактов, а она восприняла его как знак судьбы?

Подруги не «проснулись» к диалогу на эту тему.

– …«Захотела свободы и уважения в обществе, – а это вызов многовековым традициям; твой оптимизм достоин восхищения! – вот и ешь их, вот и тащи сама воз домашних забот. Я впрягаться в быт не стану и со своей свободой расставаться не собираюсь». Так рассуждал Федька, потому что таков был уклад в его семье. Представляете, его мать предлагала Эмме бросить работу! – возмущенно воскликнула Инна.

– А семью он один мог обеспечить? Вот то-то и оно. Она хотела для детей сына нищеты типа той, в которой вырос он сам? Разве она не видела, как он страдал, глядя на других детей, или ее это не волновало? – удивленно спросила Жанна.

– Я стопроцентно уверена, что Федор был против того, чтобы жена сидела дома. Голову ей мамаша морочила. Времени у Эммы было бы больше. А ему это надо с его вольной жизнью? Можно подумать, если бы она занималась только домом, он не глядел бы на сторону. Наоборот. Еще большим злом для Эммы обернулось бы ее затворничество. Прибавилась бы финансовая зависимость, отсутствие моральной разрядки в хорошем коллективе, – по-своему рассудила ситуацию Аня.

– Да, приложила руку Федькина мамаша к Эмминой судьбе. Не последнюю скрипку играла в ее семье. И основу блуду сына она заложила, а партийно-профсоюзные сборища начальничков только послужили поводом, толчком к разврату. Он уже морально был подготовлен к распущенности. Мать не учила сына тому, что в семье любая свобода одного начинается там, где заканчивается свобода другого, и что надо уметь находить общие точки соприкосновения или даже сферы и плоскости, содержащие совокупности и множества этих точек. Она хотела ему такого счастья, каким оно виделось ей: «Гуляй, сынок, а жена пусть вкалывает». Видно, в другой ипостаси она его не представляла.

– Кто бы сомневался! Понесло тебя в математику. Инна, тормози, – рассмеялась Жанна. – Я более чем уверена, что и в первую, и во вторую, и в третью очередь во всем виноват элементарный эгоизм Федора, воспитанный семьей.

– Элементарный? Махровый, – торжествующе уточнила Инна, – который на пустом месте не возникает и не произрастает. Фраза: «Ты – женщина, и этим ты права» его бы не устроила ни в плане шутки, ни тем более всерьез. Эмма, обидевшись, как-то сказала Федору, мол, сильно загажена наша песочница. А он ей ответил: «Свое говно не воняет». Сказал намеренную грубость и был в восторге от себя. Это же конец света!

– Молодым желательно жить отдельно, чтобы строить собственный уклад жизни, основанный на любви, а не на подчинении старшим. Сколько проблем при этом сразу снимается! – заметила Жанна.

– Только часть. А быт? – спросила Аня.

– Я в омут от отчаяния не кидалась из-за того, что у меня была куча домашней работы. Я относилась к ней философски и даже научилась получать от нее удовольствие. Ведь для любимых людей старалась, – созналась Жанна. – И как сказал кто-то мудрый: «Трудное стало привычным, привычное – легким, а легкое – прекрасным».

– А мужчине за собой тарелку вымыть – великий труд.

– Если он к нему не приучен с детства, – возразила Ане Лена.

– Доискиваешься до истины? Твоя щепетильность не идет ни в какое сравнение с моей. Вызвалась мне помочь? – шутливо похвалила Аню Инна.

– По гороскопу Федор рак, а раки парами не ходят. Они индивидуалисты, – сказала Жанна.

– К тому же они не ходят, а пятятся, – заметила Лена с улыбкой.

– Ха, полное совпадение характеристик!

– Лена, и ты примкнула к верящим в астрологию? Тоже блуждаешь во тьме знания и незнания? – поразилась Аня.

– Нет, она демонстрирует нам свою эрудицию, – рассмеялась Инна.

– И за что Бог наказал Эмму Федором? Не укладывается это в моей голове.

– Все дело в том, что браки заключаются на небесах, а жить приходится на грешной земле, – ответила Аня Жанне известной фразой.

«Исследуя события жизни Эммы, они сличают их со своими», – опять оправдала Лена своих подруг.

– Я анекдот вспомнила: «Почему глаза у козы злые? Потому что муж у нее козел», – попыталась рассмешить подруг Инна.

– Любовь зла, а козлы всегда этим пользуются, – добавила она без особого энтузиазма.

– Как ты смотришь на то, чтобы хотя бы мысленно собрать вокруг себя побольше положительных семей, чтобы не казалось, что все мужики животные? – обратилась к Ане Жанна.

– У меня не получится, – вздохнула та.

– Вот мы и посплетничали. Но совсем-совсем немножко, – усмехнулась Инна.

Ей тут же припомнилась фраза: «Если о женщине перестали сплетничать, значит, она постарела и никому уже не нужна, кроме своего старого мужа». Но на этот раз фраза ее не взбодрила.

– Любовь к мужчине. Зачем она? – спросила Аня. – У меня на этот вопрос как не было ответа, так и нет. Неужели и тут одна биология? Только для продолжения рода?

– Еще для того, чтобы украсить жизнь, подвигнуть человека на великие дела, пусть даже бытовые, – ответила ей Жанна вполне серьезно.

Инна подала голос.

– «Много у нас семей, где один угнетает другого. Забыли люди послание святого апостола Павла: «Носите бремена друг друга». Дерзну высказать пессимистическую мысль: «Некоторым ни знание заповедей, ни взвешенный подход уже не поможет», – говорила я Эмме.

«Ты у нас в эпицентре всех событий. Тебе всегда всё ясно, а я не представляла, на что Федя способен, хотя прожила с ним достаточно много лет. Как он стал далек от деликатности! А эта бессрочная пытка безразличием! Чужой, равнодушный. Я расстараюсь, наготовлю много чего вкусненького, а он молча поест и даже не похвалит. Заботу принимает как должное. Подай, принеси и никакого спасибо. Да еще начинает привязываться, выговаривать из-за пустяков, противно цепляться, стараясь вывести меня из равновесия. Там-то… у тех… не поругаешься».

«А ты бы не приглашала к столу».

«Сам садится».

«Семейная идиллия, черт ее возьми! Как мне всё это знакомо!» – вздохнула я.

«Поест и в телевизор уставится или на кровать завалится к стенке лицом. Обидно. А когда-то я чувствовала себя с ним особенной, единственной для него во всем мире. Ох эта наша беспредельная жажда ответного чувства!»

«Сюжет, доложу я тебе, «а-ля тривиаль». Прежде чем куда-то входить, надо узнать, есть ли выход и где он», – усмехнулась я, вспоминая свои семейные коллизии и их вариации.

– Мне кажется, муж, сделавший жене зло, даже подспудно ее ненавидит уже за то, что она своим присутствием напоминает ему об его подлом поступке. А если еще присовокупить сюда то, что жена, допустим, – свидетельница его конфузов и неудач… А если он еще жутко самолюбив… Тяжелый случай! – Это Аня внесла свой комментарий в рассказ Инны. – А мы слишком добрые, жалостливые и легковерные. Потому-то и возникают среди нас личности глубоко трагичные, надломленные и неулыбчивые.

– Христос тоже никогда не улыбался, – сказала Жанна. – А Достоевский призывал «уничтожить это «я», отдать себя целиком всем и каждому безраздельно и беззаветно. И это величайшее счастье. И это есть рай Христов».

«Вызубрила как молитву», – неприязненно подумала Инна.

– А сам не умел, – подметила Аня.

– Он же мужчина, – усмехнулась Инна. – Это он нам, женщинам, советовал.

Лена сквозь легкую дрему услышала голос Инны, пересказывающей свою очередную беседу с Эммой.

– …«Я считала Федю хладнокровным, а он оказался холодно-рассудочным и нудным, как хронический осенний дождь. Моя жизнь, как «гигантские шаги», что стоят в детском парке напротив моего института. Там все по кругу, по кругу… до изнеможения».

«На удивление точно подметила», – отвечала я Эмме.

У меня сердце разрывалось от жалости, но не могла же я в тот момент сказать ей, что насильно осчастливить или загнать человека в рамки своих понятий невозможно, даже если считаешь его поведение неправомерным. А она всё говорила и говорила, не давая мне слова вставить. Я, конечно, улучала момент, когда она останавливалась, чтобы наладить дыхание, но у меня не хватало времени придумать, чем бы оградить ее от своих собственных тоскливых мыслей. И она не горела желанием меня слушать, ей хотелось самой высказаться.

– Иначе она замкнулась бы в себе. А это плохо. – Аня поторопилась подвести черту под рассказом Инны.

«Неразделенная любовь – это тоже своего рода мечта, недостижимая сияющая вершина, что-то вроде любви к Богу», – начала я, не зная, обратить эту фразу в шутку или завести с Эммой отвлекающий, серьезный, философский разговор.

Лена не знала, сколько времени она находилась в состоянии «глушняка», перед тем как снова услышала высокий голос подруги.

– Эмма рассказывала: «Раз случайно услышала, как Федя делает комплименты очередной пассии. Нос к носу столкнулась с ним. Увидела и едва не закричала от боли в сердце. И окончательно поверила в его виновность. А он не заметил меня, был увлечен. Женщина стояла, прижавшись к нему, обвив руками его шею. Он шептал ей хорошо отрепетированные на мне и не лишенные театральности «изысканные» речи, которые, наверное, теперь говорил каждой. Старался. Кто же хочет быть безликим перед объектом вожделения?»

(О Боже, Инна опять «включила проигрыватель».)

«Федька считает, что женщина его, если даже она так не считает», – услышанной где-то фразой умышленно вслух оскорбила я мужа Эммы. И тут же мысленно защитила невезучих женщин. «Если женщина часто меняет мужчин, это вовсе не значит, что она распутная и ее надо презирать. Скорее всего, ее избранники оказывались никчемными легкомысленными лгунами, типа Федьки, и ей снова и снова приходилось отправляться «на охоту» в поисках более-менее достойного экземпляра на роль мужа», – оправдала я подруг по несчастью». А о себе подумала с гордостью: «Я женатых не трогала. Я не разлучница. Считала: сегодня ты сломаешь чью-то жизнь, завтра кто-то сломает ее тебе. Не нужен мне такой, которого легко увести».

«Должно быть, эта встреча много для тебя значила. Она перевернула всю твою жизнь? И ты «разумно» окружила мужа еще большей неусыпной заботой, спешила в любой момент прийти к нему на помощь. Пытаясь удержать, не отпускала от себя ни на шаг. А ему только того и надо было. Чтобы нянчилась. А сбежать на случку всегда можно и в рабочее время», – продолжила я вслух жестоко анализировать Эммину жизнь.

«Потом я получила огорчительное письмо на условном языке. Оно было как нельзя более кстати. Надо было Федю фактами прижать. Случалось, что в раздражении он и сам высказывал то, в чем не имел намерения признаваться, а потом лгал, выкручивался, говорил, что этого не было. У него была собственная жесткая установка: ни в чем не сознаваться. Наплетет «целую бочку арестантов» и разбирайся в ней как хочешь. О эти бесконечные бесплодные ночные выяснения отношений, в которых найти на мужа управу не представлялось возможным! Безмерно жаль этих страшно долгих бессмысленно тяжелых часов. Я говорила тихо, а он кричал, обвинял меня в том, что я все безосновательно выдумываю даже тогда, когда я видела всё своими глазами. Мол, самой себя бойся, а не сплетен. Да еще издевался: «Когда страдаешь, чувствуешь, что живешь?» А до свадьбы держал себя в руках. После подобных «разборок» у меня от обиды немилосердно жгло в области сердца, и я с трудом подавляла в себе желание бросить в Федю чем-нибудь тяжелым. Я посвящаю ему жизнь, а он… Я считала, что страсть может проявляться только в любви. А у него она всюду в повседневной жизни, до грубости, до жестокости…»

«Не обольщайся, у Федьки ни в чем нет страсти. Одна распущенность», – возмутилась я.

«Вот так и рухнуло выдуманное мною величие его души. Мне осталось неразделенное одиночество посреди растоптанной изгаженной жизни и зависть к счастливым обладательницам надежной уверенности. Но что самое обидное – сыновья льнут к нему. И я подозреваю, что, повзрослев, они станут на его сторону. Мы же при детях не ссоримся. Я щажу их нервы. А они, видя отношение отца к матери, могут счесть его нормальным. Меня это очень беспокоит».

«И ты наконец-то похоронила свою любовь? Правильно. Забей на всё, связанное с Федькой. На поле отчаяния ничего не растет. Попробуй его бросить. Сам к тебе прибежит. Где еще он такой рай найдет? Даже его недалекая, стервозная мамаша, желающая для своего любимого сыночка идеальной, не существующей в природе жены, это понимает», – уговаривала я подругу.

«Думаешь, у тебя прорезался дар прорицательницы? Ничего на Федю не действует, ничего не волнует. Хлюст. Что ему моя благословенная любовь, если она не вписывается в его планы и путает все карты. Моя душа разъята, опустошена. Оттенки моих чувств ему недоступны. Что ему моя несправедливо загубленная жизнь! Для него мои слезы как слону дробинки. Только раздражают, – на эмоциях восклицала Эмма. – Какие авансы он раздает тем женщинам, как внушает неоправданные надежды? На что они надеются, чего от него ждут?.. Одна из них мне неоднократно жаловалась, что мой муж ее никак не повышает… Вот так и развенчала я миф, созданный моим же воображением, но продолжала возрождать и поддерживать в себе это великое чудо – веру в порядочность. Искала мужу оправдание. Боже, какая была глупая!

Утехи любовниц слаще супружеских. Так, кажется, говорят? Не приедались ему женские прелести только благодаря разнообразию. А в души он не влезал. Не знаю, может, остатками рационального ума он и пытался остудить жар вожделения… а охладел ко мне, перегорел под натиском плотских желаний и устранился от семьи. Да и вряд ли он пытался бороться с собой. Нравится ему быть постоянно безоглядно влюбленным в кого-нибудь. Все равно в кого.

Я считаю, что в этих условиях о физической близости между нами не может быть и речи. Без любви она кажется мне бесстыдством, отбыванием повинности. Да и опротивело мне после стресса семейное ложе, пропало желание… Вот и перебралась на раскладушку. Уклоняюсь, отстраняюсь, чтобы даже не притрагивался, откровенно брезгливо отталкиваю. Первое время я еще хотела к нему прикасаться, но перед глазами в самый неподходящий момент неизменно всплывали воображаемые картины, где он не со мной. К чему эта постылая обязанность? Меня подавляет сама мысль, что мы никогда не бываем вдвоем, будто между нами все время кто-то третий. И тогда мне кажется, что радость – одна из главных составляющих жизни человека – уходит из меня… И отношения я предпочитаю не выяснять, когда он поздно возвращается… Если только сам затеет, – сбивчиво продолжала свое грустное повествование Эмма. – Когда я была маленькой, моя бабушка говорила дедушке: «Живи так, чтобы не стыдно было умирать. Вот призовет тебя Бог, предстанешь ты пред вратами и спросит Он тебя: «Нашел ли ты радость в жизни? Принес ли ты ее своим близким? И отправишься в ад». Я запомнила. А что Федя сообщил бы на исповеди? Чем оправдался бы перед Всевышним?»