Чёрная зима

Стрелки на каминных часах показывали половину двенадцатого, но Сарвилин знал, что люди в этом подъезде не спят. Посланные им сотрудники звонят в каждую квартиру и пристрастно спрашивают мужчин, не заходили ли те к Крапивницким, не звонили ли по «02». Заодно они фиксируют на диктофон голоса, чтобы потом сличить с тем, записанным на магнитофон дежурной части.

Мимика на лице новой гостьи практически отсутствовала. Взгляд больших светлых глаз был сонным, а полные губы сложились в заискивающую улыбку. Такие носы, ноздрями наружу, Сарвилин не любил – ни у женщин, ни даже у мужчин.

– Вы с паспортом пришли? – любезно спросил следователь.

– Нет, он у меня дома остался. Я к подруге сюда шла, и консьержка меня знает. Зачем мне паспорт? Я давно хожу, со многими тут знакома…

– Тогда запишем с ваших слов, а потом проверим, – на всякий случай припугнул Сарвилин. – Фамилия, имя, отчество? Год рождения? Домашний адрес?

– Никифорова Ольга Васильевна, пятьдесят третьего года. Живу на Кавказском бульваре…

Увидев, что Виолетта записала данные в протокол, Сергей Борисович с трудом подавил зевоту. Его уже ничего не трогало и не ужасало; он хотел только спать.

– Где работаете, Ольга Васильевна?

– В «Президент-отеле», – горделиво сказала Никифорова, и щёки её порозовели.

– Вот как? – искренне восхитился следователь. – А кем?

– Уборщицей и посудомойкой на кухне, – уже тише сказала Никифорова.

Она оглядела свои вещички, явно пожалованные с плеча богатых постояльцев отеля, и сверкнула золотом зубов.

– А сюда к кому пришли? – Сарвилин заметил в дверях измотанного ожиданием Мельникова.

– Подруга моя, Люба Сосина, здесь в прислугах живёт у господ Тарасенковых, – совершенно обыденно, словно дело происходило сто лет назад, пояснила Никифорова.

– Да, Ольга Васильевна, так о чём вы хотели сказать? ненавязчиво поторопил её Сарвилин.

– Молодой человек, – Никифорова указала пальцем на Мельникова, – спросил, не видала ли вечером на лестнице подозрительных людей, которых раньше тут не было…

– Ну, и… – подался вперёд Сарвилин.

– Так вот, без десяти семь я как раз к Любе поднималась. Господа уехали за границу… как его… в Сингапур, а Любку оставили квартиру стеречь. Смотрю – лифт занятый. Стою, жду – ноги-то гудят после смены. И вдруг вижу – сверху спускается парень – горбатенький такой, весь косоватый. Волосы у него светлые, густые. Я ещё обратила внимание – очень хорошие волосы, прямо и не мущинские…

– Значит, он без шапки был? – уточнил Сарвилин, радуясь, что показания Свистуновой и Никифоровой совпадают.

– Да, без шапки, это точно. Курточка у него плохонькая, синяя, на синтетическом меху, с капюшоном. Здесь такие и не ходят – дом-то приличный.

– Вы говорите, косоватый… Глаза косые?

– Нет, фигура. Он тяжело больной, сразу видно. А глаза у него голубые, большие, с блеском. Я его хорошо запомнила. Лицом – красавец, а телом – калека. Он очень торопился. У него в руках был «дипломат», вроде, чёрный. Парень очень волновался. Честно говоря, был не в себе…

– Вы сможете составить фоторобот? То есть сконструировать его портрет, чтобы был максимально схож с оригиналом?

Мельников побарабанил пальцами по подлокотнику кресла. Он уже знал, что никто из соседей Крапивницких в милицию не звонил. Голоса, похожего на записанный, не оказалось ни у кого в подъезде. Кириллу дали прослушать его по телефону. Звонивший мог, конечно, голос изменить, но это наименее вероятно. Скорее всего, мужчина был нездешний и, самое главное, давно ушёл с тетрадями. Теперь, действительно, нужно искать только его…

– Да, должно быть, смогу. Неужто он четверых порешил? В одиночку? И ребёнка тоже?

– Я вам этого не говорил, – раздражённо сказал Сарвилин. – Вы точно его больше никогда здесь не видели?

– Да, точно, чем угодно поклянусь!

– Больше ничего не хотите добавить?

– Не-а. Знала бы, проследила…

– Кабы знать, где упасть, сам бы соломки постелил… – Сарвилин подвинул к Никифоровой листы протокола. – Подпишите каждую страницу. Потом ждите повестку. Может быть, вам позвонят. Вы поможете составить фоторобот этого человека.

– Поняла. – Свидетельница с трудом вывела на каждом листе свою фамилию полностью. – Можно идти?

– Конечно, можно. Спокойной ночи. Виолетта, проводи гражданку…

Секретарша поняла, что шефу нужно остаться наедине с Мельниковым, и послушно вышла.

Едва дождавшись её ухода, Кирилл сквозь зубы сказал:

– Наконец-то все убрались! Крапивницкого и Салина обнулили за излишнюю болтливость. Тебе хорошо заплатят, если найдёшь пять общих тетрадей, по 96 листов, в клетку. Записи в них сделаны по-латыни…

– Латинским шрифтом? – перебил Сарвилин.

– Нет, вообще на латинском языке. Что в них, тебе знать не надо. Да я и сам не в курсе. Чистая наука.

– Выходит, ты знаешь, кто стоит за убийством? – Сарвилина трудно было удивить, но сейчас именно так и вышло.

– Я знаю, и ты потом узнаешь. Но сейчас надо искать парня в синей куртке. Вероятно, он прихватил тетради с собой. Сергей, тебе за них отвалят столько, что ты будешь очень доволен. Я головой ручаюсь за то, что говорю. Только найди тетради, а сначала – этого парня.

– Исписанные по-латыни… Они принадлежат Крапивницкому?

Сарвилин с опаской смотрел на дверь, но пока в гостиную никто не заходил – все обменивались мнениями в коридоре и на кухне.

– Да, это его записи. Леонид прятал их в тайнике, который мы все видели. Но ещё совсем недавно ничего знали… Всю квартиру пришлось обшмонать – ничего не вышло. Конечно, подозревали, что тайник существует. Но где он? Крапивницкий упёрся, как партизан. Пальцы ему переломали, сигареты тушили о тело. На глазах удавили дочку, потом – её гувернантку. Юля Воронцова жила с Крапивницким. – Мельников ухмыльнулся. – Она так орала, когда её верхом на спинку стула посадили и за руки вниз потянули, что пришлось рот ей заткнуть. Девчонка ревела тоже будь здоров… Леонид никого не пожалел, и себя тоже…

– А с виду и не скажешь, – пожал плечами Сарвилин. – Пентюх пентюхом.

– Я тоже думал, что он быстро сломается. На Рублёвской вечеринке Крапивницкий сделал намёк Салину о том, о чём должен был молчать, как могила. Потребовалось убрать их обоих, что и было сделано. Крапивницкий перед самой смертью шипел, что ничего мы не получим. Его идеи, мол, умрут вместе с ним, как тайна верескового мёда. Сказал, что, кроме него, там никто ничего не поймёт. Да и тетрадей нам не видать, как своих ушей. Он сказал так: «Убив меня, вы убьёте всё, что я для вас сделал!»

– Всё-таки скажи, чем он занимался, – упрямо потребовал Сарвилин. – Я должен быть в курсе и знать, что искать.

– Он вёл какие-то исследования по своей специальности. И потом, он не только мне это говорил. Ладно, убрали его, и то хорошо. Я понадеялся на обыск, но не знал главного – Салин приехал сюда не один. Мы осмотрели его «тачку» – там никого не было. – Мельников лишь шевелил губами, и Сарвилин с трудом его понимал. – Одна из наших «девочек по вызову» свистнула у Салина крокодиловое портмоне. Мы заставили Крапивницкого ему позвонить и пригласить за находкой. У профессора там пять «кусков» было и несколько десятидолларовых купюр. И Салин, и Крапивницкий должны были замолчать навсегда, но вмешалась злодейка-судьба. Салин явился с кем-то, и попутчика мы прозевали. Теперь хотя бы получили его описание. Интересная личность, между прочим. Попав в такой флэт, не взял ни одной вещицы! Бабы говорят, что он затрёпанный, но что-то не верится. Такой сразу карманы набил бы – ведь никто не видел. Он взял только тетради – значит, был в курсе. В одном ошибся – оделся бедно. А в богатых домах это бросается в глаза. Горб, скорее всего, накладной – чтобы запутать следствие. А если настоящий, то получается слишком яркая примета…

– Кирилл, деньги и драгоценности дано иметь каждому, – задумчиво сказал Сарвилин. – А интеллектуальная собственность цены не имеет. Во всех случаях, Горбатый номер два – явно не дурак…

– А номер один? – не понял Мельников.

– А тот «подсадного» не разгадал. Значит, лох полный. Я имею в виду фильм «Место встречи…»

– А-а! – рассмеялся Мельников. – Видно, устал я сильно, и сразу не понял. Вот и плохо, что парень в синей куртке – не дурак. С дураками всегда легче, за то их и любят. А от умников всякой подлянки жди. Так вот, Сергей…

Мельников не договорил. В прихожей надрывно заголосили, потом послышался цокот каблуков.

– Елена Юрьевна, Леночка, милая! Успокойтесь! – увещевал кто-то в коридоре прибывшую хозяйку. – Да, это ужасно, ужасно… Но что же теперь сделаешь? Божья воля…

Тут же дверь в гостиную распахнулась. На пороге, озирая Сарвилина и Мельникова совершенно сумасшедшими глазами, стояла высокая худая брюнетка. Её лицо, горло, плечи, грудь дёргались, словно в судорогах. Из-за стиснутых зубов вырывались сдавленные рыдания. Это и была мадам Крапивницкая, среди ночи примчавшаяся из Российского госпиталя.

Теперь следователь рассматривал её, понимая, что разговаривать с вдовой сейчас нельзя. Её надо сначала как следует наколоть успокаивающими препаратами, иначе толку никакого не будет. А поговорить с ней обязательно нужно, потому что она не могла не быть в курсе дел своего мужа, хотя бы некоторых.

На Елене было кое-как натянуто итальянское платье, по последнему писку моды – из эластичного бархата и орнаментированного шёлка. Верх у платья был чёрный, а пышная юбка – тёмно-красная. Сапоги багрового цвета на маленьких каблучках, украшенные вставками из крокодиловой кожи, очень шли к нему. На локте Крапивницкой висела шуба из опоссума. В другой руке женщина держала чёрные лакированные перчатки и точно такую же сумочку-саквояж.

– Где?… Где они?! Где?… – закричала Елена Юрьевна так пронзительно и жутко, что видавший виды Сарвилин оторопел.

Он поднялся с дивана и направился к Елене, пытаясь как-то успокоить её и удержать от необдуманных действий. Но она, оттолкнув следователя и дыша, как загнанная лошадь, кинулась в детскую.

– Где Дарьяна? Где Леонид? Я хочу их видеть! Хочу, и всё тут! Я – мать и жена, имею право…

Крапивницкая вдруг упала на пол, на колени, ударившись лбом о тумбочку – ноги её не держали.

– Елена Юрьевна, их отправили в морг, – мягко сказал Сарвилин. – Так положено, понимаете? Вас туда утром отвезут, и вы увидите…

Сарвилин говорил, понимая, что провоцирует новый взрыв. Крапивницкая смотрела на него снизу вверх – затравленно и яростно.

– В морге?… – Сухие её губы, покрытые потрескавшейся помадой, шевельнулись. – Дарьянка… Ей было восемь лет и три месяца. Она тоже в морге? И Лёнчик? Как их убили?!

Елена обхватила ноги Сарвилина и застыла так, отбросив на шикарный ковёр сумку и перчатки.

– Раз вы просите, скажу. – В голове у Сарвилина плавал туман, и всё происходящее казалось ему дурным сном. – Девочка удушена тонкой верёвкой. Не обычной бельевой, а с добавкой синтетики. Леонид Максимович убит ударом топора по голове. – Следователь решил не говорить про прижигание сигаретами.

Шубы громоздилась у плеча Елены горбом. Женщина вдруг стала подниматься, улыбаясь дрожащими губами. Сарвилин сделал шаг к двери – он решил вызвать психиатрическую «скорую». Елена, разразившись диким хохотом, стала стаскивать с ног сапоги. Мельников, с всё возрастающей тревогой, следил за ней, не представляя, чем может закончиться вся это история.

– Кто их убил? – Крапивницкая, держа в руках сапоги, в упор смотрела на Сарвилина.

– Пока неизвестно, Елена Юрьевна, – осторожно сказал Сарвилин. – У вас с мужем были враги?

– Враги? – Она судорожно усмехнулась, давясь слезами. Раскисшая косметика превратилась в сине-красные разводы на бледном лице. – Да у нас вся Москва – враги! Вся Россия – враги, понимаете? Каждый может, каждый! Все кругом бедствуют, а мы… Мне говорили… Обещали, что Бог накажет. Нельзя кичиться богатством, когда другим есть нечего!

Елена подбежала к окну, нажатием кнопки увела кверху реф-шторы. Потом открыла рамы и швырнула сапоги на улицу, в снежную, совсем не октябрьскую круговерть. Несмотря на то, что в столице была ночь, по Кропоткинской улице ходили люди, причём весьма непрезентабельного вида.

– Берите, бедные! – отчаянно заорала Елена. – Берите, несчастные! Будьте вы прокляты, и берите! Только мужа с дочкой назад отдайте. Хотите, догола ради вас разденусь? Последнюю тряпку с себя сниму?

Не успел Сарвилин открыть рот, как шуба полетела во тьму, вслед за сапогами. Увидев, что следователь хочет ей помешать, вдова налилась от макушки до пяток дикой, клок5очущей ненавистью – уже к нему.

– Убирайтесь отсюда! – крикнула она Сарвилину. – Пошли вон все! Теперь уже не важно, поймаете вы убийц или нет. Не уберегли, так проваливайте! Все вон, ясно? Вон, негодяи!

Схватив сумочку, Елена отправила её вслед за сапогами и шубой.

– Дарю! Всё дарю! Будь оно проклято, это барахло!

Далее Крапивницкая, вооружившись медным шандалом со свечами, окончательно расколотила зеркало. После этого она принялась громить и крушить всё вокруг, не разбираясь и не задумываясь. Свои драгоценности она, прямо на глазах прибежавших понятых, милиционеров и сотрудников прокуратуры, попыталась тоже вышвырнуть в метель, но ей помешали. Елена вошла во вкус и не желала, чтобы кто-то препятствовал исполнению её желаний.

Отмахиваясь от раздуваемых ледяным ветром штор, Крапивницкая стала снимать с себя платье. Участковый переминался в дверях, понимая, что подходить к безутешной вдове сейчас опасно. Судороги буквально корёжили её жилистое, сильное тело. Сарвилин решил, что она, наверное, раньше была спортсменкой. Потом оказалось, что Елена, в девичестве Душенова, была очень перспективной спортивной гимнасткой, но получила серьёзную травму и не смогла продолжить карьеру.

– Носите, девушки вонючие!

Платье с юбкой, похожей на купол парашюта, улетело куда-то за угол. Там оно упало на голову худой женщине с почерневшим от недоедания лицом, которая возвращалась с вечерней смены. Она бежала в сторону улицы Рылеева, где жила в коммуналке, и в это время получила царский подарок. Других вещей, выброшенных Еленой, под окном уже не было.

Когда Крапивницкая принялась сдирать с себя французское нижнее бельё, Сарвилин окончательно очнулся от усталой дрёмы и заорал:

– Хватит, прекратите! Кирилл, или кто там ещё, принесите воды и плесните ей в лицо. Это обыкновенная истерика. Если не поможет, звоним в психиатрическую. Конечно, надо дать человеку выплеснуть эмоции, но здесь дело слишком далеко зашло…

Сергей Борисович не знал, отворачиваться ему или нет, потому что вдовушка уже вытанцовывала на подоконнике, в чём мать родила. Пустынную Кропоткинскую улицу начали заполнять люди, привлечённые происходящим в элитном доме.

– Вы видите?! – пронзительно кричала она, глядя вниз, во тьму. – Ничего на мне нет! Всё вам отдала! Приходите в квартиру, берите всё! Не лезь, Кирюха, по яйцам дам! – завизжала Елена, заметив Мельникова, прижимавшегося к ней с резиновой грушей в руках. – Ах ты, гнида, козёл грёбаный, водичкой меня успокоить хочешь? Я же всего лишилась, всего! Сволочи, курвы… Платили вам, платили… Говорили, что сбережёте. Сберегли, уроды?!

– Вызывайте психиатрическую, – тихо скомандовал Сарвилин.

Понятые ойкали и шептались. Крапивницкая поорала ещё немного, матерясь через каждое слово. Потом она, ухватились за водосточную трубу, очень быстро, обдирая до крови кожу на груди и животе, руках и ногах, стала сползать вниз.

– Я заслужила позор, я… Я жила с теми, от кого мужу перепадали деньги! Да, я продавала себя. Пусть я – грешница, согласна! Так гоните меня! Бейте камнями! Вы правы – бейте!

Сарвилин даже не ожидал, что Елена доберётся до тротуара. Тем не менее, она это сделала. Следователь мысленно материл врачей, которые не могли примчаться тотчас же даже по вызову представителя городской прокуратуры.

А Крапивницкая, подобно исступлённой вакханке, бежала к станции метро, которая сейчас была закрыта. Следом за ней действительно бросились гурьбой какие-то женщины, мальчишки и старухи, которые почему-то не спали глубокой ночью. Кто-то из них бросил в Елену ком смёрзшейся земли. Крапивницкая упала, снова поднялась. Воя и рыдая, она продолжила свой скорбный путь.

Потом она увидела едущую по Кропоткинской «скорую». Неожиданно упав на проезжую часть, Елена с воем покатилась под колёса микроавтобуса. Водитель ничего не смог сделать – в основном, из-за гололёда. Его виски враз поседели, когда пришло осознание того, что случилось. Он увидел, что под колёсами лежит плоское и голое женское тело. Добропорядочный мужчина средних лет понял, что вот сейчас убил человека…

– Острый психоз, который часто именно так и кончается, – только и смог сказать психиатр, выпрыгнувший из «рафика». – Зря вы её никак не зафиксировали до нашего приезда или не вызвали бригаду раньше.

– Думали – истерика. – Сарвилин больно кусал губы.

– В подобных случаях надо как можно скорее обращаться к специалистам, – назидательно сказал молодой врач.

Сарвилин понимал, что сделал большую глупость, и обещал самому себе, что больше такого не повторится…

Глава 2

Выйдя восемь лет назад замуж за Сабира Муратовича Басманова, который был старше её на девятнадцать лет, Галия Шведова уехала к нему в «хрущобу», на проспект Смирнова. Из кооперативной квартиры на Тихорецком она взяла только носильные вещи, сложив их в клетчатый чемодан и в кожаную сумку. Ещё Галия прихватила белый, с золотыми прожилками, сервиз на шесть персон, и комнатные цветы.

Всё это добро Галия погрузила в «Москвич». За рулём автомобиля сидел ещё вполне здоровый Сабир Басманов. За два года до этого он схоронил жену Гульфию. Ещё раньше – вышел на пенсию с должности капитана пассажирского теплохода, принадлежавшего Северо-Западному речному пароходству. Чаще всего Басманов ходил по маршруту «Ленинград-Астрахань-Ленинград». Бывало, что подменял заболевших коллег, и возил туристов на Кижи, на Валаам и по Великим озёрам.

Бывший курсант Рыбинского техникума водного транспорта, Сабир Муратович невероятно гордился своим знакомством с Андроповым во время учёбы в том техникуме. Участник войны с Германией и Японией, кавалер многих орденов и Герой Социалистического труда, Сабир Муратович был стариком зажиточным. До последнего времени он пользовался привилегиями, положенными лицам с его заслугами. Но, в отличие от других, он любил Родину и партию не за бесплатные путёвки в санатории и талоны на приобретение всяческого дефицита.

Он был благодарен за то, что жизнь, которая должна была стать бедной и нерадостной, оказалась совсем другой. Тринадцатый ребёнок в бедной татарской семье при Советской власти сумел выучиться, выбиться в люди, стать заслуженным и уважаемым человеком. Свою судьбу Басманов считал живым доказательством справедливости и гуманности ныне уничтожаемого строя, и потому не мог равнодушно наблюдать за происходящим. Это и привело к драме, даже к трагедии в его жизни – теперь Басманов передвигался только на инвалидной коляске.

Галия выходила за крепкого мужчину семидесяти пяти лет, который устраивал её по всем статьям. А в конце девяносто второго года она была прикована к инвалиду, у которого не было ни единого шанса на выздоровление. После событий в Беловежской Пуще Басманов получил инсульт, перестал ходить и говорить, и даже жену сначала не узнавал. Правда, потом сознание к нему вернулось, и речь восстановилась почти до нормы; и случилось это, на удивление, быстро.

Галия Искендеровна, практически не воспитывавшая родного сына, в этом случае проявила себя совершенно иначе. Вадима она спихивала то в лесную школу, то в санатории, то в больницы. А сейчас с трогательной нежностью ухаживала за вздорным и требовательным стариком. Должно быть, она воспринимала внезапную и неизлечимую болезнь мужа как своеобразную епитимью.

Обо всём этом думал Вадим Шведов, глядя из окна на двор, засыпанный глубоким снегом. Пока никакой «чёрной зимой» и не пахло. К вечеру переставал лязгать и громыхать Тихорецкий проспект, и из Сосновки начинало пахнуть зимним лесом. Ранние ноябрьские сумерки скрадывали очертания домов, деревьев и идущих по двору людей.

Потушив в пепельнице «Опал», Вадим снова зажёг настольную лампу и взялся за тетради, найденные в московском тайнике месяц назад, тем ветреным, трагическим вечером. Боготворимая Вадимом тишина обступила его со всех сторон. Световой круг, отбрасываемый лампой на его массивный, двухтумбовый стол, становился всё ярче. Здесь не хватало только печи с потрескивающими дровами и бревенчатых стен.

В сравнении с другими мужиками его возраста, Шведову жилось, несмотря на увечье, легче. В рестораны его не тянули, он не брал в рот ни капли спиртного, шумных компаний сторонился. Всего этого довелось через край хлебнуть в детстве, когда вместо лимонада приходилось пить в сигаретном дыму портвейн и пиво. Мультики симпатичному больному мальчику заменяла натуральная порнуха с участием его родной матери. Вадиму так надоели все эти совокупления, что он до сих пор содрогался при одном воспоминании о них. Галия сына не стеснялась – особенно до шести лет.

Потом у Вадима в позвоночнике обнаружили туберкулёзный очаг и продержали двенадцать лет в лесной школе. И уже тогда, став в страданиях и в борьбе за жизнь настоящим мужчиной, Вадим стал командовать матерью и учить её жить. Это оказалось более чем кстати, потому что внеочередным получением отдельной двухкомнатной квартиры на проспекте Большевиков Галия была обязана именно сыну. Он каждый день напоминал, чтобы мать, вооружившись его справкой об инвалидности, отправлялась по инстанциям и требовала того, что им двоим положено.

До этого Шведовы жили на Лермонтовском проспекте, у Обводного канала, в одной коммуналке с алкоголиками, без ванной и даже без нормального туалета. Их комната была совсем тёмная, граничащая с кухней. Там Галии удобно было принимать любовников – с чёрного хода. Но мальчик без света и свежего воздуха совершенно зачах. Его мать вела себя именно как бабочка-субботница. Она была совершенно непрактичной, все деньги просаживала в один момент. Она покупала себе дорогие обновки, устраивала кутежи с икрой, балыком и коньяком.

Ко всему прочему, Галия едва не совершила самую страшную глупость в своей жизни, если не считать попыток вытравить ребёнка. Дом на Лермонтовском попал на капитальный ремонт, и жильцов стали расселять. Галия едва не согласилась получить комнату в другой коммуналке, потому что всё считали её одинокой. И только возвращение сына из лесной школы дало возможность начать хлопотать об отдельной двухкомнатной квартире, на втором этаже – Вадик тогда передвигался на костылях. С тех пор Галия относилась к сыну, как к взрослому мужчине, умудрённому жизненным опытом. Она строго-настрого запрещала своим кавалерам пить и орать в доме, оберегая покой столь нежеланного поначалу ребёнка.

И всё-таки Шведов ещё не отвык наслаждаться каждой тихой минутой. Галия всё время работала сутками, а три дня отдыхала. Поскольку слово «отдых» она понимала весьма своеобразно, Вадик заранее знал заветные дни, когда мать будет дежурить. Тогда удавалось хоть ненадолго избавиться от пьяного гомона и надрывного плача о своей загубленной жизни. Когда жили на Лермонтовском, Галия работала в круглосуточной диспетчерской аварийно-сантехнической службе Ленинского района. После переезда в Весёлый Посёлок профиль работы она не изменила. Только раньше бегала дежурить на Курляндскую улицу, а теперь – на улицу Подвойского. Там располагалась служба главного диспетчера ПРЭО.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

ИРИНА ГОРБАЧЁВА И ТАТЬЯНА ЕЛЬЦИНА – соответственно дочери М. С. Горбачёва (Генеральный секретарь ЦК КПСС, первый и последний Президент СССР, годы правления 1985–1991) и Б. Н. Ельцина (первый Президент России, годы правления 1991–1999)