Надежда

Сопровождая печальную пару, я попыталась завязать разговор со стариком. Разломила свой кусочек хлеба пополам и положила перед отдыхающей на асфальте собакой. Она повернула голову в сторону хозяина. Тот кивнул. Собака вмиг проглотила угощение. Не успела я обратиться к старику, он опередил:

– Коровка – кормилица наша. Ей траву возим.

Я отдала собаке и свою долю. Возок медленно катится дальше по знакомой дороге. Иду позади них. Заношенная рабочая куртка облегает могучие когда-то плечи и широкую спину старика. Вдруг рядом с ним появилась худенькая старушка, без палки не способная поднять согнутое в пояснице тело.

– Иди к детям, милая, – сказал ей старик удивительно ласково.

– За тебя боюсь, – прошуршала она.

– Что за меня бояться? – усмехнулся он мягко.

Было в этой тройке что-то удивительно доброе, до слез трагичное.

Я подошла к ним.

– Почему вам не помогают дети?

– Внуки малы еще.

Старик показал рукой ниже пояса.

– Почему не отдадите их в детдом?

– Родные ведь. Помру, тогда все само разрешится…

За разговором не заметила, как добралась до завода. Сразу почувствовала, что жутко хочется есть. Даже голова закружилась. В столовой на столах иногда остаются недоеденные кусочки хлеба. Я бывала здесь.

Очереди нет. Присела за крайний неубранный стол. Передо мной – красивая молодая женщина с усталым грустным лицом и маленькая сухонькая старушка в черной стеганой безрукавке и коричневой кашемировой шали. Молодая сняла тарелки с подноса и взялась за ложку. Но не успела поднести ко рту, как шипящий шепот остановил ее:

– Подай ложку, – потребовала пожилая. Молодая (наверное, невестка) испуганно огляделась по сторонам и опустила голову к тарелке.

– Подай, – жестко повторила старая женщина.

Молодая вздрогнула. На лице выразилось негодование, обида, горечь. Несколько секунд шла тяжелая, мучительная борьба гордости, самолюбия и стыда. Пожилая зло зыркнула на молодую, лягнула ее под столом ногой и прошептала с ехидной усмешкой:

– Это припомнится тебе.

Хотя ложка лежала рядом с тарелкой старухи, молодая подчинилась. У меня все внутри задрожало от негодования.

– Подай соль, – еще громче произнесла капризная старуха.

Соль стояла ближе к ней. Просьба была глупая. Но женщина, затравленно оглянувшись, подсунула солонку к тарелке. Бабка сделала надменное, каменное лицо. Ее отведенный в сторону, как взведенный курок, мизинец вздрогнул, и она прошипела:

– Посоли.

Несчастная дрожащей рукой посолила. Тело ее напряглось. Лицо покрылось пятнами.

Что заставляет ее унижаться? Чем эта дрянь запугала ее? Меня трясло, кровь приливала к голове. Мысли путались.

Бабка поела, выпрямилась и с наглой усмешкой глянула на молодую. Та подхватилась со стула и вытерла ей губы носовым платком. Я больше не могла терпеть издевательств. Но что делать? Закричать, что помещиков давно прогнали? Может, молодая ждет от гадкой старухи наследство? Может, ее бьет муж? Имею ли я право вмешиваться? Но разве можно позволять себя так унижать?

Захлебываясь слезами, выскочила из столовой.

НЕ СПИТСЯ

Не нравится мне поздняя осень. Серая, тусклая. Мой любимый парк поредел. Не успевшие облететь пожухлые листья скручиваются на деревьях, придавая им усталый, измученный вид. Уныло стоят скелеты деревьев. Вздрагивают их тощие ветви-руки от сырых ветров.

Быстро стемнело. На повороте аллеи вспыхнуло яркое пятно, вырывая из плотной тьмы серебристый круг. Издали у него четкие границы. Приближаюсь. Свет на краях тает, переходя в темноту. На круге, как на загадочном экране, сменяются сказочные картины. Деревья, качаясь под напором ветра, попадают в полосу света, и на мгновение оставляют на ней свой особенный след, а потом вновь пропадают. Их поглощает ночь. Длинные ветви ивы на фоне электрического фонаря кажутся языками пламени. Они то переплетаются и закручиваются, то, сливаясь в единый поток, покрывают яркий шар. При этом каждая ветвь ивы окружена легким сиянием, будто коса с вплетенными серебристо-туманными лентами. Желтые сполохи рисуют на шаре змеевидные тени. И в этот момент трудно отличить живой мир от мира теней. Я смотрю на игру света и не могу оторвать взгляда от фантастического калейдоскопа. Но ветер заставляет меня трястись от холода. Ох, не заболеть бы!

Прибежала в комнату, нырнула под теплое одеяло. Думаю о Толяне. В мою спокойную жизнь ворвались твои беды и заботы. Я понимаю: ты чувствуешь себя чужим среди ребят. Мы – дети войны, а ты – настоящий подкидыш. Меня тоже раньше так называли. Сердце стонало, но в глубине души я верила, что мои родители были героями или просто хорошими людьми. Ты молчаливый от горя, а ребята видят в твоем поведении пренебрежение к ним. «Бирюк. Строит из себя невесть кого», – слышала я во дворе. Это – о тебе. Когда ты небрежно цедишь сквозь зубы резкие, часто грубые слова, ты просто боишься показать свою слабость, боишься заплакать. Тебе хуже, чем мне. Я часто грущу оттого, что у меня нет родителей. Но мои переживания другие: я знаю, что их просто нет. А тебе приходится испытывать жуткую боль за себя, за маму и даже за плохого отца. За что страдает ребенок, которого сдали в детдом при живых родителях?

Если я сделаю что-то плохое, то мучаюсь, хочу поскорее извиниться. Для меня получить заслуженное наказание – это как облегчить душу. Наказали и простили. Я снова хорошая. Здорово!

А ежедневная незаслуженная кара – это слишком жестоко!

Господи! Упаси душу Толика. Помоги моему несчастному другу!

Толя! Почему ты мало разговариваешь со мной? Если бы не бабушка Мавра, я, наверное, сдвинулась бы мозгами. Одного ее слова, даже доброго взгляда было достаточно, чтобы мои беды уходили, не разрастались в страшного черного зверя.

Не молчи, Толя!

РАДОСТИ ПЕРВЫХ МОРОЗОВ

Затянулась в этом году осень. И теперь торопится зима наверстать упущенное. В одну неделю собрала морозы, снега, ветры и обрушила на город. Радость от первых ледяных покровов на лужах неописуемая! Стоит увидеть маленькую лужицу – бегу к ней, чтобы покататься, а потом «похрустеть» вволю, ломая, кроша ее на мелкие кусочки!

Но самое большое удовольствие «гнуть дужки» на озерках-лужах. Лед тонкий. Иду по нему, а вся поверхность прогибается, упруго колеблется под ногами. Ощущаю легкое потрескивание льда, плеск воды под ним, гулкое уханье. Волнение и возбуждение нарастают по мере удаления от берега. Переступаю осторожно. Широко расставляю ноги. Зато назад, к берегу, качусь по изведанной дорожке уверенно быстро, восторженно!

Сегодня на второй перемене вся детвора школы высыпала на берег, и визг стоял над озером. Я потеряла всякую осторожность и выделывала на льду кренделя, «подстреливая» чужих пацанов. Восторг на сто двадцать процентов! Звонок. Все ринулись к берегу. Лед скрипел под ногами, приводя нас в неописуемое состояние. Мы неслись с такой скоростью, что он не успевал под нами распрямляться. Уже метрах в десяти от берега я обо что-то споткнулась и со всего размаху упала на лед. Он сильно затрещал. Я испугалась и поползла на животе. Обнаружив, что осталась на озере одна, заторопилась и вскочила. Лед, как тонкое стекло, звонко разломался, и мои ноги погрузились в ледяную воду. Снова легла на живот и поползла. Вода плыла по льду за мной. Ребята с берега закричали: «Позвать учительницу?»

– Не надо, – отозвалась я. – Никому не говорите, что искупалась.

– А если простудишься?

– Уж лучше заболеть.

– Боишься Анны Ивановны?

– Не хочу огорчать…

Вылила воду из валенок, повесила портянки в коридоре на горячую батарею и вбежала в класс. Успела.

Из школы возвращалась одна. По обе стороны дороги – липы, каштаны, тополя. Заканчивается улица старой церковью. Странное сегодня над нею небо. Сиреневое. Солнце едва ушло за горизонт. Серый сумеречный туман пронизывают слабые красноватые отблески. Вспомнила уроки рисования практикантки Гали: «Если светло-серый смешать с красным, то получится сиреневый. Но осторожно надо подмешивать краску, чтобы не загустить цвет…»

Я раньше думала, что «сиреневый туман» – красивая сказка, и вот он рядом, нежный, зыбкий! Стою, вбираю его глазами, пропитываюсь им. Он мой и означает мечтания, надежду, грусть. Еще сиреневый цвет для меня – одиночество. А темно-синий – противный, потому что навевает тоску.

Побрела к детдому. Мимо проехал грузовик и осветил обледенелое дерево. Огоньки побежали с ветки на ветку, потом перескочили на другие деревья. Дальше они слились в сплошную сияющую бегущую дорожку, а затем пропали вдали. Машины у нас ездят редко. Но я жду. Хочется вновь увидеть фантастическую игру огней. От них в сердце зажглись радостные искорки, и сделалось тепло. Мне повезло. Мимо проползла тяжело груженная трехтонка. Я долго бежала за ней в свете праздничных фонариков. Сегодня они светят для меня! Нарисовать бы их, чтобы каждый мог увидеть, какие они теплые и радостные!

ЛЫЖНЫЙ ПОХОД

На улице холодно. Я редко хожу гулять. Но сегодня чудная погода. После школы помчалась к Пете. Бабушка Дуня обняла меня:

– Что же ты, детка, долго не приходила? Болела?

– Кашляла сильно. Теперь здорова.

– Ну, слава богу. Садись к столу, снидать (кушать) будем.

– Бабушка Дуня, а почему у вас, как в городском музее: прялка, ткацкий станок, горшки, лапти?

– Какой уж тут музей! Живем этим.

– Я недавно рассказала подружке, что мой друг Петя дома в лаптях ходит и что у вас нет электричества, так не поверила. Сказки, говорит, сочиняешь. А что вы сегодня делаете?

– Семя льняное помолотили еще осенью и сдали на маслобойню, а вот теперь мялкой стебли разминаю. Шелуха соскочит – останется пенька. Из нее толстые веревки для хозяйских нужд сделаю, а тонкие – для чуней. Поди, не знаешь, что такое чуни?

– Не знаю.

– Те же лапти, только вместо лыка – пенька. На одной колодке плетутся.

Я потрогала нехитрое приспособление и спросила:

– И долго будете этим заниматься?

– Недели в три уложусь.

– Непонятно. Город на соседней улице начинается, а вы будто в другом царстве-государстве живете. Почему так?

– Денег нет, чтобы в магазине покупать.

– Вообще не ходите в магазин?

– Почему же? Спички, соль. Одежду покупаем. Дома и в домотканом сойдет. А в школу в таком не пошлешь.

– А где, считаете, жизнь лучше?

– В городе легче. Поэтому бегут из деревни. Да только кто горожан кормит? Деревня. Это понимать и ценить надо.

– Не ценят, наверное, потому, что не жили, как вы?

– А кто они, городские? Откуда? Из деревень. Люди быстро привыкают к удобствам. Человек так устроен, что плохое да трудное долго в голове не держит. Может, это и хорошо. Не знаю.

– Петя, – обратилась она к внуку, – ты, небось, уже забыл, как в первом классе чернилами из бузины на газетах писал? Тетрадей не было. А помнишь, как весной через речку перебирался? Вода через мосток текла. Без лаптей холодно идти. Дед сбил тебе деревянные подставки. Перейдешь на другой берег, развяжешь веревки, подставки снимешь и – в сумку. Назад-то опять через речку идти. Не делать же крюку в два километра.

– Помню, бабушка. После и другие ребята в подставках речку переходить стали.

– А помните, как в третьем классе меня снегом привалило? Ух, зима в тот год была снежная!

– Как и в этом?

– Нет, больше! Снег до крыш стоял. У деревьев только верхушки торчали. Мы с ребятами шутили: живем на северном полюсе! Помогали родителям расчищать лопатами дорожки до колодца, до школы и магазина. Чудеса! Люди ходили по узким проходам, и на улицах никого не было видно! Мы, пацаны, придумали строить снежные норы к домам и ползком пробирались друг к другу в гости. Я раз сделал уроки и по туннелю – к соседу Саньке. Тогда дядя Коля как раз уголь нам привез. Сани тяжелые. Лаз мой и обвалился. Ползу и вдруг… Везде снег. Не больно было, испугался. Вылезти не мог. Сани-то застряли, и дядя Коля стал носить уголь в сарай ведрами. Ох, и намаялся я тогда! Дядя Коля слышит мой голос, а понять ничего не может. Не знал про туннель. Спасибо, Санька выручил!

– Тогда ты воспаление легких подхватил, – вздохнула баба Дуня.

Вечером мы с Петей сделали уроки на понедельник. Петя вымыл полы в хате, чтобы со спокойной совестью упрашивать маму отпустить нас покататься на лыжах не рядом с домом, а за городом в чистом поле. Тетя Зина разрешила. Может, ради меня? Очень уж я жалобно смотрела на нее. Не часто балуют Петю развлечениями. Домашних забот много. Это его первая прогулка. Зоя дала мне свое старое пальто и лыжи.

– А как же ты? – спросила я смущенно.

– Не волнуйся. Кто-то на хозяйстве должен остаться. В следующий раз с соседкой поеду…

Ночь спала крепко. Не разбудила меня даже возня бабушки у печки. Зоя растормошила и за стол усадила завтракать.

Яркое зимнее утро. Чистый снег мягко обрисовывает каждую впадину, бугорок. Замело овраги, деревья до нижних ветвей стоят в сугробах. Больших оттепелей в эту зиму не было, снег накапливался и уплотнялся с декабря. Ехать легко. Лыжня ровная, четкая. Даже от слабых толчков палками качусь быстро и долго. Тонкая корочка наста шуршит под лыжами. Полной грудью вдыхаю морозный воздух, наслаждаюсь радостным восприятием чуткой хрустальной тишины и белого бесконечного простора. Подъехали к лесу. На краю неподвижно стоят огромные, пушистые ели. Погрузились в многолетние воспоминания. Тяжелые снежные шубы прижимают их к земле. Рядом мохнатые сосны упрямо тянут ветви кверху. Их стволы тихонько потрескивают. Тусклые рубины мерзлых ягод рябины привлекают стайки птиц.

– Петя, стволы от мороза трещат или от ветра?

– Может, от старости.

Я остановилась у березки, скромно стоящей между зелеными великанами. Ее веточки вздрагивают даже от моего дыхания.

– Ты знаешь, почему самые тоненькие веточки не замерзают без одежды?

– Почему?.. Не знаю. Вот трава под снегом, как под одеялом спит. А из коры деревьев лапти плетут. Но не для тепла, чтобы ноги не поранить. Для тепла онучи одевают. Портянки такие большие.

– Тонкая кора не согревает ветки. Она как кожа у людей. Нам Анна Ивановна на уроке объясняла, что листья опадают осенью потому, что соки из земли уже не поступают и растение о-без-во-жи-ва-ет-ся. Листья отмирают, и дерево как бы засыпает летаргическим сном. А что значит летаргический? Не знаешь?

– У нас в пригороде одна девочка заболела, потом умерла. Ее похоронили. А кто-то из местных проходил мимо кладбища и услышал стоны. Сначала перепугался, потом все-таки подошел к свежей могилке, откуда шел звук. Позвали попа, родителей, народ сбежался. Девочка уже задыхалась. Откачали. Правда, после этого у нее с головой плохо стало.

– От страха?

– С чего ж еще?

– Значит, спящая красавица из сказки на самом деле существовала, раз у людей бывает долгий, как у деревьев, сон? А еще я знаю, что если бы растения не обезвоживались, то жидкость внутри клеток, из которых все живое состоит, замерзала бы. Клетки разрывались бы, и растения от этого погибали бы. Вот как в природе все умно устроено!

– И об этом вам Анна Ивановна рассказывала?

– Да!

– Вам повезло. А наша учительница по ботанике во время уроков то в магазин бежит, то домой.

– А почему ее директор не прогонит?

– Жалеет. У нее муж и сын – бандиты, а второй сын – пьяница.

– Учительница, а своих детей не смогла воспитать? – удивилась я.

– Так ведь плохое само липнет.

– И зачем она за бандита замуж пошла?

– Бабушка сказала, что учительница была старой девой, ну, и подобрала, что валялось, лишь бы люди в глаза не тыкали.

– А что же стыдного, что не замужем? Если не досталось хорошего мужа, так ее пожалеть надо.

– Люди считают, что, если не замужем, значит никому не нужна.

– Глупо так говорить. Я все равно не пошла бы за бандита. Может, надеялась, что дети в ее породу пойдут? Не повезло ей!

Еще с километр проехали. Остановились отдохнуть. Я взяла в руки ком снега. Он упругий, плотный, приятно холодит кожу.

– Петя, видишь – вокруг каждого ствола круглая лунка, снег будто отодвинулся от дерева. Анна Ивановна объясняла, что солнце нагревает темный ствол и от его тепла снег подтаивает. А белый цвет лучи отражает, отталкивает от себя, поэтому снег не тает. Я раньше думала, что живое дерево дышит теплом, как человек. А потом увидела, что в городе у столбов тоже есть ямки и поняла, что ошибалась. Столб ведь не может дышать.

– А вот, когда я мыл осенью грибы, вода в ведре делалась теплой, – вспомнил Петя.

– Так это от твоих рук.

– Не скажи! От огурцов вода оставалась холодной.

– Может, грибы на солнце нагрелись?

– Осень была. Опята обледенелые на пнях стояли.

– Вот загадка! Обязательно узнаю про это у Анны Ивановны. Она все знает!

Снова заскользили между стволами сосен. Вдруг Петя остановился и нагнулся, что-то разглядывая. Я увидела под елью на снегу свежий скелет поросенка.

– Из деревни волки утащили?

– Нет, в лесу кабаны водятся.

– Давай уедем отсюда, – с тревогой сказала я.

– Не бойся, еще не было случая нападения волков на людей.

– Ты же не хочешь быть первым?

– Да уж конечно!

Отправились на поиски санной дороги. На пути встретили необычную поляну.

– Кто-то здесь уборную устроил! – засмеялась я.

– Кабаны. По всему лесу не станут пачкать. А что летом в пыли и грязи валяются, так это они от насекомых так избавляются.

Подъехали к молодым посадкам сосен и елок. Сидят они в снегу, как малые дети, в белых шубках. Красиво!

– Снег в этом году может ветки на деревьях здорово обломать. Весной в саду надо будет обязательно его стряхнуть, а то останемся без яблок.

– Ты как-то по-крестьянски сразу примеряешь, что на пользу, что во вред, засмеялась я.

– Привычка. Я же с пригорода. Городской увидит крапиву и стороной обходит. А я запоминаю, где ее много растет, чтобы ранней весной на зеленый борщ рвать, и еще для поросенка. Витамины!

Остановились. Не снимая лыж, перекусили хлебом с салом и чесноком. Совсем близко прошмыгнул заяц-беляк. Встал столбиком на пригорке, передние лапки прижал к груди и смотрит в нашу сторону. А мы на него. Видит, что беды от нас нет, и спокойно пристроился грызть молодую осинку. Быстро так стрижет веточки. Я вижу, как смешно двигаются его челюсти. Но долго стоять холодно. Пришлось спугнуть ушастого. Я осмотрела осинку и поразилась: все нижние ветки деревца были словно острым ножиком срезаны. Не видела бы сама, ни за что не поверила бы, что здесь заяц поработал, а не человек.

Хорошо в лесу! Снег накрахмаленной праздничной скатертью укрыл обломки веток, сухостой. Голубые тени аккуратно и четко рисуют свою собственную, задумчивую картину.

Люди, очарованные красотой природы, пытаются изобразить ее на картинах, но как можно нарисовать вот эту хрустальную льдинку на кончике ветки березы? Она же переливается океаном разноцветных огоньков!

– Поедем домой, снег липнуть стал. Боюсь, сил не хватит волочить лыжи, – попросила я Петю.

Добрались до села.

– Поезжай дальше один, а я по проселку понесу лыжи в руках. Дорогу знаю.

– Нет, я должен с тобой вернуться. В нашей семье так принято, – возразил Петя.

Пришли домой. Я тут же взобралась на печку и мгновенно вырубилась. Проснулась от шума. За столом собралась вся семья. Жена дяди Коли спросила:

– Километров десять одолели?

– Не меньше, – ответил Петя солидно.

– Вот уходилась! Даже запах жареного лука ее не будит! – сказала бабушка Дуня.

– Будит, будит, – пробурчала я сонным голосом.

– Раз желание пообедать перебороло усталость, значит есть еще в запасе силенки! Слезай, сегодня у нас царский обед: каждому по тарелке жареного лука!

Сто лет бы не кончался этот чудный день!

НА РЕКЕ

Проснулась рано. Выглянула в окно. Темно. Мерцанье звезд делает черный бархат неба живым, загадочным. Вдруг крупные хлопья снега медленно поплыли за стеклом. Не отрываясь, слежу за ними. Они убаюкивают меня и уносят в какой-то другой сказочный мир. Снежинки прилетают из царства белых облаков, чтобы порадовать меня. Открыла форточку, ловлю их, прикладываю к лицу, улыбаюсь.

Не знаю, сколько времени сидела на подоконнике. Небо чуть посветлело, но уличные фонари еще горят. Мимо окна промелькнула стайка птиц. Пометалась и опустилась на вершину огромной белой акации. Когда парочка из них села на чистый снег наружного подоконника, я увидела, что это свиристели. Быстро вытащила из-под подушки «заначку» хлеба и покрошила за окно, надеясь привлечь всю стаю. Не получилось. Налетели воробьи и такую возню затеяли!

– Ладно, уж, ешьте, – пробурчала я миролюбиво.

Быстро светлело. Теперь я смогла разглядеть всю стаю на соседней рябине. Ветер тряс дерево, качал из стороны в сторону, но птички цепко держались на тонких ветвях и успевали схватить ягоду, пока оранжевая «корзиночка» не отлетала в сторону.

После завтрака пошла на речку. Тропинку еще никто не протоптал. Погружаюсь в снег почти по колено. Легкая поземка приятно шуршит по тонкому насту. Аллея берез, ведущая к реке, посажена густо. Вверху ветви деревьев переплелись, а внизу тонкими струйками ниспадают почти до земли.

Перехожу на тополиную аллею, что тянется вдоль крутого берега. Их стволы наклонены, будто причесаны в одну сторону. В прогалине, на юру, увидела странное дерево. Нижняя ветвь как бы протянула огромную длинную руку, указывая на реку. А крона представляла собой густой клубок изогнутых ветвей. Очередная шутка природы?

Несмотря на глубокий снег, сползаю на шароварах к реке и застреваю в зарослях камыша. Выбралась на лед. Ветер здесь колючий. Он просверливает пальтишко и гонит меня по нетронутой глади реки. Я привязала к валенкам металлические пластинки (самодельные коньки, подарок Толяна) и поехала. Качусь долго, бездумно, восхищаюсь легкостью своих движений. Раскачиваюсь из стороны в сторону под музыку моей радости.

Меня вынесло к высокому железнодорожному мосту. Застучал по рельсам длинный грузовой состав. Я очнулась от безмятежного состояния и стала соображать, как вернуться назад. По льду против ветра идти трудно. Напрямик кое-как добралась до парка. Оглянулась назад. Длинная неровная цепочка моих следов – единственное украшение, расписавшее вольным узором снежный искристый покров. Устала. Остановилась. Вслушалась в тишину. Здесь – полное безветрие. Даже не вздрагивают серебряные нити ив и берез.

Вдруг в кроне очень высокого дерева услышала разговор двух птиц. Он казался мне спокойной деловой беседой. Как ни старалась, не удалось мне их разглядеть. Прилетела веселая стайка синичек. Их желтые грудки замелькали на невысокой пушистой березе. Рядом росла елочка, и я мысленно пересадила на нее синичек. Перед Новым годом елки должны быть украшены. А кто же, кроме птичек, их нарядит? Сюда бы еще снегирей – и можно праздновать! Но синички выбрали березу и, шустро перепрыгивая с ветки на ветку, клюют сережки. Звонкие «тинь-тинь» недолго баловали меня. Единый всплеск крыльев смахнул синичек и унес в сторону реки.

Иду дальше. Небо нахмурилось. А у меня на душе светло. Дорога петляет. Я узнаю об этом по зеркальному диску солнца. Он появляется то справа от меня, то слева. Солнце вскоре сделалось туманно-серым, матовым. Пошел мелкий снег. Я еще немного побродила, и наконец выбралась на протоптанную узкую тропинку. Озябла. Засунула красные руки в рукава и заторопилась к детдому.

Зима, при всей красоте редких дней, когда деревья покрыты инеем или когда яркий солнечный день искрит чистейший снег, – в общем-то, грустное время года.

Другое дело – лето! Тепло – моя слабость. Его мне всегда не хватает.

НЕСЧАСТЬЕ

Смотрю в окно. Снежная пыль висит полупрозрачной вуалью. После серой поздней осени с ее колючими ветрами, склизлыми дорогами, занудным плюханьем дождей белая тишь радует. В городе стало чище. Все скрыл снег.

В который раз думаю о Толике. Жизнь в их семье стала налаживаться. Мама работала дворником, и ей дали маленькую комнатку. Теперь ни от кого не зависела. Отчима прогнала. Отец Толяна про новое место жительства не знал. Толя чуть не каждый день прибегал к матери на часок и вовремя возвращался. Я радовалась, судьба наконец-то подобрела к моему другу. Его мама говорила:

– Фортуна повернулась ко мне лицом. Может, скоро смогу забрать тебя, сынок, из детдома.

Иной раз я видела на лице Толяна улыбку. И в школе у него начало кое-что получаться.

И тут случилось.... До мелочей пытаюсь восстановить в памяти ужасный день.

В детдоме травили клопов, и детвора высыпала во двор. Толик мне сказал:

– Сейчас познакомлю тебя с Сашей. Я уважаю его за острый язык. Раз идем по улице, а на проезжей дороге ссорятся двое пьяных. Так Саша и говорит: «Осел ослу помочь бессилен в образовании извилин». Здорово?

– Здорово! – согласилась я.

– Его в восемь лет сразу во второй класс отправили. Хотели в третий, да он писать не умел. Зато читал все подряд и только про технику. В шесть лет законы физики открывал. Один раз моет руки и вдруг как закричит: «Ребята, волны не просто так в раковине образуются, а определенным образом». Или как-то играет со стеклянной трубкой и опять зовет ребят старших классов: «Смотрите, вода на одну высоту поднимается, когда я пальцем конец трубки закрываю. Здесь закон какой-то! Как он произносится?» А как в школу пошел, так в физико-техническом кабинете какие-то схемы собирает, опыты проводит. Из библиотеки не вылезает. Учительница физики спросила его: