Немая девочка

Ханс Русенфельдт, Микаэль Юрт

Немая девочка

Какой это день недели, он не знает.

Но явно выходной. Хотя на часах уже больше девяти, он по-прежнему в пижаме.

Вся семья дома. Из гостиной доносятся звуки мультсериала «Губка Боб Квадратные Штаны».

Мама ставит перед ним тарелку с йогуртом и спрашивает, помыл ли он после туалета руки. Он кивает. Дать ли ему бутерброд? Он отрицательно мотает головой. Йогурта хватит. «Ванильно-банановый». Ему, конечно, больше хотелось бы хлопья «Фростис», но остатки забрал Фред, поэтому придется довольствоваться овсяными подушечками. Но раз уж последние вкусные хлопья достались Фреду, то он имеет полное право прямо после завтрака взять DVD-плейер. И посмотреть «Трансформеров» – «Темную сторону Луны».

В очередной раз.

Раздается звонок в дверь.

– Кто это может быть в такую рань? – удивляется мама и идет к входной двери. Он даже не обращает внимания на хорошо знакомые звуки, когда она берется за ручку и открывает.

Тут раздается громкий хлопок, и кажется, будто в прихожей кто-то падает.

Он подскакивает так, что йогурт выливается на стол, но он даже не замечает этого. Из спальни на втором этаже что-то взволнованно кричит папа. Он еще не вставал, но сейчас слышны его быстрые шаги.

Потом в дверях кухни возникает какой-то человек.

С ружьем.

Теперь их было две.

Ее было две.

Одна снаружи, другая внутри.

Снаружи она продолжает двигаться.

Наперекор, но целеустремленно. Усвоенный в школе урок – если ты заблудился, надо оставаться на месте – противоречил инстинктивному желанию бежать.

Разве она заблудилась?

Где находится, она толком не понимала, но знала, куда направляется. Она не углублялась в лес настолько, чтобы не слышать проезжавших по дороге машин. Иногда выходила на дорогу. Шла вдоль нее. Пряталась, если кто-нибудь появлялся. Шла, пока не показывался указатель, проверяла, что она по-прежнему на правильном пути, после чего снова скрывалась в лесу. Значит, она не заблудилась. Причин оставаться на месте нет. Вдобавок было холодно. Влажный холод подгонял ее вперед. От движения становилось теплее, не так голодно. Поэтому она шла дальше.

Внутри она застыла.

Поначалу она бежала. И внутри, и снаружи. Мчалась вслепую. Теперь она не могла толком припомнить, от чего убегала, или узнать, где оказалась. Вроде бы не место, не пространство, больше похоже на… пожалуй, на какое-то ощущение…

Она не знала. Но она была там, и там было пусто, она замерла.

Она была пуста, все замерло.

Полная тишина.

Это было главное. Пока тишина сохранялась, она ощущала уверенность. В небывалом месте, где светло без света. Где никакие цвета не напоминают те краски внешнего мира, которые все-таки продолжают улавливать ее распахнутые глаза. Где открыто, но закрыто наглухо. Там царит чувство безопасности, которое исчезнет, если исчезнет тишина. Это она инстинктивно чувствовала. Слова выдадут ее. Слова разрушат невидимые ей стены и вернут ее в реальность. Впустят внутрь творящийся снаружи кошмар.

Хлопки, крики, ярко-алые волны и страх.

Ее страх, страх вокруг нее.

Внутри она сидела молча и неподвижно.

Снаружи ей было необходимо идти дальше.

Идти туда, где никто не сможет ее найти. Где никто не попытается с ней заговорить. Внешнему «я» приходилось защищать внутреннее.

Она знала, куда ей надо.

Ей рассказывали об одном месте. Предостерегали от него. От места, где тебя никогда не найдут, если ты туда зайдешь. Вообще никогда. Именно так они и сказали. Ее никто не найдет.

Снаружи она плотнее завернулась в слишком тонкую курточку и ускорила шаг.

Внутри она постепенно съеживалась, становилась все меньше и меньше, надеясь, что совершенно исчезнет.

Анна Эрикссон сидела в машине перед светло-желтым многоквартирным домом и ждала.

Ванья опаздывала. Это ей не свойственно. Анна предположила, что для дочери это еще один способ продемонстрировать свое негодование.

Хуже всего было то, что дочь полностью прекратила им звонить.

Сама Анна с этим жить могла. Она понимала причину. Могла даже в глубине души признать, что заслужила это. Кроме того, по правде говоря, у них никогда не было отношений, подразумевавших долгие телефонные разговоры между матерью и дочерью.

Вальдемару приходилось хуже. Он переживал отдаление Ваньи невероятно тяжело, оно в большей степени, чем болезнь, способствовало его превращению в осколок своего прежнего «я». Он непрерывно говорил о дочери и о правде, которую им ни за что не следовало от той скрывать. Едва обманув смерть, он обнаружил, что жизнь полна угрызений совести и отчаяния. Анне вся эта ситуация, разумеется, тоже причиняла боль, но она справлялась с ней лучше. Она всегда была сильнее мужа.

Он выписался из больницы домой уже более месяца назад, но Анне с тех пор так и не удалось заставить его даже выйти из квартиры. Его организм, похоже, полностью принял новую почку, но Вальдемар не мог принять свой новый мир. Мир без Ваньи. Он отталкивал всех и вся.

Анну. Немногочисленных коллег, проявлявших к нему внимание, несмотря на то, что он совершил. Еще более немногочисленных друзей, звонивших все реже.

Даже по-прежнему ведущееся против него предварительное следствие его, казалось, больше не волновало. Подозрения в уклонении от уплаты налогов и фальсификации бухгалтерской отчетности были серьезными, но их полностью заслоняло предательство, совершенное им по отношению к Ванье.

Она набросилась на него с яростью. Это было ужасно. Крики, скандалы, слезы. Никто из них такой Ванью прежде никогда не видел.

Такой рассерженной.

Так глубоко уязвленной.

Постоянно повторялись те же обвинения. Как они могли? Какие мать и отец так поступают? Что они на самом деле за люди?

Анна понимала. Будь она на месте Ваньи, она задалась бы теми же вопросами. Да, вопросы были правомерными и понятными. Не нравился ей только ответ.

Она. Она – мать, которая смогла так поступить.

Несколько раз во время самых жутких ссор Анна была близка к тому, чтобы сказать:

«Хочешь знать, кто твой отец? Действительно хочешь?»

Но она стискивала зубы. Отказывалась рассказывать. Говорила, что это не имеет значения.

Не потому, что хотела защитить Себастиана Бергмана. Она понимала, чего ему хочется. Как он пытается подобраться поближе. Отстоять право, которого у него нет, как человек, пытающийся взыскать деньги, которые ему никто не должен.

Себастиан никогда не был Ванье отцом. Им был Вальдемар. Все время, целиком и полностью. Что бы там ни значилось в больничной карте, размахивая которой к ним ворвалась Ванья. Единственным утешением был тот факт, что Себастиан не мог обратить возникшую ситуацию в свою пользу. Он так же, как и она, запутан в массе лжи. Скажи он Ванье, что давно знал правду и молчал, получится, что он предал ее в точности так же, как они.

Будет так же ненавистен ей.

Так же отвергнут ею.

Себастиан знал это. В последние недели он несколько раз звонил Анне и буквально на коленях умолял ее помочь ему найти способ рассказать правду. Анна отказалась. Она никогда не поможет ему отобрать Ванью у Вальдемара. Никогда. Это она знала твердо. Все остальное представлялось сплошной неразберихой.

Впрочем, сегодня она начнет возвращать себе контроль над ситуацией.

Сегодня она предпримет первый шаг к тому, чтобы расставить все по своим местам.

У нее имелся план.

Входная дверь открылась, и, наконец, появилась Ванья. Руки глубоко засунуты в карманы куртки, плечи подняты. Под глазами синяки, вид больной и изнуренный, будто она за последние месяцы постарела на несколько лет. Переходя улицу и направляясь к машине, она отвела рукой безжизненные немытые волосы. Анна собралась с мыслями, сделала глубокий вдох и вышла из машины.

– Привет, как хорошо, что ты смогла выбраться, – сказала она, пытаясь придать голосу максимум оптимизма.

– Что тебе надо? – донеслось в ответ. – У меня масса дел.

С их последнего разговора прошло три недели, и Анне показалось, что голос дочери звучит менее резко. Возможно, ей просто хотелось так думать.

– Я хочу тебе кое-что показать, – осторожно начала Анна.

– Что же?

– Может быть, мы поедем, и я расскажу в машине?

Ванья смотрела на нее с подозрением. Анна знала, что чем дольше они стоят молча, тем более вероятно, что Ванья согласится. Это она усвоила по их многочисленным ссорам. Добиваясь своего, Ванью нельзя атаковать и загонять в угол. Согласиться поехать она может только без конфронтации и на собственных условиях.

– Ты увидишь, что оно того стоило, – осторожно продолжила Анна. – Я знаю.

В конце концов Ванья кивнула и подошла к дверце машины. Открыла ее и села. Молча.

Анна завела машину, и они поехали. Неподалеку от бензоколонки возле гавани Фрихамнен она нарушила молчание и совершила первую ошибку.

– Вальдемар передавал привет. Ему тебя очень не хватает.

– Мне тоже очень не хватает отца. Моего настоящего отца, – молниеносно парировала Ванья.

– Я за него немного беспокоюсь.

– Вините сами себя, – перебила ее Ванья. – Это не я всю жизнь врала.

Анна почувствовала, как они близки к тому, чтобы опять начать ссориться. Как легко можно сорваться. Да, злость Ваньи понятна, но Анне все-таки хотелось заставить ее понять, как сильно она ранит тех, кто ее действительно любит. Тех, кто на протяжении всей ее жизни поддерживал ее. Они лгали из желания пощадить ее, а не навредить ей. Но Ванья только и ждала повода, чтобы взорваться, поэтому Анна попыталась разрядить обстановку.

– Я знаю, знаю. Прости, я правда не хочу ссориться. Сегодня…

Ванья, похоже, согласилась на временное перемирие. Они поехали дальше в молчании. По улице Вальхаллавэген, в западном направлении.

– Куда мы едем? – спросила Ванья, когда они проехали мимо гостиницы «Сталльместаргорден».

– Я тебе кое-что покажу.

– Что именно?

Анна ответила не сразу. Ванья повернулась к ней.

– Ты сказала, что расскажешь в машине, так рассказывай.

Анна глубоко вдохнула, не отрывая внимания от дороги и впередиидущего транспорта.

– Я собираюсь отвезти тебя к твоему отцу.

– Можете заходить.

Эрик Флудин повернулся к большому белому двухэтажному дому, на террасе которого стоял и призывно махал рукой приехавший с ним из Карлстада криминалист Фабиан Хельстрем.

– Мы уже почти закончили.

Эрик поднял руку в знак того, что услышал, после чего опять перевел взгляд на простиравшийся перед ним открытый ландшафт.

Здесь красиво.

До каменной стены тянется покрытый свежей зеленью газон. За ней – пашня, ожидающая, пока весна чуть больше вступит в свои права, и переходящая в темную зелень от хвойных деревьев, которая совсем недавно обрела конкурента в виде нежного светлого весеннего наряда деревьев лиственных. Над открытым полем парит канюк, нарушая тишину мяукающим жалобным звуком.

Эрик раздумывал, не позвонить ли Пийе перед тем как войти. Она все равно узнает о случившемся и придет в отчаяние. Это отразится на всем муниципалитете.

На ее муниципалитете.

Но если позвонить, она начнет задавать вопросы.

Захочет узнать больше.

Захочет узнать все.

Он сам знал не больше того, что услышал от коллег, уже находившихся на месте, когда он приехал.

Тогда какой смысл?

Никакого.

Пусть Пийя подождет, решил он. Он бросил последний взгляд на находившуюся справа от него песочницу. Следы от лившего все выходные дождя в кузове желтого пластикового грузовичка. Лопатка, перепачканный в песке трансформер и два динозавра.

Эрик вздохнул и направился к дому и трупам.

Стоявшая возле патрульной машины Фредрика Франссон молча присоединилась к нему на последних шагах. Она оказалась на месте первой и, когда Эрик приехал, кратко проинформировала его о том, что ей известно. Он знал ее давно. Они вместе работали до того, как его произвели в комиссары уголовной полиции с расширенными полномочиями и отправили работать в Карлстад. Хороший полицейский. Дотошный и увлеченный. Почти на двадцать сантиметров ниже Эрика, чей рост был метр восемьдесят пять, и наверняка килограммов на десять тяжелее его семидесяти восьми. Легче перепрыгнуть, чем обежать вокруг, – поговаривали о ней язвительные коллеги. Сама она о своем лишнем весе никогда не упоминала. Да и о чем-либо другом тоже. Разговорчивостью Фредрика не отличалась.

Когда Эрик поднялся на террасу и увидел первую жертву, ему показалось, что он ощущает запах пороха. Он знал, что это обманчивое ощущение. Судмедэксперт после беглого осмотра убитых назвал ему предварительное время наступления смерти. Около суток назад. Даже если бы входная дверь была закрыта – а она явно оказалась открытой, когда пришла девятилетняя дочка соседа в поисках компании для игр, – прошло слишком много времени для того, чтобы сохранились какие-либо остатки запаха.

Прежде чем войти в дом, Эрик надел бахилы и белые пластиковые перчатки. Он отодвинул горшок с пасхальными веточками и присел около женщины, которая лежала на спине, на грубом каменном полу. Очевидно, первая из четырех жертв.

Четверо убитых.

Двое детей.

Семья.

Их личности еще не установили, но домом владели и проживали в нем Карин и Эмиль Карлстены с сыновьями Георгом и Фредом, поэтому Эрика очень бы удивило, если бы перед ним лежала не Карин Карлстен. Разговаривая с ним, коллеги из Стокгольма, Гетеборга и даже из Карлстада иногда изумлялись тому, что он не знает всех жителей Турсбю. Ведь он оттуда родом. Разве это не просто глухое захолустье? Эрик в ответ обычно устало вздыхал. На территории муниципалитета проживает почти 12000 человек. В административном центре – немногим более 4000. Кто в Стокгольме знает 4000 человек? Никто.

Нет, с Карлстенами он никогда не встречался, правда, он о них, пожалуй, слышал. В связи с каким-то недавним полицейским расследованием…

– Ты знаешь Карлстенов? – Эрик поднял взгляд на Фредрику, которая с определенным трудом натягивала на веранде бахилы.

– Нет.

– Мне помнится, что мы зимой с ними разбирались.

– Возможно.

– Ты можешь это проверить?

Фредрика кивнула, стянула с трудом нацепленную на одну ногу голубую бахилу, развернулась и двинулась в направлении машины. Эрик вновь переключил внимание на тело шатенки лет тридцати пяти.

Отверстие в груди. Большое, почти в десяток сантиметров. Слишком большое для нарезного оружия, типа пистолета или ружья. Скорее похоже на двуствольный дробовик. Обилие крови на полу свидетельствовало о солидном выходном отверстии. Стреляли, приставив дуло прямо к телу. Пороховые газы скопились между кожей и грудиной, от высокого давления кожу прорвало, и образовались ожоги, а также почернение на белом вязаном свитере женщины вокруг отверстия. Смерть, видимо, наступила мгновенно.

Эрик бросил взгляд на входную дверь. Женщина лежит буквально в метре от порога. Будто она открыла, и, прежде чем успела среагировать, кто-то приставил ей к груди ружье и нажал на курок. Силой выстрела ее отбросило назад.

Кто бы там ни стрелял, он должен был потом перешагнуть через нее и пройти в дом.

Эрик выпрямился и проделал то же самое.

Сразу за прихожей находилась большая кухня. «Типичная деревенская кухня» – так наверняка описал бы ее маклер, получи он задание продать дом. В одном углу – встроенный камин с вытяжкой. Основательный сосновый пол. Такие же широкие доски потолка. Над деревянным диваном висят лопата для выпечки хлеба и еще какое-то кухонное орудие, название которого Эрик не знал. В одном ряду с современной бытовой техникой старая черная дровяная плита.

На большом сосновом столе по-прежнему стоят остатки завтрака. На одном конце – тарелка с чем-то похожим на йогурт и овсяные подушечки. Стул перед ними перевернут. На полу – мальчик лет восьми или девяти. По-прежнему в пижаме.

Шли пасхальные каникулы.

Детям не требовалось рано идти в школу. «К сожалению», – подумал Эрик.

Присмотревшись к мальчику, он, казалось, получил подтверждение своей теории относительно дробовика. Одна рука практически оторвана у плеча. На шее и на одной щеке небольшие отверстия. Разлетевшаяся картечь. Каким было расстояние, если убийца стрелял от двери? Два метра? Три? Достаточно для того, чтобы смертоносные снаряды успели немного разлететься. Возможно, мгновенную смерть они не повлекли, но мальчик, по всей видимости, истек кровью буквально за минуту.

Что дальше?

Кто-то пробежал через комнату. После того как мальчика застрелили. Ребенок. Вокруг стула на крови следы маленьких ног. Эрик посмотрел на примыкающую к кухне комнату. Небольшая гостиная. Телевизор и DVD. Может, второй сын сидел и смотрел телевизор? Услышал выстрелы. Возможно, встал при первом. Стоял в дверях и видел, как застрелили брата. Побежал. Куда? Следы ведут к лестнице на второй этаж.

Почему его тоже не убили на кухне? Стрелок перезаряжал оружие? Эрик оглядел пол. Никаких гильз от патронов не увидел. Напомнил себе, что надо будет спросить Фабиана, не подобрал ли он их.

– Ян Седер.

Эрик с трудом удержался, чтобы не подпрыгнуть. Фредрика возникла у него за спиной совершенно беззвучно.

– Карлстены в декабре подали на него заявление в полицию, – продолжила Фредрика, не отрывая взгляда от мертвого мальчика на полу.

– За что?

– За нарушение правил охоты.

– Какого рода? – терпеливо спросил Эрик.

– Они сняли и предоставили фильм, где у Седера на участке лежал убитый волк.

– Значит, его осудили.

Скорее констатация факта, чем вопрос.

– Штраф, – подтвердила Фредрика.

Эрик мысленно кивнул.

Охотник.

Дробовик.

Разумеется, ничего не доказывает, в округе полно охотничьих лицензий и ружей, но хотя бы начало.

– Он им во вторник угрожал.

Эрик резко прервал размышления. Правильно ли он понял? Иногда понять было трудно, поскольку Фредрика выдавала только самую необходимую информацию, а периодически не выдавала даже ее.

– Седер? – на всякий случай уточнил Эрик. – Ян Седер во вторник угрожал Карлстенам?

Фредрика кивнула и впервые с тех пор, как вошла на кухню, повернулась к Эрику.

– Перед бассейном. Несколько свидетелей.

Эрик быстро переварил информацию. Неужели все так просто? Неужели кто-то мог действовать столь тупо? Ответ на оба вопроса был «да». Жестокость и дикость не обязательно подразумевают сложность и продуманность. Даже напротив.

– Я хочу с ним поговорить, – сказал он Фредрике. – Привези его в отделение.

Фредрика развернулась и покинула кухню. Продвигаясь за маленькими кровавыми следами к лестнице, Эрик поспешно обдумывал свое решение.

Угроза.

Охотник.

Дробовик.

Эрику очень хотелось, чтобы дело обстояло именно так. Он возглавил отдел по борьбе с насилием в полиции Вермланда всего около двух месяцев назад, и вовсе не хотел, чтобы это расследование затянулось. Пийя тоже. Она потребует, чтобы дело раскрыли быстро. Чтобы муниципалитет смог поскорее забыть об этом. Идти дальше.

Следы становились все слабее и слабее и в нескольких метрах от лестницы вообще исчезли. Эрик взялся за выкрашенные в белый цвет перила и поднялся наверх.

На втором этаже лестница завершалась длинным узким, похожим на коридор, холлом с тремя дверьми. Две стояли открытыми. Эрик быстро заглянул в дверь налево. Двухъярусная кровать и разбросанные игрушки говорили о том, что это комната мальчиков. Он прошел до конца коридора и опять остановился. Там, прислонясь, как предположил Эрик, к закрытой двери в ванную, полусидел Эмиль. На вид на несколько лет старше Карин. Или же возраста ему добавляли седые волосы. В любом случае, он был мертв. На этот раз точно картечь. Прямо в грудь. Эрик представил себе, как мужчина выбежал из спальни, а стрелок уже стоял на вершине лестницы.

Эрик огляделся. Никакого орудия мужчина с собой, похоже, не взял. Он, вероятно, услышал, что происходит внизу, но все равно никак не попытался себя защитить и выбежал как есть.

Наверное, думать трезво было невозможно. Эрик даже представить себе не мог, как среагировал бы, разыграйся такое у него дома. У них. Если бы на первом этаже находились Пийя и их дочь.

Перешагнув через ноги мужчины, он вошел в спальню. Доминировала здесь двуспальная кровать. Минимум два метра на два. С расчетом на детей, если им приснится кошмар и они захотят спать с родителями. Покрывало и декоративные подушки аккуратно разложены. Два ночных столика, возле одной короткой стены – комод с зеркалом. Вторая полностью скрыта гардеробом. Дверцы в центре открыты.

Вещи Карин.

На вешалках платья, блузки и юбки.

Между туфлями на полу торчали две маленькие голые ноги. Эрик подошел.

В глубине сидел второй сын, залезший максимально глубоко. На коленях одеяло. Будто пытался спрятаться. Может, поэтому Эмиль не прошел дальше? Столкнулся с бежавшим наверх сыном и попытался его спрятать?

Спасти.

Не удалось.

Стрелок нашел его. Вероятно, он стоял там, где сейчас стоит Эрик. Примерно в метре от мальчика. Дуло ружья еще ближе. Выстрел в шею почти снес мальчику голову.

Эрик был вынужден отвернуться. Ему доводилось видеть многое из того, что люди в состоянии сотворить друг с другом, но это…

Дети. Пижама. Маленькие голые ноги.

Эрик сел на застеленную кровать и стал глубоко дышать, чтобы не расплакаться. На большой двуспальной кровати, со жгущими веки слезами, он пообещал себе, что поймает того, кто это сделал. Подобных обещаний он припомнить не мог. Во всяком случае, никогда еще так отчетливо он себе этого не говорил. Но того, кто это сделал, он поймает.

Любой ценой.

Себастиан, как обычно, дошел до работы на острове Кунгсхольмен пешком.

Это стало его новой привычкой. Времени уходило больше, но чем дольше он пребывал за пределами квартиры, тем лучше. Он всерьез подумывал сменить место жительства. Все равно бо́льшую часть времени он проводил вне дома. В те редкие периоды, когда он там находился, он чаще всего просто расхаживал взад и вперед. Уставая, пытался читать книги, которые, как говорил, уже читал. Однако ему никак не удавалось обрести покой, и он начинал новую книгу, еще не дочитав предыдущую. Одна глава отсюда, одна оттуда, но он постоянно обнаруживал, что мысли расплываются в разные стороны.

Даже женщины ему наскучили. Флиртовать он продолжал, это давало ему известный отдых, но сам удивлялся тому, насколько редко он в последнее время шел до конца. Для него это было необычно.

Но образ Урсулы на полу…

Он не шел у Себастиана из головы.

Из правого глаза, словно из лопнувшего пакета, вытекает кровь и расползается по полу, волосы слиплись и окрасились в алый… Ему казалось, что в прихожей по-прежнему стоит сладковатый запах крови, невзирая на все моющие средства, которыми он оттирал пол.

Он ежедневно ходил в офис. Нуждался в работе. В расследовании, желательно сложном и захватывающем, которое потребовало бы от него полной концентрации.

Однако задания блистали своим отсутствием. Ни один из полицейских округов не обращался к Госкомиссии по расследованию убийств за помощью, и команда, как всегда, активно брала отгулы за накопившиеся переработки. Билли, обычно всегда сидевший на месте, независимо от того, вели они расследование или нет, появлялся периодически, чтобы читать электронную почту, но не более того.

С Торкелем Себастиан встречался еще реже. Возможно, к лучшему.

Торкель любил Урсулу, а изувечивший ее выстрел настиг ее у Себастиана. Ее безжизненное тело оказалось в его прихожей. Себастиану казалось, что Торкель всегда будет винить в случившемся его, хотя при редких встречах они с успехом избегали этой темы.

Любил ли Урсулу Себастиан? Когда-то давно – пожалуй. Но первая его мысль, когда он услышал выстрел и увидел, что она лежит в прихожей, была ужасной. Лишенной паники. Ясной и отчетливой, не имеющей ничего общего с любовью.

Черт, как неприятно.

Женщина, которую он знал много лет. Женщина, с которой он сблизился и решался разговаривать более откровенно, чем с кем-либо другим, лежала у него на полу при смерти, а его первой реакцией было: «Черт, как неприятно».

Эта мысль была ему хорошо знакома.

Она обычно возникала у него по поводу большинства вещей: конфликтов, навязчивых женщин, скучных рабочих заданий, общения с людьми. В этих ситуациях она была естественной. Даже правильной.

Но там и тогда…

В его прихожей, после выстрела.

Радовало его лишь то, что на работе периодически оказывалась Ванья. Она была истинной причиной того, почему он по-прежнему ходил в офис.

Их отношения в последнее время немного улучшились. Шок от известия, что Вальдемар ей не родной отец, полностью перевернул ее жизнь. Она почти перестала подозревать, что ее лишили стажировки в ФБР из-за Себастьяна. Казалось, будто она больше не в силах по-настоящему обдумать эту идею.