Любовь моя

– «Вторая молодость приходит, для тех, кто первую сберег», – не к месту пропела Инна. Ей было скучно и хотелось говорить.

– «Этот стон у нас песней зовется»? – «прошлась» по Инне Аня. – Когда ты применяешь чужие, талантливые строки в другом, ироничном контексте, ты их дискредитируешь.

– Напротив, я даю им больше пространства, открываю новую жизнь, – оставила за собой последнее слово Инна и спросила с насмешливой доброжелательностью:

– Мир? Нам остается обменяться рукопожатиями? А они с жатыми кулаками невозможны.

– В этом что-то есть, – удовлетворенно сказала Аня. – Сойдемся на том. Ты «без сожаленья бросаешь в суп лавровый лист с победного венка?» Но не надейся полностью пристегнуть меня к своему мнению, а то на поверку выйдет обратное, и попытка замириться тебе не зачтется.

«Примирение по инициативе Инны?! Между двумя спорящими, посередине на самом деле находится не истина, а проблема», – подумала Лена.

– Нет, вы посмотрите на Аню – петушится! Я не стану на этот раз оспаривать прописные истины, но другой раз не подставляйся.

«Инна всегда искренняя, прямая и слишком живая. Ну, совсем как ребенок. Но сегодня у нее воинственное настроение, резкие нотки в голосе указывают на это. Отвлеку-ка я ее, пока она опять не сорвалась», – решила Лена.

– Когда я пишу, мне никто не должен мешать. Я сосредотачиваюсь и в эти минуты принадлежу только себе.

– Корней Чуковский советовал молодым писателям писать, как пишется, не останавливаясь. Наверное, чтобы было из чего выбирать лучшее? – Инна попыталась свернуть на другую тропу, но Лена спокойно продолжила:

– Я умею не замечать звук телевизора, но отрицательно настроенный человек рядом со мной мгновенно выводит меня из равновесия и тем отбивает всякое желание работать. Вдохновение улетучивается.

– Писательство – это страсть к самовыражению? – уточнила Инна.

– В некотором роде. Никакие неудачи не способны ее загасить. Она – топливо для творчества.

– А если рассуждать с точки зрения господствующей морали…

Лена безнадежно вздохнула и прикрыла лицо простыней.

– …Я понимаю, журналистская краткость не есть простота.

– Соображаешь, – весело похвалила Жанну Инна. И тут же почему-то подумала: «Жанна была в юности пленительно красива, и все же ей чуть-чуть не хватало врожденного Лениного благородного изящества, которое не искоренил даже тяжелый деревенский быт».

– …Есть цели, путь к которым может указать только Бог. Талант – Богом разрешенная дерзость.

– Я бы так не сказала. Это слишком претенциозно, – уставившись отсутствующим взглядом в ей только ведомые дали, ответила Лена.

– Мне кажется, наше поколение воспринимало талант как общественное достояние, а современное – как личное, – сказала Инна.

– Против кого направлена эта дерзость? – с запозданием уточнила Аня. – И правильно ли говорят, что в современном мире отсутствие дерзости хуже отсутствия таланта?

Ответа не последовало, потому что Инна спросила:

– Лен, твои книги – вызов самой себе?

– С чего ты взяла? – пожала плечами Лена.

– Не знаю, я чувствую это на уровне телесных ощущений.

– Руками, что ли? – рассмеялась Жанна.

– Тебе так кажется, потому что в каждом произведении я оставляю частичку своей души, – сонно, но серьезно ответила Лена.

А Аня подумала:

«Наш разговор напоминает мне движение Инны и Лены по магистральному шоссе. А мы с Жанной перемещаемся по неосновным дорогам и только иногда выруливаем на трассу и какое-то время движемся параллельно подругам, с тем, чтобы вскоре «отсоединиться» и снова перескочить на свое боковое ответвление».

«Какие-то скачки… туда-сюда, о том, о сем. Нет связной беседы. Какие-то клиповые метания. Может, Инна хочет о чем-то серьезно поговорить со мною, а разговор о писательстве только повод? Но девчонки не спят, мешают…» – подумала Лена. А через минуту ее сморила не только духота в комнате, но и тихое усталое бормотание подруг.

* * *

На этот раз в чувство Лену привел голос Жанны.

– …Как тревожно-мудрый, гениальный Чехов – этот великий ёрник – бывал зло откровенен! Напрямую, без всяких кружений врезал. Не очень любил людей, но жалел, потому что слишком хорошо их знал. «Тоска» – мой любимый рассказ. Какая концентрация тягучей боли возникает в сердце, когда читаешь его строки о простом несчастном человеке, который хотел излить свое горе! Но его никто не слушал. Рассказ о людском безразличии и бессердечии. Я чувствую горе этого бедняги каждой клеточкой своей души и себя в детстве вспоминаю… Перечитывая, я каждый раз задыхалась от жалости и обиды на людей. Это шедевр! Это вершина!

– Любить людей со злостью и ненавистью? – пожала плечами Аня.

– Чехов призывал их к добру. А в других рассказах он оперировал тончайшими, едва уловимыми комическими моментами.

– Суровый, лишенный сентиментальности, закрытый – он не радует, – сказала Инна.

– Быть лучезарным, находясь под постоянным дамокловым мечом неизлечимой тогда болезни, зная свой близкий конец? – вспыхнула Жанна.

– Дался вам Чехов. У нас не было своего Шекспира, вот и назначили Чехова, и возвели на пьедестал. Что рты раскрыли? – елейным голоском спросила Инна, с потаенным ликованием глядя на потрясенные лица подруг.

Жанна побледнела. Вопросы один за другим вспыхивали в ее мозгу все быстрее и быстрее. Она не могла сосредоточиться.

– Разгромное высказывание. Кому бы говорить, а кому и помолчать… эксперт-недоучка, – наконец с расстановкой произнесла она.

– Самоучка.

– Это твои собственные измышления? Я бы поняла, если бы зависть… Но ведь просто так ляпнула. Как собачонка спросонья в ночи брехнула. А-а… что с тобой говорить! Тебе бы только развенчивать. Нет предела некомпетентности. Никто тебя не заставляет любить Чехова, – как личную обиду восприняла шокирующие слова Инны Аня.

– Весь мир признаёт, а она так умнее. Это результат твоего феноменального тщеславия или… глупости? – сердито отреагировала на Иннин гнусный выпад Жанна. – Стремясь выделиться, ты проявляешь сумасбродство. Да, Чехов приводит меня в состояние депрессии, но это не отменяет его гениальности. Я понимаю, что депрессия – результат реакции моей нестабильной психики на мощный раздражитель.

– Собственно, своим ощущениям я доверяю только наполовину. Нет, я, конечно, читала у Дмитрия Быкова, что Чехов – мастер стеба, что он не смешит, потому что его изысканный юмор закопан глубоко, и надо суметь его извлечь и понять. А это не всем дано. Но по мне так он скучен и тосклив… Не мне выражаться обтекаемо и уклончиво.

– Он не из тех, под музыку которых хочется пуститься в пляс, – зло заметила Аня.

– Да пошутила я. Неудачно пошутила, – примиряюще сказала Инна, чувствуя, что желая показаться экстравагантной, перешла все границы. – Лгать не умею, а приврать и присочинить люблю. А это, как вы понимаете, разные вещи.

«Реакция усталого и больного мозга? Хотя на фоне болезни и постоянной неудовлетворенности жизнью, ее желание с головой уйти в мир радостной или хотя бы веселой литературы вполне естественен, – подумала Лена. Ей хотелось хотя бы для себя как-то оправдать свою подругу. – Для кого как, а для меня мозаика характера Инны прежде всего содержит преданность, искренность, житейский ум, повышенную возбудимость… и неожиданную слабость. С ее-то синдромом отличницы: все успеть, все сделать лучше всех! Прекрасный, милый человечек редкой доброты, но с некоторыми… заскоками. Все мы в некоторой степени…»

– Крепись, чёртушка! – шепнула она подруге на ухо и уже чуть громче для всех добавила:

– Недавно памятник Чехову скульптора Аникушина видела. Что-то от Христа в лице писателя разглядела. И в фигуре, и в динамике. Удивительная пластика. Смотрит вдаль и будто пророчествует. Сразил меня, впечатлил. Талант этого скульптора тревожит и восхищает… А тот его памятник, – который Пушкину, – я давно видела.

Лена попыталась увести подругу от темы, грозящей великому писателю примитивным и пошлым обсуждением.

– Ты тоже по мозгам бьешь и не чураешься дидактики, – не сменила выбранного направления и тона Инна.

– Это плохо? – удивилась Аня.

– Чехов не был склонен назидать, – сказала Инна.

– Он гений и другими методами достигал желаемого результата, – объяснила Лена.

– Гений один – Творец, Бог.

– Жанна, спустись на Землю, – попросила Аня.

– Я недавно перечитала рассказ Чехова «Палата № 6» и впала в депрессию. Этого он добивался? Для меня притяжение не любой талантливости безусловно, – снова начала раздражаться Инна.

– Ты «под настроение» еще и «Черного монаха» возьми почитать, – насмешливо предложила Жанна.

– Не хочу, своей тоски перехлест. После его комедий жить не хочется.

– Чехов считал, что не стоит мешать людям жить в мире грез, – задумчиво напомнила Аня. – Может, он и прав.

– Инна! До чего додумалась! Депрессия из-за Чехова? Ты Платонова вспомни, – возмутилась Жанна. – Лена, чьи произведения больше всего вгоняют тебя в тоску?

– Их влияния нельзя сравнивать. Чехов сражает глубиной печального интеллектуального психологизма. Платонов же давит и убивает патологической дикостью жизни, восприятием жутчайшей действительности того времени, глобальной безысходностью и трудным, я бы сказала, тяжелым как кувалда языком, уместным для этого своеобразного писателя и для освоения им такой болезненно-беспросветной темы, как сложное сталинское время. Язык зачастую является ключом к пониманию произведения. Но делать какие-то заключения по поводу влияния на меня Платонова я не могу, потому что читала «Котлован» в больнице, после операции, в процессе принятия химий, когда моя собственная боль складывалась с депрессией, вызванной произведением. Врач, увидев книгу, удивленно спросил: «Не нашли ничего лучшего? В вашем состоянии Платонов может убить». И принес мне «Бравого солдата Швейка».

– Все относительно, – неопределенно пробурчала Инна, не желая спорить с подругой. – Недавно я читала внучатой племяннице номинированную на премию повесть о войне и притеснении малых народов, о том, как они голодали. И вдруг малышка задала мне неожиданный вопрос: «Тетя в книжке рассказывала, что несчастные переселенцы, вернувшись на родину, ели лепешки, орехи, мед и сливочное масло, а твоя бабушка в войну и после нее питалась картошкой и сухарями, но не считала, что голодала. И ты в детстве не пробовала таких деликатесов. Как это понять?» Я растерялась и не смогла политкорректно ответить ребенку. Не компостировать же девятилетней девочке мозги теорией относительности?

– Тебя перемкнуло? Не поверю, – усмехнулась Жанна.

– Не перестроилась. С нашим-то ориентированием на дружбу народов, на постоянную их поддержку и подпитку…

– Ясно, – кивнула Жанна.

– В пятнадцать лет хочется улететь в небо на воздушном шаре, чтобы чудесным образом избежать проблем или развеять тоску, – сказала Аня. – А в нашем возрасте требуется иное лекарство.

Лена понятливо качнула головой.

– В юные годы постылая жизнь, «веселая» есенинская тоска и депрессия? – растерялась Жанна.

– У меня – да, – едва выдавила Аня, а через минутную паузу добавила:

– И плющило, и вышибало как пробку из бутылки шампанского, и покончить с собой хотелось.

Вникать в беды Аниной юности и признавать правоту ее слов Жанне не хотелось. Она уже перебрала негатива по самую макушку. «Друзья аттестуют меня как непревзойденного оптимиста, а здесь я за один день сдулась. Поместить бы Аню в мою компанию, чтобы не кисла и не ставила под сомнение радости простых житейских истин», – вздохнула она устало.

«Глаза у Ани всегда грустные, потому что слишком рано узнала и поняла много плохого: арест родителей, детдом. А другой проживет семьдесят лет, но для него так и останется самым страшным событием жизни не выигравший в детстве лотерейный билет. Встречала я такие экземпляры с биографиями без потрясений и катаклизмов», – сквозь затуманивающую ее мозг пелену наплывающей дремы мысленно отреагировала Лена на печальные слова Ани.

* * *

– …Ты не права. У настоящего писателя его истинные взгляды видны и без сознательного подчеркивания и выпячивания. А особенности языка он употребляет, как средство углубления достоверности или тонкого очарования читателей. Я обожаю изучать художественные особенности произведений, и все же для меня самое главное в них – правда жизни. Мне смысл важнее метафор. Но писать о современности надо языком, на котором говорит основная масса людей, – заявила Аня.

«И тут она вместе с народом!» – улыбнулась Лена. – Какие все-таки у девчонок в споре – когда не занудствуют – красивые содержательные, одухотворенные лица! Любо-дорого смотреть. Хочется жить рядом с ними, дышать одним воздухом».

– Анюта, ты ли это? Ты открываешь мне глаза! Вот это по мне! Может, ты тоже сочиняешь, допустим, ради переживания острых ощущений? – насмешливо спросила Инна, похоже, переводя тем самым в шутку ранее нанесенное себе оскорбление, которое, наверное, не дошло до дремавшей Лены.

«Кем она пытается меня выставить? Не поддамся», – подумала Аня и ответила Инне спокойно:

– Как-то не случилось.

Сначала, из угла, где расположилась на ночь Жанна, послышался легкий недоуменный шепоток, но тут же затих. Потом Лена услышала негромкое бормотание:

– «Насилует простуженный рояль», «И сырость капает слезами с потолка…» Какая образность! Чьё это?..

– Спросонья, что ли бубнит? – тихо сказала Инна, отвлекшись от Ани.

– …Не поддается вдохновение описанию, сравнению и оценке.

– Самокритична, к великим себя не причисляешь. Не отважишься. Как же иначе! Они ведь «в преходящем усматривали вечное, в случайном – следы божественного». Они обязаны своим талантом Богу! А ты разве нет?

– Инна, повторяешься, – вздохнула Лена.

– Считаешь, что до классиков не дотягиваешь? А может, ты уже в той цепочке, в том ряду, и обманчивая простота твоих рассказов для потомков вдруг окажется откровением? Скромничаешь. Не можешь даже шутливо, как Олег Янковский, заявить, мол, «я на свою беду, бессмертен». И в этом твое величие? А надо уметь подавать и продавать свой продукт. Вот так и погребаются таланты. Запомни, ты настоящий писатель во всех смыслах и проявлениях, потому что умеешь постоянно держать читателя в своем эмоциональном поле. Помнишь фразу: «Ты, Моцарт, Бог. И сам того не знаешь». Вот и я скажу: «Писатель, когда творит, близок к Создателю». Эта фраза должна быть в твоем сердце, будто высеченная из мрамора. Она того стоит.

– Спасибо за комплимент, которого я не заслуживаю, и за «любезность, без которой можно обойтись». Сразила. Изыди, сатана. Я знаю цену лести, – сказала Лена и даже руками замахала. – Ну и шуточки у тебя, милый мой, добрый эксперт. Какую же надо иметь роскошную фантазию, чтобы пытаться втискивать меня на одну полку с классиками?

– Задача, конечно, не из легких, – весело откликнулась Инна.

– До Судного дня мне ждать-пождать подобного признания. И не дождаться. Я до сих пор чувствую себя ученицей, по ночам «сдаю» экзамены, что говорит о моей неуверенности в себе.

– Не наставила я тебя на путь истинный? У божьих врат честные свидетельства очевидцев эпохи могут оказаться бесценными, – пошутила Инна.

– А теперь ты над кем потешаешься? – не поняла Аня, очевидно не вникнув в разговор подруг. Но тут же смешалась и больше уже не пыталась прояснить упущенный смысл.

«С юмором у Ани иногда туговато, а в остальном она ничего. Что это сегодня мои подруги на литературе помешались? Никак диспут не закончат. Мое присутствие тому виной», – решила Лена.

– Я трезво смотрю на себя и свои возможности. Но мои детские книжки зачитывают до дыр. Я могу позволить себе этим похвалиться. И уже только поэтому я прихожу к выводу, что мое писательство – приход к себе, и что не зря я из физиков в лирики «подалась», хотя коллеги посчитали это странным кульбитом. Кому-то, чтобы найти себя и утвердиться, необходимо взойти на Монблан или достичь Северного полюса, а для меня – мои книги и есть пик Победы, авантюрный план и заманчивый маршрут, на котором я сумела на родной земле встать во весь рост. И моя прекрасная семья – самая любимая и самая важная в жизни вершина. Оглядываясь назад, я сознаю, что проиграть эти оба вызова судьбы для меня было бы ставкой больше, чем жизнь. Крайне важно осуществить во взрослой жизни то, о чем мечталось в детстве и юности. Но, как теперь принято говорить, у меня почти всё срослось.

Лена отвечала Инне очень тихо. В этот момент лицо ее словно озарялось теплым сиянием. Аня, заметив его, широко раскрыла не только глаза, но и рот.

А Инна подумала: «Лена потеряла любовь Андрея, но нашла судьбу. А могла бы сидеть, как Жанна, при муже. Ленка ведь так предана в любви! Я ошибаюсь по поводу ее счастья или нет?»

* * *

– …Режиссер Владимир Меньшов хорошо сказал: «Успех – это когда ты приобретаешь врагов. Большой успех – когда теряешь друзей». Лен, я тебя и себя к числу таких друзей не отношу. Мы не завистливые, – сказала Инна.

– Счастье не в успехе. И без него можно быть счастливым. Не стоит подменять эти понятия. Счастье – широкое понятие, но прежде всего – это ощущение того, что ты совпадаешь с тем, что для тебя важно, – возразила Жанна.

– А если человек не идет по своей природе, он вовсе не будет счастлив? – спросила Инна.

– Человек – это не только то, что в него заложено природой, это еще и окружение. Оно меняет, подстраивает, деформирует, лепит его.

– А если бы у Риты успех не случился?

– Опять ты: «а если бы». Тогда ее писательство оказалось бы донкихотством в чистом виде.

– Творчество в основном и есть донкихотство, – сказала Лена.

– Тогда надо добавлять «клубнички» для затравки и завлечения, – предположила Жанна.

– Это будет уже не творчество, а уступка определенному слою читателей, – недовольно возразила Лена.

– Чтобы выглядеть умной, начну с цитаты Пастернака. Прикроюсь ею. Он говорил, что быть знаменитым некрасиво.

– Кокетничал, – ответила на Иннино замечание Жанна. – Ты уже и на Пастернака замахнулась? Не тревожь прах знаменитых людей, выдергивая и применяя к месту и не к месту фразы из их наследия. Манера подкреплять свои действия чужими словами ведет к привычке освобождать себя от личной ответственности, мол, другие, очень умные и даже талантливые тоже…

– Я же вспоминаю классиков с благодарным величием! И современных писателей не обхожу вниманием. Должна же я показать себя сведущей в литературе, – рассмеялась Инна. – Я себя только в таком качестве вижу.

– И не только в литературе, – буркнула Жанна.

– Ах, Ленка, ты – сама умиротворенная мудрость! Но ты из тех, кто во главу угла ставит правду, являя слово «в его последней прямоте». А злопыхатели за словами правды столько ненависти скрывают! Хочешь сорвать маску «с лица человечества»? Мечтаешь посредством импровизации – куда же без нее! – и мистики слов затронуть, пробудить и перевоспитать людей? Надеешься изменить их внутренний мир, научить быть счастливыми? Ты не умеешь по-другому? А может, претендуешь на преображение всего внешнего мира? Так это идеализм-идиотизм. На самом же деле все мы скрываем в себе дикий первобытный архетип. Мне незамедлительно отгородиться от своей теории и принять твою?

«Инне опять хочется ужалить Лену? Не может быть», – возразила сама себе Аня и бросилась в бой:

– Это твой эмоциональный памфлет? Торопишься излить тяжкую ношу раздражения? Ты в этом мире видишь лишь уродство. Говоришь от своего имени или вообще? Не боишься цепной реакции последствий? Порезвилась, подразнила и будет.

– Я никогда не перехожу границ разумного, – удостоила Аню ответом Инна.

– Границы у всех разные, – тихо, но жестко парировала та.

«Опять они…» – вяло отреагировала Лена.

22

– …Настоящий писатель – больная совесть любого общества, – уклонилась от Инниных ядовитых стрел Лена.

– Пастернак еще ярче выразился. Сказал что-то типа «Для меня книга – объем дымящейся совести».

– Иногда небольшая доля пафоса не во вред. Главное – уважительное отношение к слову, чтобы не переборщить, – сказала Жанна.

– Какая там правда, если купюры, – сказала Аня. – Одобряют со скрипом? Ничем не гнушаются? Небось вцепляются мертвой хваткой, выискивая аллюзии, подтексты? Поэт Дмитриев писал, что талант оскорбляет завистливую посредственность.

– Любимого конька оседлала, – усмехнулась Лена. – Имеешь зуб на критиков? Какой там у меня талант, так, «неопытная Муза». Притеснения? Ну, это от лукавого. Ты мыслишь старыми категориями. Что касается критики: она меня не может сильно задеть. Я себя оцениваю много жестче и больше полагаюсь на собственного внутреннего редактора, на так называемый самоконтроль, даже иногда издаю книги в авторской орфографии и пунктуации. Но я прислушиваюсь к замечаниям. Они полезны в любых смыслах. Читая о себе, иногда делаешь неожиданные открытия в собственном творчестве. А быть всем интересной и милой все равно не получится, сколько ни старайся.

– В тебе критик сильнее писателя? Надо иногда отпускать себя, – посоветовала Инна.

– Совсем между пишущими людьми нет борьбы, зависти, оговоров, нападок? Ты не подвергалась травле коллег? Не поверю. Расскажи о цеховых разборках, о схватках за премии, – попросила Жанна.

– Борьба? Ну, если только за деньги. Котел один, а ложек много. Британский Буккер приносит огромный доход, а русский не делает богаче. К тому же рынок реагирует на премии нелинейно. А у нас, в области, какие деньги? Так, слезы…

– Особенно если учесть, что количество талантов на единицу площади превосходит все мыслимые и немыслимые величины, – сказала Аня.

– И наш край богат поэтами, – улыбнулась Лена. – А издание книг влетает в копеечку. Продаются в основном детские книжки. И то не до прибыли, отбить бы затраты. Многим и это не удается. Взрослые книги окупаются только радостью удачно написанного текста. Алексей Толстой, тот который потомок Льва Толстого, советник нашего президента, правильно сказал, что культуру нельзя заставлять зарабатывать. Она – не услуги, которые государство предоставляет народу. Напротив, оно должно помогать развивать и внедрять культуру в массы. Книгопечатание – это бизнес. А бизнесмен в первую очередь думает о своей прибыли. Ширпотреб легче продавать.

– Высекла издателей, – хмыкнула Инна.

– Получается, сегодня в России нельзя прожить на доход от литературного труда? – спросила Жанна.

– Быть писателем и одновременно удачливым менеджером дано немногим. Это как сочетать несочетаемое. Вот и стремятся писатели на конкурсы за крохами. Собственно, не бывает писателей с легкими биографиями, так чтобы всю жизнь всё ровно и гладко. Молодым (не в смысле возраста), неизвестным писателям очень трудно пробиваться в издательства. «Колобок» переиздавать выгоднее. Беспроигрышный вариант. Только нельзя с потребительской оценкой подходить к литературе. Серьезные проблемы возникают и с распространением тиража. Почта втридорога дерет за пересылку. И везде деньги, деньги. Это тебе не при Союзе.

– Когда существовали принудительные тиражи – рассылки книг и журналов по школам и библиотекам? – уточнила Аня.

Лена не ответила. Наверное, не желала продолжать больную тему.

– Я хотела бы, чтобы мои внуки прочитали книгу Николая Носова «Витя Малеев в школе и дома». Я ее так любила в детстве! Но не могу найти даже в библиотеке, не то чтобы купить, – вклинилась со своей жалобой Жанна. – И как поется в небезызвестной частушке: «Отсюда все последствия».

– Но получить премию – дело не безнадежное. Уверяю. Может, когда-нибудь и я получу что-нибудь достойное, – непредсказуемо «закруглила» свою мысль Лена.

– Мне один знакомый профессор сказал, что если там, в комиссии, прочтут твои книги для школьников, то не смогут пройти мимо, отметят. Но если у них заранее определены претенденты – что теперь нередко случается, – то, как пить дать, «пролетит» ваша подруга. Так что, Леночка, забей на надежду, – вздохнула Инна.

– Шокирует меня твой молодежный жаргон. Премии прибавляют вес имени писателя, но, к сожалению, на продажу книг не влияют. Получается, что премии есть, а денег все равно нет. Досадно, но ладно, – отмахнулась Лена и с головой накрылась простыней.

– Зато свобода и самостоятельность, – заметила Жанна.

– «Хочешь быть богатой – пиши как Демьян Бедный», – отозвалась Аня где-то услышанной фразой.

– Разве не как Донцова? – с неестественным экстазом воскликнула Жанна.

– Бывает, что награжденная книга не имеет читателя. Я по телевизору слышала.

– Главное – качество аудитории, а не количество, – возразила Инне Аня.

– Мечта согревает и кружит голову. Что еще остается? – усмехнулась Инна. – Милые дамы, вас не беспокоит, что в комиссиях по премиям, как правило, преобладают мужчины? Им же не понять тонкостей детской души так, как понимают ее женщины. В состоянии ли они «считывать» то, что чувствуют дети?