bannerbanner
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
94 из 133

Почему в семье тети Ланы мелкие обиды и неурядицы всегда на первом плане? Как нарушить серую будничность их существования? Почему их не волнует красивое, высокое, удивительное? Они не хотят или не могут жить иначе? – мучительно переживала я.

Мне тогда хотелось кричать: «Люди, задумайтесь, как вы живете! Будте добрее, терпимее друг к другу. Разве это так трудно? Берегите тех, кто живет с вами рядом. Если не можете помочь им быть счастливыми, то хотя бы не мешайте!»

С чувством большого облегчения покидала я странную семью. Вернувшись из ее ада, я подумала: «Нет, наша семья во сто крат лучше! У нас бывает весело, и работаем мы все вместе дружно. Никто никого не пилит, не злословит, не устраивает скандалов из-за того, что кому-то что-то показалось. Если бы не «слабости» отца, у нас вообще была бы идеальная семья. У нас при детях гадости не говорят. Интеллигентность проявляют». Правда, последнее время мать все чаще и чаще срывается с упреками в адрес отца за его очередную «юбку». Жалко ее…

Почему мы так неинтересно живем в семье? Из-за занятости не выбираемся на озеро как другие семьи. А может причина другая: отсутствие любви в семье, нежелание сделать жизнь ближних радостной. А может, не умеем?..

А тетю Лану врачи все-таки спасли! Сын помог наладить отношения в семье… Прошедших лет, конечно, не вернуть, но ведь живут же. И квартира у них теперь отдельная, и муж стал чуть заботливее. Что-то сдвинулось в его сознании в положительную сторону…

Мои воспоминания были бесконечны и грустны.


Бабушка позвала помочь во дворе. Я с радостью побежала. Но мысли все роятся и роятся в голове: «Что для тех родственников – счастье? Почему они не понимают, что если бы жили с любовью друг к другу, ценили дни, проведенные без ссор, то были бы намного счастливее? Я, конечно, беспросветная идеалистка, поэтому считаю, что есть в жизни что-то великое важное, из-за чего можно и нужно пожертвовать своим личным. Стыдно думать о себе, прежде всего надо делать так, чтобы всем другим было хорошо. Но можно ли, живя для других, быть счастливой? Как не обмануться, как вовремя убрать пелену с глаз? И вообще, что такое счастье? Миф, фантазии?

Даже голова разболелась от взрослых проблем!


ХУДОЖНИК

Я опять в городе. Гуляю в парке. Над обрывом молодой человек с длинными светлыми волосами рисует осенний пейзаж. Подгоняемая любопытством, пересиливаю стеснение и подхожу к художнику. Рисует он с удовольствием. Движения мягкие. Немного красуется? Сам себе нравится в работе или вообще нравится? Лицо приятное. Глаза добрые, спокойные. Не прогонит.

– Сейчас полдень, а у вас, как мне кажется, на картине изображен закат. Ваш рисунок совсем не похож на то, что вы видите перед собой, – сделала я первую попытку пообщаться.

– Здесь я вдохновляюсь, а пишу то, что давно созрело в голове, – ответил молодой человек.

– Меня тоже парк вдохновляет. И все же почему стволы деревьев у вас красные? Они же серые на самом деле, – удивленно произнесла я.

– В детстве, когда я учился рисовать, они у меня тоже были серые или черные. Все это было и уже неинтересно. Пройденный этап! Понимаешь? – пояснил художник.

– Не понимаю. Мне интересна обыкновенная природа. Хотя мокрые стволы зимой на фоне снега мне иногда кажутся угольными, а на самом деле, если приглядеться, они не очень черные. Еще при разном настроении один и тот же ветер может показаться то злым, то просто сильным. Я так вас поняла?

– Это один из аспектов. Но их много. К тому же у каждого человека свой механизм восприятия действительности и своя степень реализации увиденного.

– Сложно говорите. И ваш рисунок я не могу понять. На нем закат или восход?

– Время на картине послеобеденное, – улыбнулся художник, продолжая работать.

– Значит, эти красные деревья находятся в Африке? Оазис. Осень. Да? Или это фантастическая страна вашего детства? Мне помнится, когда я себе представляла море, то оно казалось мне двухцветным: голубым и золотым, солнечным. А горы у меня были розовые и жемчужные. Главное, – что прекрасные! Понимаете? – с надеждой в голосе спросила я.

Мне очень хотелось, чтобы художник меня понял и не высмеял.

– Конечно, – ответил он серьезно.

Я обрадовалась, и мне захотелось продолжить беседу.

– И все-таки слишком красные у вас стволы, – с сомнением произнесла я.

– Понимаешь, у художников есть такое понятие: усиление качества предмета. Иногда, чтобы точнее выразить какие-то свойства и сделать понятными другим, необходимо утрирование, приукрашивание, гиперболизация. Ну, как тебе проще объяснить? Вот рыбак поймал рыбу, и чтобы яснее, ярче выразить свою радость, он и руки широко разводит, хвалясь уловом, и привирает немного, рассказывая, как выуживал огромную рыбину. Правда?

– Да уж точно! Но у вас по-другому. Вот фиолетово-желтая осенняя земля мне понятна. Она будто покрыта опавшими листьями осины. Я видела такое еще до школы. А красные деревья все-таки до конца не понимаю. Когда летом мы ходили за грибами, одна сухая ветка показалась мне чем-то другим, более красивым. Значит, я сама дорисовала ее в своей голове, создала какой-то образ. Или еще случай. Однажды я зимой сидела в пустой аудитории института. Вдруг подумала про осень и огород. Удивительно, но я сразу почувствовала запах теплой земли, поздних яблок. Я увидела их! Вот и вы, смотрите на лес и дополняете рисунок, делаете его таким, как подсказывает ваше воображение, каким вы хотите его видеть. Ведь так же? Зимой тени деревьев на снегу голубые, а вам они могут представляться сиреневыми или красными. Да?

Художник задумался, а потом сказал:

– Только отчасти верно. До понимания этой картины надо дорасти.

– Мне уже тринадцать, – торопливо сообщила я.

– Не в этом смысле, – засмеялся молодой человек. – Дорасти как художник. Я долго шел к такому мировосприятию. Долго стволы деревьев для меня были только серыми.

– А может, красные деревья – ваше желание выделиться? – брякнула я, не подумав. – Вот, например, лес в тумане таинственный, поэтому я люблю его больше, нежели когда он без тумана. И мне один мальчишка сказал, что влюбился в меня, потому что я не такая, как все. Понимаете, ни красивая, ни умная, а особенная. Нравится или лучшее, или особенное. Ведь, правда?

– Ты рассуждаешь, как старушки на скамейке. Их рентген однобокий и примитивный, – строго ответил художник.

Я смутилась и занервничала. Уж очень мне не хотелось покидать интересного человека.

– Не обижайтесь. Я мало знаю, но любопытна до безобразия. Так мне один дядя в поезде сказал, когда прогонял от себя.

– Я не прогоню. Привык находиться под прицельным вниманием, – спокойно объяснил художник.

– Вы, наверное, хотите быть гениальным или хотя бы талантливым? – опять задала я бестактный вопрос, не осознавая, что могу обидеть человека.

– Талант или есть, или его нет, – усмехнулся мой собеседник. – Художник Филонов не признавал и не употреблял этих слов. Он говорил: «Есть мастер».

«Раз уж мне повезло встретить такого доброго и разговорчивого художника, попробую задать ему еще один вопрос. Давно он меня интересует», – подумала я и спросила:

– Мне подруга Ирина объясняла, что достоинство художника-портретиста состоит не только в том, чтобы запечатлевать внешность, но и суметь показать душу человека. А зачем нужен пейзажист? Ему, наверное, тоже недостаточно перерисовать уголок природы?

– Пейзажист нужен затем, чтобы выразить свое восприятие красоты. Суметь через свою любовь показать душу природы, выпятить наиболее характерное или, напротив, высветить незаметное. Он должен уметь вдохнуть в картину жизнь, попытаться заразить своей любовью к природе других людей. И многое другое. Живопись должна утешать, восторгать, изумлять и заставлять трепетать. Для этого художнику надо писать неповторимо, своеобразно и проникновенно. Приходилось тебе стоять у картины с ощущением, что не хочется ее покидать?

– «Девятый вал» Айвазовского завораживал, – вспомнила я мгновенно.

– А случалось почувствовать тепло, исходящее от пейзажа? – опять спросил художник.

– Конечно! Тепло от сельского пейзажа. Легкая, приятная грусть возникала от зимнего тумана, будто я что-то вспоминала из очень раннего детства. Помню, меня поразила изящная простота, совершенная точность каждой детали рисунка, прозрачность светлых серебристых красок. Художник Дворянчиков из Липецка так пишет. Имя у него особенное – Вилен.

Я один раз слышала, как он беседовал со школьниками в Доме художника. «…Видите, колеблющийся свет фонаря падает на постель инвалида? – сказал он. – Что он для него? Салют Победы? А может тусклый отблеск уходящей жизни, свет в конце туннеля? Знаете, что такое метафора?.. Одну и ту же картину разные люди оценивают и понимают по-разному».

Подошел к следующей своей картине и о другом заговорил: «Пошел я на рынок, чтобы найти вот такие горшки, а их там нет. Я о них помнили хотел видеть, хотел восхищаться, радоваться. Может настать время, когда люди уже не будут о них знать, и не о чем будет помнить… о нашем, истинно русском… По крупинкам надо прошлое собирать и беречь, чтобы души сохранить…»

Потом я увидела чью-то картину с названием «Ночь». И рассердилась. «Это, – говорю, – не ночь. Ночь – это сказка, тайна. Серо-черные тона. Завораживающая луна. А тут зеленые деревья и голубая вода». Художник Дворянчиков поставил картину в тень и пояснил: «При ярком солнце она не смотрится. Великолепная картина! Прекрасная живопись! Я сам каждый раз нахожу в ней все новые и новые штрихи, из которых во мне слагаются удивительные ощущения…»

Эх, жаль, что у меня не было времени поговорить с ним. А знаете, мне картины написанные маслом больше нравятся, чем те, что обычными школьными красками. Тут мазки крупные, объемные. Оттенки богаче. Они под разными углами да еще при разном освещении иначе, по-новому смотрятся. Ранее не замеченные тонкости проявляются. Каждый раз подходишь и сомневаешься: вроде бы та же картина, а вроде бы и нет! Мне кажется, что настоящие художники обладают секретами смешивания красок, тайнами мастерства изображения и еще чем-то непонятным, но исключительно важным для проявления своего таланта. Может быть, чутьем, особенным вкусом?

Художник рисовали одновременно слушал меня. Мне было приятно его искреннее внимание.

Закончив свой монолог, я не удержалась и задала следующий вопрос: «Дядя, а что такое вдохновение?»

– Без вдохновения вот это дерево было бы просто моментальным фотоснимком. А у меня оно дышит, живет. В моей картине есть динамика. Ты знаешь, что осенью вода в ручье не струится так же легко, как летом и весной? Она будто замирает, течет без весеннего звона и летней радости. Ты чувствуешь в картине запах свежести, аромат опавших листьев? Видишь прозрачность неба? Тебе не кажется, что этот листок вот-вот оторвется и полетит?

– Нет. Зато муравей точно ползет по дереву. А вот эта гусеница обязательно доест цветок! – воскликнула я.

– Кое-что уловила, – улыбнулся художник широкой открытой улыбкой.

– Скажите, пожалуйста, этот ваш Филонов, наверное, был очень скромным человеком? Слово «мастер» для меня означает человека, очень хорошо знающего свое дело, но не обязательно талантливого.

– Ты права. Талантливый видит то, чего не дано заметить обычному человеку. Если это художник, то он предмет так изобразит, что какой-нибудь посетитель выставки увидит его в другом свете, под иным, неведомым ранее углом зрения, как бы по-новому откроет для себя, – терпеливо объяснял мне художник.

– Вот портрет жены артиста Щепкина один художник так написал, словно в ней заключена доброта всего мира. И я считаю его талантливым. Ваши красные деревья я не совсем понимаю, но они уводят меня в фантастический мир. И это здорово! Для меня талантливый человек, прежде всего, должен быть умным, тонким, чувствительным. Он может изобрести, открыть или прочувствовать что-то новое. Умную по замыслу картину я скорее пойму. Как вам это объяснить? Вот, например, «Девятый вал» и просто «Море». Чувствуете разницу? Первая трогает больше. Там и стихия, и красота, и острый сюжет! – разошлась я, не в силах сдержать эмоции.

– У тебя есть зачатки художественного восприятия. Ты училась где-нибудь? – поинтересовался собеседник.

– Нет. Я в селе живу. Моя городская подружка ходила в художественную школу. Иногда она и меня приглашала на занятия. Еще у меня была книга «Эрмитаж». Я часто уединялась с ней и подолгу рассматривала прекрасные картины. Но мне не с кем было поговорить про них. Не прогоняйте меня! Я очень хочу вас понять. Мне интересно вас слушать. Честное слово! Вы рисуете для удовольствия или по необходимости?

– Изучая искусство, я постепенно расширяю свои горизонты, осознаю глобальность мира и бесконечность мироощущений. Есть выражение «добиться абсолюта».

– Что значит «абсолюта»? – не поняла я.

– Одному хочется взобраться на гору высотой пять километров, другому достаточно напиться до чертиков, а некоторым, чтобы почувствовать себя Человеком, нужно много больше – ощутить себя частичкой загадочной Вселенной, проникнуть в тайны структуры Земли или подняться на ступеньку выше в чувственном познании человека. Художник стремится приблизиться к таланту Всевышнего, создавшего чудо-природу.

«Что же получается? Человек не может придумать ничего лучше, чем создала Природа? Мы только стремимся ее познать и использовать в науке, искусстве и в быту? – удивленно подумала я.

– Я не сложно говорю? – озабоченно спросил молодой человек, как бы очнувшись от философских раздумий.

– Нет, Вы объясняете как самый умный и добрый учитель! – выпалила я.

– Я читаю детям лекции об искусстве, – радостно и благодарно улыбнулся художник-преподаватель.

– Разрешите задать еще один вопрос? – все напористее наступала я.

– Спрашивай, – с приятной улыбкой позволил он.

Мне нравилась его манера говорить с мягкой благородной и в то же время непререкаемой интонацией. И я намеренно старательно продлевала себе удовольствие:

– Я не понимаю, зачем некоторые художники в своих картинах уродуют красоту? Глаз человека рисуют на коленке, лицо изображают квадратным?

– Они ищут новые пути воздействия на человека и с их помощью пытаются пробудить в людях новые чувства, мысли, стремление взглянуть на мир их глазами. Это отдельный и очень сложный вопрос. Я сам еще не изучил его основательно.

Художник замолчал, погруженный в изучение цвета неба на картине. В правом нижнем углу холста я разглядела мелкие красные буквы, сложившиеся в фамилию Колобовников.

Я тоже задумалась. Как и год назад, суетливые муравьи бежали по корням поваленного в сторону обрыва дуба, так же слышался занудный писк комаров… Но мои мысли теперь были о другом, о параллельном мире: высоком, недосягаемом, но удивительно притягательном. Смогу ли я его познать?


ЯНТАРНОЕ ЯБЛОКО

Воскресное утро. Вышла во двор. Вчерашний ураган взъерошил старые крыши сараев. Серая солома топорщится, как куриные перья на ветру. Октябрь вплел бурые ленты в желто-зеленые косы ракит, что приютились за хатой. Моросит. Как в слезах красная рябина и черная бузина у соседского плетня. Шорох осеннего ненастья тревожит меня и нарушает душевный покой.

Вдруг промчался крупный торопливый, минутный дождик. Отворила калитку на огород. Пустынно, неуютно. Кое-где торчат одинокие поникшие сорняки. Щир и лебеда уже давно разбросали семена. Приставучая повилика клоками свисает с кустов крыжовника, красной и белой смородины. Почувствовала одиночество, неприкаянность. Зябко пожимая плечами, засунула руки в карманы фуфайки. Когда они согрелись, пощипала мелкой красной смородины. Много ее у нас, до зимы хватает. Почему крыжовник осыпается быстро, а смородина – нет?

Где-то требовательно замяукал кот. А у меня мелькнула мысль: «Недавно отец обозвал меня зверьком, потому что я сердито глянула на него за очередную «шпильку». А зверька погладить надо, чтобы ласковым был. Отступают зло и печаль, если встречаешь доброе…»

Посмотрела вдаль. Тяжелый туман висит над сонным лесом. Над головой линялый шелк неба тоскует вместе со мной. В нем надолго поселилась грусть. Птицы летят на юг. Наверное, не хотят видеть разверзнутых хлябей дорог и тоскливую жизнь, которая с дождями поздней осени приходит в маленькие деревеньки.

Прошла к самой последней яблоне. Еще ни разу не удавалось нам съесть ее зрелых плодов. Глупые мальчишки отряхивают их зелеными.

Покачалась на ветке яблони, как на турнике, и уже хотела повернуть к дому, да что-то яркое на самой верхушке дерева привлекло мое внимание. Боже мой! Какое чудо! Опавшие листья открыли золотистое яблоко! Влезла, осторожно сорвала. Медовый запах был настолько сильным, что я ощутила легкое головокружение. Один бок плода красно-оранжевый, другой – желтый, как молодой воск. Яблоко просвечивалось насквозь, и в нем тенью вырисовывались черные семечки. Положила драгоценный дар за пазуху и галопом помчалась домой. Семья готовилась завтракать. Я влетела на кухню.

– Что глаза распахнула? Жар-птицу увидела? – улыбнулась бабушка.

– Чудо принесла! Никто не угадает, какое!

– Мышь поймала? – спросил Коля. – Так их сейчас везде полно.

– А может, крота? Вчера соседи их отливали, – предположила мать.

– Да нет же! Хорошее, особенное!

– Ладно, выкладывай, а то от нетерпения из фуфайки сама вот-вот выскочишь, – засмеялась бабушка.

– Из штанов не выпрыгни! – подал голос отец.

Я гордо положила на стол свою находку.

– Наше. С последней озимовки. Чудом сохранилось!

Яблоко выглядело как маленькое утреннее солнышко, излучающее теплый бархатный свет. Бабушка взяла его в руки и молча долго вдыхала удивительный запах. Она то улыбалась, то вздыхала, подняв затуманенный взор к потолку. И смотрела так глубоко, так тихо и печально, что все затихли.

– Божественно, – наконец прошептала она.

Восторг озарял ее печальное лицо золотистым отсветом благоговейного… Из неведомых тайников души, из глубины ее сердца поднимались волны радости и грусти. О чем она думала, что вспоминала? Какие струны задела, потревожила?..

Отец разделил яблоко на шесть частей. Взрослые ели и восхищались, а мы с братом надкусили, почувствовали всю прелесть плода и спрятали в заначку. Мои руки еще долго сохраняли тонкий аромат. Я прикладывала их к лицу, закрывала глаза и попадала в рай.


ГЕОГРАФИЯ

Идет урок географии. Вера Николаевна монотонным голосом пересказывает очередной параграф и, не вставая со стула, тычет указкой в карту. Ее пресный голос служит хорошим фоном для мечтаний. «Я уже в Африке. Нещадно палит солнце. Ярко-желтый песок… Почему ярко-желтый? Под таким солнцем он должен выгорать. Бледно-желтый песок. Ветер формирует барханы. Я попадаю в зыбучие пески, нет воды, меня мучают миражи, но я упорно ползу…»

– Всех галок в окне пересчитала? Паришь в небесах? В облаках витаешь? Узрела неведомое? Конечно, птичек несравненно приятнее считать, чем географией заниматься. Может, в переплете старой двустворчатой рамы сводчатого окна обнаружила залежи полезных ископаемых? Сосредоточься на восприятии урока, – слышу я громкий скрипучий окрик.

Воображение мое забуксовало и застопорилось, утонув в серых, банальных фразах. С излишней поспешностью вернулась из «путешествия». Краски вокруг поблекли. За окном застыла, как нарисованная, картина туманного утра. Голые кусты облепили воробьи. Тускло блестит после дождя на дороге глина. Вдали маячит лес черным, зловещим, расплывчатым пятном. Мерзопакостное настроение!

– Обрати ко мне свой просвещенный взор, – ткнула узловатым пальцем в мою сторону Вера Николаевна.

Ее взгляд безразлично блуждает по мне, словно я неодушевленный предмет, потом соскальзывает и так же безразлично плывет по классу. Я глубокомысленно уставилась на карту, но думаю о другом. «Почему Вера Николаевна не уважает себя? Ученики по наследству передают, что она никчемный человек, неинтересный учитель. Наш класс тоже довольно быстро уяснил многочисленные развлечения на ее уроках, и в знак протеста мы нередко устраиваем тарарам. Не бесятся у нее только ленивые».

Слышу нейтрально-вежливый, даже чуточку грустный голос:

– Слежу за глумливыми, бессердечными черными глазами и думаю: «Что из тебя получится?» Не могу поручиться за правильность моего прогноза, но взгляни правде в глаза: более чем очевидно, что ты вырастешь подонком, раз не понимаешь, что учеба – дело исключительной важности. Учителя все как один говорят тебе об этом?

Оглядываю класс. О ком она так резко? Жестоких среди нас нет. Воображение у «географички» разыгралось. Отчего с ней случилась такая перемена? Что ее задело за живое? Кто так сильно испортил ей настроение? Наблюдаю привычную возню. Все как обычно. Шевельнулась жалость к учительнице. Даже заметила, что у нее янтарно-карие глубоко запавшие глаза.

Вернулась к воспоминаниям. «На прошлой неделе Вовка Корнеев снял на перемене тесные пыточные ботинки, чтобы ноги отдохнули. А ребята подвесили к потолку за шнурок один ботинок и раскачивали до тех пор, пока «Веруся» не разозлилась. Было очевидно, что урок не состоится. Вера Кобыльская и Валя Кискина пытались стащить пацанов с парт, но этим только раззадорили одноклассников. По правде сказать, я сначала тоже переживала, ерзала на месте, чувствовала неловкость за поведение мальчишек.

Учительница долго терпела, потом разразилась криком на Сережку Лобанова, по ее мнению, главного зачинщика безобразия: «На моей памяти еще не случалось подобной выходки! Ты порядком устал, перетрудился. Тебе надо восстановить силы в коридоре, там без помех можешь вести себя как заблагорассудится. Вон из класса! Подсобить? Повторять не намерена. Конечно, следовало бы посетить директора… Не понимаешь? В таком разе ты совсем глуп… Я не собираюсь ущемлять твое право на отдых за дверью. Мне не надо, чтобы ты подвизался тут в качестве шута горохового или обалдуя».

Витя Стародумцев принял ругань на свой счет, не захотел услышать последних слов и с достойной восхищения быстротой покинул насиженное место. «Испарился? – кричит учительница. – Вольному воля и попутный ветер!» Гвалт, гомон. Класс ходуном ходит. Признаюсь: в такие минуты я не выношу учительницу. Она мне кажется невзрачной, несимпатичной… Раздраженно отвернулась к окну.

Вдруг слышу стон, а потом и плач навзрыд. В чем дело? «Веруся» запустила в Серегу чернильницей, а попала в Веру. Форма у нее единственно приличное платье и для уроков, и для праздников. Школа покупала. А теперь оно в темно-фиолетовых пятнах… Класс обомлел и мгновенно замолк. Гримаса огорчения не возникла на лице учительницы, она только растерянно пообещала помочь очистить пятна. Мы понимали, что это невозможно. Мальчишки переживали свою вину. Глаза от парт не отрывали.

Вера Николаевна, успокоилась, округлила глаза, проплыла в конец класса с надменностью гусыни и бесстрастным голосом обратилась к Вовке: «Преуспел в науках? Наверное, много знаешь, раз болтал больше всех? Отправляйся к карте». На лице мальчишки растерянность, понимание неизбежности выхода к доске. Потом он собрался, состроил честную наивную гримасу и нехотя, нога за ногу, поплелся к доске. Отвечал запинаясь, невпопад в тщетной надежде, что кривая вывезет. Мямлил, что читал и все перезабыл, что неслыханно много задают уроков. Класс тихо, но дружно вторил ему. Теперь Вовка с искренним желанием выкрутиться уставился на меня в простодушной уверенности, что я-то уж точно приду на выручку и подскажу. Но учительница встала грудью за моей спиной, и я принялась внимательно разглядывать на карте мира затейливой формы береговые линии, острова. Меня заинтересовал странный выступ на африканском материке. Складывалось впечатление, будто Африку кто-то в порыве ярости оторвал от Азии.

«Ты совершенно невозможный сегодня. Говоришь через пень колоду. Весьма прискорбно. Нечего пенять на других, если не умеешь с пользой употреблять свой ум. Наперекор логике продолжай в том же духе – станешь вровень с хулиганами и отправишься в колхоз волам хвосты крутить. Там быстро тебя вышколят. Вот в чем сермяжная правда жизни! Может, ты не прочь сейчас отведать наказание?» – со вздохом говорит учительница, с сухим шелестом нервно потирает руки и вызывает другого.

Слышу: опять географичка взывает к чьей-то совести: «Что за возгласы и кудахтанье на задней парте? Кто это снова портит мне настроение? Никогда не смолчишь. Немного покуражился и хватит. Не время для бурных дебатов. Дерзишь, дерешься. Обнаглел от безнаказанности. Пора тебя приструнить. Жди неприятностей от матери. Не сойдет тебе с рук недостойное поведение!»

Вроде бы и повода особого не было, но реакция «Веруси» в этот раз на ответ у доски Вальки Панчуковой оказалась непредсказуемо бурной: «Когда, наконец, тебя посетит озарение? Вечно у тебя в одно ухо влетает, в другое вылетает! И на глазах шоры. Отлыниваешь? Чего раскисла? Не вплела благоухающих лавров в венок славы своего захваленного класса. А ты обжулить меня хотел? Не наизусть – по шпаргалке шпарил! Оплошал, братец. Нет, каков гусь! Не верю тебе ни на йоту. Возмутительное хамство с твоей стороны. Никаких духовных прозрений, лишь бы отбрыкаться. Знаю твои штучки-дрючки, отговорки. В них одно недоразумение таится! Даю последний шанс, ничтожный строптивый мальчишка», – надавала учительница словесных «оплеух» Потанову Вальке.

На страницу:
94 из 133