Большая книга мудрости Востока

«Прибыток в униженности» – гласит название этой главы в даосской традиции. Если единое и единичное совпадают, – а этим совпадением удостоверяется Великий Путь – то каждое понятие и опыт несут в себе свою противоположность. Между свернутостью и цельностью, убытком и прибытком на самом деле нет необходимости выбирать. Оттого же всеединство Пути не вмещается в понятия и остается вовек неприметным, «забытым». Мудрый избавляется от всего лишнего и сосредотачивается на одном. Он верен всеобъятности невыбора. Во всех обстоятельствах он «удерживает одно». В его образе жизни странным образом сходятся строгая дисциплина духа и неопределенность первозданного хаоса. В его поступках нет ничего условного, он сам устанавливает их меру и не ищет оправданий. Но почему, сам не желая того, он привлекает к себе всех людей? Не потому ли, что в своей полной естественности, даже неприметности он являет пример полной жизненной свободы, где таится сокровище сердца? Мы вообще более всего состоятельны именно тогда, когда меньше всего что-то изображаем из себя. Мы воздействуем на других ровно в той мере, в какой свободны от себялюбия. Более того, «согнутость» мудрого указывает на природу Пути как подлинно коммуникативного, культурного пространства, где идут вперед обходительно и называют вещи предупредительным образом. Мудрому в этом мире ничего не нужно, ибо он и мир – одно, и мудрый богат всем богатством мира. Он есть отблеск своего духовного света, лежащий на других. Им он и живет. Поистине, ему достаточно одного – того, что, как складчатость, свернутость осмысленной речи и поведения, проницает все пласты жизни до самого ее истока и доносит до всех правду сердца. Того, кто «живет одним», никогда не коснется лихорадка сопоставлений и суждений. Он предоставляет право судить и рядить ученым невеждам. Читатель же «Дао-Дэ цзина» не может не удивляться тому, как тесно сплетены в наставлениях Лао-цзы практическая мудрость, нравственное чувство и метафизические прозрения.

Глава 23

Неслышное веление – то, что таково само по себе.Сильный ветер не продержится все утро.Внезапный ливень не продержится весь день.Кто создает их? Небо и Земля.Даже Небу и Земле не сотворить ничего долговечного,Тем менее сие доступно человеку!Посему тот, кто предан Пути, един с Путем.Тот, кто предан совершенству, един с Совершенством.А тот, кто предан утрате, един с утратой.Того, кто един с Путем, Путь тоже принимает.Тому, кто един с Совершенством, Путь дает Совершенство.А того, кто един с утратой, Путь тоже теряет.Лишь тому, кто недостаточно доверяет другим,Тоже не будет доверия.

Лао-цзы развивает тему, намеченную в предыдущем речении. Власть над миром, говорит он, дается тому, кто способен безупречно держаться одной истины, устранив в себе все частные и преходящие чувства, представления, правила. Различие между духовной просветленностью и невежеством подобно контрасту между яростью – «вихрем» и «ливнем» – человеческого мира и неизбывного покоя Вечноотсутствующего. Мудрец пребывает в неуследимой точке равновесия безграничного и ограниченного, непостижимым образом оправдывая то и другое. Он повелевает без слов и внушает доверие, ничего не обещая. Почему? Потому что он безупречно искренен в своем отношении к миру и принимает всех. Он знает, что каждый имеет тот мир, какой безотчетно хочет иметь и потому имеет свою радость. Его бытие есть сама событийность, предельная сообщительность сердец. Зачем же спорить? Зачем искать признания в свете? Мудрый правитель может «оставить в покое» мир именно потому, что общественная нравственность и общественный уклад не декретируются сверху, а вырастают из спонтанного взаимодействия людей, коренятся в неизъяснимой симпатии душ. В этом прикровенно-символическом пространстве «чудесных совпадений» нет ничего лишнего, ничего преждевременного и запоздалого. И все же, не будь осуществляемого мудрым сверхусилия пресуществления своего бытия в чистую событийность, реальность и наша «картина мира» не смогут сойтись. Самое поразительное открытие состоит в том, что предметность человеческих дел и чистая практика Пути не отличаются друг от друга. Как гласит китайская поговорка: «Когда осуществится путь человека, Путь Неба осуществится сам собой». В таком случае Путь и есть «неслышное повеление» человеческой жизни. Но чтобы принять это «сокровенное единство», требуется виртуозно настроенный духовный слух и в конечном счете – безупречное доверие к силе жизни в нас. Это значит, что от нас требуется великое смирение и терпение…

Глава 24

Кто встал на цыпочки, долго не простоит.Кто широко шагает, далеко не уйдет.Кто имеет свой взгляд, немногое поймет.Кто имеет свою правду, немногих убедит.Кто рвется вперед, славы не стяжает.Кто радеет за себя, долго не проживет.Для Пути это только «лишнее угощение, напрасное усердие».Для людей это только повод для ненависти.Посему претворяющий Путь такого не делает.

В мавандуйских списках данная глава помещена перед 22-й главой традиционной версии, с которой она, действительно, имеет много общего.

С удивительной изобретательностью и упорством Лао-цзы продолжает обличать главный порок и корень всех душевных болезней человечества – людское тщеславие. Тщеславие разрушает нас. «Мы силимся стать виртуозами, не замечая, что становимся только калеками» (Розанов). Тем более не желает современный человек замечать того, что природа – проста и не допускает ничего лишнего. Мы постоянно как бы смотрим на себя со стороны – обычно любящим взором, гораздо реже взглядом строгого судьи. Одним словом, люди вечно стараются угодить своему честолюбию, наполняя свою жизнь тщетой мыслей и чувств. Результаты такой жизни оказываются прямо противоположны нашим ожиданиям. Мы считаем это случайностью. Мы даже находим в этом доказательства собственного величия, которое, конечно же, мир неспособен оценить. Лао-цзы напоминает, что горькие плоды себялюбия – неотвратимый закон, который кажется тем более суровым и невыносимым для себялюбцев, что не является волей богов, а заложен в самом Пути жизни. Но чтобы претворить этот закон, нужны упорство и последовательность. Отсюда традиционный заголовок этого речения: «С трудом добытая милость».

Глава 25

Есть нечто в безбрежной спутанности цельное,Прежде Неба и Земли возникшее.Покойное! Безбрежное!Само себе опора и не меняется.Растекается повсюду, нигде не застаивается.Можно считать это Матерью Поднебесной.Я не знаю, как его называть.Давая ему прозвание, скажу: «Путь».Если придется определить его, скажу: «Великий».«Великое» значит «всегда в движении»,«Всегда в движении» значит «удаляется без конца»,«Удаляется без конца» значит «возвращается».

Воистину:

Путь велик,

Небо велико,

Земля велика

И Царственный человек велик.

Во вселенной четыре великих, и Царственный человек – один из них.

Человеку образец – Земля.

Земле образец – Небо.

Небу образец – Путь.

А Пути образец то, что таково само по себе.

Лао-цзы умудряется не без успеха сделать даже заведомо невозможное: описать мир как целое или, говоря словами традиционной формулы, «облечь в образ Изначальное». В неописуемом состоянии полного покоя приходит интуиция чего-то «подлинного» в опыте – того, что всему предшествует, но достигает полноты бытия даже прежде чем появляются зримые формы, ибо пребывает в непрерывном превращении. Это нечто есть чистое, вездесущее, не знающее меры саморазличение, стирающее все различия, но превосходящее всякое тождество, не имеющее идентичности, вечное движение от себя к себе, бесконечно малый и неуловимо быстрый круговорот в беспредельности пространственно-временного континуума. Такова природа «таковости» существования равнозначной абсолютному событию вне причины и следствия. Вот природа Великого Пути: чистый круговорот без протяженности и длительности, «действие адекватное вечности», которое устанавливает перспективу невидения. Такое действие есть движение по спирали, открывающее абсолютное иное в самом себе, небесное в человеческом.

В таковости как универсальном событии все сущее удостоверяет свое подобие себе. Истины в жизни, возможно, нет, но метафора истины безусловно есть. То, что, по-видимому, свело с ума Ницше, – прозрение вечно возвращающегося Присутствия, «упрямого факта» бытийственности бытия, неизбежности реального даже в самой невероятной фантасмагории – для китайского мудреца есть норма, благодатная за-данность всякого опыта. Напомним: Лао-цзы проповедует покой среди вездесущего движения. В этом свете абсолютного самоподобия всего сущего человек у Лао-цзы в самом деле стоит наравне с Небом и Землей. И внятный ему круговорот безразличного различения обосновывает всеединство сущего как бесконечное богатство и цельность жизненных свойств. Следовательно, речь идет о мире подлинно человеческом и соразмерном безмерности человека – родном без пошлости и чарующем без чуждости.

Глава 26

Тяжелое – корень легкого.Покой – господин подвижности.Вот почему мудрец в странствиях своего дняНе отходит от повозки, груженной добром.Даже владея прекрасным дворцом,Он сидит безмятежно и возносится над миром.Как может господин тысяч колесницОтноситься к себе легкомысленнее, чем к царству?Кто легкомыслен, тот лишится корня.Кто спешит, тот потеряет в себе господина.

Лао-цзы в высшей степени серьезен: он радеет о корне всех дел. Он знает, что покой – отец всех движений. Поистине, как сказал пророк, «не в поспешности Бог». Взращивание покоя – первая ступень на пути «сбережения основы» в даосской традиции. А хранить покой и не обременять себя мирскими заботами способен лишь тот, кто имеет центр тяжести внутри себя. Мудрец Лао-цзы всегда тяготеет к центрированности, то есть к своему средоточию. Это нам уже известно из предыдущих речений. Но здесь появляется новый важный мотив: только тот, кто в самом себе имеет незыблемую опору, способен все превозмочь и открыться зиянию бытия. Ибо духовная просветленность присутствует тогда, когда она отсутствует. Оттого же воистину способен обезопасить себя тот, кто не думает о своей безопасности и, следовательно, не отгораживается от мира.

Итак, в этой главе мы впервые встречаем внятное указание на трансцендентные качества подлинного существования. Мудрый должен «отбросить мир, как стоптанные туфли». Что важнее для путешественника: сохранность съестных припасов в дороге или уют постоялого двора? Что лучше для нас: беречь себя, храня в себе центрированность, или жить мирскими утехами? Даосский мудрец, конечно, выбирает первое, но он преодолевает мир, чтобы вернуться к себе, погрузиться в последнюю глубину жизненного опыта. Он «соответствует» каждой метаморфозе бытия именно потому, что вмещает в свое «пустотное» сознание весь мир. Оттого же он обретает безопасность «в собственных чертогах» (обратим внимание на эту загадочную фразу). Он становится сам себе крепостью, когда отбрасывает всякую защиту, предает себя опасности. Этот парадокс можно выразить с помощью игры смысла в соответствующем английском понятии: идеал Лао-цзы – это in-security. Даосская трансцендентность не утверждает какой-либо метафизической, идеальной реальности. Быть может, поэтому незыблемый покой мудреца, претворяющего Великий Путь, имеет у Лао-цзы чисто практический смысл: он служит подлинный источником власти и авторитета. И напротив, тот, кто живет волнениями света, даже обладая незаурядным умом и талантом, обречен на неудачу. Возможно, потому, что он с самого начала покорился миру. Одним словом, даосский мудрец забывает о мирских удовольствиях именно потому, что необыкновенно дорожит собой и своей жизнью. Он имеет власть над событиями мира, ибо умеет держать покой. Власть необходима и реальна, ибо проистекает из внутреннего совершенства.

Итак, подвижник Пути должен сделать так, чтобы его дух и жизненная энергия «вернулись к корню». А тот, кто не умеет блюсти баланс между «тяжелым» и «легким», неизбежно «потеряет слугу», а значит, не сможет быть и государем.

Глава 27

Умеющий ходить не оставляет следов.Умеющий говорить никого не заденет словом.Умеющий считать не берет в руки счеты.Умеющий запирать не вешает засов,а запертое им не отпереть.Умеющий связывать не вяжет,а связанное им не развязать.Вот почему мудрец всегда спасает людейи никому не отказывает.Все восполняет и ничего не отвергает.Сие зовется «сподобиться просветленности».Посему добрый человек – учитель недоброму человеку,А недобрый человек – богатство доброго человека.Не чтить своего учителя, не любить своего богатства —Тут и недюжинный ум придет в замешательство.

Вот главное в утонченности.

Жизнь – это не гонки за призами. Мы чувствуем, что в ней есть некая бесконечно осмысленная вечнопреемственность. Вечность бескрайних пространств собрана в мгновении духовного озарения – совершенно спонтанном и естественном. Жизнь одновременно материальна и духовна и даже более того: вещественное и духовное сходится в ней по своему пределу. Вот почему умеющий связывать не нуждается в веревке, а умеющий охранять не вешает замков. Очень хорошо сказал об этом Чжуан-цзы: если мы сможем «спрятать мир в мире», нам не о чем будет беспокоиться.

Начальные афоризмы этой главы так красивы, что их часто цитируют, не обращая внимания на контекст. А он в данном случае примечателен, ибо речь идет о том, что можно назвать талантом и даже добродетелью учительства, поднимающегося до высоты чуткого, можно сказать, нежного отношения к бытию. До появления «имен», т. е. до кодификации явлений в культуре, существует лишь поток жизни на уровне «семян вещей», мир микрометаморфоз, которые исчезают прежде, чем обретут зримый образ. Умозрение ничего не может добавить к этой «вечно вьющейся нити» бытия. Мудрец живет этой силой сообщительности вещей до и помимо понимания и поэтому распространяет свое влияние совершенно спонтанно и незаметно – до того, как завяжутся узелки жизненных проблем. Поэтому он может обезопасить себя еще до того, как возникает необходимость что-то и кого-то защищать. Он потому и искусен, что действует чисто, не оставляя следов, но он не уклоняется от ответственности. Тот, кто поместил себя в «ось Пути», способен быть там, где его нет, и все в себя вмещать, не ведая обремененности. А все потому, что он проник в «полноту первородства» – в чистую, беспредметную актуальность, где быть, пребывать в уникальности момента – значит наследовать; где уже ничего нет и еще ничего нет. Более того, муж Пути способен спасти всех детей мира. Они или, точнее, их неведение – его богатство. Почему? Потому что он и сам живет незнанием. Жизнь вообще жительствует благодаря незнанию, одаряющему нас сокровищем веры. Пропасть между «изощренными в добре» и неопытными неустранима, но ее и не нужно устранять. Она даже является условием существования общества, ибо проистекает из врожденной ограниченности нашего сознания, а главное, позволяет нам стать по-настоящему добрыми, т. е. творящими добро незаметно для окружающих и без корысти.

Что же есть эта «сокровенная преемственность просветленного сознания»? Не что иное, как способность видеть вещи как они есть, т. е. такими, каковы они есть сами по себе. Нечто в высшей степени естественное, но требующее виртуозного искусства сообщительности сердец. Ибо «таковость» существования есть момент метаморфозы, самопреодоления, функциональность вещи. Благо Пути – это польза и успех, понимаемый как способность успеть что-то сделать. Премудрый имеет успех в общении с любым человеком, даже глупцом и злодеем. Секрет же его успеха есть смирение любви.

Глава 28

Знай свое мужское, но блюди свое женское:Станешь лоном Поднебесного мира.Если сподобишься быть лоном мира,Превечное Совершенство не оставит тебя.Будешь как новорожденный младенец.Знай свое светлое, но блюди свое темное:Станешь образцом для Поднебесного мира.Если станешь образцом для мира,Превечное Совершенство не потерпит ущерба.Вернешься к Беспредельному.Зная свою славу, но блюдя себя в умалении,Станешь долиной Поднебесного мира.Если сподобишься быть долиной мира,Превечное Совершенство будет в достатке.Будешь как Первозданное Древо.Когда Первозданное Древо разрубят, появляются предметы.Премудрый, пользуясь этим, учреждает чины.

Но в великом порядке ничего не разделяется.

В очередной раз Лао-цзы предлагает задуматься над тем, как соотносятся между собой естество человека и понятия, прививаемые ему обществом. И снова, причем вновь по-новому, с помощью собственных оригинальных образов, он развивает столь важную для него мысль о том, что не существует непреодолимого противоречия между самореализацией личности и жизнью в миру, человеческой общественностью. Мудрый следует всевмещающей пустоте, охватывая собой покой и движение, воздействие и отклик, знание и существование, обладание и необладание, мужское и женское. Поэтому он никакой, но он и всякий. Он свободен принимать мир, потому что хранит в себе незыблемую основу – безосновную! – существования. Устраняя себя, он дает быть всему богатству разнообразия мира и сам событийствует с этим миром. Ибо воистину быть может лишь тот, кто может не быть.

Человек может выбирать между твердостью и мягкостью, натиском и уступлением, выражением и сокрытием, присутствием и отсутствием. Он даже может соединять, содержать в себе вовек несходные, несопоставимые мужское и женское начала. Эта точка высшего, но вечноотсутствующего равновесия внутреннего и внешнего измерений человеческой жизни превосходит как подчинение индивидуальности обществом, так и нигилистический бунт против цивилизации. Она есть символическая центрированность существования, которая предваряет, предопределяет все явления, но представляет собой «иное» всех видимых тенденций. Наставления этой главы словно разъясняют смысл принципа овладения «силой обстоятельств», или «потенциалом ситуации» (ши), лежащего в основе традиционной китайской стратегии. Такое знание является как бы спонтанно, в момент открытия «подлинности» своего существования. Как говорили даосские учителя, «когда приходит время, дух сам знает».

Сущность беспредметной практики Пути в том, чтобы ограничивать ограничение и так выявлять безграничное. Мудрый не упраздняет различия в мире, но и не опирается на них, а просто «дает всему быть».

Глава 29

Когда кто-то хочет завладеть миром и управлять им силой,Я вижу, что он не добьется своей цели.Мир – божественный сосуд, нельзя обращаться с нимпо своему произволу.Кто правит им силой, тот его погубит;Кто держится за него, тот его лишится.Среди вещей одни действуют, другие следуют,Одни излучают жар, другие источают холод,Одни сильны, другие слабы,Одни расцветают, другие клонятся к упадку.

Вот почему премудрый человек

отвергает крайности, отвергает излишества, отвергает роскошь.

Мир – это какофония звуков и непостижимо сложный узор очень разных, часто откровенно противоречащих друг другу вещей. Но в этом хаосе едва угадывается некая глубинная гармония, это разнообразие не исключает некой высшей цельности. Лао-цзы развивает здесь свою любимую тему целостной практики и целостного видения мира. Для мудреца, который приникает к средоточию мирового круговорота и последней глубине опыта, всякое действие – крайность, всякое слово – лишнее. Вот лучшее предостережение всем реформаторам: тот, кто живет «сердцевиной» бытия не имеет точки опоры, чтобы перевернуть мир. Последнее столетие преподнесло человечеству один серьезный урок: невозможно уговорами или принуждением переделать кого бы то ни было. Действовать таким образом – наивность, быстро переходящая в преступление. Правление будет успешным только тогда, когда оно будет наследовать самой жизни. Мудрый (он же правитель) призван открыть сердце открытости бытия и вместить в себя мир. Самое же поразительное в даосском видении – это, пожалуй, то, что в пределе предметной деятельности человека, где работа уже неотличима от творчества и действие сливается с состоянием, труд, искусство и ритуал предстает как одно нераздельное целое, и это единство наглядно воплощается в ритуальных сосудах для жертвоприношения. Гармония и красота, вообще говоря, изначально врождены жизни, но они реальны и действенны «по случаю», «здесь и сейчас», а не благодаря каким-то формальным законам и нормам. Искусство жить означает умение видеть красоту единичного – неисчерпаемую, как само многообразие мира.

Такова даосская версия «органопроекции» человечества.

Глава 30

Тот, кто берет Путь в помощь господину людей,Не подчиняет мир силой оружия:Ибо сие навлечет скорое возмездие.Где стояло войско, там вырастут бурьян и колючки,Где прошла война, там будет голодный год.Искусный [стратег] ценит только плод,И не пользуется случаем, чтобы стать сильнее.Одержав победу, не кичится;Одержав победу, не бахвалится;Одержав победу, не гордится.Он побеждает, словно поневоле.Он побеждает – и не показывает силу.Кто накопил силу, тот быстро одряхлеет:Сие означает «противиться Пути».А кто противится Пути, тот быстро погибнет.

Даосский идеал бесстрастного мудреца и его «недеяния» позволяет радикально разрешить проблему войны, парадоксальным образом соединив последовательный пацифизм с эффективной военной стратегией. Мудрый не воюет и не соперничает уже потому, что насилие – вещь непродуктивная и имеющая массу нежелательных побочных эффектов. Даже в военном каноне Китая «Сунь-цзы» утверждается, что война – крайняя мера, которую следует применять, только если все прочие способы разрешения конфликта исчерпаны или если она позволяет экономить государственные ресурсы. В любом случае война не может быть основой долгосрочной политической стратегии. Она должна быть молниеносной. А истинное «постоянство» мудрого правителя состоит в том, что он в своих действиех неизменно удостоверяет высшую целостность бытия. Он никому ничего не противопоставляет – он только следует неизмеримому круговороту всеединства, вечно (не)возвращающегося к себе. Он отступает – но только для того, чтобы преобразить поступательное движение в возвратное и тем самым вовлечь противника в предуготовленный поток событий, лишив его самостоятельной воли, подчинив его высшей гармонии. Напротив, всякое произвольное и насильственное, противоречащее этому великому потоку действие по определению обречено на неудачу. Одним словом, быть-с-миром – это и способ наставлять людей, и само наставление, и секрет успеха в мире. Таков смысл китайского понятия «добродетели» как силы безотчетного единения людей. Он лежит, помимо прочего, в основе традиционной военной стратегии Китая и всей системы личного совершенствования посредством боевых искусств. Эту истину можно, без преувеличения, назвать одним из самых глубоких прозрений, выработанных китайской традицией.

Глава 31

Доброе оружие! Вот зловещее орудие!Многим вещам оно ненавистно,И тот, кто имеет Путь, его не держит.Благой государь в своем доме чтит левое,А, идя войной, чтит правое.Оружие – зловещее орудие, а не предмет благородного мужа,Применяют его, только если к тому принудят,И применять его лучше сдержанно и бесстрастно.Одержав победу, не гордись содеянным,Кто гордится победой, тот радуется убийству.А кто рад убийству, тот не преуспеет в мире.В счастливых событиях ценится левое,В несчастных событиях ценится правое.Младший полководец стоит слева,Старший полководец стоит справа:Значит, они стоят как на похоронах.На убийство множества людей откликайтесь скорбным плачем,Победу на войне отмечайте траурным обрядом.

Эта глава выделяется на редкость решительным и страстным осуждением жестокостей войны. Впрочем, не единственным в своем роде: захватнические войны в V в. до н. э. резко осуждал ученый Мо-цзы, основатель влиятельной философской школы. Подобный протест против войн должен был бы указывать на сравнительно позднее происхождение данного пассажа. Однако уже в раннем военном каноне «Сунь-цзы» война рассматривается в чисто практическом ключе. Что касается Лао-цзы, то он ссылается на ритуальную практику для доказательства того, что война принадлежит к разряду несчастливых событий. Война для него – повод для траура. И все-таки надо признать, что даже проповедь согласия и покоя, воспитывающие способность побороть «упоение в бою» и равным образом упоение победой, была осознана в Китае как главное условие… успеха в военной кампании. Ненавистник войн Лао-цзы умудрился стать одним из патронов китайской военной стратегии. Напрасно Лев Толстой, так восхищавшийся миролюбием Лао-цзы, утверждал, что допущение «войны поневоле» был приписано даосскому патриарху составителями его книги. Что касается даосских учителей позднейших времен, то они трактовали совет Лао-цзы «одерживать победу, но не радоваться ее плодам» как утверждение приоритета внутреннего совершенствования над внешними достижениями.