
Полная версия
Любовь моя
– Вот и хорошо. Цепь переплетений случайностей не дает расслабиться. Без неожиданностей все серо, скучно, предсказуемо, – сказала Инна.
– По-моему, джаз есть органичный сплав всевозможных направлений в музыке. Основа классическая, но она вобрала в себя звуки босановы и ритмы речитатива, элементы хип-хопа и рэпа, импровизационные моменты народных мелодий и даже вальсов. И тем обогатила себя. У нас всегда и во всем так: сначала ругаем, потом перенимаем, – сказала Жанна и поджала губы.
– А мне джаз напоминает мои детские импровизации, музыку моей души, ее разнообразные мощные проявления, которые вырывались из меня, когда я «рвала струны» самодельной «гитары». Меня в такое уводило!.. Музыка была не из головы, из сердца, от эмоций, когда выть хотелось. Бывало, как поведет, как понесет… – тихо сказала Лена. – Шестой год мне тогда шел. Помню, лет так с четырех я всё присматривалась ко всему что видела и слышала вокруг себя, анализировала. Боялась, поэтому много думала. И всё это на душу ложилось, а потом в горьких бравурных или в печальных аккордах изливалось наружу.
– Рита – писатель оптический, что видит, о том и пишет. Вряд ли она выбрала бы столь сложный перемешанный осколочный стиль. Это не мной замечено, – выразила свое осторожное согласие с критиками Аня и тем самым увела подруг из Лениного детства.
– «Текучесть» формы – это интересно. Бегбедер выстраивает сюжеты своих книг, как архитектор создает дворцы, а не обычную городскую квартиру. Пусть француз пробует, изощряется, – «разрешила» экспериментировать Инна. – Джойс тоже, вдохновляясь Бетховеном, разрывал классическую форму своих произведений. А Берлиоз в музыке смешивал жанры еще в середине девятнадцатого века и этим заглянул в будущее. Правда за победителем. Надо мечтать, фантазировать, изобретать!
– Проснулась-встрепенулась! – остановила Иннины восклицания Аня. – Причем здесь француз? Не он первый в литературе стал стирать границы жанров. Вспомните «Что делать?». Наш Чернышевский собрал книгу из прежде несоставимых частей. Тут тебе и детектив, и письма, и научные статьи, и ораторские речи. Вот где взаимопроникновение! Несмотря на довольно сомнительные художественные особенности текста, она потрясла всё тогдашнее общество. И потом: насильно чужой стиль не внедришь, он должен органично войти в литературу.
– Но какой у француза гонор! Меня, например, утомляют его параллельные сюжеты и сцены, перегруженность вычурными деталями. Люблю, чтобы сюжет плавно разворачивался, по старинке, чтобы тема как роза распускалась. Читаешь, не торопясь обживаешь текст. Делаешь его своим, родным, проникаешься им. И вот уже чувствуешь, как автор вдохнул душу в свое творение… – Жанна, рассказывая, от удовольствия прикрыла глаза.
– И в детективе подозреваемые как лепестки ромашки по одному должны «осыпаться», постепенно открывая сердцевину – убийцу? Мозгами лень шевелить? А мне кажется, что все нововведения француза удачно вписываются в произведение. У него одновременно много ассоциативных связей с материалом, поэтому он пишет не в хронологическом порядке. Он мастерски выстраивает интригу, до последнего держит читателя в напряжении. Что еще от него требовать? Сейчас в синтетической литературе многое позволительно, – сказала Инна.
– И ты о Бегбедере много знаешь? – удивилась Аня.
– Как же иначе? Земля слухами полнится. Но мне сведущие люди говорили, что он слабый писатель.
– А каково твое собственное мнение?
– Ничего. Вполне себе такие вещи… Но я всегда стою за воплощенную Пушкиным простую чистую форму прозы и стиха.
– И, тем не менее, ты осилила Бегбедера? Классика уже не греет? А вот «Гомера» в студенческие годы тебе не удалось дочитать, – зловредно напомнила Жанна.
– Когда поумнела, одолела, – неожиданно спокойно ответила Инна. – Так вот, при всем при том, – она продолжила разворачивать начатую мысль, – главными в структуре произведений Бегбедера – их фокусами – являются диалоги. По-моему, приданию им живости и яркости, он уделяет особое внимание. У него прелестная речевая аранжировка событий, хотя герои иногда скатываются в сторону, я бы сказала, личных отношений.
Совсем как у Риты. Она тоже в основном проявляет себя не традиционно, не через действие, а в непредвзятых раскрепощенных диалогах. Они высвечивают чувства и характеры ее героев, воспринимающих жизнь, как говорил Пастернак, «без помпы и парада», именно в них сквозят их судьбы. У нее есть произведения, сплошь состоящие из диалогов. Она предвосхитила «открытие» француза? Еще мне импонирует ее манера высказывать горькую правду с ироничной усмешкой, поражает чувствительность и беспощадная зоркость к нелепостям жизни. Ее герои узнаваемы.
– Всё споро (быстро) и четко разъяснила. Похоже, знаменитый француз больше внимания обращает на фабулу, а не на язык произведения. А ведь слово – мера Мира, – заявила Жанна.
– Одна из… – напомнила Инна.
– По религии – главная. «И было Слово, Слово Божье».
Лена неожиданно для всех произнесла как что-то сокровенное:
«Лишь Слову жизнь дана:
Из древней тьмы, на мировом погосте…
Звучат лишь Письмена.
И нет у нас другого достоянья».
Лишь слова и буквы остаются навечно… Книги.
Наступило длительное, ничем не нарушаемое молчание. Женщины «переваривали» сказанное Леной?
– А как же заявление апостола Павла о том, что Царствие Божье не в Слове, а в Силе? – будто опомнившись, спросила Инна без иронии.
– Эта фраза из другой «оперы», – досадливо поморщилась Жанна.
– У меня даже кровь в жилах от радости закипела. А ты… разочаровала, – насмешливо отреагировала Инна. – Жанна, растолкуй, почему все апостолы мученически погибли? Потому что трижды предавали своего учителя или все-таки потому, что зло непобедимо? Они наблюдали деяния Христа и то отреклись от него. Что же можно требовать от простых современных мирян?.. Теперь во многих людях отсутствует желание уничтожать в себе беса. Добро только на устах.
– И ты по мою душу… – Жанна нервно заерзала на постели. То обопрется о стену, то примостит голову на подушку. И так, и этак ей не нравится, потому что пребывает в несвойственных её характеру сомнениях. Ей стыдно за них, хотя и понимает что в жизни всё на полутонах, что в ней много оттенков серого. И радости маловато, чтобы ее расцветить… А в религии всё на контрастах. Чтобы успокоиться, она взяла на тумбочке книгу, открыла ее на заложенной странице и попыталась отвлечься чтением.
– А теперь говорят, что человек – мера всех вещей, – сказала Аня. – Потому что он единственный способен разгадывать тайны Мироздания.
– И эта мера дана Богом, – добавила Жанна.
– Помолчи! – раздраженно прервала ее Инна. – О мере еще в древней Греции изрек Протагор. Мы сейчас о литературе речь ведем.
– А по мне так важна не форма – она вторична, – а мысль-послание, суть, – продолжила наступать Аня.
– Твое понимание устарело. Каждая эпоха скрывает свои смыслы за формой, а каждый писатель со своей долей правды и вымысла доносит то, что он в ней, в этой эпохе, разглядел. Иногда даже что-то абсурдное. Тогда трагичное становится комичным. И художник наляпает чёрт-те что и говорит: «Я так вижу», – покривила губы Инна.
– Помяните мое слово: мишура стряхнется и все вернется на круги своя. Классические принципы вечны, – категорично заявила Аня.
– И всё? То есть современный писатель должен быть скупым на слова?
– Разные писатели нужны, – спокойно ответила Аня.
«Зачем они затеяли этот спор? Желают больше узнать? Сами хотят высказаться? Время надо чем-то занять?» – привычно, но вяло размышляет Лена.
– Лена, а правда, что писательство не требует осознанности, чтобы не быть предвзятым? – спросила Аня.
– Обо всех не скажу. Иногда, когда я пишу, – да. Материал владеет мной, то ли извне, то ли изнутри… Мысли текут неконтролируемо. Это как бы естественное состояние. А вот когда правлю текст, тут всё подключается.
– Автоматическое письмо у Пруста переняла?
– Сама его из себя на уровне интуиции «родила», – с улыбкой ответила Лена подруге.
– …Рита пытается противостоять засилию насилия… Искусство должно объединять людей, а не наоборот. А современная культура – шумиха и мода, но не искра, зажигающая свет в душе человека. Ужас, убийства стали ее неотъемлемой частью… и человеческое отчуждение от безудержного эгоистического потребления. Об убийствах в импортных сериалах говорят бесстрастно, как о чем-то обыкновенном, житейском. Ни страха, ни ужаса в глазах. Хорошо изображают только ненависть и злость. И наши артисты им подражают: бьют, калечат без разбора.
Сквозь туман сознания у Лены в мозгу пробилась краткая мысль: «Снизошло прозрение. Наверное, это Анин тезис».
– …А лезвие Ритиной иронии пока не затупилось, не покрылось зазубринами.
– Что, часто пишет о неподобающих, непотребных вещах? – скроив наивную рожицу, спросила Инна.
– Не жалуешь ты Риту. Тебе бы только извращать, передергивать. А у нее четкое интуитивное понимание природы вещей, – сказала Аня и тут же обидчиво подумала: «Опять эти ее дурацкие выходки. И чего Ленка церемонится с ней? Ведь может быстро поставить на место. Ей проще не замечать? Этот вопрос у них раз и навсегда закрыт? Собственно… разве она к ней приставлена?»
– А мне нравится, когда Бегбедер изящно привносит в уже известные факты совсем другое понимание, как бы иначе их расшифровывает. – Аня сознательно ушла от Инниных нападок, не желая быть вовлеченной в перепалку о Рите. – События у него приобретают неожиданный ракурс. Вроде ты знаешь эти вещи, а они вдруг начинают блистать и уже выглядят иначе, не так черно и тоскливо.
– Так ведь «французу для радости и смеха и страдания не помеха», – рассмеялась Инна.
– Не упрощай. Занятный он человек. Наслышана об его громких, я бы сказала, концептуально значимых проектах и экспериментах с жанрами. Его книги устроены по принципу полифонии и полистилистики. Но они, с моей точки зрения, имеют слишком сложную конструкцию. И его часто бросает из стороны в сторону, – сказала Жанна.
– Ты считаешь, что это что-то совершенно новое в литературе? – удивилась Аня.
– Не знаю. Бегбедер экспериментирует с формой, надеясь таким путем лучше донести смысл своих произведений. Он пока не переберет и не испробует массу всевозможных вариантов, не успокоится.
– Молодец, – похвалила автора Инна. – В данном случае его эксперименты не цель, а инструмент, способ.
– Не скупишься на похвалу. Беспрецедентный случай. А на ругань? – с усмешкой поинтересовалась Жанна.
– Когда есть за что.
– Ощущаешь потребность?
– Вся прелесть заключается в том, что у француза нет никакой возможности передо мной оправдаться, – рассмеялась Инна.
«А Лена больше не высказывается. Напустила на себя загадочность и молчаливо демонстрирует свое превосходство? От нее веет спокойной мудростью или безразличием?» – неодобрительно подумала Жанна.
– Инна, знаешь, какой вопрос не дает мне покоя? Рита вне зависимости от французского писателя сама догадалась так писать или все-таки «подсмотрела» и позаимствовала его идею, потому что она созвучна с ее мнением? – спросила Жанна.
– Тоже мне ноу-хау! Дело в том, что подобные вольности всегда были позволительны для пишущих в замечательном жанре «воспоминания». Вот Рита, очевидно, чтобы оградить себя от нападок критиков, и отнесла себя к таковым. Воспоминания – осевой жанр ее творчества, – ответила Инна. – Двадцатый век – эпоха мемуаров. Все кому не лень пытаются…
– Воспоминания – субъективная правда времени. Они корнями уходят в прошлое и соединяют настоящее с будущим, – заметила Жанна. – Индивидуальная память о прошлом – тоже наследие.
– Воспоминания – память сердца. Они бывают не менее художественные, чем романы. В них случается обнаружить и легкость слога, и воздушность фразы, и полезную информацию, – тоже защитила писателей Аня.
– Иногда и более того… – многозначительно усмехнулась Инна.
* * *– …И что интересно: Рита только взялась за перо, и вектор ее удачи тотчас расположился в положительном направлении. А ведь где-то, даже в хорошем смысле, идея была авантюрная. Получается, в модную струю попала, когда стало приветствоваться смешение жанров, – заметила Аня. – Я думаю, ее книги выдержат испытание временем.
Инна резко повернулась к Ане и испытующе взглянула на нее, мол, кому поддакиваешь?
«Как уничтожающе-строго посмотрела!» – удивилась Лена.
«Какой недоброжелательный, презрительно-оценивающий взгляд! Актриса. Угомона на нее нет. Раньше она тоже была яростная и активная, но, правда, по большей части очаровательная и жизнерадостная. С ней считались. Может, даже любили. А теперь вот…» – поежилась Аня, но продолжила высказываться.
– Рита не ставила цели превозносить себя как теоретика или новатора в литературе. Ей хотелось показать, что всех людей нельзя привести к общему знаменателю. Одним важнее духовный и душевный комфорт, другим достаточно машины, квартиры и дачи. И при этом они могут быть весьма приличными, безвредными людьми, честными тружениками. Она пишет о семейных катастрофах, ищет пути их преодоления, исследует различные по глубине срезы интересующей ее темы. Она считает, что проблемы современной семьи должны стать достоянием гласности. Писатели просто обязаны вторгаться в, казалось бы, запретные, священные зоны во имя будущих поколений. Каждая несчастливая семья – это «Титаник» со всеми его последствиями, – сказала, как процитировала Аня.
– Залезать в чужие спальни? Подглядывать, трясти грязным бельем? Рита остановила свой выбор на этой самой что ни на есть примитивной теме – на жизненной мешанине? – покривила губы Инна. – Она жадная до человеческих судеб? Ей интересно вскрывать внутренние дефекты семей? Ее герои – экстраполированные, доведенные в своих типичных чертах… до уродливости? Ей бы заняться персонификацией символов, визуализацией духовных состояний, заставлять чувства и чувственность работать со сцены. Мистическая, экстравагантная интерпретация еще больше усилила бы ее произведения.
Аню будто взорвало:
– Я думаю, с символами у Риты свои, несколько другие отношения. Не сказать, что она их совсем не принимает во внимание, но они для нее просты и скучны, Рита предпочитает метафоры, но притом людей как бы с натуры пишет. У нее живое, доброе слово, прекрасное чувство языка, и это главное. Похоже, это ты в своем покореженном сознании представляешь ее героев таковыми. Они в тебе что-то воскрешают? Ты любую известную фразу умудряешься извратить, представить в другом свете, и она перестает нести вложенный в нее первоначальный, высокий смысл.
– Это прозвучало по-детски неизъяснимо очаровательно. Я чувствую себя голой. Давай Аня, не подгадь, не разочаруй, выдай еще что-нибудь этакое… умное насчет метафизики слов или о мощном подсознательном в романах Риты; что-нибудь новенькое о попытках познать природу гениальности. А то ты у нас обычно как неявная, слишком «сложная» математическая функция.
«О Боже, – выдохнула Жанна сквозь зубы. – И как я это должна истолковывать? Сколько еще неловких моментов всем нам доставит Инна? После некоторых ее пассажей я бы на месте Ани руки ей не подала. А она не видит причин для конфронтации?»
Но Аня на этот раз не поддалась на провокацию, ответила Инне вполне спокойно:
– Мне кажется, что воспоминания, сплавленные с анализом – Рита их очень удачно соединяет, – выводят ее произведения на более высокий интеллектуальный уровень. Может, поэтому она надолго застряла в этом жанре? С глубоким знанием дела исследовать природу современных взаимоотношений – разве не достойная тема? Проникать в Бермудский треугольник человеческой психики, изучать, доходить до сути… чтобы растрогать холодных, расшевелить равнодушных…
Аня говорила по-деловому, но в глазах ее сквозило что-то похожее на недоверчивую… радость или даже совсем чуть-чуть… на скромную гордость. Мол, я не хуже тебя знаю…
«Анютка только прикидывается лопушком, а на самом деле может быть кактусом. И котелок у нее варит. Я явно ее недооцениваю, – подумала Инна и сама себе сделала внушение. – Зачем я тяну ее к своему уровню? У нее собственный прекрасный талант, каким никто из нас не обладает. Она живет, пульсирует, развивается, выходит за пределы своих же возможностей. Нашла себя, реализовала, и, похоже, по-своему счастлива. Ее «семья» каждый год прирастает детишками, которым она дарит свою нескончаемую любовь. А что иногда ноет… Так должны же и у нее быть маленькие слабости, что-то типа клапанов, способных спускать пары раздражения. Она имеет право позволять себе немудрящие «удовольствия».
А вслух она сказала:
– Шучу я. Безобидная конструктивная критика учит, расширяет горизонты, если она… доходит. И в этом ее значимость.
«Ну не может, чтобы не зацепить. И что тут поделаешь!» – дернула плечом Жанна.
А Лена, изучающе взглянув на Аню, поддержала ее мнение:
– Дело говоришь. Ритина тема кочует из книги в книгу – начиная с детских, – все усложняясь и усиливаясь. Это говорит о глубине и важности затронутых ею проблем. А создание спектаклей по ее рассказам – по-моему, прекрасная идея. Я хотела бы, чтобы она воплотилась.
– Не думаю, что это поможет Рите приблизиться к пониманию истины и вывести формулу мира в семьях, хотя, насколько я понимаю, этот вопрос ее очень даже волнует. Ей не поспособствует и то, что она уже состоявшийся писатель, – хмыкнула Инна.
– Она пишет так, чтобы читатель не только головой понимал, но и душой чувствовал глубины стоящих перед ним проблем, – обидчиво заметила Аня.
– Я считала, что этого можно достигнуть только языком музыки. Ведь музыка – последняя инстанция перед Богом, – сказала Жанна.
– В купе с ней.
– Ты о музыке слов?
– И о ней тоже.
– Ты на самом деле считаешь, что дать нам новое понятие истины тоже входит в Ритины честолюбивые планы? Из века в век философы ломали головы над старыми формулировками. – Инна слегка насмешливо, но вполне дружелюбно взглянула на Аню. И та сказала:
– Насчет формулы счастья ты шутишь? И все равно Ритино творчество правдиво, искренно «и естественно, как может быть естественна только сама живая природа». Ее сознание как бы само создает то, что она пишет. Мысли и фразы возникают сами собой, ниоткуда. Рита только немного управляет ими, корректирует. Она мне сама рассказывала об этом.
– Ее творчество не только искренно, но и пугающе достоверно. Писать так, чтобы ни разу не соврать – великое дело. Оно результат… вялотекущей шизофрении? – Конечно же, это Инна ввернула.
Теперь и Жанна подала голос:
– Не пристало тебе так выражаться. Я могла бы понять, если бы в порыве гнева или в припадке ярости… Это твоя особая форма признания в любви или сверхмодная шкала оценки гениев и талантов? Как ты их различаешь? Обозначь.
– Запросто! Гениальность нуждаются в рамках, а талантливость сама себя контролирует. Что-то типа того. Продолжим?
Чуткие пальцы Лены осторожно заплясали на спине подруги, мол, успокойся, не считаю возможным шутить над такого рода вещами. Пальцы упрашивали.
– Претит мне твоя пантомима, – снедаемая болезненным раздражением, огрызнулась Инна.
«Осчастливила» нас… «открытием». Мол, знай наших! Мы из провинции… с хутора. Так оскорбить Риту! Знаться с ней не хочу», – отвернувшись, молча негодовала Аня, мысленно восстанавливая справедливость хотя бы внутри себя.
«Что делает с людьми бессонница! От усталости они становятся придирчивыми, раздражительными, необъективными, неадекватными. Правы наши предки утверждая, что утро вечера мудренее», – вздохнула Лена, ожесточенно растирая шею и виски.
– Выстрелы наугад редко достигают цели. В желании быть оригинальной ты далеко выходишь за рамки общепринятых понятий… и явно не возвышаешься над пошлостью и грубостью, – осадила Инну Жанна, посчитав свои предыдущие слова недостаточными.
– И бестактностью? – беззаботно спросила Инна. А сама подумала: «Хорошо тебе, умеешь сама с собой ладить».
«Сообразительная», – оценила Лена попытку подруги нейтрализовать неловкость, переведя грубость в плоскость самоиронии и самобичевания.
– Ой, сейчас развеселюсь… и расхохочусь… до поросячьего визга, – фыркнула Жанна. – Инна, я вижу, ты с некоторым пренебрежением относишься к людям, работающим в области культуры. Ты тружеников науки ставишь выше? У гуманитариев своя логика. Они оперируют образами и красками. Их не волнуют величины, выражаемые в ньютонах, амперах или веберах. Но не только у писателей, и у научных работников метафорический, нелинейный способ мышления и высокая степень символизации языка.
– Насчет метафоричности ты, что-то путаешь, подруга. – Последнее слово в устах Инны прозвучало насмешливо.
– Да уж точно, не арифмометр у них в голове, – не уступила ей Жанна.
– Как же, только «книги Природы пишутся языком математики», а остальные литературным! – не утерпела насмешливо заметить Инна.
«У девчонок до сих пор в ходу наши студенческие фразы и шутки. Они въелись им в душу, проникли в кровь. Ностальгируют по юным годам», – подумала Лена.
– Науку и искусство нельзя разделять. Это всё мир познания. Ученый на практике старается доказать то, что считает возможным, а искусство через чувства материализует идеи. Искусство не доказывает, а показывает. Существует мир психической и физической реальности. Человек живет в мире представлений, но он не может существовать без физического мира. Ничего не поделаешь, всем кушать хочется. И тут дуализм, – как лодку на рыбалке заякорила тему Аня.
– Лена, что служит для тебя толчком, триггером, спусковым механизмом и катализатором для включения вдохновения?
– Что угодно. Какая-то неожиданная, особенная встреча. Даже перемена погоды. – Лена улыбнулась. – Если меня вдохновила картина какого-то художника, это совсем не значит, что я тут же начну писать о ее достоинствах или вообще об искусстве. Я напишу о том, к чему на тот момент устремится моя непредсказуемая мысль.
«Не любит Лена – не в пример Инке – заниматься словоблудием. Выстраивает выверенные законченные фразы, после которых не о чем больше спрашивать», – мысленно похвалила ее Аня.
А Инна перенаправила разговор совсем уж в неожиданную плоскость:
– Рита как-то пожаловалась мне: «Подписала я одному молодому человеку, который умел организовывать молодежь на полезные общественные дела, свою книгу нестандартно, мол, вы из тех, кто способен вдохновить – что-то в этом духе, – так среди его знакомых пошли сплетни, будто я в него влюбилась. А он вдвое младше и вообще… Извращенцы! Причем здесь любовь? Вдохновить может даже чей-то грязный поступок или увядшая роза на пыльной дороге».
«Совсем некстати влезла. Инна своей приземленностью кого угодно сбросит с Олимпа», – рассердилась Жанна.
Последовала длительная пауза. О чем думали эти четверо?
9
– …Ты утверждаешь, что Ритины воспоминания не содержат динамики, в них нет линии развития сюжета и нарастания напряжения, нет ощущения времени, все монотонно, отсутствует кульминация. Нет строгой структуры произведения. Тогда чем она заинтересовывает читателей: особым языком и умными мыслями? – обратилась Аня к Инне. – А мне кажется, динамика есть. Во всем произведении сюжетного движения почти не чувствуется, но в каждой главе оно присутствует и достаточно стремительное. Оно у нее внутреннее, а не внешнее. Я бы назвала его локальным, эмоциональным. У нее получаются этакие маленькие живые сюжетные островки… И в них я тоже вижу ее особенность как писателя. Совсем необязательно насыщать свои рассказы изменяющимися во времени событиями. Одному автору важно рассказать захватывающую историю, «запечатлеть время», другому – показать глубину развития чувства или какой-то мысли.
– В каждом рассказе динамика и экспрессия обязаны присутствовать, – возразила Инна. – Любое произведение выстраивается по определенным законам. Должен быть хорошо сделанный текст с жестким каркасом сюжета, необходимы завязки, развязки, повороты, концовка. Говорят, если нет «точки» в конце романа – нет и произведения. От чего Рита отталкивается, на что опирается?
– Это в общепринятом, привычном смысле. Для романов. А у Риты воспоминания. Они же как поток сознания… К тому же они с подробным глубоким осмыслением. В произведении несколько основных линий развития отношений и судеб главных героев и много параллельных. Это живая, дышащая конструкция. Рита не цепляется за опыт других авторов, не залезает на чужую писательскую территорию, работает в своей, несколько иной манере. Может, она расширила рамки или изобрела вовсе что-то новое, – не согласилась Аня. – Почему от книги, в которой по твоему мнению якобы ничего не происходит, столь удивительно сильное впечатление? Значит, кипит в ней жизнь!
– Ну да, Рита такая одна – единственная, неповторимая… Любопытная стратегия… – не удовлетворилась объяснением Инна, но спорить не стала, не нашла весомых аргументов. А Аня осталась довольна. Ей показалось, что она сумела внушить Инне свое мнение, поэтому продолжила рассказ: