Любовь моя

– Писатель может услышать мелодию своей эпохи, предвидеть будущее и еще много-много чего хорошего, – после некоторой паузы, глядя в потолок, мечтательно произнесла Инна. – И все же он всегда продукт своего времени.

– Хорошие данные важны в любой профессии, – заметила Лена.

– Нет, писателю требуется особое покровительство небес! Кто-то свыше должен быть к нему расположен. Писатель обязан так кодировать свои мысли, чтобы его понимали другие, но не все, а только те, которые совпадают с ним ритмом сердца, – заявила Инна. – Твое творчество чем-то схоже с Ритиным?

– Где она и где я? У нее удивительная способность писать, не обнаруживая в произведении свое присутствие. Это говорит об ее уме и профессионализме. А я в книгах о подростках говорю от своего имени, от первого лица. Наверное, это была только первая ступень в моем творчестве. Но мне казалось, что так произведение будет выглядеть достовернее.

– Толстой тоже себя преподносил.

– Но не впрямую же, – отвергла мнение Инны Аня.

– Его романы сплошь автобиографические, они – самопиар в лучшем виде. Богатая собственная жизнь – золотоносная жила для писателя, – сказала Инна.

– Но у Толстого был огромный люфт между его собственной жизнью и провозглашаемыми идеями. А Чехов себя не выставлял, а если и говорил о себе, то как-то иносказательно. И тогда значительность его героя возрастала. Он только выводы из своей жизни вносил в произведения. Они чувствуются и в подоплеках, и в подтексте, – опять вступила в разговор со своим мнением Аня. – То, как писатель трактует своего героя, о многом в нем самом говорит. Чехов-врач и в своих рассказах беспощадный диагност. Но он умел «закрываться», и мы не видим прямой связи с его биографией.

– В героях Чехова все равно многое от его психотипа. А как иначе? – заметила Жанна. – А еще он все письма сохранял для потомков и биографов. Вот они-то его четко характеризуют.

– Не комкал, не выбрасывал как ты, Лена. – Инна рассмеялась. – Читая переписку, представляешь писателя совершенно другим человеком. Там он в чистом виде. В письмах об авторе можно такое накопать!

– Не в ущерб вышесказанному добавлю: чтобы глубоко заглянуть в Чехова, надо быть прекрасным психологом. Недаром о нем говорил Станиславский, его горячий поклонник: «Чехов неуловим для многих. Он неисчерпаем», – поделилась своей эрудицией Жанна.

– Не помню, кто так хорошо высказался о наших великих писателях: «Достоевский – Дон Кихот русской литературы, Чехов – ее Гамлет», – не уступила ей в познаниях Аня.

– Многие писатели были врачами. Они ставили диагнозы эпохе, обществу и отдельным людям. И среди инженеров случались талантливые провидцы, – напомнила Жанна.

Лена, поняв, что остановить беседу ей не удастся, вернулась к началу их с Инной разговора.

– Рита, по ее собственному признанию, напрямую не навязывает свое мнение, а транслирует его через своих героев, но не концентрированно, в пределах разумного, так как считает, что перебор во всем вреден. И наши с нею техники и стилистики не имеют ничего общего. Но то, что мы обе бывшие детдомовцы, дает о себе знать в наших книгах.

– Понятное дело: У вас боль проистекает из подобных источников и обостренное чувство лишенности заставляет фокусироваться на определенном типе героев, но каждая из вас по-своему доносит до читателей память тех трудных лет и судьбы друзей. У каждой свой свободный полет души. Всегда найдутся писатели, делящиеся радостью бытия и достижениями. А некоторые, и ты в их числе, пишут о боли, потому что свои и чужие детдомовские психологические травмы держат вас в тисках всю жизнь. Потому-то не все детские книжки – сладкие витамины. Мне вспомнилась шутка сценариста-юмориста Иннина: «Если бы Лев Толстой жил в коммунальной квартире, он стал бы Салтыковым-Щедриным». Бытие определяет сознание. Вот поэтому марксизм за сто лет изменил мир сильнее, чем христианство за две тысячи, – усмехнулась Инна.

– Вы с Ритой повествуете о том, что тревожит сердца женщин всего мира. И это далеко не мелкотемье! Орлы не ловят мух. О себе – не волнуйтесь – мужчины сами возвестят. И все же почему ты сначала взялась писать о детях? – спросила Аня.

– Потому что самые крупные события в стране прошли до моего рождения: революция, гражданская и Великая Отечественная войны. День Победы я в младенчестве застала. И моя молодость пришлась на довольно спокойные годы. Нашему поколению достался не самый трудный период в жизни страны. Вот поэтому я сочла наиболее важным для себя – пытаться влиять на воспитание подрастающего поколения.

– Ты, как главный герой романа «Над пропастью во ржи» хочешь спасать детей, которые еще не испорчены этим миром, потому что в детстве тебе некому было помочь?

– Да.

– В книгах для подростков ты прекрасно и много описывала природу. Теперь, когда ты творишь для взрослых, она для тебя не актуальна? – спросила Инна.

– Сейчас я в большей мере направляю свой взгляд на человека, на его психологические проблемы.

– Язык автора, наверное, определяется природой его таланта и тем, к чему он призван свыше? – задала вопрос Жанна.

– Насчет «свыше» – не знаю. Но иногда краски сами ложатся не так, как ожидаю, более интересно. Я подхватываю эту новую манеру и использую дальше. Я будто работаю не одна, а по чьей-то подсказке. Но такое случается только в периоды вдохновения. В творчестве есть много чего мистического.

Своих читателей я беру правдой, у меня всё от первой до последней строчки – из жизни. Мне важен замысел, но без эмоционального оформления он притухает или совсем гаснет, вот я и вкладываю в него свою душу.

– А я читаю душою, сердцем, кожей, позвоночником! Во время чтения я плачу, смеюсь и чувствую, что душа моя еще жива! – радостно высказалась Инна.

– Я пишу по причине глубокой подлинной внутренней потребности и так, как сердце того просит. Но вот откуда она?..

– Говорят, делай то, что нравится, и будешь счастлив, – сказала Жанна.

– А Рита помимо таланта владеет серьезными знаниями в области теории литературы. Она много работает со словом.

– Ну как же! За каждым словом – целый лингвистический мир, – понимающе кивнула Инна.

– Рита, пожалуй, несравнимо превосходит меня в построении фразы. Но не в донесении смысла. Она не любит писать истинно реалистично, в ее рассказах много фантасмагории. Я бы сказала так: ее проза реальна, но не совсем реалистична. И это при том, что сама она не витает в облаках, твердо стоит на ногах. Ее повествование управляется не фантасмагорией, а ролью героев. Рита говорит, что роман по природе своей – выдумка, и что сочиненные ею люди, всегда интересней тех, которых она видит вокруг себя. Она исходит из своих умозрительных представлений, на самом деле не побывав ни в одной из описанных ситуаций. Наверное, это тоже ее плюс, тем более, что этим методом, она, как бы попала в струю современных литературных течений.

– А твое изображение действительности гораздо реальнее самой действительности, – пошутила Инна. – Помнится, твое мышление даже в рисунках не могло посягать на абстрактное искусство, когда мы в шестидесятых по собственной инициативе расписывали строительными масляными красками стены и крыши домиков в спортивном студенческом лагере. Свой домик ты погрузила в пучину морскую, населила акулами, дельфинами и прочей живностью, а я изощрялась в изображении немыслимых абракадабр, предшественников граффити.

– Лена, вы приятельствуете с Ритой, хотя говорите на разных языках? Вы обе видите внутренний абсурд каждой ситуации, но Рита уходит в проблему «кто?», а тебе важнее «как?» и «почему»? В поддавки не играешь. Когда тебя что-то мучает, ты просто здорово переносишь это на бумагу. В твоих книгах конкретное писательское «свидетельство жизни». Ты – камертон реальности. Правда жизни, концепция боли и переживаний, чтобы найти отзвук в сердцах читателей – это хорошо, потому что события они твоими глазами будут видеть. Я с детства замечала, что в книжках часто всё не так, как в жизни на самом деле, многое приукрашено, особенно, когда описывалась сельская жизнь. И это мне не нравилось. Даже у Гайдара. Он погружал нас в будто бы счастливое советское сталинское детство. А ведь правда дает человеку свободу. Наверное, многое у него было скрыто между строк? – спросила Аня.

Она, оказывается, не заснула, а лишь слегка побарахталась на мелководье дремоты.

– Не придумывай того, чего не было, – возмутилась Жанна.

– Тебе принадлежит монополия на правду? Гайдара тоже притесняли, пытались отлучить от литературы, его книги из библиотек изымали. Забыла? – удивилась Аня. – И все же я не люблю читать про совсем уж темную, злую, неприглядную жизнь. Я устаю от нее. Читаю, чувствую, что не хочу больше… наступает переполнение… Нравится узнавать про добрую, в крайнем случае, про грустную.

– Чтобы эмоции не зашкаливали, чтобы помнила кто ты и где ты? Чтобы не «сдвинуться по фазе»? А то вдруг как шарахнет по мозгам собственное открытие себя! – шуткой продолжила Жанна Анину мысль. – Советую: если чувствуешь, что содержание невыносимо травмирует – отложи книгу.

– Так ведь притягивает.

– А у Лены минорность одних рассказов перекрывается мажорностью других! – как спичка вспыхнула Инна. Ее раздражало вторжение подруг в их с Леной душевный разговор.

– Рисовать характеры героев черно-белыми красками, без полутонов не стоит. Излишняя откровенность и резкость убивают. Злоупотребив ими, можно такого натворить! Говорить правду – святая обязанность каждого художника. Но важно, как ее подаешь. Правду приходится дозировать. Особенно для детей. Литература не только сопереживанию должна учить, но и пробуждать в душе желание радоваться. Такая вот, казалось бы, противоречивая задача для моей грустной темы. Сначала в ребенке надо зародить любопытство к героям книги, затем сочувствие. Только после этого может возникнуть симпатия. И последовательность событий в детских книгах должна соблюдаться. Я рискую надоесть вам своими разъяснениями.

Хотела Лена того или нет, но тон ее слов прозвучал, как нежелание вовлекать в беседу новые лица. Может, она намеревалась поскорее ее завершить или просто боялась окончательно растормошить совсем уж было уснувших подруг?

– Я отпадаю! Ты же у нас поэт сострадания! Тебе важно, что и как ты доносишь людям. Тебя с Ритой роднит некоторая внутренняя похожесть, но мозги у вас по-разному структурированы. Ваши биополя, наверное, различаются размерами, поляризацией и степенью концентрации. Ты мне близка, а мистическая сторона Ритиного творчества для меня остается загадкой. Когда я ее читаю, многое как-то расплывается, уходит куда-то… – недоумевая, пожала плечами Инна.

– Настоящей прозу делает не только рациональное, но и иррациональное, – заметила Лена. – Второе я использую редко и точечно, но полностью щель между ними не законопачиваю.

– А еще прозу выстраивает реальная сила воздействия слова, – добавила Жанна серьезно.

– И новизна, – подсказала Аня.

– Авангардом читателей пускай пичкают другие, – сказала Лена с улыбкой. И тут же уточнила:

– В основе любого авангарда тоже должно лежать классическое искусство.

– Авангард обычно начинается со скандала. Он, предлагая что-то новое, конструирует свою «вселенную». Потом, как и в любом искусстве, наступает кризис – это закон любого развития, – который открывает дорогу новым направлениям, иным взглядам. И они не всегда лучше ушедших «со сцены», вспомни современные инсталляции. А из всего уже созданного время выбирает шедевры. Они-то и остаются в культуре и передаются из поколения в поколение, – благодушно промурлыкала Инна. Ей нравилось, как разворачивалась их с Леной беседа.

– Знаешь, у меня все больше зарисовки, эссе. Люблю наблюдать, подмечать, изучать лица, характеры, ситуации. Это моя зона комфорта.

– Ты же физик. Для тебя собирание фактов и их оценка – привычное дело. И в этом особенность твоей прозы, – оценила Инна слова подруги.

– У меня иногда случаются маленькие печальные комедии-моменты. Ты же знаешь, мы – русские – в своей наивной доброте иногда доходим до глупости. Есть над чем посмеяться. Еще пишу об инфантилизме, о девальвации чувств и обесценивании семейных отношений. Беспокоит меня их деградация. Не позволяет совесть пройти мимо этой темы. Сейчас в мире дефицит доброты. Потрясает не только жестокость, но и бездушие, безразличие.

– Их причина – материальная и душевная сытость или отсутствие глубины души как результата плохого воспитания? – спросила Инна.

– У нас материальной сытости для основной массы народа пока вроде бы не из чего произрастать, – заметила Лена. – Я нащупываю доступные средства выражения своего отношения ко всему этому перестроечному безобразию. Проблем много, но они разрешимы. Материальное – не главное, меня духовное беспокоит. По сути дела каждое мое произведение, о чем бы я ни писала, – глава одного целого…

Инна прервала подругу:

– А я думала, что девяностые годы для современных писателей – любимая мишень. Свежий материал, не из затхлых полусгнивших залежей прошлого! Объяснить, почему путч не достиг своей цели и мог ли в принципе? Рассказать, как силовики, начиная с «верхов», «пирог» российский кромсали, деля этим общество на богатых и бедных. И чтобы не поэтизировали это жестокое время. Чем не тема?

– Важная, – согласилась Лена. – Но она для мужчин. А у меня размышления о природе человека, о трансформации его чувств, об исключении различных форм неравенства между полами. В эпицентре моих произведений всегда женщина, мужчина и ребенок. Семья. А в книгах для взрослых – женщины даже в большей степени. Они у меня на первых ролях, основные персонажи, а мужчины как бы «вписаны» между ними.

– Отводишь главное место? Какое же это семейное полотно, если родители в нем представлены не в равных долях? – возмутилась Жанна.

– Все как в жизни. Но если они соответствуют друг другу, я их не обижаю, – улыбнулась Лена.

– Вожделенный объект исследования! Кто решает мировые проблемы, а кто распутывает клубки человеческих судеб. Не есть ли это скатывание в малые дела? Может, и нам уделишь своего высочайшего внимания? – в своей обычной ироничной манере спросила Инна.

– Почему бы и нет. Я ищу своих героев, как выражаются художники, на натуре. Простые люди составляют фактуру окружающей нас жизни, ее питательную среду, и я пытаюсь выявить наличие близости между ними или причины разрушения, непонимания, отчуждения и одиночества. Как говорится, всё то, что творится за моими окнами, мистически и творчески перемалываясь и преобразовываясь в голове, «переселяется» в произведения. И тут уж я отвечаю за устремления своих персонажей, прозреваю природу их зла, ненависти, никчемности, исследую причины бунта и агрессии или наоборот ищу в них что-то позитивное.

– Отстаиваешь немудреную «человечность» в среднестатистических российских семьях, в которых кипят шекспировские страсти? Ха! Редкое попадание в новую тему. И в этом есть поэтическое мужество? – пожала плечами Инна.

– Обыкновенный, «маленький» человек, как принято говорить в литературе, иной раз являет такой мощный характер! Изучая людей, я больше понимаю себя. Я как бы и на себя смотрю со стороны, сравниваю, оцениваю, делаю выводы. Да, у меня реализм, обыкновенность и обостренный интерес к личности человека. Сейчас в литературе больше фантазируют, придумывают, а люди живут, работают, страдают. Они создают жизнь на земле, посвящают себя науке, искусству, детям и стоят, чтобы о них писали. Кто-то должен противопоставить культу силы, денег и подлости силу духа простого современного гражданина.

– «Маленький» человек, «малый жанр». Волшебное ощущение – дирижировать жизнью своих героев! Мне кажется, вы с Ритой впервые в литературе так жестко и резко обозначили проблемы семьи, неверности, неуважения к женщине, к ее домашнему труду. Вы заявили: «Посмотрите, с этим надо что-то делать!» Вроде бы об одном говорите, но как по-разному и многопланово. Я читала, что известный критик и философ Павел Басинский тоже размышляет на эту тему.

– Эти проблемы периодически всплывали в разные времена и в разных странах. Вспомни «Нору» Ибсена. Она о трагедии женщины в семье. Просто в период перестройки многие проблемы у нас несколько обострились, а некоторые вышли на первый план, – ответила Лена Инне и заговорила о другом:

– Для меня очень важно беседовать с читателями после прочтения ими моих книг, особенно детских. Чувствую, если всколыхнули, задели. Читая, люди меняются. Они сами об этом мне рассказывают, примеры приводят. И я вместе с ними выхожу на другой уровень художественного осмысления жизни. Во всяком случае, мне приятно так думать. Но я не знаю, надолго ли им хватает этого заряда?..

А в моих коротких заметках отдельные мысли, повседневные наблюдения, философствования на разные темы. Они тоже составляют часть моего мира.

– Ну как же, «проза, поэзия и философия находятся на трех соседних вершинах»! – привычно, чуть насмешливо хмыкнула Инна.

– Ты знаешь, мне требуются вдумчивые отзывчивые читатели. Они добавляют мне оптимизма.

Инна снова прервала Лену. Ей куда больше нравилось говорить самой, чем кого-то слушать. А в данном случае приоритет был на стороне Лены.

– Читатели типа меня? Которые способны открывать в твоих произведениях всё новые и новые оттенки чувств и истинную глубину? Только вот массового читателя философствованием не завоюешь.

– Я пробовала себя в разных жанрах. Не все мне подвластно. Персонажи мои менее романтичные, чем у Риты. Наверное, такие они мне ближе и понятнее. Я не рву рубашку на груди, мягко, спокойно говорю о многом, не без «глобальных» обобщений, конечно. Душу выкладываю осторожно.

– Знаю, изображаешь деликатно, выразительно, не скатываясь в пошлость. Детское пишешь, чтобы заново пережить давно ушедшее детство или излечиться от него? Взрослое, – чтобы изгнать из себя тоску последних лет или поддержать интерес к своей личности? Без цели? Руководствуешься своими представлениями об удовольствии? Чтобы быть чем-то увлеченной или просто во что-то вовлеченной? Твои книги – место свободного обмена мнениями, где можно «найти» правду чуть-чуть разминувшись во времени? Какие пути в голове проходят впечатления, чтобы через десятилетия стать образами, чтобы всё написанное дышало детством, счастьем? И всего-то двумя-тремя штрихами… – забросала Инна подругу откровенными, чуть ироничными вопросами.

– Писать для меня на самом деле прихоть, удовольствие, потребность и жизненная необходимость. Я потворствую своему желанию, позволяю сбыться моей мечте. И это совсем не похоже на работу. Книги для подростков не написаны старанием разума, они как бы случились… Они не результат труда, а данность. Наверное, потому, что родина детского писателя – его детство. Я писала словно в состоянии экстаза, на одном дыхании. У меня было нескончаемое вдохновение. Как когда-то, в далеком школьном детстве. А написанное под влиянием вдохновения, почти не требуется редактировать. Слова в это время являются самые верные и яркие. Мысли неудержимо рвались из меня с какой-то настоятельной требовательностью. У меня, пока я их писала, было изумительное ощущение полета!

– И тебе казалось, что этот полет будет продолжаться вечно! И вдохновенье больше не покинет тебя.

– Я словно бы разговаривала сама с собой, с тем ребенком, который еще был жив внутри меня. Ты же знаешь, я очень рано повзрослела, намного опередив свой возраст. Может, поэтому мне так хотелось хотя бы в книгах еще немного побыть ребенком? – шутливо добавила Лена. – И еще был неожидаемый, но очень важный итог написания мной детских книг: я будто отпустила все свои беды: детдомовские и школьного возраста. Они ушли далеко-далеко от меня и перестали преследовать.

– В школе ты училась с какой-то недетской сознательностью. А теперь чувствуешь себя Творцом?

– Ну… не так пафосно. Но без крыльев не полетишь.

– Понимаю, это не механическая работа. Чтобы написать, ты должна была… что-то услышать, чтобы тебе с неба… свалилось. Ты как бы перевоплощалась в своих маленьких героев? Стремилась идентифицировать себя с каждым? – спросила Аня.

– Это по большей части происходило подсознательно. Мои друзья детства, эти маленькие «военные осколочки», на всю жизнь остались в моем сердце со всеми своими «зазубринами и занозами» в характерах. Я с ними – единое целое. У нас общая боль, общие слезы. Я, когда о них писала, плакала.

– Чайковский тоже плакал, сочиняя музыку, и это чувствовалось в его произведениях, – отметилась сравнением Жанна.

– Сироты военных лет – беда, а брошенные современные дети при живых родителях – позор для общества. Они говорят о его нездоровье, – вздохнула Лена. – О них я еще напишу.

– Один мой товарищ считает, что всё в жизни желательно делать с удовольствием. Надо ставить перед собой вопрос: «Если это у тебя отнять, тебе станет лучше или хуже? И только потом делать вывод: продолжать этим заниматься или нет. Надо прислушиваться к себе. Словами можно убедить, переубедить, а чувства не обманут». И ты тоже прислушиваешься?

– Я бы слово «всё» убрала из этого воззвания. «Надо» в нашей жизни обычно выступает на первый план. Но что касается творчества, то тут твой товарищ прав, – ответила Лена Жанне. – Детские книги я писала памятью своего сердца.

– Знаешь, что еще для меня важно в твоих книгах, помимо всего того хорошего, что мы уже обсудили? Сейчас мало пишут о взрослении подростков. А у тебя есть прелестные, нежные трогательные рассказики о первой любви, такой искренней, честной, чистой, доброй, без ревности, обманов и злости. Ты повествуешь про любовь безответную, но такую восторженную, первозданно радостную! В ней потрясение счастьем, понимание безграничности этого удивительного чувства.

Девочка ничего для себя не требовала, не ждала. Она просто наслаждалась своей любовью к юноше. По моему убеждению, такую любовь проносят через всю жизнь как что-то самое светлое и прекрасное! Через свои маленькие истории ты высвечиваешь большие детские и подростковые проблемы. Тебе интересны моменты взросления.

– Настоящая любовь как прекрасная музыка. Это когда и душа, и все тело поет мелодию любви, – сказала Аня.

– В юности поет только душа. У влюбленных девочек физическое и духовное так далеко разнесены, что не имеют точек соприкосновения. А отсюда непонимание опасности, – подтвердила Жанна слова Инны.

– Лена, эти твои произведения – явление в литературе. В них «открытый цвет грусти и особая мелодия любви». Твои рассказы надо доносить до каждого подростка. Нет, все-таки детские писатели и поэты – особая каста! – восторженно сказала Инна.

– В этой связи мне Экзюпери вспомнился. Самым маленьким детям он прекрасно рассказал о любви и дружбе! – восхищенно отметила Жанна.

А Инна свою мысль закончила:

– Раннее влечение к половой жизни лишает подростков удивительных ощущений духовного развития и взросления своей личности. Я читала твои книги своим внучатым племянницам и внушала: «Не надо торопиться влюблять в себя мальчишек. Они еще глупые как слепые котята. Не ставьте их в условия выбора. Они пока не в состоянии его делать. Да и сами не спешите расставаться с детством». А над старшей внучкой подшучивала: «Воспринимай жениха не как подарок, а как хомут. И смотри, чтобы он тебе холку не натер».

– Правильно делала, что разъясняла. Девочки в своих красивых мечтах часто слишком далеко уходят от реальной жизни, – согласилась с ней Аня.

– Лена, твои книги для семейного чтения детям занятны, понятны и полезны, а взрослым приятны, – сказала Инна.

– Они же грустные, – напомнила Лена.

– И что с того? После них все равно чудное послевкусие. Они воздействуют на читателя всеми возможными писательскими способами. Этакое гигантское полотно…

– Панно, – попыталась смутить или усмирить подругу Лена.

Инна на какое-то время замолчала, погрузившись в собственные, и судя по лицу, приятные мысли.

Потом добавила к сказанному:

– У тебя есть доступ к родникам детских душ. Достоинством твоих книг является мощная эмоциональность, полифония и высочайшая нравственность. В них все срослось: музыка слов, искренность, свежесть чувств и личностный, интимный подход к событиям. Предел мечтаний! Первая твоя книга для подростков – твой звездный час, последняя – вершина творчества. Я верю, что ты достигнешь такого же пика и в произведениях для взрослых, потому что уже в первых книгах для детей было заложено все самое прекрасное и важное, что может широко и основательно проявиться позже. Жаль, если оставишь этот проект недовоплощенным.

– Твои излишние комплименты мне ни к чему. Хочешь ими сбить меня с толку? – тихо спросила Лена. – «Беги от славы, беги от лести. Они – не слагаемые успеха». Многие хорошие люди, пройдя огонь и воды, медные трубы не преодолевают. Казалось бы, вот оно – счастье! А оно – мимо… Не достается выигрышный билет – успех.

– Мечтаешь отлучить его от себя? Не выйдет, – рассмеялась Инна.