Второй пол

Часто утверждали, что куртуазная любовь, зародившаяся в XII веке на Средиземноморском Юге, привела к улучшению женской участи. Относительно ее зарождения существует несколько гипотез: одни считают, что «куртуазность» проистекает из отношений владетельной дамы с молодыми вассалами; другие связывают ее с ересью катаров и культом Девы Марии; третьи выводят мирскую любовь из любви к Богу вообще. Нельзя с полной уверенностью сказать, существовали ли когда-нибудь на самом деле «суды любви» (cours d’amour). Достоверно одно: Церковь вынуждена была, в противовес грешнице Еве, восхвалять Мать Искупителя: Ее культ приобрел такое значение, что говорилось даже, будто в XIII веке Бог сделался женщиной; иными словами, в религиозном плане разрабатывается мистическое учение о женщине. С другой стороны, праздность дворцовой жизни позволяет благородным дамам окружать себя пышным великолепием учтивости, галантных бесед, поэзии; просвещенные женщины, такие как Беатрис де Валентинуа, Альенор Аквитанская и ее дочь Мария Французская, Бланка Наваррская и многие другие, привлекают к себе поэтов и назначают им жалованье; расцвет культуры, охвативший сначала юг, а потом и север, поднимает женщин на новую высоту. Куртуазную любовь часто описывали как любовь платоническую; Кретьен де Труа, видимо, чтобы угодить своей покровительнице, изгоняет адюльтер из своих романов: единственная преступная страсть у него – это любовь Ланселота и Геньевры, но на самом деле, поскольку феодал-супруг был опекуном и тираном, женщина искала возлюбленного вне брака; куртуазная любовь была компенсацией варварских официальных нравов. «Любовные отношения в современном смысле имеют место в древности лишь вне официального общества, – замечает Энгельс. – Средневековье начинает с того, на чем остановился Древний мир со своими зачатками половой любви, – с прелюбодеяния». И действительно, пока существует институт брака, любовь будет облекаться именно в такую форму.

На самом деле, если куртуазная любовь и смягчает женский удел, глубоких изменений в нем она не вызывает. К освобождению женщины ведет не идеология, будь то религия или поэзия; некоторые сдвиги в этом направлении в конце феодальной эпохи обусловлены совсем иными причинами. Когда над ленными вассалами утверждается верховенство королевской власти, сюзерен утрачивает бо́льшую часть своих прав: в частности, у него понемногу отбирают право выдавать замуж своих вассалок; одновременно феодального опекуна лишают права распоряжаться имуществом подопечной; выгоды, связанные с опекой, исчезают, а когда служба за феод сводится к денежному обложению, исчезает и сама опека; женщина не способна нести военную службу, но она не хуже мужчины может выполнить денежное обязательство; феод превращается в простое земельное владение, и нет больше никаких оснований отказывать в равенстве обоим полам. Фактически в Германии, Швейцарии и Италии женщина остается под постоянной опекой, но Франция признает, что «девушка стоит мужчины», по словам Бомануара. Германская традиция давала женщине в качестве опекуна защитника, – когда она перестает нуждаться в защитнике, она обходится и без опекуна; она уже не считается бесправной как представительница своего пола. Незамужней или вдове предоставлены те же права, что и мужчине; собственность дает ей всю полноту власти: владея феодом, она им управляет, то есть вершит правосудие, подписывает договоры, издает законы. Бывает, что она даже участвует в войнах, сражается и командует войсками; женщины-воины существовали и до Жанны д’Арк, и Орлеанская дева хоть и вызывает удивление, но не шокирует.

Однако женской независимости препятствует столько факторов, что все вместе они не исчезают никогда: физическая слабость уже не важна, но подчиненное положение замужней женщины по-прежнему выгодно обществу. Так что власть мужа сохраняется и после распада феодального строя. Утверждается парадокс, существующий еще и в наши дни: сильнее всего интегрирована в общество та женщина, у которой меньше всего преимуществ. В феодализме гражданском брак выглядит точно так же, как и в феодализме военном: муж по-прежнему является опекуном жены. Возникающая буржуазия соблюдает те же законы. В кутюмном праве, как и в праве феодальном, эмансипация женщины возможна только вне брака; девушка и вдова обладают равными с мужчиной правами, но, выйдя замуж, женщина попадает под опеку, «попечение» (mainbournie) мужа; он может ее бить, он следит за ее поведением, связями, перепиской, он распоряжается ее состоянием не в силу брачного контракта, а исходя из самого факта брака. «Как только брак заключен, – говорит Бомануар, – имущество и одного, и другой делается общим в силу супружества, а попечение об оном вверяется мужу». Дело в том, что и у дворян, и у буржуазии интересы собственности требуют, чтобы ею распоряжался один хозяин. Жену подчиняют мужу не потому, что в принципе считают ее неправоспособной: когда ничто не мешает, за женщиной признают всю полноту прав. Со времен феодализма до наших дней замужнюю женщину сознательно приносят в жертву частной собственности. Важно отметить, что ее порабощение тем полнее, чем больше размеры имущества, находящегося в распоряжении мужа: наиболее конкретно зависимость женщины всегда проявлялась у имущих классов; у богатых землевладельцев и поныне сохраняется патриархальная семья; чем более могущественным в социально-экономическом плане чувствует себя мужчина, тем больше он претендует на роль pater familiae. И наоборот, общая нищета превращает супружескую связь в связь взаимную. Женщину освободил не феодализм и не Церковь. Скорее переход от патриархальной к собственно супружеской семье начинается с крепостничества. Крепостной и его супруга ничем не владели, они лишь имели в общем пользовании дом, мебель, орудия труда, и у мужчины не было никаких оснований пытаться подчинить себе жену, не имеющую никакого имущества; зато соединявшие их узы общего труда и общего интереса поднимали супругу до уровня подруги. С отменой крепостного права бедность не исчезает; супруги, живущие на равных, встречаются в маленьких сельских общинах и среди ремесленников; жена – это не вещь и не прислуга: эту роскошь может себе позволить только богатый; бедный же ощущает обоюдную связь со своей половиной; в свободном труде женщина завоевывает конкретную самостоятельность, ибо вновь обретает определенную экономическую и социальную роль. В средневековых фарсах и фаблио отражается среда ремесленников, мелких торговцев и крестьян, где превосходство мужа над женой проявляется лишь в том, что он может ее побить, – но его силе она противопоставляет хитрость, и равенство между супругами восстанавливается. Тогда как богатая женщина расплачивается за свою праздность покорностью.

В Средние века женщина еще сохраняла некоторые привилегии: в деревнях она ходила на общие собрания, участвовала в первичных собраниях по выборам депутатов в Генеральные штаты; муж мог единолично распоряжаться только движимым имуществом: для отчуждения недвижимости требовалось согласие жены. Только в XVI веке возникают своды законов, действующие на протяжении всего старого режима; в эту эпоху феодальные нравы окончательно исчезают и ничто не защищает женщин от стремления мужчин приковать их к домашнему очагу. В этом чувствуется влияние римского права, столь пренебрежительно обходившегося с женщиной; как и во времена римлян, яростные диатрибы против глупости и слабости женского пола служат не истоком законов, но попыткой их оправдания; мужчины лишь задним числом могут объяснить, почему они поступают так, как им удобнее. «Среди дурных свойств женщин, – читаем мы в „Видении о вертограде“ (Songe du Verger), – девять дурных свойств, полагаю я, причитаются им по праву. Во-первых, женщина по самой природе своей причиняет себе ущерб… Во-вторых, женщины по самой природе своей весьма скаредны… В-третьих, воля их весьма непостоянна… В-четвертых, женщины по самой воле своей дурны… В-пятых, они притворщицы… Сверх того, женщины известны лживостью, а оттого по гражданскому праву женщину нельзя призвать в свидетели при составлении завещания… Сверх того, женщина всегда делает обратное тому, что ей наказано сделать… Сверх того, женщины охотно всем болтают и рассказывают собственный позор и стыд. Сверх того, они лукавы и хитры. Монсеньор святой Августин говорил, что „женщина есть животное, ни двора, ни хлева не имеющее“; она исполнена злобы, к стыду своего мужа, ею питается все дурное, она есть начало всех споров и ссор и находит дорогу и путь ко всякому беззаконию». Подобные тексты встречаются в эту эпоху в изобилии. Приведенный нами интересен тем, что каждое обвинение призвано оправдать один из направленных против женщин пунктов законодательства и то зависимое положение, в каком их держат. Разумеется, все «мужские должности» для них закрыты; вновь обретает силу сенатусконсульт Веллея, лишающий их всякой гражданской дееспособности; право первородства и преимущественное право мужчины отодвигают женщин на второй план при дележе отцовского наследства. Незамужняя девушка остается под опекой отца; если он не выдает ее замуж, то, как правило, заточает в монастырь. Матери-одиночке разрешается устанавливать отцовство, но это дает право лишь на покрытие медицинских расходов на роды и на алименты на ребенка; выйдя замуж, она переходит во власть мужа: он выбирает место жительства, управляет хозяйственными делами, прогоняет жену в случае ее измены, заточает ее в монастырь или, позже, добывает королевский указ о взятии под стражу и отправляет ее в Бастилию; ни один акт не действителен без его утверждения; доля жены в общем имуществе супругов уподобляется приданому в римском смысле слова, но, поскольку брак нерасторжим, имущество может перейти в распоряжение жены лишь после смерти мужа; отсюда поговорка: «Uxor non est proprie socia sed speratur fore»[59]. Поскольку она не распоряжается своим капиталом, то, даже сохраняя на него права, не несет за него ответственности; он не придает содержания ее деятельности – она не имеет конкретной власти над миром. Даже дети ее, как во времена «Эвменид», считаются принадлежащими прежде всего отцу, а уж потом ей: она «дарит» их супругу, авторитет которого несравненно выше и который является истинным господином своего потомства; этот аргумент даже будет использовать Наполеон, заявлявший, что, подобно тому как грушевое дерево принадлежит владельцу груш, женщина есть собственность мужчины, коему она приносит детей. Таким статус французской женщины оставался на протяжении всего старого режима; постепенно сенатусконсульт Веллея будет заменен юриспруденцией, но только Кодекс Наполеона отменит его окончательно. За долги супруги и ее поведение отвечает муж, и только ему она обязана давать отчет; она почти не имеет прямых связей с государственной властью и отдельных от мужа отношений с людьми, посторонними для семьи. В труде и материнстве она не столько подруга, сколько прислуга: производимые ею вещи, ценности, дети принадлежат не ей, а семье, то есть ее главе – мужчине. Не больше свободы предоставлено ей и в других странах, напротив, в некоторых из них сохранилась опека и везде права замужней женщины ничтожны, а нравы суровы. Все европейские законодательства были составлены на основе канонического, римского и германского права, равно неблагоприятных для женщины; везде существует частная собственность и семья – институции, подчиняющие себе все.

Во всех странах одним из следствий порабощения «честной женщины» семьей является наличие проституции. Проститутки, лицемерно поставленные вне общества, играют в нем чрезвычайно важную роль. Христианство клеймит их позором, но принимает как необходимое зло. «Уничтожьте проституток, – говорит святой Августин, – и общество погрязнет в распутстве». А позже святой Фома Аквинский – или, по крайней мере, теолог, подписавший его именем IV книгу «De regimine principium» («О правлении государей»), – заявляет: «Изымите из общества публичных женщин, и разврат будет сотрясать его беспорядками всякого рода. Проститутки в государстве подобны отхожему месту во дворце; уничтожьте отхожее место, и дворец станет местом нечистым и смрадным». В период Высокого Средневековья в нравах царила такая свобода, что в девицах легкого поведения почти не было надобности, но, когда сложилась буржуазная семья и стала строго соблюдаться моногамия, мужчине пришлось искать радостей вне семейного очага.

Напрасно капитулярий Карла Великого со всей возможной строгостью запрещает проституцию, напрасно Людовик Святой приказывает в 1254 году изгнать проституток, а в 1269-м – разрушить злачные места: в Думьяте, как сообщает нам Жуанвиль, шатры проституток располагались рядом с шатром короля. Усилия Карла IX во Франции и Марии-Терезии в Австрии, как покажет позже XVIII век, в равной мере оказались тщетными. Организация общества делала проституцию необходимой. «Кто они [проститутки], – высокопарно вопрошает Шопенгауэр, – как не жертва, принесенная на алтарь моногамии?» А Лекки, историк европейской морали, формулирует ту же мысль следующим образом: «Они – высшее воплощение греха и самые деятельные стражи добродетели». Их положение справедливо сравнивали с положением евреев, которым их часто уподобляли[60]: ростовщичество и денежные спекуляции Церковь запрещала точно так же, как и любое сношение вне супружества, но, поскольку общество не может обойтись ни без финансовых спекулянтов, ни без свободной любви, эти функции возлагаются на про́клятые касты: их селят в гетто и в специально отведенных кварталах. В Париже «падшие женщины» работали в «норах» (clapiers): приходили туда утром и уходили вечером, после сигнала к тушению огня; они жили на определенных улицах и не имели права оттуда отлучаться; в других городах дома терпимости обычно располагались за пределами городских стен. Как и евреи, они были обязаны носить на одежде отличительные знаки. Во Франции это был, как правило, шнурок определенного цвета, который полагалось носить на плече; часто им запрещалось надевать шелк, меха и украшения честных женщин. Они по закону были заклеймены позором, абсолютно беспомощны перед лицом полиции и магистратуры, достаточно было жалобы кого-нибудь из соседей, чтобы их выгнали из дома. Большинство из них жили тяжело и бедно. Некоторых забирали в публичные дома. Французский путешественник Антуан де Лален в конце XV века оставил описание одного такого испанского заведения, находившегося в Валенсии. Место это, говорит он, «размером с малый город и со всех сторон обнесено стеной с единственными воротами. У ворот поставлена виселица для преступников, кои могут оказаться внутри; специальный привратник отбирает палки у желающих войти внутрь и предлагает им, коли будет на то их воля и коли у них есть деньги, оставить их покамест у него, с тем чтобы забрать на возвратном пути в целости и сохранности; а коли случится так, что деньги у них есть, но оставить их ему они не пожелают и будут ограблены ночью, так за то привратник в ответе не будет. В месте сем три или четыре улицы, а на них множество маленьких домиков, и в каждом – весьма грудастые девицы, одетые в бархат и атлас. Таких девиц там двести или триста; а домишки их увешаны и разукрашены добротным бельем. Принятая такса в их деньгах составляет четыре денье, что для нас равняется одному грошу… Имеются там таверны и кабаки. Днем из-за жары место сие не разглядеть так хорошо, как ночью или вечером, когда все девицы сидят у своих дверей, а над ними горят красивые висячие фонари, чтобы удобнее было их рассматривать. Город назначает двух лекарей на жалованье, дабы всякую неделю посещать девиц и, коли занемогут они какой пристойной болезнью либо какой другой, тайной, удалять их из сего места. Ежели больная из города, правители оного обязываются взять ее на свое обеспечение, пришлых же выпроваживают на все четыре стороны»[61]. Впрочем, автор дивится столь хорошо организованному порядку. Многие проститутки оставались свободными; некоторые хорошо зарабатывали. Как и во времена гетер, служение любви открывало для женского индивидуализма больше возможностей, чем жизнь «честной женщины».

Особое положение во Франции занимает незамужняя женщина; ее юридическая независимость образует резкий контраст с порабощением супруги; незамужняя женщина – необычная фигура, а потому нравы стремятся отнять у нее все то, что предоставлено законами; она имеет все гражданские права – но права эти абстрактны и пусты; она не обладает ни экономической самостоятельностью, ни социальным статусом; обычно старая дева прячется в тени отцовской семьи или обретает общество себе подобных в лоне монастыря – а там ей неведомы иные формы свободы, кроме непослушания и греха: точно так же римлянки периода упадка освобождались только через порок. Негативность остается уделом женщины до тех пор, пока негативно ее освобождение.

В таких условиях женщина редко имеет возможность действовать или просто выражать себя: в трудящихся классах экономическое угнетение стирает неравенство полов, но одновременно отнимает все шансы у личности; у дворян и буржуазии женщину притесняют по половому признаку – она может вести лишь паразитическое существование; она плохо образованна; нужны исключительные обстоятельства, чтобы она смогла задумать и осуществить какой-нибудь конкретный проект. Эта редкая удача выпадает королевам и регентшам: власть ставит их над их полом; салический закон во Франции запрещает женщинам наследовать трон, но рядом с супругом и после его смерти они порой играют важную роль, как, например, святая Клотильда, святая Радегунда, Бланка Кастильская. Монастырская жизнь делает женщину независимой от мужчины, и некоторые аббатисы обладают большой властью; Элоиза прославилась как аббатиса не меньше, чем как возлюбленная. В мистической, то есть автономной, связи с Богом женские души черпают вдохновение и силу, не уступающую силе мужской души, а почет, которым окружает их общество, позволяет им совершать нелегкие деяния. Подвиг Жанны д’Арк выглядит чудом, притом что это лишь короткая безрассудная вылазка. А вот история святой Екатерины Сиенской весьма показательна; ведя совершенно нормальную жизнь, она сумела снискать в Сиене славу благодаря активной благотворительности и видениям, в которых отражается ее напряженная внутренняя жизнь; тем самым она приобретает тот необходимый для успеха авторитет, какого обычно не хватает женщинам; к ее влиянию прибегают, чтобы увещевать приговоренных к смерти, наставлять на путь истинный заблудших, миром разрешать раздоры между семьями и городами. Ее поддерживает общество, отождествляющее себя с нею, и это позволяет ей исполнять свою миротворческую миссию: проповедовать по городам подчинение папе, вести обширную переписку с епископами и государями и, наконец, будучи избранной посланницей Флоренции, отправиться за папой в Авиньон. Королевы, благодаря богоданному праву, и святые, благодаря своим бесспорным добродетелям, обеспечивают себе в обществе поддержку, позволяющую им стать вровень с мужчинами. От остальных же, напротив, требуется скромное молчание. Успех Кристины Пизанской – поразительная удача; да и она решилась зарабатывать на жизнь литературным трудом, лишь оставшись вдовой, обремененной детьми.

В целом в Средние века мужчины относились к женщинам не слишком благосклонно. Конечно, куртуазные поэты превозносят любовь; появляются многочисленные «Искусства любви», среди которых – поэма Андрея Капеллана и знаменитый «Роман о Розе», где Гильом де Лоррис призывает юношей посвятить себя служению дамам. Но этой литературе, испытавшей влияние поэзии трубадуров, противостоят тексты буржуазного толка, злостно обличающие женщин: фаблио, фарсы, лэ обвиняют их в лени, кокетстве и похотливости. Злейшие враги женщин – клирики. Они ополчаются на брак. Церковь сделала его таинством и в то же время запретила его христианской элите; это противоречие лежит у истоков «Спора о женщинах». Оно же с необычайным пылом обличается в «Жалобах Матеолуса», написанных через пятнадцать лет после первой части «Романа о Розе», сто лет спустя переведенных на французский и пользовавшихся в свое время большой популярностью. Матье, женившись, утратил свое духовное звание (clergie); он проклинает свою женитьбу, женщин и брак вообще. Зачем Бог создал женщину, если брак несовместим с духовным званием? Брак не может быть мирным: он наверняка измышление дьявола; или же Бог сам не ведал, что творил. Матье надеется, что в Судный день женщина не воскреснет. Но Бог отвечает ему, что брак – это чистилище, благодаря которому можно попасть на небо; перенесенный во сне на небеса, Матье видит легион мужей, встречающих его возгласами: «Приди, приди, о истинный мученик!» Те же мысли мы видим у Жана де Мёна, также клирика; он предписывает молодым людям уклоняться от женского ига; сначала он нападает на любовь:

Любовь – то полный злобы край,Любовь – то край любовной злобы;

затем нападает на брак, обращающий мужчину в рабство и обрекающий его на то, чтобы быть обманутым, и разражается яростной диатрибой против женщин. Защитники женщины пытаются в ответ доказать ее превосходство. Вот некоторые из аргументов, к которым вплоть до XVII века будут обращаться апологеты слабого пола:

«Mulier perfetur viro scilicet Materia: quia Adam factus est de limo terrae, Eva de costa Adae. Loco: quia Adam factus est extra paradisum, Eva in paradiso. In conceptione: quia mulier concepit Deum, quid homo non potuit. Apparicione: quia Christus apparuit mulieri post mortem resurrectionem, scilicet Magdalene. Exaltatione: quia mulier exaltata est super chorus angelorum, scilicet beata Maria…»[62]

Противники на это возражали, что Христос сначала явился женщинам, ибо знал об их болтливости, а ему надо было поскорее возвестить всем о своем воскресении.

Спор не утихал на протяжении всего XV века. Автор «Пятнадцати радостей брака» с сочувствием описывает невзгоды, выпадающие на долю несчастных мужей. Эсташ Дешан пишет нескончаемую поэму на ту же тему. В ту же эпоху начинается и спор о «Романе о Розе». Впервые женщина берется за перо, дабы защитить свой пол; Кристина Пизанская резко нападает на клириков в «Послании Богу любви». Клирики немедленно поднимаются на защиту Жана де Мёна; однако Жерсон, канцлер Парижского университета, встает на сторону Кристины; свой трактат он пишет по-французски, чтобы сделать его доступным широкой публике. Мартин Ле Франк швыряет на поле брани неудобоваримый текст под названием «Защитник дам» (Champion des Dames), который читают еще и два столетия спустя. И снова вступает Кристина. Прежде всего она требует, чтобы женщины были допущены к образованию: «Если бы в обычае было отдавать маленьких девочек в школу и если бы принято было учить их наукам, как мальчиков, они бы столь же прекрасно преуспевали в учебе и постигали тонкости всех искусств и наук».

На самом деле спор этот лишь косвенно касается женщин. Никто и не помышляет добиваться для них какой-то иной роли в обществе, нежели та, что им отведена. Скорее речь идет о сопоставлении жизни клирика с положением женатого человека; иными словами, речь идет о мужской проблеме, возникшей из-за двусмысленного отношения Церкви к браку. Конец этому конфликту положит Лютер, отвергнув безбрачие священников. На положение женщины эта литературная война не окажет никакого влияния. Сатира фарсов и фаблио, высмеивая существующее общество, не стремится его изменить: она издевается над женщинами, но ничего против них не замышляет. Куртуазная поэзия превозносит женственность, но подобный культ отнюдь не способствует сближению полов. «Спор» – явление второстепенное, он отражает настроения общества, но не меняет его.

* * *

Мы говорили, что юридический статус женщины оставался более или менее неизменным с начала XV до XIX века; однако в привилегированных классах ее конкретное положение меняется. Итальянское Возрождение – это эпоха индивидуализма, благотворная для расцвета всех сильных личностей, без различия пола. Среди женщин этой эпохи можно встретить могущественных правительниц, таких как Иоанна Арагонская, Иоанна Неаполитанская, Изабелла д’Эсте; отважных воительниц, с оружием в руках сражавшихся наравне с мужчинами, – так, супруга Джироламо Риарио боролась за свободу Форли; Ипполита Фьораменти командовала войсками герцога Миланского и во время осады Павии вывела на крепостные стены роту знатных дам. Жительницы Сиены, чтобы защитить свой город от Монлюка, собрали три отряда по три тысячи женщин в каждом, под женским командованием. Другие итальянки снискали славу своей образованностью или талантами; среди них Изотта Ногарола, Вероника Гамбара, Гаспара Стампа, Виттория Колонна, подруга Микеланджело, и особенно Лукреция Торнабуони, мать Лоренцо и Джулиано Медичи, перу которой, среди прочего, принадлежат гимны, а также жизнеописания Иоанна Крестителя и Девы Марии. Большинство этих выдающихся женщин – куртизанки; многие из них, сочетая свободу нравов со свободой духа, обеспечивая благодаря своему ремеслу собственную экономическую самостоятельность, вызывали у мужчин почтительное восхищение; они покровительствовали искусствам, интересовались литературой и философией, нередко сами писали или занимались живописью: Изабелла де Луна, Катерина ди Сан-Чельсо, Империя, поэтесса и музыкантша, развивают традицию Аспазии и Фрины. И все же для многих свобода принимает только форму распущенности: оргии и преступления итальянских знатных дам и куртизанок вошли в легенду.