Алгол. Роман

С другой стороны, ему льстило, что его бросают на подмогу, что ему доверяют. Ведь он ещё молодой специалист! Его обрадовало это доверие, но он тут же над собой посмеялся, что клюнул на красивую фразу. Ему стало досадно из-за своих мальчишеских порывов доверчивости и из-за того, что он включился в эту игру.

Ведь все знали, что тема, о которой шла речь, кончается в этом году, и никто не продолжит договора, хоть наизнанку вывернись, хоть гениальные результаты представь. Впрочем, насчёт гениальных…

«Только приладился на одном месте – бросили на другое. Теперь только вник – снова. Вот уже третий раз. Опять привыкать. Опять всё с начала. Опять новое начальство…»

После совещания Сергей не пошёл первым к своему новому начальству. Он исподволь наблюдал, видел, что Вера Николаевна хочет подойти к нему, но ей было неловко при всех не соблюдать субординацию, а в нём противилось мальчишеское упрямство. Начало складывалось явно не в его пользу. Так отношений не наладишь, это понимал Сергей, но медлил, и чем больше времени проходило, тем труднее было ему заговорить.

Так они и разошлись, ничего не сказав друг другу.

Только возвращаясь с обеда, столкнулись в проходной и заговорили просто и непринуждённо. Но каждый чувствовал напряжение момента.

– Новым курсом к вершинам науки, – сказал Сергей, пропуская вперёд свою начальницу.

– Зачем же вы так? Если вам не нравится, не по душе, всё можно переиграть, но мне казалось, что так будет лучше.

– Кому?

– Вам, конечно, – удивилась Вера Николаевна.

– Спасибо. Я тронут! Главное – любить ближнего, как самого себя.

– Хорошо, я поговорю с Фёдором Викентьевичем.

Она замолчала. Они шли по цеху, и Сергей обратил внимание, что рабочие оборачиваются в их сторону. «Красивая, чёрт», – подумал он.

– Не надо! Красивый, но бесполезный жест, – добавил он, продолжая разговор, – я в вашем распоряжении.

– Когда освободитесь – скажете! – зло отрезала Вера Николаевна.

– От собственного мнения или от прежних занятий? – в тон отпарировал Сергей.

– Завтра с утра поговорим. До свидания.

– Если разрешите, ещё два слова.

– Слушаю вас…

– Есть прекрасный помощник вместо Зины. Мой знакомый парень. У Бороды единицы есть, а вам нужен хороший лаборант, всё кстати. Так будет лучше.

– Для кого?

– Конечно, для вас, – невозмутимо сказал Сергей, – ведь тема-то ваша.

– Спасибо. Как его фамилия и что он умеет?

– Ничего не умеет, но этого Бороде можно не говорить, зато у него здесь – полный порядок, – Сергей постучал пальцем по голове. – Будет делать всё, что нужно. Переходит в вечернюю школу из дневной в десятый класс. Ручаюсь, не пожалеете…

Сергей уже сам жалел, что наговорил Вальке. Что ему теперь приходится ублажать новую начальницу. Для себя бы не стал просить. Вообще на душе стало скверно, будто он натворил что-то уж очень постыдное. И Нины в городе не было, она укатила в Среднюю Азию на практику. Неизвестно даже, когда вернётся. Может, хоть к ноябрьским праздникам.

«А чёрт с ним, с новым назначением, по крайней мере, что-то новое узнаю и Вальку устрою без потерь. Только бы эта Вера Николаевна обошлась без мелочной опеки, а остальное уж как-нибудь. Полгода – это не срок. После Нового года тему прикроют, и снова перебросят.

Надо позвонить Витьке. Он человек практичный, да и никого, пожалуй, сейчас больше не найти, все ещё в отпуске».

Сергей получил полную свободу на новом месте. Он целыми днями возился с приборами и незаметно близко сошёлся с Валькой. Ему нравился этот парень своей рассудительной недоверчивостью и спокойствием. Он был в меру общителен, не заискивал и вёл себя так, будто был уверен, что это место, младшего лаборанта, именно для него предназначено, или, наоборот, он предназначен для этого места, а потому все поручения выполнял охотно, но всегда спрашивал, для чего это нужно. После Зины такой лаборант был в диковинку для Веры Николаевны, а заинтересованность парня заставляла особо обдуманно отдавать распоряжения. Впрочем, больше они работали вдвоём: Сергей и Валька. Работы хватало. Надо было ещё раз проверить всё термометрическое хозяйство, исправить, что сделано плохо, отладить приборы. Потом, когда есть уверенность в подсобном оборудовании, можно будет делать какие-то выводы относительно самой модели. Проще перепоручить всю работу по наладке специальному отделу КИП, но это долго, и неизвестно кого пришлют, а то потом придётся всё переделывать или искать ошибки. Искать ошибки – лучше всё переделывать заново. Так и поступил Сергей: он, правда, не перепаивал всё подряд, но не оставил без внимания ни одного спая термопар, ни одного подвода труб. Вера Николаевна не препятствовала, хотя шло время, а она сказала Сергею, что всё прибористами отлажено. Оказалось, что доделок хватило на полторы недели.

За это время Сергей узнал, что Валька весьма начитан и не так бессистемно, как он сам, что он неплохо знает поэзию, хотя мало помнит наизусть, что наверняка лучше, чем он сам, знает эстраду и умеет танцевать. А ещё Сергей узнал, что живут они вдвоём с мамой, что отец ушёл и что мамина идея фикс – чтобы Валька обязательно поступил в институт.

«Трепло немного, – думал Сергей, – но в его годы это простительно. Я тоже был таким, наверное». Он прикинул, что лет на семь старше своего подопечного, и присвистнул даже: «Старик я. Скоро двадцать пять стукнет».

– Слушай, Валька, а ты не вундеркинд?

– Нет, наоборот!

– Что наоборот?

– Иванушка-дурачок!

– Э, брат, тогда завидую, может, тебе легко живётся?

– Очень!

Или Валька, казалось, был старше своих лет, или они были другими в девятом, теперь уже в десятом, классе. Он сравнивал в уме ребят и тогдашних их знакомых девчонок, и всё выходило в пользу нынешних. С тех пор как он окончил школу, Сергей не задумывался, «а какие они, те, что после нас?». Теперь невольно натолкнулся на это, и ему было интересно. Эти, новые, знали много такого, о чём они не имели тогда представления. Техника, информация, век вооружал их для новой жизни раньше, чем поколение Сергея. «Другое поколение»! Вот что удивляло и заставляло задумываться над этим Сергея. Они из разных поколений. «Неужели мы более косные, хотя и молодые?» Молодые – тоже было относительно для Сергея. «А Эйнштейн? Так он же гений! А Ландау? Так он же выдающийся! Но ведь они не были ни гениями, ни выдающимися в свои двадцать пять! Хотя… наверное, были. Может, и мы посчитаем кого-нибудь потом гением, а пока это приятель, которого, кажется, знаешь лучше, чем себя». Такие споры Сергей вёл сам с собой бесконечно.

Вера Николаевна вроде была довольна своими подчинёнными, впрочем, пока что ей не пришлось ими командовать. Она занималась подсчётами и какими-то поисками, а ребята сами искали грехи прибористов. Вера Николаевна хотела ещё раз убедиться, что выбранная ею методика верна. Надо было идти к цели методом исключения: методика верна, всё смонтировано правильно, опыт проведён корректно – значит? Значит, не годятся эти конструкции аппаратов, а может, и сам принцип, по которому они построены, а может, неправильно преподнесены, поняты полученные данные… Вариантов хватало, но необходимо было исключить все очевидные причины сомнений. Этим она и занималась, отдав «железки» на откуп своей остальной группе, Сергею и Вальке.

Сергей вспомнил, как Виктор допытывался, на что ему дался этот мальчишка, имея в виду Вальку.

– Интересно, – говорил Сергей, – парень занятный. Воспитаю, помощник будет.

– Ну, я понимаю, уж девчонка была бы, есть цель воспитывать, а так на что он тебе? Ты его воспитаешь, а он тебе потом ручкой сделает. Помощник!

– А ведь женщина мне скорее ручкой сделает!

– Психолог! Девушка! Нежное создание, воск, из которого можно лепить! Не помнишь классику.

– Помню! Только кто из кого лепит? А ты знаешь нынешних девушек? Ты же всё больше в обществе вдовушек!

– А кроме шуток, непонятное шефство. Или он твой дальний родственник?

– Все мы родственники! Познакомились просто, и всё!

– Идеалист…

«Зачем я с ним правда вожусь? На работу его устроил.

Теперь опекаю, учу уму-разуму. А может, и неправильно учу, да и какое имею я право его учить? Но ведь чему учу? Объективным вещам: это прибор, это термопара, это провод, он всё равно их должен постигнуть, не принимая ни за какую науку, ведь дети не думают о том, что они учатся, когда начинают говорить, – это естественно для них. А парень мог спокойно учиться в дневной школе, может, я хуже ему сделал. Но ведь не насильно же? Да бог с ним, он и не видит во мне опекуна. Я не столько и воспитываю его. По крайней мере, будет знать, что такое научно-исследовательский институт, не полезет в вуз так вслепую, как я, например. Уже хорошо. Хватит об этом раз и навсегда. Будем считать, что не я его привёл, а Борода прислал к нам в группу. Меня прислал и его прислал».

– Сколько раз мы уже перепаивали эту термопару, – ворчал Валька.

– Тебе за это деньги платят, привыкай переделывать, пока не сделаешь!

– Время жалко. Мы же торопимся.

– Это точно. Но такая работа даёт возможность подумать, если попусту не чесать языком.

– Намёк понял.

– Ты знаешь, Эйнштейн работал в патентном бюро, а что открыл?

– Может, нам тоже податься в машинистки или в писаря?

– Тебе, пожалуй, можно, но рановато, а мне бесполезно!

– Сергей, извини.

– Ничего, бывает, особенно с непривычки.

Чем больше Вера Николаевна погружалась в материал, тем больше она убеждалась, что шла по неверному пути. Отчасти это случилось потому, что, когда работа начиналась, она выбрала наиболее испытанную методику эксперимента, поскольку опыта у неё недоставало, и она хотела хоть с этой стороны оградить себя от ошибок. Но опасность подстерегала именно с этой стороны. То, что все пользовались этой методикой, ввело её в заблуждение, потому что, если разобраться, многим такая методика не совсем подходила. Но над одними довлела инерция, они уже пользовались такой методикой, и им она казалась самой подходящей для новой работы. Другие не решались браться за поиски, когда сам имярек в похожей работе пользовался такой методикой, третьим не хватало знаний на то, чтобы найти что-то и приспособить к своим опытам. Они пользовались готовыми решениями и разработками. Всё это можно было понять только при ближайшем пристальном знакомстве, а Вера Николаевна поверила внешнему – громадной распространённости этой отработанной для многих случаев методики. Она по неопытности не учла тогда, что ей придётся мерить температуру стенки, а это даёт огромные ошибки, которые могут настолько исказить истинную картину, что нельзя будет сделать никаких выводов. Она в силу своей неосведомлённости не знала, что несколько исследователей уже потерпели фиаско на этом пути. Никто ей не подсказал вначале. Всё начиналось очень хорошо. На бумаге фигурировали значки температур, которые теперь, в эксперименте, невозможно было получить с той точностью, которая нужна была для того, чтобы данным работы можно было верить.

Когда работа начиналась, Вера Николаевна об этом не знала, когда работа пошла, ей некогда было об этом думать, когда стали накапливаться данные, оказалось, что они мало пригодны для обработки, – это вылезала наружу начальная ошибка. Что ж, такие случаи в исследовательской практике нередки. Вера Николаевна всё понимала умом, но сердцем не хотела с этим согласиться. Она ещё и себе не признавалась в этой роковой ошибке. Ей было досадно теперь, что все в лаборатории так мало интересовались её работой, в том числе и Борода. Собственно говоря, он мог и не знать об этой трудности, мог не быть провидцем, не обязан был вникать в технологию эксперимента, ведь это не детский сад. Она не за это на него обижалась теперь. Но он действительно мало интересовался её работой в самой её сути, и это давало ей моральное облегчение, за все два года и поговорили-то, наверное, раз пять-шесть. «А разве это мало?» – задавала она себе вопрос и не могла на него ответить. Есть исследователи, которые, как путеводной нитью, пользуются своей интуицией, шестым чувством, которое и отличает их от простых исполнителей. Может быть, это то, что называют талантом. Они идут напролом, но не сломя голову, а потому что знают: там лежит искомая истина. Они находят самые короткие пути именно потому, что чувствуют: точка назначения там, вот в этом эксперименте, в этой постановке задачи, в этой области. Уверенность служит строительным раствором, ассоциации – путеводными маяками. Внешне всё спокойно, но внутри уже идёт работа, уже зреет зерно, которое потом даст ростки исследования. Правда, подчас цель оказывается слишком мелкой, подчас она лежит вне области, в которую следовало бы попасть, стрелки называют такое попадание «в молоко», подчас попадание приходится точно на пробитое кем-то отверстие в мишени. Это называют либо счастливым совпадением, если открытия сделаны одновременно, либо изобретением велосипеда.

Нет, Вера Николаевна не была таким исследователем. Она в душе знала это, но никто её не вынуждал заявлять про своё «открытие» во всеуслышание. Если бы она оглянулась, то пересчитала бы по пальцам таких людей, настоящих исследователей, среди знакомых. Впрочем, для этого не нужно было особой сноровки, это мог сделать, пожалуй, любой знавший их человек. Исследователем надо родиться. Вера Николаевна исследователем стала.

Чем больше Сергей возился со стендом, тем яснее становилось ему, что для скорейшего успеха работы необходимо отказаться от принятой методики. Всё равно ведь погрешность замера будет одного порядка с самой величиной, что же тут скажешь? «Неужели она этого не понимает? Или не может отступить теперь? Ведь ещё есть время, если как следует взяться, можно успеть за два месяца, ну, за три продуть несколько моделей! Странная женщина! Это же в её интересах, а то закроют тему, и будь здоров! Надо бы ей сказать. Но как?»

Сергей чувствовал, что встретит сопротивление и что нельзя ей сейчас говорить об этом. Он бы не мог объяснить, почему он так думает, но уже был уверен, что решил правильно. Между тем время шло, опыты на налаженном стенде не дали больших сдвигов в лучшую сторону, и было бессмысленно дальше проводить эксперименты, которые не давали нужных результатов.

Верочка пришла домой и почувствовала, что смертельно устала. Устала от этого бесконечного ожидания результатов и от бесплодности этого ожидания. Устала от семичасового чтения и круглосуточной работы мозга. Ей казалось, что она не ложилась спать, как только утром открывала глаза. Она устала от того, что непрерывно сама себя терзала упрёками: зачем взялась, сидела бы в КБ, куда полезла… А сегодня ещё этот визит к профессору. «Он прав, тысячу раз прав». Она присела к зеркалу и посмотрела на себя: да, я плохо выгляжу, и морщинки от глаз совсем не от мудрости, а от старости. Она сжала щёки ладонями, лицо сморщилось, сплющилось – это насмешило Верочку. Она улыбнулась чему-то очень детскому, вечному и полузабытому, потом уронила голову на руки и заплакала. Тихо и легко заплакала, как ей давно не доводилось.

«Девчонка, как тебе не стыдно. Залезла в чужой огород, спутала, так что ж такого? Выбраться и выйти на дорогу к дому как можно скорее. А профессор ведь сказал, что дорога там, а вот „еду не на том номере автобуса“. Может быть. Может быть. Для чего я к нему пошла? Чтобы убедиться, что не права, или чтобы найти верный путь? Но ведь он мне ни того ни другого не сказал. Он сказал, что если удастся очень квалифицированно поставить замер температуры, то и такой путь хорош. Значит, я не ошиблась, а виноваты те, кто не может создать мне необходимых условий замера температуры. Верно. Но ведь мы и сейчас знаем, как долететь до Марса, а пока что не летим, потому что нет технической возможности. Нет технической возможности, значит, я схоласт и мечтатель. Выдумщик. А может быть, ещё всё получится? Но ведь он сказал, что есть и другие возможности, и другие решения, надо только посмотреть в литературе и применить готовые математические решения к моему случаю. Даже литературу дал». Она смотрела на себя в зеркало. Смотрела и не видела ничего. Перед ней снова проходил весь разговор с профессором, её старым учителем по институту и близким другом отца. «Заходите, конечно, заходите». «Но ведь он стар уже. Стар и на пенсии, и может, что-нибудь новенькое появилось, а он и не знает совсем об этом. И снова я поеду не на том номере автобуса».

Она пристально вгляделась в себя. «Постарела, Ве-ерка! Ещё немного – и бабий век. Всё теперь тебе сложно: начинать сначала и возвращаться. Да и что начинать? Жить? Экспериментировать?»

Ещё раз провела ладонью по лбу. Разгладила морщины и долго-долго смотрела себе в глаза, пока не стало подёргиваться туманом её отражение в зеркале и всё, что стояло за спиной. Она тряхнула головой. Показала себе язык, самый кончик, так они дразнили друг друга девчонками. «А я ещё ничего, а?.. Утро вечера мудренее. Завтра надо последний раз попробовать и, если снова ничего не выйдет, бросать. Нельзя так, чёрт с ней, с методикой. Ну, закроют тему. Чёрт с ней, с темой. Надо же себе хоть доказать, что смогла что-то сделать. Пошла бы после института в лабораторию, не порола бы теперь такую галиматью!»

Ей не стало веселее и легче на душе. Стало только определённей и, наверное, горче, и не с кем было об этом поговорить. Совершенно не с кем. Все её подруги в детях, в заботах, ну, куда теперь идти на ночь глядя, без предупреждения? А все приятели посчитают, что она сошла с ума, если вдруг позвонит или скажет, что ей надо поговорить насчёт работы, или в ресторан пригласят. Ну, что же, вечером опять о работе? Пригласят выпить, потанцевать – всё, что угодно, а заодно и о работе. Что она – не пробовала разве?»

Она пробовала. А друзей настоящих не было – приятели. Теперь и приятелей разделили: это мои, это Юркины. Чёрт-те что! Да и с мужем ей бывало о работе трудно говорить. Но она не хотела сегодня вспоминать ни о муже, ни о приятелях, ни…

«Сама заварила, сама разберусь». Раньше она так никогда не только не говорила, но и не думала.

Прошла ещё неделя, может быть, две, может быть, три. Сергей не замечал времени. Каждый опыт был похож на предыдущий. Хотя с его приходом результаты стали более логичными, всё же они были слишком разбросаны и при повторении опыта получались разными. Они не воспроизводились. Значит, результатам нельзя было верить. Нельзя было установить никакой закономерности, хотя принципиально вполне очевидно, что точки должны выразить определённую, заранее известную по характеру закономерность, но в том-то и дело, что и необходимые практические числовые показатели при такой точности, которую давали опыты, использовать не было никакой возможности.

Сергей, пожалуй, догадывался, что Вера Николаевна сомневается в нынешней методике, но молчал. Он сам сомневался в своей правоте, но прикидывал, что, если воспользоваться принципиально отличным способом, можно, очевидно, незначительно переоборудовав стенд, хотя бы убедиться быстро, что прежние результаты неверны, а новые полученные логичнее и точнее.

Он просмотрел литературу, в которой излагались теоретические основы иного метода, и прикинул, что для корректного проведения экспериментов придётся солидно повозиться с математикой, ввести поправку, иначе в каждом результате будет постоянная ошибка из-за того, что не учтены конкретные условия опыта. Но он прикинул также, что, для того чтобы убедиться в пригодности новой методики для их случая, можно ничего предварительно не делать с математическим аппаратом, а только перемонтировать схему замера температур.

Впервые ему пришлось так самостоятельно разбираться в тонкостях научного эксперимента, и поэтому стройность и логичность всех рассуждений и выкладок насторожили его. Он уже по своему маленькому опыту знал, что с самого начала огорчают неувязки, не говоря уже о том, что в науке вообще часто приходится перестраиваться на ходу.

«Нет, здесь что-то не так, наверное, – думал Сергей, – слишком всё гладко получается, вероятно, чего-то не учёл. Или ошибка в результатах будет значительно больше той, которую я предполагаю».

Он в конце концов после всех сомнений пришёл к той же мысли, что и Вера Николаевна: надо с кем-то посоветоваться. После долгих раздумий решил, что самая подходящая для этого кандидатура – сама Вера Николаевна. Действительно, она руководитель группы, человек, очевидно, опытный, почему бы не изложить ей свои сомнения по работе, которую они делают сообща?

Нет. Он никак не мог себя уговорить обратиться к ней. Тогда к кому же? К Ивану Николаевичу.

Иван Николаевич, пожалуй, подходил по всем статьям, кроме одной: у него начал работать Сергей, когда пришёл в лабораторию. Вроде бы на первый взгляд это упрощало разговор. Справедливо: они были в прекрасных отношениях. Но, с другой стороны, Сергей боялся, что разговор не получится, потому что о нём потом могут узнать в лаборатории, и пойдут нехорошие разговоры, слухи. Ведь когда Сергея забирали от Ивана Николаевича, оба они были недовольны. Пошли тогда к Бороде, но тот не изменил своего решения, и Иван Николаевич обратился к заместителю по науке института, но дело тоже заглохло, и его перекинули на горящие испытания, людей не хватало.

Объяснялось всё просто: Павлова Ивана Николаевича выбрали секретарём партбюро института, а поскольку он отказался быть освобождённым, оставили ему одного лаборанта и одного аспиранта для продолжения научной работы, хотя предупредили, что ещё никому до него не удавалось совместить два этих дела. Иван Николаевич просил оставить Сергея, поскольку он уже в курсе дела и «парень с головой», но…

Теперь к их разговору могут примешать разные мотивы, кому что вздумается, и на этом сиропе развести сплетню. Так, по крайней мере, думал Сергей. И всё же он решился.

То, что Иван Николаевич парторг института, затягивало их встречу. Поймать его было очень непросто, и чем больше Сергей дожидался встречи, тем сильнее сомневался в её нужности, ему хотелось на всё плюнуть, пусть идёт как идёт, его, что ли, дело. Он молодой специалист, а тут солидные люди. Тема и разработки для проведения опытов утверждены и начальником лаборатории, и замдиректора по науке, чего соваться. Без него обойдутся.

Но какой-то червь уже точил его изнутри, и ему хотелось не только убедиться в своей правоте, но и поскорее получить «свою» первую точку, и повторить её, и доказать самому себе в первую очередь, что он прав, что он что-то понимает, что он не зря учился этому. Из ничего сделать что-то!

Да, но Иван Николаевич был неуловим. Его недавно выбрали. Лето, как говорится, «мёртвый сезон», все в отпусках, теперь закипела работа. Он и в парткоме бывал редко, а если и сидел, то не в тиши кабинета, а в окружении людей. Дел у него, оказывается, хватало: партучёба, распределение квартир, подготовка к выборам, сессии в райкоме… Обо всём этом Сергей узнал у Зиночки, секретаря-машинистки. Она печатала, не глядя на лист бумаги, и лишь иногда наклонялась к написанному от руки, чтобы разобрать мелкие буквы почерка Павлова. Печатала и разговаривала. «Уехал на агитпункт. В три заседание, а сейчас он у директора. Завтра с утра в райкоме». Она роняла слова небрежно и точно. Повторяла, не сердясь, а на особенно нетерпеливых смотрела такими ангельскими голубыми глазками: «Занят человек, занят. Разве вы не понимаете, он на партийной работе».

Пришлось стать детективом. Валька разработал план. Он сидел у окна и сторожил, не пройдёт ли Иван Николаевич. А когда наконец высмотрел, Сергей опрометью бросился к проходной. «На перехват», – как сказал Валька.

Сергей возвращался на стенд и думал, что Валька в жизни преуспеет, на всё у него природная хватка.

– Договорились? – встретил его Валька.

– Сегодня после работы – другого времени нет.

– Ещё лучше: без посторонних глаз.

– Ты считаешь, что так лучше?

– Сам же говорил, что не хочешь, чтобы в лаборатории знали. А ты что – украл, что ли?

– Нет, но всё же…

– Щепетильничаешь. А сколько мы электричества зря жрём! Воздух ведь гонять надо и печку греть надо, и приборы горят весь день, да и зарплата нам идёт…

– Молодец, парень, мыслишь по-государственному! Вот и я говорю: что зря печку греть?!.

– Смеёшься? – обиделся Валька.

– Нет, просто я очень жизнерадостный.

Вечером того же дня Сергей ждал Ивана Николаевича в лаборатории, в комнате, где они раньше работали.

Иван Николаевич устроился за своим старым столом, и по тому, как он перебирал папки, открывал и закрывал ящики, чувствовалось, что сидеть ему здесь приятно. Он вздохнул. Потом снова выдвигал ящики, и было ясно, чего ему жаль: что дела запущены. Тема фигурировала, но не двигалась. «Да, верно говорили, этот год для научной работы пропал».

Однажды он уже то же самое думал, сидя здесь, а детали – самая крепкая память, они несут в себе огромный заряд прошлого. Он вспомнил о неприятном разговоре с Бородой. Когда-то, давно, ещё в институте, он прослушал у него спецкурс и всё понимал, а в тот раз они никак не могли понять друг друга. Борода говорил, что ему нужны работники и живые темы, а не балласт в плане, а Иван Николаевич клялся, что сможет совместить.