Роман о любви и терроре, или Двое в «Норд-Осте»

Потом мне сказали, что из ДК идут телефонные звонки, заложники по мобильным разговаривают с родственниками, а информация от родственников стекается в штаб. И естественно, ФСБ уже развернуло свою аппаратуру, стали прослушивать все телефонные звонки в этой зоне. И картина начала вырисовываться. Сколько их, во что одеты, какое количество вооружения, чем обвязаны, какой взрывчаткой и т. д. Я попросил: «Дайте мне номер телефона любого, кто сидит в зале, я хочу позвонить боевикам». Мне говорят: «Нет, вам этого делать не нужно». – «Почему?» Мне объяснили. Оказывается, там уже был такой случай. Кто-то из московских чеченцев позвонил своей девушке, которая была в зале. А боевики у нее забрали телефон, сами ответили на звонок. Он просит: отдайте телефон моей девушке, я хочу с ней поговорить. А они отвечают: «Ты, по акценту, чеченец?» – «Да». Ну они на него и наехали: «Ты козел! И все вы козлы московские, предали чеченцев и сидите в Москве, когда мы там гибнем! Мы захватили этот «Норд-Ост», и ты свою сучку можешь уже не увидеть!» Поэтому, мне сказали, вам не нужно туда звонить.

Но я настаивал, мне дали длинный номер, который начинался с 8-902, и я тут же позвонил. Прямо из штаба. Ответила девушка, я сказал: пожалуйста, передайте трубку старшему из боевиков. Она говорит: «Мы не знаем, кто старший». Я говорю: «Ну, любому из боевиков дайте». Она дала. Взял молодой человек: «Слушаю. Чего тебе?» Я говорю: «Я Аслаханов, вы меня знаете?» – «Не знаю». – «Ну, старшему передай, он меня знает». И вдруг слышу, как он кому-то говорит: «Эй, какой-то мусор Аслаханов с тобой хочет говорить!» Тот взял трубку. Я говорю: «Я такой-то. Ты, наверное, слышал». – «Да». Ну и я по-чеченски стал ему говорить: «Что вы делаете? Вы что – приехали с женщинами, с детьми воевать? Это против всех чеченских законов! Вы весь наш народ позорите! Немедленно отпусти детей и женщин! Говори свои условия, что ты требуешь, но сначала отпусти всех детей и женщин, а потом начнем переговоры!» Но он стал хамить, как и с предыдущим чеченцем. Снова: мы шахиды, а вы козлы, вы в Москве сидите, когда мы там погибаем… И я сорвался. Со мной никто никогда таким тоном не разговаривал, у нас вообще не принято старшим грубить ни при каких условиях. Я говорю: «Ты еще сопляк со мной разговаривать таким тоном! Если ты думаешь, что я тебя боюсь, давай я приду туда! У тебя оружие, а не у меня. Или даже с безоружным вы встречаться боитесь?» Вот такой был разговор. А в конце я сказал: «Вот мой мобильный телефон, запиши и перезвони мне, когда остынешь. То, что ты делаешь, – это страшное, чудовищное преступление, никогда тебе Всевышний не простит этого».

Тут Ястржембский мне говорит: «Было бы хорошо, если бы ты обратился к московским чеченцам, чтобы они пришли сюда и оказали помощь». И мы вышли к телеканалам, я выступил, сказал: «Прошу чеченцев, всех, кто может! Подъезжайте сюда, чтобы остановить это чудовищное преступление!..» И буквально через тридцать – сорок минут все известные и неизвестные чеченцы были там – Хаджиев, братья Джабраиловы, Бажаевы – ну, многие. И стояли всю ночь, их в штаб не пропускали, они говорили: мы предлагаем свои жизни. Пустите нас в заложники. Если должна пролиться кровь, то мы хотим, чтобы первой пролилась наша, чеченская, кровь. Потому что иначе, мы знаем, после штурма «Норд-Оста» начнутся массовые погромы чеченцев по всей России. И в Чечне начнется настоящий геноцид, истребление нашего народа. Поэтому мы должны войти в зал в обмен на заложников…

А я все ждал звонка от Бараева. Время шло, но он не звонил…

ИЗ ПЕРЕПИСКИ ВЕРЫ И СВЕТЛАНЫ

Здравствуйте, Светлана.

Почти пять месяцев прошло после тех событий, а для меня все это как вчера. Все та же боль, тот же кошмар.

Я смотрю на людей, на весну, на счастливые лица… И когда кто-то мне улыбается, просто опускаю глаза. Потому что я не могу разделить ничью радость…

В России об этом вспоминать «не модно», не любят это руководители. Уже раздали награды – пора обо всем забыть. Теперь Путин клеймит Буша, хотя то же самое творится в Чечне.

Да, да, да. Я с ужасом смотрю на новое «шоу» в Ираке и просто шокирована…

Здравствуйте, Вера.

Мне кажется, что наши судьбы несколько похожи, и не только трагичностью. Если я правильно поняла, Вы не чеченка. Во всяком случае, мне так показалось из Ваших писем. Могу я узнать, как вы с Мовсаром познакомились? И какой он был?

Здравствуйте, Света.

…Да, вы правы, я не чеченка, мои дальние родственники наполовину чеченцы, а я сама русская, хоть и знаю немного чеченский, но только благодаря Мовсару.

Мы познакомились… Вряд ли Вы мне поверите, хотя… Я ничего не теряю, рассказав Вам эту историю…

Я ехала в институт, до занятий была еще пара часов, и зашла в кафе выпить кофе. А он там сидел и что-то ел. Вполне нормального вида, а не так, как в Москве представляют всех чеченцев – заросших, в камуфляже и с автоматом. Абсолютно без автомата, не заросший, в джинсах и в обычном свитере. И мне пришлось сесть за его столик – мест не было, а он сидел один. Я сидела со своим кофе и внимания на этого парня не обращала. Ну мало ли кто там сидит…

Потом, правда, поговорили – так, между прочим, и он собрался уходить, попросил телефон. Я ему номер своего сотового оставила и забыла про это. Не впечатлил он меня с первого раза, никак не впечатлил.

Месяца через два, вечером, зазвонил телефон, определился какой-то странный номер, я ничего не поняла, но трубку взяла. «Привет, это Саша». (А он мне сказал тогда, что его зовут Саша.) Ну, поговорили немного. «Хочешь, – говорит, – я приеду?»…

Часть вторая

СТРАХ, ПЕРВАЯ НОЧЬ

«Все прекрасно понимали, что это такое, когда над тобой пистолет…»

В ЗАЛЕ

ДАРЬЯ ВАСИЛЬЕВНА СТАРОДУБЕЦ:

В первую ночь они были очень уверены в себе. Это чувствовалось. Они нисколько не сомневались, что их план удастся. То и дело заявляли: «Либо умрем, либо победим!» Но были уверены именно в победе, говорили, что давно готовились к захвату, собирались эту акцию приурочить ко дню рождения Путина, но малость задержались. И все время переговаривались по сотовым телефонам…

На балконе нас постоянно охраняли десять человек. Четыре женщины и шестеро мужчин. Другие приходили и уходили. Главарь Бараев был все время внизу, в партере, и, как мне показалось, там было страшнее – там чаще стреляли. А из наших охранниц только три были в масках. Амина – самая молодая, лет 16, с открытым и каким-то очень детским лицом. В черной одежде и в черном платке, прикрывавшем лоб. Но она была и самой жестокой. Нас бандиты сами предупредили: «Она, мол, воспитана в мусульманском духе, ярая исламистка. Дадут приказ взорвать, выполнит сразу. И это будет для нее счастьем». Она, даже когда в туалет нас водила, пистолет всегда держала наготове.

ИЗ «КНИГИ ДЖИХАДА» И ДРУГИХ УЧЕБНИКОВ ТЕРРОРИСТОВ:

«Мы должны любить ради Аллаха и ненавидеть тоже ради Аллаха».

«Любовь к мусульманам и ненависть к кяфырам должна быть ясна для каждого».

«Ислам запретил быть похожими на кяфыров… Аллах говорит, что кяфыры хуже, чем звери».

«Аллах повелел соблюдать обряды. В том числе приказал исполнять обряд джихада – поклонение Священной войне».

«После слов «Нет Божества, кроме Аллаха, и Мухаммед – Пророк его» идет обязанность джихада…»

«Мы – террористы, и террор считается обязательным фарзом по книге Аллаха и Сунне Пророка. Пускай узнает Запад, что мы – террористы, что мы – сияющий страх».

«Террор является фарзом в религии Аллаха. Пугать – тоже фарз».

«Каждый мусульманин – террорист. Если он не устрашает врага, то он не находится на верном пути».

«Мы грубые, мы дикие. Чем больше будем дичать, тем ближе будем к правильному пути».

«Воевать против христиан и иудеев – обязательно в религии Аллаха».

«Верующие, воюйте с теми из неверных, кто близки к вам, чтобы они знали вас, вашу жестокость».

ДАРЬЯ ВАСИЛЬЕВНА СТАРОДУБЕЦ (продолжение):

Старший в этой группе был Аслан. Он тоже ходил без маски. Мы его спрашивали: «Откуда ты?» Он отвечал: из Грозного. Еще я запомнила, что одну женщину звали Айшат, вторую – Сальва или Сельва. Среди мужчин был некто Рашид. Остальных по именам не запомнила. Все террористы молодые – лет по 20, и все из Чечни. Только один был постарше, лет за 30. На нем были очки, похожие на те, в которых в бассейнах плавают. А сверху надета маска. У кого-то было закрыто все лицо, у кого-то только нос и подбородок. Когда нас всех поделили – женщин посадили справа, а мужчин слева, они принесли по плитке шоколада на ряд. Мы по кусочку и делили. Сок тоже по литру на ряд. Глоточек за глоточком пили. Детям боевики раздавали мороженое. Причем и шоколад, и воду раздавали только мужчины. А у женщин руки все время были заняты: в левой – граната, в правой – пистолет. И палец постоянно на спусковом крючке. Даже когда они спать ложились – а они по очереди укладывались спать на полу, – палец так на курке и оставался.

ВИТАЛИЙ ПАРАМЗИН и АНЯ КОЛЕЦКОВА:

Шахидки спят – в одной руке у них пистолет или граната, а в другой руке эти проводочки с выключателем. Она спит, и мы видим на выключателе палец. Думаем – сейчас уснет и…

Одна из чеченок вдруг чихнула, и те из нас, кто сидел впереди нее, все быстренько упали на пол. Одна чеченка говорит другой: «Как вы, девки, народ запугали! Чихнула – все сразу попадали!»…

КАТЯ СТАРОДУБЕЦ:

Я разговаривала с женщинами-камикадзе. Одна из них контролировала наш ряд. «Я не хочу умирать, но готова это сделать ради идеи», – сказала она.

Илья Лысак:

Женщины-камикадзе говорили: «Нам без разницы, где умирать. Нас или там убьют, или здесь». У них и плакат такой висел: «Две дороги: либо смерть, либо свобода!» Они этот плакат развернули еще до того, как нас из оркестровой ямы вытащили. Для кого был этот плакат, не знаю – он был написан не по-русски и не по-чеченски, а по-арабски. То есть не для нас и не для них. Может, для арабского телевидения? Или среди них были арабы? Но они нам перевели: смерть или свобода! Я стал смотреть, кто есть кто: вот этот – буйный, может пристрелить сразу, а тот – помягче, можно поговорить. Одна террористка сказала, что у нее дома годовалый ребенок и что она сюда «не умирать приехала, а добиться свободы своей земли». Потом посмотрела на зал, на нарядных людей, на сцену и сказала: «Вот вы тут веселитесь, а мы уже восемь лет ничего подобного не видим».

Рядом со мной сидел парень из нашей технической службы, он все трое суток спал – не то нервная система такая, не то успокоился после того, как чеченцы ему тысячу долларов вернули. Сначала они у него забрали телефон и деньги, а потом пришли и вернули. Сказали: «Вот твоя тысяча долларов».

НАТАЛЬЯ Н.:

Эти исламские женщины стали нам объяснять, почему они здесь. Мол, русские убивают там наших детей, мужей. Им ничего не остается, как поступить с нами так же. И они готовы на смерть. Они пришли сюда умирать, поэтому никакой пощады не ждите. Если ваше правительство не пойдет на уступки и начнется штурм, то они нажмут кнопочки и все взорвут. Можете лезть под кресло, накрываться сиденьями – это не спасет. Они настроены очень решительно.

Телефоны заставили бросить в проход между рядами. Я никак не могла понять, с какой радости я должна расстаться со своим телефоном, швырнуть его на пол. А Гоша оценил обстановку, швырнул свой телефон и мне говорит: «Бросай!» Я говорю: «Не буду я бросать! Мне должны позвонить». – «Бросай быстрей!» Тут они объявили: если мы не будем подчиняться, будут расстреливать. Бросила я свой телефон, они говорят: сумки тоже! Побросали сумки. Они заявляют: будем проверять паспорта. Тогда надо было бы возвращать эти сумки, ведь женщины все документы носят в сумках. Но тут у них другая идея возникла: срочно отделить мужчин от женщин. Скомандовали: женщинам сесть в левой стороне балкона, мужчинам – в правой. Зачем это они сделали, я не знаю, ведь мужчины, если собираются все вместе, то это, я считаю, дает им возможность принять какие-то мужские решения. А когда женщина рядом с мужчиной, то она может остановить его от необдуманных поступков.

Поэтому, когда я уходила от Гоши, я просила его ничего не предпринимать.

После того как они нас рассадили и поняли, что все под контролем, они нам разрешили позвонить родственникам. Но не со своих мобильников, а с тех, которые лежали в проходах. Я попробовала позвонить мужу на его сотовый, у меня ничего не получилось. И никто не мог никуда дозвониться, не было связи. Может быть, шло погашение сотовой связи, может, ФСБ сотовую подстанцию отключила – не знаю. Меня вдруг осенило, я решила позвонить через 8-095 – и прорвалась к сестре своего мужа, сказала: «Оль, я в “Норд-Осте”». Она говорит: «Я уже знаю». Я говорю: «Мне надо, чтобы кто-то срочно ехал к детям, потому что дети одни». Тут все стали звонить через 8-095 и кричать родственникам: деньги там-то и там-то – в шкафчике, в матраце, в банке с перловкой! Короче, все начали перечислять, у кого где что лежит. Я думаю: а Гоша дозвонился к себе домой? Хотя ему-то туда звонить, может, и не стоило – у него там жена с двумя детьми. Вот, думаю, ситуация, блин, – человек, можно сказать, первый раз в жизни сходил налево, а попал в «Норд-Ост»!..

Елена Ярощук, туристка из Луцка, Украина:

Когда люди звонили, можно было узнать о чем угодно: одни рассказывали, где у них спрятаны деньги, другие составляли завещания, третьи просили присмотреть за их детьми, некоторые просто прощались и извинялись перед теми, кого обидели.

ВИТАЛИЙ ПАРАМЗИН:

Нас с Аней тоже рассадили. Я остался в левой части балкона, с мужчинами, а Аню отсадили в правую, к женщинам…

АНЯ КОЛЕЦКОВА:

Это мы пришли на мюзикл отметить годовщину нашего знакомства. И так вот отметили…

АНАСТАСИЯ НАХАБИНА:

Мой сосед Виктор пытался дозвониться своим родителям, но на его мобильнике все время возникала надпись: «Нет связи», «Нет зоны покрытия». Он нервничал, тряс трубку, двигал ею из стороны в сторону, потом предложил мне позвонить моим родителям. Но у меня дома нет телефона…

РЕНАТА БОЯРЧИК:

А у нас была такая ситуация. Мы с Алексеем, моим пограничником, сидели рядом. Он сидел лицом к сцене, а я сидела боком и обняв его за плечи. Потому что к этому времени уже приказали все телефоны и сумки побросать в проход, иначе – расстрел. Но Алексей телефон не выбросил, а продолжал посылать сообщения – какие бомбы террористы установили, где и как их соединили, где в стенах заложили взрывчатку, как по залу расселись. Он считал, что штурм будет с минуты на минуту, и все время посылал эти сообщения как в лихорадке. А я его прикрывала – обнимала, чтобы соседи не видели, чем он занимается. И один из террористов подумал, что мы целуемся, подошел и, пригрозив нам автоматом, крикнул: «Что вы там делаете?» Я, честно говоря, в эту минуту от страха вся сжалась. Потом медленно повернула голову и увидела, что он смотрит на нас. Алексей, конечно, свой телефон одним пальцем – раз, и в рукав пиджака послал. А я сказала: «Н-н-ничем н-не занимаемся, про-просто сидим» – и заставила себя отвернуться от этого террориста. Он, видимо, оскорбился. Потряс этим автоматом и сказал: «Мадам! Я вам сейчас мозги размажу! Ну-ка сядьте нормально!» Я подумала: «Мне мои мозги еще пригодятся. Зачем их размазывать?» Сняла руку с плеча Алексея и выпрямилась. А террорист посмотрел грозно и ушел. И только тут до меня дошло, что, елки-палки, я же вот сейчас, в этот момент, могла просто погибнуть. Просто погибнуть. И не то чтобы вся моя жизнь, как это пишут в книжках, пронеслась перед моими глазами – нет, а вот одна мысль как-то сразу возникла: почему я с Алешей не побыла? Он же меня так добивался, он ко мне из Вологды приезжает, а я «нет» да «нет», держу его в предбаннике в расчете на свадьбу, скрываю, чем я занимаюсь, и вру, будто я администратор в казино при ночном клубе. А теперь – нате вам, эти чеченцы! А если, не дай Бог… а если это конец нашей жизни? Если это мой последний мужчина?

Прислонилась к Алеше, взяла его под локоть и чувствую – такая вдруг волна пошла снизу живота вверх, такая горячая волна – ну просто улет, прямо вот сейчас бы, при всех, ему отдалась и ни секунды бы никого не постеснялась. Но ведь чеченцы не дадут, расстреляют, гады!

Алексей тоже меня почувствовал, поймал эту волну, что ли, положил мне руку на колено и говорит: «Дура ты, дура!» И вздохнул. И так он вздохнул, что у меня от чувства вины все опустилось и даже – слезы из глаз. Тут он достал свой телефон и сказал: «Ладно, чего уж тут…» И стал опять свои сообщения писать. А я сидела рядом, закрыла глаза и твердила сама себе: «Боже мой, какой парень! Все, если выживем… если только выйдем живыми отсюда, отдамся ему в первой подворотне, да просто на улице, даже под дождем!»…

МАРАТ АБДРАХИМОВ:

Все прекрасно понимали, что такое, когда над тобой пистолет. Мне ничего не оставалось, как молиться. Я молился, держась за руки с соседями. Мы просто молились всем святым, которых знали. Просили их о чуде. Рядом со мной сидела стюардесса «Аэрофлота», ей было очень плохо, я держал ее за руку и пел песню из нашего мюзикла: «Я верю, я надеюсь, я люблю, и смерти я тебя не уступлю…» А когда людей поддерживаешь, то и себя вытаскиваешь.

ЗИНАИДА ОКУНЬ:

Конечно, террористов мы боялись, это само собой. Но больше всего боялись бомбы, которая в центре зала была установлена. То есть буквально в трех метрах от нас. Они очень быстро принесли эту бомбу, установили ее. Чеченка, которая бомбу охраняла, прямо за нами сидела. Когда иностранцев пересаживали отдельно от русских, мы с Аллой Петровной пересели подальше от сцены, в восьмой ряд, а бомба была в девятом ряду. И чеченка, которая возле этой бомбы сидела, она с нами очень хорошо разговаривала, даже разрешала нам в туалет ходить без очереди. Зато очень большая агрессия исходила от чеченцев, которые были на сцене. Не по отношению лично ко мне, а по отношению ко всем, кто сидел в зале.

АНАСТАСИЯ НАХАБИНА:

Периодически они включали нам радио, и мы слышали, что говорят в СМИ по поводу нашей ситуации. Но информация была либо устаревшая, либо крайне негативная в отношении террористов, и для нас это было плохо, накаляло обстановку. Например, говорили, что нас не кормят, не поят, что заложников избивают. Террористов это злило. К тому же все в этом мире относительно, и, скажем, кормление шоколадом и конфетами можно, конечно, назвать отсутствием нормального питания. Но с другой стороны, в той ситуации особого чувства голода не было ни у кого. Зато после таких сообщений по радио они эти конфеты стали не раздавать, а швырять. А что касается воды – то воды было достаточно. Виктор запасся большой, из-под кока-колы, бутылкой, и вода у нас была всегда…

СЕРГЕЙ ЛОБАНКОВ:

На балкон они из операторской комнаты принесли телевизор, подключили его и стали смотреть выступление какого-то высокого чиновника, который сказал, что если чеченцы отпустят заложников, то им даруют свободу и жизнь. А рядом стояли девушки-чеченки, и одна другой говорит: «А тебе нужна такая жизнь, если тебе ее подарят?» А та: «Мне такая жизнь?! Да это будет подарок судьбы, если я умру сейчас за Аллаха!»

Павел Ковалев:

«Мы закидаем вас гранатами, если будет штурм», – внушали они. Что ж, буду следовать обстоятельствам. Я тут не один, внимания к себе привлекать не нужно, и без меня герои найдутся. Они нашлись – мужчина наискосок от меня не захотел поднимать руки за голову. Удар прикладом – и он, окровавленный, падает в кресло, ухо наполовину оторвано.

В разных местах зала эпизодически возникает паника, крики.

Нас рассаживают – мужчин и женщин отдельно. С одной стороны от меня оказывается парень интеллигентного вида, с другой – один из мальчишек-актеров. У мальчишки тихая истерика, он спрашивает срывающимся голосом: «Может, отпустят детей?» Лицо бледное, руки трясутся. Следующий в ряду – плотный мужчина. Судя по импозантному виду, явно из актерской среды. Потом выясняется – это Александр Карпов, бард, автор переводных текстов к мюзиклу «Чикаго». Кроме него, в зале еще несколько «чикагцев».

У меня под ногами обнаруживается большая бутылка воды. Понятно, что сидеть придется как минимум сутки, потому каждый глоток ценен, как в пустыне.

Часа через полтора разрешили руки опустить.

Алла Петровна, подруга Зинаиды Окунь:

Рядом с нами сидел Васильев. У него в ухе был наушник. Он его рукой прикрывал и тихо, шепотом куда-то передавал, сколько боевиков, сколько среди них женщин, где они находятся. Мы с Зиной все у него спрашивали: если они будут стрелять, обвалится потолок? Он нам: нет, это фальш-потолок. Тут они поставили на сцену стул, к которому была привязана бомба. И эта бомба была мне буквально в лицо направлена, я сидела и думала: «Как же хорошо, что я сижу как раз напротив нее. Когда будет взрыв, мне не руку-ногу оторвет, а сразу погибну».

ГЕОРГИЙ ВАСИЛЬЕВ:

Я был единственным человеком, у которого была постоянная возможность говорить с захватчиками. По той причине, что они во мне постоянно нуждались. Скажем, начали дымиться и гореть светофильтры, пошел запах горелого, люди перепугались. Террористы сначала храбрились, но я им описал, как это страшно, когда горит театр, и что они даже не успеют выдвинуть свои политические требования и погибнут бессмысленно вместе со всеми за несколько минут. Под этим прессингом удалось выбить из них рацию, у меня появилась связь с нашими людьми внутри театра, я даже смог на некоторое время связаться с людьми, находившимися вне здания…

СВЕТЛАНА ГУБАРЕВА:

Когда нас пересадили к иностранцам, мы сидели как раз напротив боковых дверей на 1, 2 и 3-м местах. А рядом с нами сидела женщина и тихо кого-то материла. Конечно, Сэнди русского мата не понимал, но все-таки… Я говорю ей: «Кого вы так?» Она говорит: «Да наших! Я тут сижу с самого начала, чеченцы периодически выглядывают в эти двери, а там окно разбито на улицу. И в один момент они увидели там газовый баллон красного цвета, которого раньше не было. Понятно, что ниоткуда он не мог там взяться». В итоге боевики стали в эти двери все время постреливать. Стреляли короткими очередями – откроют, посмотрят и на всякий случай пальнут. А там, снаружи, тоже была стрельба, и нам сказали, что сидеть у этих дверей опасно, пересадили в глубь зала. А вглубь – это как раз где был самый большой фугас в центре зала, в 9-м ряду. Мы сидели в 11-м ряду, и я чувствую, что этот фугас – опасная штука, и все на него кошусь, кошусь. А рядом с фугасом сидела чеченка, охраняла его. В руках у нее, помимо взрывателя, были еще спички, а на подлокотнике была прикреплена свечка. Заметила, что я все время кошусь на фугас, и говорит: «Ты его боишься?» Я говорю: «Да, боюсь». «Не бойся, – отвечает. – Не думай, что тебе от него достанется больше, чем кому-нибудь другому. Этой штуки хватит на три таких здания».

В какой-то степени это меня успокоило – теперь можно было не искать себе убежища. Но когда появилась возможность слинять оттуда, мы все равно к началу ряда передвинулись.

Тут Бараев прошел мимо нас, сел за нами, и мы имели возможность с ним говорить. Вообще дистанции начальник – подчиненный он не держал. К нему любой человек мог подойти и поговорить, если он был в зале. Естественно, вопрос: почему нас? Он сказал, что война в Чечне длится уже много лет, каждый день там гибнут люди, и что их требования – остановить эту войну. Женщины стали спрашивать: «А почему нас, слабых? Почему бы вам не захватить Думу?» На это Бараев сказал, что Дума себя хорошо охраняет, но мы согласны поменять на каждого депутата десять заложников, если кто-нибудь из них изъявит желание прийти сюда. Конечно, люди по мобильным телефонам тут же сообщили об этом своим родственникам. Но потом я по радио слышала, что какие-то депутаты предлагали себя в обмен на заложников, а их не взяли.

Сэнди с Мовсаром не разговаривал. Точнее, Сэнди сказал ему что-то по-английски, но тот ответил, что английский не понимает, пусть говорит по-русски. Поэтому разговор вела я. Бараев сказал: чтобы не было никаких прецедентов, отпускать будем только с представителями посольств. Я встала, нашла мобильник, и Сэнди стал звонить в свое посольство. Но туда даже в дневное время дозвониться почти невозможно. Не знаю, как он туда пробился, но кому-то он все-таки объяснил, что его паспорт лежит в гостинице «Измайлово», в нашем номере, в сумке. А наши с Сашей документы находятся в консульской службе. Мол, если они все эти документы привезут утром к «Норд-Осту», то нас выпустят. И при этом все время твердил им: «My wife Svetlana, my daughter Sasha». И держал мою Сашу за руку – все время, не отпуская.