Утро в стране интровертов

Сергей Тимофеев

Утро в стране интровертов

Обитаемые миражи

Первое, что бросается в глаза в поэтике Сергея Тимофеева, – это некоторая кажущаяся «понятность». И в то же время нас, читателей, не покидает ощущение: тут кроется что-то, придающее не так просто уловимую глубину и как будто ускользающее от схватывания. Мы всё равно недопонимаем, недоулавливаем – в какой же именно момент линейность письма начала сгибаться, петлиться, двоиться и троиться.

Тимофеев родился и живёт в Латвии, успешно взаимодействуя с тамошней культурной ситуацией, во многом подпитываясь от неё. Сам он говорит о стереоэффекте, культурной двухканальности своей работы, – именно так, «Stereo», назывался один из его билингвальных сборников, изданных в Риге объединением «Орбита». Поэзия Тимофеева вписана в особый ландшафт балтийской культуры, на котором советская эпоха оставила не настолько глубокий след, не настолько тяжёлую травму, как в России, – да и к западному культурному влиянию западная периферия СССР была гораздо восприимчивее. С другой стороны, Тимофеев с самого начала своей карьеры вовлечён в контекст новейшей русской литературы, перекликаясь в прежние времена с Василием Кондратьевым, в теперешние – со Станиславом Львовским или Фёдором Сваровским. Кроме того, творческая биография Тимофеева в значительной мере берёт начало в сфере влияния рижского журнала «Родник», ключевого для всей русской литературы рубежа 1980–90‐х (как пишет Илья Кукулин, «в 90‐е годы принципиально изменилось устройство литературного процесса, а в „Роднике“ уже наметились черты этого самого нового процесса»). Уникальность «Родника», помимо прочего, была и в том, что на его страницах разворачивался диалог между прибалтийским культурным пространством (со всеми его западными привязками – литературными, музыкальными, кинематографическими и т. д.) и неподцензурной советской традицией.

Эта двойственность не только касается интертекстуальных референций и авторского позиционирования, но и отражается на внутренней организации материала, с которым Тимофеев работает, – языковой конструкции и сюжетной. Стихи как бы мимикрируют под устные рассказы, выдержанные в довольно своеобразной речевой манере. Реальность в них вполне понятная (постсоветская, восточноевропейская или неопределённо провинциальная), она – казалось бы – уже ничем не удивит, но эпизоды и подробности всё нанизываются друг на друга, множатся, знакомая картина обрастает неожиданными чертами, и постепенно в стихах проступают мерцающие альтернативные варианты этой самой реальности, одновременно и – что даже важнее – вполне гармонично сосуществующие.

Не то чтобы Тимофеев напрямую описывал какую-то фантасмагорию. Скорее, временами её порождает сама повествовательная манера того или иного рассказчика, а также широкое использование языковых клише и устойчивых формул (например, из профессионального языка компьютерщиков), встроенные в рассказываемую историю перечни предметов, вереницы воспоминаний, инструкций и ещё чего угодно. И когда повествование уклоняется в сторону, из формализованной речи неожиданно возникают значения, аллюзии или эмоции, никак не предполагавшиеся изначальным месседжем:

                        В данный момент                               все операторы заняты.                        Значит ли это, что уже в следующий —                        они свободны и счастливы,                        богаты и успешны?                        Независимы и спокойны?

Вероятнее всего, на вопросы в финале стихотворения «Посткоммуникация» придётся ответить отрицательно, но всё равно приятно вспомнить о спокойствии и свободе в контексте коммуникации с автоответчиком колл-центра: у нас на глазах происходит гуманизация пустого канцелярского шаблона. И подобно тому, как плоский, выхолощенный язык формальных ситуаций выводит на неожиданный смысловой простор, – так же внезапно в реалистическое повествование врывается невероятное. Эмпирическая данность становится всего лишь одним из возможных вариантов действительности, вполне условным, – так обнаруживается сложная, разнородная природа всего, что выглядело только что цельным и несомненным. Описание реального мира оказывается описанием метамиров, калейдоскопом отражённых друг в друге мерцающих реальностей.

Стилевая нейтральность, отстранённая, документирующая, подчёркнуто непричастная интонация усиливает эффект: фантастическое – это обыденное. Сюда же – протокольная скрупулёзность подробностей: Чингачгук, Зверобой и Робин Гуд вместе ищут библиотеку не где-нибудь, а в опознаваемых декорациях посёлка Саулкрасты, их маршрут можно реконструировать, и он выведет к названному в стихотворении адресу («ул. Райня, д. 7»), где действительно располагается местная библиотека.

Их появление может удивить персонажа стихотворения, но не тимофеевского повествователя. Тройка сказочных героев ровно в той же степени, что и, скажем, менеджер-литовец Игнатявичус (способный «увидеть проскользнувшее / крыло иного мгновения из другой / комнаты в другом 2014‐м»), причастна этому плану реальности – и другому, находится на границе миров в многомерном универсуме Тимофеева. Характерно, что Тимофеев то и дело предоставляет фигурам такого рода возможность прямой речи, предлагая тем самым читателю примерить на себя их точку зрения, выделяя и приближая их к фокусу читательского внимания и сочувствия. По такой парадоксальной траектории проникают в поэзию Тимофеева эмоция и личное чувство – выглядящие, в эпоху поэтики идентичности, изысканно старомодными и при этом – в отличие от тоже уже винтажной эстетики «новой искренности» – не включающие в себя постмодернистскую деконструкцию исходного дискурса. Но зато, собирая в единый пучок разнородные модальности восприятия реальности многочисленными персонажами (большинство из них мелькнут в кадре лишь на мгновенье), Тимофеев исследует возможность пропустить их всех через себя – и получить в итоге комплексную, богатую обертонами и красками картину мира.

                Когда из всех старых ботинок мира                Сложат новый Тадж-Махал,                И эта официантка лет пятидесяти,                Засматривающаяся на спортивного типа                Студентов, выйдет покурить за дверь забегаловки,                И когда девушка, посвятившая три года анорексии,                Запустит зубы в свой первый за это время гамбургер,                А человек, играющий на банджо по четвергам,                Сядет в большую раздолбанную машину и поедет                За горизонт или там до ближайшей заправки…(«Славить тебя»)

В тимофеевских стихах последних лет рассказчик, как правило, находится как бы несколько поодаль от места событий и лишь наблюдает, но не участвует (в 1990‐е, в меньшей мере в 2000‐е лирический субъект Тимофеева чаще говорил о жизни собственной и непосредственно близкой). Эта смена перспективы позволяет увидеть чувствительность современного человека в новом ракурсе: непредсказуемые перепады дистанции, фиксация на мелких деталях и будто бы незначительных происшествиях заставляют читателя отождествлять себя не столько с конкретными персонажами, сколько с их эмоциональным движением лишь здесь и сейчас – и это путь к прочтению данной эмоции как универсальной. Александр Житенёв называл нечто подобное «языком переживания».

Тимофеевская поэтика вписывается в концепцию современного «мира мерцающих границ» (И. Кукулин), со всем отсюда вытекающим драматизмом восприятия исторических процессов и своего места в них. Но Тимофеев стирает границы сам и намеренно – и в этом его выигрыш. Неуловимо перетекающие один в другой миражи обнаруживают куда больше конкретности, вещности, осязаемости, чем можно было бы ожидать, потому что за ними угадывается вполне отчётливая благожелательная авторская воля. Потому-то в каждом из этих миражей хочется задержаться и пожить.

Массимо Маурицио

Предложение

    Давай поедем в мрачную пустоту.    Примерно 20 километров мрачной пустоты,    И потом надо свернуть налево,    И ещё пара сотен метров.    Именно там – отличный бар с лучшим эспрессо    Из одного кенийского сорта кофе.    Они держат и коста-риканский —    Для тех, кто пьёт кофе с молоком.    Но больше там ничего нет,    Как и посетителей, впрочем.    Там даже шляпу повесить не на что —    Полная пустота.

Её нефть

    Из коленных чашечек у неё идёт нефть,    Колени сочатся нефтью.    В хороший день можно набрать    Полулитровую банку,    Если водить её краешком по коже,    Цепляя маслянистые капли.    И что с этим делать?    Врачи только собирают консилиумы,    Хорошо хоть не раструбили журналистам.    Родные уже привыкли к тому,    Что она ходит всё время в чёрных тугих    Лосинах со специальными уплотнениями    На коленях, впитывающими всё новые капли.    Нефть – это её повседневность,    Она даже отслеживает курс на неё,    Колебания рынка, как чей-то пульс,    Чуть лихорадочный, переменный, живой,    Непонятный. В последнее время    Она чувствует себя целой    Нефтедобывающей страной.    Государством, уверенным в своём смысле.    Смотрите, как она переходит улицу,    Как смеётся, как делает покупки.    Ничего, что от нефти она избавляется    В ванной, снова и снова смывая тяжёлые    Чёрные капли. У неё в этой жизни    Есть нефть. А что есть у вас?

Разговор

    Ивар, – говорит ему мама, —    возьми немного ночи на подоконнике,    принеси мне, хочу поглядеть,    не стёрлись ли звёзды.    Не стёрлись, – он ей. —    Чего им стереться?    Сверкают как новенькие,    светят в оба.    Ну хорошо, тогда посплю.    Спи, мама, спи.    Сплю уже, Ивар, сплю.

История

    Про парня, который с детства запомнил почему-то    Пару строчек из песни, не раз хрипловато и свойски спетой В. В. Высоцким,    А сочинённой другим бардом, реально хлебавшим лагерную баланду:    «Товарищ Сталин, вы большой учёный, в языкознаньи знаете вы толк,    А я простой советский заключённый, и мне товарищ – серый брянский волк».    И тут вдруг он смотрит по телеку какую-то передачу к юбилею актёра и певца,    И там на фоне звучит эта песня, и голос отчётливо выпевает про толк, а следом:    «А я огрызок яблока мочёный, по мне пройдётся весь гвардейский полк…»    Что за отсебятина – думает парень, что за жалкая пародия, да ещё в юбилей,    Но голос вроде аутентичный, может, какая-то особая версия, интересно…    И он тут же садится к компу и гуглит: «товарищ сталин вы большой учёный»    И ему выпадают десятки, сотни линков на текст, и он заходит на первый,    Ведущий на страничку клуба собирателей бардовской песни, и читает:    «А я огрызок яблока мочёный, по мне…» – бросается на следующий линк,    Полное собрание текстов лагерной тематики в виртуальном пространстве,    А там: «…Весь гвардейский полк», он звонит другу и говорит: «Слушай, такое дело,    Хрень какая-то, ты ведь помнишь, песенка есть, Высоцкий пел, и там «простой    Советский заключённый», а тут яблоки какие-то мочёные, ерунда же, Жень?!»    А Женя отвечает: «Постой, постой, это где гвардейцы по яблоку шагают?» И они    Ещё полчаса ожесточённо спорят, пока парень не обрывает звонок, послав при    Этом друга куда подальше. И только тут ему становится страшно. В следующие    Полчаса он звонит маме, дяде, ещё паре приятелей, просто чтобы подтвердить    Догадку. Да, так и есть. НИКТО не помнит строчек, которые помнит он. Парень    Плохо спит, на следующее утро не идёт на работу, едет на приём к невропатологу    В центральную поликлинику. У дверей ждут ещё человек пять. Он вертит в руках    Номерок – оставил пальто в гардеробе. Его очередь после девушки с чуть опухшими    Глазами. Как будто много плакала – замечает он. Вот она уже заходит, он пересаживается    На её место, прямо у двери. Слышно, что девушка что-то быстро говорит вполголоса,    Потом притихает, пауза, потом снова говорит. И вдруг он улавливает вежливый    Спокойный голос невропатолога: «Да, я тоже прекрасно помню эту песню „Миллион,    Миллион дней жить нам врозь“. …Так вы говорите – есть другая версия?» Парень встаёт,    Он весь прямо пунцовый, сердце ухает… что же это, что же… Он дожидается девушку,    Не заходит к врачу, она медленно, задумчиво идёт по коридору. Он ступает следом,    Не представляя, как начать разговор. То приближается, то удаляется. Вот она уже    В гардеробе – забирает своё пальто, он берёт своё. Она его не замечает, застёгивает    Пуговицы, выходит. Он идёт за ней, она садится в трамвай, он следом, она едет, смотрит    В окно. Он в паре шагов, поглядывает на неё, потом тоже в окно. Её остановка, он – за    Ней. Понимает, что не решится подойти, чтобы она не восприняла это всё как издёвку,    Как мрачную шутку, как розыгрыш. Просто хочет знать, где она живёт. Она подходит    К подъезду многоэтажки. Нажимает код, тут он понимает, что сейчас её потеряет.    Решается, бросается вперёд, но дверь уже захлопнулась. Он кричит: «Девушка!    Подождите, девушка!» Но дверь не открывается. Он отскакивает, пытаясь заметить    Какое-то движение наверху в маленьких окнах подъезда. Ничего. Муть. Не разобрать.    Он топчется у входа, пока какой-то тинейджер в куртке с меховым капюшоном не    Приблизится к двери. «Чёрт! И телефон, и код забыл…» – объясняет он, проскальзывая    За недоверчивым тинейджером. Тот идёт к лифту, а парень взбегает по лестнице пешком    До третьего, потом останавливается. Не знает, что делать. Спускается вниз. А потом    Самым острым ключом из домашней связки выцарапывает на штукатурке прямо над    Дверью из подъезда, так, чтобы точно заметила – «Миллион, миллион алых роз!» и    Свой номер телефона. И выходит, счастливый, уверенный, что всё ещё как-то сложится,    Что он не огрызок яблока мочёный, по которому неизвестно почему, неизвестно с какой    Целью прошёлся весь гвардейский мрачно шагающий полк, сапоги за сапогами,    Сапоги за сапогами, сапоги за сапогами.

Фигуры речи

    Трогательный, наивный, какой-то искренний    Истребитель пролетел над речкой. Спелый    Напомаженный танк уютно перебирал гусеницами,    Подъезжая к лесу. Заветно, по-детски бабахнула    Установка залпового огня. Счастливые довольные    Пехотинцы куда-то побежали. В небе росли    Дымчатые раскрывающиеся цветки взрывов.    Небольшой коренастый генерал обещал    Взять всё, что можно, до полуночи. Весёлый    Озорной корреспондент держал перед ним    Микрофон с номером канала. Телезрители    Радовались и блаженно отдувались от трансляции.    Мыльная война пенилась перед ними во всём    Своём маслянистом блеске. Сверкало солнце.

Вопросы

    Достаточно ли мы держали в ладонях ежевики,    Морошки, клюквы? Не подозрительно ли много    Попадалось нам незрелых ягод или, наоборот    Уже слегка подвяленных, с коричневыми бочками?    Ступали ли мы мягко по коврам августовских лесов?    Зажигали ли фонарики в самое тёмное время суток?    Работали ли на лесопилках молчаливыми загадочными    фигурами, утирающими пот? Спали ли на пригорках,    разметав руки? Становились ли постепенно примерами    неразборчивого неаккуратного почерка? Оставляли    ли отпечатки ладоней в прибрежном песке у неспешной    речки? Расцепляли ли не поддающиеся тугие ветки?    Хорошо ли мы прожили жизнь до сегодняшнего момента?    Всегда ли мы были правы? Не пропустили ли что-то важное?

Хвала пятнице

    Приходи уже, вечер пятницы,    подари нам немного кофе и специй,    и медленный чубук наргиле    пусть остановит жёсткие шестерёнки спешки.    Мир вам, работники офиса А,    разойдитесь довольные, потряхивающие    ключами от машин, которые увезут    вас в счастливую пятничную пробку,    ведь после неё – лишь диваны и телевизоры.    Те же, кто предпочитают тесноту заведений с музыкой,    предпочитают и коктейли из разных кружащих голову зелий,    но также и напиток пиво им знаком, который пенит усы    и щекочет губы, заставляя искать закуски солёного толка,    такие же, как и шутки о глубине декольте новой барменши.    Пой нам, пятница, шелести табаком самокруток,    телефоны пропой самых весёлых девушек,    танцующих на столах так, как они видели прежде в кино    в дешёвых фильмах континента Америка.    Ох, пятница, люблю твою пёструю тень    и то чувство, с которым незаконченные дела    оставляют на понедельник, как будто запечатывая пещеру,    в которой томится дракон с дыроколом вместо клыкастой пасти.    Я – скромный человек, который трудится понемногу    во всякие дни, смиренно отдавая утренние и дневные часы,

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.