bannerbanner
Гипсовый трубач. Однажды в России
Гипсовый трубач. Однажды в России

Полная версия

Гипсовый трубач. Однажды в России

Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
4 из 13

– Похвально.

– Но вот однажды, за завтраком, я поругался с женой из-за подгоревшего омлета, расстроился и забыл дома «Критику чистого разума». От нечего делать пришлось читать то, что продаю. Это был роман Кэтрин Корнуэлл «Любовь по каталогу». И вы знаете, мне понравилось! Не текст, конечно, он был чудовищный, а сама мысль о том, что можно зарабатывать на жизнь, сочиняя такую вот чепуху. Потом я прочел книжку Ребекки Стоунхендж «Кровь в алькове». Потом дилогию Джудит Баффало «Алиса в Заоргазмье». Эта вещь меня особенно тронула. Разве мог я подумать, что всего через неделю познакомлюсь с автором?!

– Вы поехали за границу?

– Ничуть. Я подумал, что брать книги на реализацию прямо в издательстве выгоднее, чем у оптовиков, узнал телефон «Вандерфогеля», позвонил, представился… Меня вежливо выслушали и предложили приехать, познакомиться. Издателем оказался молодой парень в малиновом пиджаке, с бычьей шеей и короткой стрижкой, но с ним мне пообщаться не довелось – он по телефону бился за вагон колготок, застрявший в Чопе. Беседовал же со мной главный редактор – бодрый, одетый в джинсовый костюм пенсионер, в котором я не сразу узнал Мотыгина, работавшего раньше в «Пионерской правде». Он даже как-то, много лет назад, напечатал мой рассказик про детей, собиравших в поле колоски и нашедших неразорвавшийся снаряд времен войны…

– А про тимуровцев вы не писали? – хохотнул Жарынин.

– Писал… – тяжко вздохнул Кокотов. – …Так вот, мы разговорились. Мотыгин посетовал, что бумага дорожает чуть ли не каждый день, поэтому гонорары невысокие, но ребята не жалуются. «Какие ребята? Переводчики?» – спросил я. «Да какие, к черту, переводчики!» – засмеялся он.

И тут выяснилось удивительное: никаких, оказывается, Кэтрин Корнуэлл, Ребекки Стоунхендж или Джудит Баффало в природе не существует, а есть несколько наших домотканых мужиков, они-то и лудят под псевдонимами книжки из серии «Лабиринты страсти». Это, кстати, идея хозяина, парня в малиновом пиджаке, в самом начале он объявил: «Женский роман – бизнес серьезный, и баб к нему подпускать нельзя!»

«Хотите познакомиться с Джудит Баффало?» – предложил Мотыгин.

«Почему бы и нет…»

«Пошли!» – Он повел меня в соседнюю комнату.

Там сидела бородатая Джудит Баффало собственной персоной и пила с похмельной жадностью минеральную воду. Ее я тоже знал: при советской власти, будучи Жорой Порываевым, она писала о героях-подводниках. Пожав мне руку, «Джудит» хриплым боцманским басом спросила, как мне нравится название «Алиса в Заоргазмье».

Выяснилось: приди я буквально на полчаса раньше, застал бы и Ребекку Стоунхендж, которая когда-то была знаменитым поэтом Иваном Горячевым, сочинявшим песни и поэмы о строителях Байкало-Амурской магистрали:

То, что не по силам богу,Комсомолу по зубам!Через горы мы дорогуПробиваем: БАМ, БАМ, БАМ!

Одна из поэм так понравилась тогдашнему главному комсомольцу Боре Пастухову, что он приказал выдать Ивану по смешной государственной цене настоящую болгарскую дубленку и реальную ондатровую шапку – страшный по тем временам дефицит. Правда, шапку у него вскоре украли в гардеробе Дома литераторов, подменив унизительной кроличьей ушанкой. Смешные времена…

– Я, кажется, слышал про этот скандал, – сообщил Жарынин, примериваясь, как лучше обогнать бензовоз, мчавшийся по шоссе с шумахерской скоростью.

– Неужели?

– Да, в ту пору я был жертвой режима, и меня часто приглашали в Дом литераторов – покормить и ободрить. Странно, что мы не встретились тогда…

– Странно… Кстати, Джудит Баффало за приличные деньги продала название «Алиса в Заоргазмье» одному популярному стрип-клубу, получила золотую карту, дающую право бесплатно заглядывать в трусики любой понравившейся танцовщице, а в придачу – набор для садомазохистских радостей. Стоит ли удивляться, что творческая интеллигенция не поддержала советскую власть в девяносто первом!

– Это вы про себя? – уточнил Жарынин.

– Ну почему же? – уклонился Кокотов.

Глава 6

Ал Пуг, Ген Сид и Пат Сэлендж

Некоторое время мчались молча. Пригороды остались позади, теперь по сторонам шоссе тянулся лес и мелькали новенькие бензозаправки, яркие, свежие, точно полчаса назад набросанные Кандинским. Попадались дачные поселки. В одних – в крошечных покосившихся домиках, казалось, нищенствовали какие-то садово-огородные пигмеи. В других – богатых, просторных коттеджах под черепицей – явно обитала иная, рослая и благополучная раса.

– Еще далеко? – поинтересовался Кокотов.

– Не очень. А чем закончился ваш визит в «Вандерфогель»?

– Мне предложили сотрудничество. «Вливайся! – позвал Мотыгин. – Только у нас в подвале это сволочное время можно и пересидеть!» Да, я совсем забыл сказать: издательство располагалось в бомбоубежище. А в кабинет главного редактора вела толстая стальная дверь со специальным колесом для герметического задраивания. Раньше ведь во всех учреждениях, особенно в детских, были такие глубоченные подвалы на случай авианалета. Теперь же эти немереные площади, а их ведь тысячи, скупили по дешевке и сдают в аренду. Вот откуда у нас миллионеры, которые зовут в Россию Мадонну, чтобы она за гонорар, не вмещаемый человеческим мозгом, положила серебряную ложечку на зубик состоятельному младенцу…

– Это верно… – согласился Жарынин. – Миллионеры берутся из самых неожиданных мест. Мой друг детства – назовем его Василием…

– Василий уже был, – деликатно напомнил Кокотов.

– Не важно. Пусть он будет Геннадием. Итак, Геннадий в советские времена работал в горкоме партии и рассчитывал сделать хорошую карьеру. Но однажды его вызвал первый секретарь и буркнул, не поднимая головы от передовой «Правды»: «Есть мнение – назначить вас управляющим отраслевого банка!» – «За что?!» – только и смог вымолвить несчастный Геннадий. «Что значит “за что”?! – взревел первый секретарь. – Партия доверяет вам ответственный участок работы! Идите и хорошенько подумайте!» Бедный Василий…

– Геннадий!

– Да, бедный Геннадий промаялся всю ночь, с дрожью вспоминая страшное слово «хорошенько» и горько оплакивая свою порушенную карьеру. У него даже мелькала сюрреалистическая мысль выйти из рядов и сжечь партбилет, как это сделал грустноносый Марк Захаров. Понять моего друга можно. Ну чем был в ту пору отраслевой банк? Три десятка толстозадых бухгалтерш с арифмометрами, при помощи которых они гоняли туда-сюда казенные рубли! Никакой перспективы, тем более что Геннадий, по образованию историк-международник, готовил себя к серьезной работе за рубежом! Да и зарплата в банке маленькая… Но дисциплина есть дисциплина. Утром он встал, побрился, выпил склянку валокордина и, строевым шагом войдя в кабинет первого, доложил, что счастлив выполнить любое задание партии! Полгода он тупо подписывал отчеты, поздравлял с днями рождения бухгалтерш, пил горькую и приучал свою далеко не юную секретаршу к импортному белью. А через полгода в расписную голову Горбачева пришла идея создать акционерные и частные банки…

Теперь у Гены личный самолет, вилла на Кипре, дом в Париже, дача на Рублевке, а жена звенит бриллиантами, как люстра в Большом театре. После девяносто первого, повинуясь странному порыву, он решил разыскать строгого первого секретаря, сославшего его в банк, и нашел – в полном ничтожестве: изгнанный отовсюду, старик страшно опустился и продавал матрешек в Измайлове. Тогда Геннадий из чувства благодарности, столь редкого в наше прагматическое время, взял его к себе в банк гардеробщиком. Всякий раз после того, как бывший грозный шеф помогает ему надеть кашемировое пальто, Гена дает ему стодолларовую купюру и говорит очень тихо, на ухо: «Слава КПСС!»

– Вот такая история!

– Замечательная история! – согласился Кокотов.

– А как вам концовка с первым секретарем, работающим гардеробщиком?

– Неожиданно. Прямо сейчас придумали?

– Верно! Прямо сейчас… – захохотал Жарынин и мутно глянул на Андрея Львовича. – У вас чутье! Это хорошо… На чем я прокололся?

– На матрешках. Грубовато. Может быть, вы и всю историю придумали?

– Нет, только концовку. Сама история – чистейшая правда. Могу фамилию банкира назвать. Вы его наверняка знаете: он недавно за полмиллиарда купил яхту с вертолетной площадкой, оранжереей и бассейном, в котором можно проводить чемпионаты по водному поло. Об этом много писали! А вот настоящий финал мне не нравится. Банально. Грозный первый секретарь ни в какое нищенство не впадал, ни на каком рынке не торговал, а служит председателем правительственной комиссии по расследованию преступлений коммунистического режима… Вы его знаете!

– Ну кто ж его не знает! Серьезный дед… Но концовку, сознайтесь, Дмитрий Антонович, вы снова подсочинили?

– Нет, не подсочинил, просто позаимствовал из судьбы члена Политбюро. Потому что мой первый секретарь, когда все обрушилось, от переживаний заболел раком и застрелился на даче из охотничьего ружья, чтоб не быть в тягость близким… А это, видите ли, как-то нехудожественно!

– Раком? – невольно переспросил Кокотов и пощупал шею: он где-то читал, что у онкологических больных увеличиваются лимфатические узлы.

– Вот сволочи! – выругался Жарынин.

Режиссер резко перестроился, освобождая крайний левый ряд. И вовремя: через мгновение две автомобильные тени с пронзительным воем мелькнули и пропали за взлобком дороги, точно упали с края земли.

– Может, это как раз Гена поехал. У него в этих местах охотхозяйство, – раздумчиво сообщил режиссер. – Извините, Андрей Львович, я вас перебил! Так чем закончился ваш визит в бомбоубежище?

– В бомбоубежище? Ничем особенным. Я принял предложение и написал роман «Полынья счастья»… Перевод с английского.

– Знакомое название. А псевдоним? Какой вы псевдоним взяли?

– Аннабель Ли… – упавшим голосом ответил Андрей Львович: он как раз нащупал странное уплотнение под левой скулой.

– Достойно, очень достойно. Погодите-ка! «Полынья счастья». Ну конечно же! Эту книжку я видел у Регины и Вальки. Они страшно плевались, хохотали, цитировали мне какие-то совершенно отмороженные куски, но до конца все-таки дочитали! Поздравляю! Эти дамы мало что до конца дочитывают.

– Сочиняете? – тоскливо усомнился Кокотов.

– А вот и нет! У вас там есть место, где женщина играет в смертельную сексуальную рулетку? Есть?

– Есть… – порозовел автор «Полыньи счастья».

– Ну вот видите, прав Сен-Жон Перс: мир тесен, как новый полуботинок. А сколько вам, если не секрет, заплатили за этот роман?

– Две тысячи долларов.

– Бандиты! Меньше чем за три такие вещи не пишут! Сколько вы уже налудили?

– Шестнадцать романов.

– И сколько времени уходило на каждый?

– От двух до пяти месяцев. С перерывом на отдых.

– Когда же вы успели написать «Гипсового трубача»?

– От сна отрывал…

– Ну и как вам такая жизнь?

– Она омерзительна! – радостно воскликнул Кокотов, нащупав под правой скулой точно такое же уплотнение, как и под левой, а это значило, что он имеет дело не с увеличенными лимфатическими узлами, а с исконной анатомической пустяковиной…

– А вот я вас, дорогой Андрей Львович, везу в другую жизнь! И кстати, попутно дарю еще один сюжет для «Лабиринтов страсти». Так, на всякий случай, если мы с вами не сработаемся. Вы можете стать родоначальником нового жанра – эротической фантастики. Не пробовали?

– Фантастику пробовал. Эротическую – нет.

– Тогда слушайте! Двадцать первый век. Человечество достигло невиданных, невообразимых научных успехов! На Марсе колония землян…

– Минуточку, Дмитрий Антонович, а сейчас-то какой век?

– Ах, ну да… Все никак не могу привыкнуть. Итак, двадцать второй век. Нью-социализм. Марс. Конец нудного рабочего дня в одном из многочисленных марсианских НИИ. Завтра – трехдневный уик-энд.

– У них три выходных дня?!

– Конечно. Но раз в месяц. А какой отдых на Марсе? Тоска! Ну посидеть у телевизора, ну поваляться на искусственном пляже под искусственным солнцем или для экстрима, напялив скафандр, на сендцикле поноситься по дну высохшего марсианского моря. Скукота! И только одна сотрудница не может скрыть радостного нетерпения. Назовем ее хотя бы Пат Сэлендж. Фантасты почему-то любят давать героям такие краткие англоватые имена. Странно, что никому из наших не пришло в голову называть персонажи по-русски. Например, Ген Сид – Геннадий Сидоров… Или – Ал Пуг. Алла Пугачева. Разве хуже? Нет, лучше! А все проклятое западничество!

– Вы, значит, славянофил? – едко поинтересовался Кокотов.

– А вас это, Андрей Львович, смущает? – спросил Жарынин, нажимая на отчество соавтора.

– Нет, но хотелось бы знать…

– А если я скажу вам, что я зоологический ксенофоб и потомственный антисемит, вы потребуете остановить машину?

– Возможно и так…

– Тогда лучше вернемся на Марс. И вот эта наша Пат Сэлендж, чтобы спрятать туманную загадочную улыбку, низко склоняется над кульманом…

– Дмитрий Антонович, какой кульман на Марсе в двадцать втором веке?

– Да черт его знает какой… Не важно! Над сенсорной клавиатурой она склоняется. Не перебивайте! К ней в этот миг подходит ее интимный друг, обнимает…

– Ив Дор.

– Кто-о?

– Иван Дорошенко.

– Ну, вы язва, Кокотов! Ладно, будь по-вашему, Ив Дор. Он приглашает ее в театр. Залетная труппа с Земли дает «Дядю Ваню». Войницкий в последнем акте палит в профессора из блистера, но только слегка прожигает скафандр.

– Бластера. Блистер – это упаковка пилюль.

– Согласен. Но Пат в ответ на приглашение только тихо качает головой: «Нет, милый, этот уик-энд я должна побыть одна. Не сердись!» Он, обиженный, уходит, а она еще ниже склоняется к плазменному экрану своего кульмана и улыбается еще загадочнее… Вот собаки! Уже и указатель сняли!

Глава 7

Железная рука

Бранясь, Жарынин затормозил, съехал на обочину и, рискуя свалиться в кювет, стремительно сдал назад. Действительно, в том самом месте, где от трассы ответвлялась, пропадая меж деревьев, узкая асфальтовая дорога, стоял трехметровый бетонный столб, позеленевший от времени. К нему, судя по остаткам ржавых болтов и уголков, прежде крепился большой указательный щит. Теперь же вместо него торчала кривая фанерка с неровными буквами, наляпанными синей масляной краской:

ДВК – 7 км

Режиссер выругался и свернул в лес. Некогда это была вполне приличная местная шоссейка, которая превратилась теперь в сплошные выбоины, заполненные водой, и ямы, слегка присыпанные щебнем. Кое-где попадались, правда, остатки асфальта, напоминавшие своей дробно-прихотливой конфигурацией архипелаг. Нырнув в одну из впадин, машина довольно сильно стукнулась днищем.

– Сволочь! – выругался Жарынин. – Ну, я ему устрою!

– Кому?

– Директору! Я два раза находил ему деньги на асфальт! Экстрасенс хренов! Кашпировский недорезанный!

– А что там с Пат Сэлендж? – пытаясь отвлечь водителя от черных мыслей, спросил автор «Полыньи счастья».

– Ну какая еще Пат Сэлендж! Мы сейчас без глушителя останемся!

Переваливаясь с боку на бок, как большая жестяная утка, машина все-таки двигалась вперед. Наконец показались старинные арочные ворота с ярко-желтой надписью:

ДОМ ВЕТЕРАНОВ КУЛЬТУРЫ «КРЕНИНО»

Под аркой виднелось несколько квадратных метров свежего асфальта, черного, лоснящегося, испещренного каплями влаги, словно кожа эфиопа, вышедшего из душа. В едва затвердевшую поверхность кто-то успел предусмотрительно вдавить белые камешки, которые в целокупности составили самое краткое отечественное ругательство. И Кокотова вдруг осенило, что решающее объяснение между Ромой и Юлей должно состояться в тот самый момент, когда она мучается, составляя по указанию главного редактора кроссворд из ненормативной лексики. Дело в том, что пузатый шеф сам подбивал к ней клинья, но, получив отказ, стал гнусно придираться на планерках и давать разные глумливые задания. Юля в полной растерянности: тонкая, внутренне чистая девушка с высшим филологическим образованием, этакая Золушка развратного мегаполиса, она просто не в состоянии выполнить издевательское поручение. Но если в полночь она не сдаст готовый кроссворд, ее уволят. И тут, подобно тетушке-фее, к ней на помощь спешит влюбленный Рома. Они, подбадривая друг друга, склоняются над кроссвордом, испещренным самой разнузданной площадной бранью, и наконец происходит объяснение. О, это первое признание в любви, тихое, робкое, нежное, как дуновение розового рассветного ветерка над камышовой заводью!..

– Ну так-то, поганец! – удовлетворенно воскликнул Жарынин. – Вот он, русский человек в действии! Не может украсть все до последнего. Хоть чуть-чуть, а оставит ближнему! Именно это спасет Россию! Россия – Феникс! Вы читали «Петербург» Андрея Белого?

– Разумеется… – кивнул Кокотов, собираясь честно добавить «нет», но передумал.

– А может, вы думаете, что Россия – сфинкс? – насторожился режиссер.

– Нет, я так не думаю! – поспешил успокоить его Андрей Львович.

– Хорошо! Отлично!

Эти несколько квадратных метров свежего дорожного покрытия привели Жарынина в прекрасное расположение духа. Попробовав ногой асфальт, он остался доволен и качеством укатки, и кратким словом, выложенным из камешков.

– Ладно, так и быть, дорасскажу вам про Пат, а то забуду. В общем, наша Пат много лет копила деньги и наконец получила то, что хотела. Наука к тому времени научилась по останкам не только восстанавливать давно скончавшиеся организмы, но и воспроизводить все мельчайшие подробности их истлевшей жизни. Вот вы вчера пили же?

– А что, заметно?

– Конечно! – Жарынин пальцем изобразил на запотевшем стекле крестик. – И вот по такому кусочку косточки, – он показал полмизинчика, – наука может определить, сколько вы выпили, когда и что именно…

– А какое это имеет отношение к Пат Сэлендж? Она у вас алкоголичка?

– Ах, мы еще и с юмором! Нет. Но точно так же можно восстановить и всю любовную биографию человека! Все его томления и неги. Вот вы бы хотели испытать оргазм Казановы?

– В каком смысле?

– Ладно, не валяйте дурака! Да или нет?

– Не отказался бы!

– Так вот, одно из главных развлечений той будущей цивилизации – покупка оргазмов знаменитых любовников мировой истории. Ну, в общем, тех, чьи останки удалось отыскать. Мадам Помпадур, Потемкин, Екатерина Великая, Нельсон, леди Гамильтон, Сара Бернар, Распутин, Лиля Брик… Кстати, в том толерантном до тошноты мире учтены интересы и людей нетрадиционной ориентации. Можно при желании испытать оргазм динозавра, саблезубого тигра, голубой акулы или, наоборот, колибри…

– А кого выбрала Пат?

– А как вы думаете?

– Не знаю…

– Хорошо, подскажу. Она у нас девушка без вредных сексуальных привычек, более того, даже немного старомодная.

– Надо подумать…

– Думайте! Когда догадаетесь, я продолжу. Мы опаздываем к столу.

Режиссер нажал на газ – и машина рванулась вперед. За поворотом открылась широкая аллея, обсаженная огромными черными липами, и вела она к видневшемуся вдали, на холме, совершенно борисово-мусатовскому особняку с колоннами и полукруглой балюстрадой перед входом.

– Потрясающе! – воскликнул Жарынин и затормозил.

– Мы же опаздываем к завтраку!

– Не к завтраку, а к письменному столу. Но красота важнее! Места здесь заповедные!

Оказывается, Дом ветеранов культуры располагался в старинной, чудом уцелевшей дворянской усадьбе, воздвигнутой в позапрошлом веке на высоком берегу речки Крени. Впрочем, речка в незапамятные времена была запружена, и с крутизны открывался каскад из трех прудов, обросших по берегам ветлами. Барский дом окружал английский парк с долгой липовой аллеей и большим искусственным гротом, где бил целебный источник.

Это была, наверное, единственная уцелевшая дворянская усадьба в округе. Сохранилась она, если верить Жарынину, по весьма любопытной причине: у дореволюционного владельца поместья штабс-капитана Куровского, потерявшего на Японской войне руку, имелся металлический протез с пальцами, которые со страшным клацаньем приводились в движение специальным пружинным механизмом. Летом 1917-го окрестные мужички, пускавшие красного петуха направо-налево, добрались и до Кренина. Куровской вышел к балюстраде в парадном мундире с георгиевскими крестами на груди и, постукивая протезом о перила, строго спросил: мол, зачем, любезные, пожаловали? А те, мгновенно утратив поджигательский пыл, безмолвно смотрели на страшную железную руку.

– Да так, барин, проведать зашли…

– Ну, проведали и ступайте с Богом! – молвил штабс-капитан и, клацнув особым механизмом, указал им стальным перстом дорогу.

С тем смутьяны убрались и более не возвращались, хотя в уезде спалили всех помещиков… В 1919-м, при большевиках, председателем уездной «чрезвычайки» стал некто Кознер. Сам он был из недоучившихся студентов и протезов не боялся, так как в высшем инженерном училище разных механизмов навидался вдоволь. Он-то и расстрелял штабс-капитана за монархический заговор, составленный самим инвалидом войны, его женой, двумя малолетними детьми, садовником, кухаркой и ее мужем-истопником, который, собственно, и донес в ЧК, боясь возмездия за украденный и пропитый хозяйский золотой портсигар. В Московскую губернию Кознер, кстати, прибыл из Киева, где служил в печально знаменитом особом отделе 12-й армии и прославился тем, что по ночам пускал в сад раздетых донага контрреволюционных гимназисток и охотился на них с маузером. Пострадав за злоупотребление революционной законностью, он стал тише, но еще любил попугать на допросе несчастных железным протезом, снятым с мертвого Куровского и служившим чекисту пресс-папье.

В двадцатые годы Кознера, сочинявшего в юности стихи в духе Надсона, бросили руководить секцией литературной критики Пролеткульта. Каждую свою статью или рецензию он заканчивал одной и той же фразой: мол, куда же смотрит ОГПУ? Кознер и подал идею устроить в Кренино дом отдыха для утомившихся революционных деятелей культуры, которые на курорте расслабятся и наговорят много чего интересного – надо только внедрить парочку агентов. Однако даже этого не понадобилось: мастера искусств по собственному почину буквально завалили карающий революционный орган доносами, причем некоторые из них были развернуты в трактаты и даже поэмы. В спецархиве ФСБ до сих пор прилежно хранятся в неразобранном виде эти документы суровой эпохи.

Раньше они покоились на своих полках тайно, однако во времена перестройки их рассекретили и пригласили исследователей, мол, вникайте, изучайте, осмысливайте! Один известный театровед, начитавшись доносов, сошел с ума. Проявлялось это весьма необычным образом: утром, позавтракав, он выходил на улицу и бродил по городу, плюя на мемориальные доски, прикрепленные к стенам домов, где проживали выдающиеся деятели. Во всем остальном он был совершенно нормален и даже вел в газете «КоммивояжерЪ» колонку «Просцениум». А еще один не менее знаменитый литературовед, поработавший со злополучным фондом, запил горькую и хлебал до тех пор, пока однажды не отправился в магазин за добавкой совершенно голым. Его, конечно, задержали, и он под протокол объяснил свое поведение так: в сравнении с бесстыдством советских классиков, которое он обнаружил в архиве ФСБ, натуралистический поход за водкой – невинная шалость. Его, разумеется, отправили на медицинскую реабилитацию, вылечили; с тех пор он не пьет, но и не пишет. А архив снова засекретили, только уже не из идеологических, а из гуманистических соображений.

Кстати, Максим Горький любил наезжать сюда, попить из целебного кренинского источника, чьи воды совершали чудеса оздоровления головы, желудка, простаты и прочих жизнедеятельных органов. Шутили, что водичка делает талантливых еще талантливее, а бездарей еще бездарнее. Местный остряк переиначил «Кренино» в «Ипокренино», намекая на знаменитую древнегреческую Ипокрену, дарившую поэтам вдохновение.

С годами приют разросся и стал называться Домом ветеранов культуры (ДВК). В старом помещичьем особняке остались теперь лишь библиотека и администрация, а рядом вырос бело-голубой корпус, напоминающий больничный. На первом этаже разместились врачебные и процедурные кабинеты, а выше – однокомнатные квартиры с балкончиками. В столовую вела стеклянная галерея.

– Замечательное место, – вздохнул Жарынин, – только здесь и можно творить вечное!

– Почему?

– Атмосфера удивительная: почти каждую неделю кто-нибудь ласты склеивает. Прямо «Волшебная гора». Не читали? Советую. Средний возраст насельника – восемьдесят три года! Человек умирает, комната освобождается и стоит пустая, пока оформляют нового постояльца. А оформление иногда затягивается. Ветеран, чтобы поселиться здесь, должен передать свою квартиру в фонд «Сострадание». Чтобы помещение не пустовало, номера сдаются под творческие мастерские, как нам с вами… А иногда просто пускают постояльцев, как в гостиницу, иной раз на одну ночь. Вы меня поняли? Директор тут ушлый. Экстрасенс! Еще познакомитесь…

На страницу:
4 из 13