Обратный счет любви

Но время от времени в голову Наде заползали неприятные мысли.

«Неужели я тоже обращусь в такого мутанта? – пугливо думала она. – У меня обвиснут щеки, растолстеет шея и появится второй подбородок. Но это все ерунда, подбородок можно подтянуть. Я вся поменяюсь, и пластика не поможет. Я уже не буду Надей, я сделаюсь чудовищем с уродливой психикой и извращенной шкалой ценностей. Потому что старуха – это уже не человек. Старуха – это какая-то скачкообразная мутация, которая так же отличается от женщины, как… Как самка гиены или осьминога».

Мысли такие Надежда гнала, не позволяя им задерживаться надолго, и успокаивала себя тем, что не все «мутанты» одинаковы и что среди них встречаются вполне даже человекообразные. Но это, конечно, не про Инку.

Сегодня та била рекорды, наплевав на политкорректность полностью, поскольку, вероятно, поняла, что терять больше ей нечего. На склоне лет возиться с братом, внезапно ставшим холостяком, Инке сильно не хотелось.

Надежда не собиралась с ней ничего обсуждать, тем более оправдываться, но удержаться от колкости не смогла и спросила, дождавшись паузы, что за помойку та имеет в виду? Если ее, Инкину, квартиру, то да, тогда на помойку.

И повесила трубку.

Настроение было изгажено окончательно.

Надя отправилась на кухню, на свою невозможно красивую кухню, и, занимаясь картошкой и котлетами, стала напевать вполголоса что-то очень давнее из Маши Распутиной, про казачью станицу, и взбодрилась. А потом начала громко петь про Гималаи и совсем развеселилась. И веселая, со смеющимися глазами, пошла открывать дверь, когда позвонили.

Надя кинула взгляд на настенные часы: наверное, Андрейка с работы. Он иногда ленится возиться с ключами.

Это был не Андрейка. Со сведенным в гримасу от невыплеснутой злобы лицом в окаймлении черной крашеной паклей секущихся волос, ближайшая родственница мужа впихнула Надежду в глубь квартиры, задом прихлопнув входную дверь.

Андрюха сунул руки в рукава серебристо-серого пуховика, отороченного енотом, и, застегивая на ходу молнию, побежал по ступенькам вниз на первый этаж, на волю. Рабочий день закончился полчаса назад, он пересидел слегка, но в данном случае это ерунда!.. Вот когда через неделю будут номер выпускать, тогда, может, и до часу ночи придется прокорпеть, ничего не поделаешь, специфика места.

Андрей числился в редакции журнала «Деловой курьер» верстальщиком, хотя название должности не охватывало весь спектр дел, которыми приходилось заниматься.

Андрей был хорошим дизайнером-макетчиком, чем и пользовались беззастенчиво все, начиная от главного редактора и заканчивая девчонками из выставочного отдела. И он особенно не возражал, в отличие от коллеги по цеху Витьки Пристежнюка, который любую просьбу со стороны пишущей братии воспринимал как попрание прав и наглую эксплуатацию.

Андрей вывалился на улицу и осмотрелся. Куда, к «Чкаловской» или лучше к «Марксистской»? Направо или вперед через дорогу? Вопрос решился сам, когда в вялом свете редких уличных фонарей Андрей опознал удаляющиеся спины двух своих коллежек.

Коллежек-сыроежек. Прикольнемся.

Стараясь не поскользнуться на проплешинах плохо счищенного льда, он частой трусцой, на полусогнутых, настиг девчонок и, дернув за ремешок сумки ту, которая справа, гаркнул ей в ухо:

– Гони бабло, старая плесень!

Девчонки, как им и полагается, взвизгнули и шарахнулись в сторону, а он довольно заржал.

Разобравшись, барышни тут же на него накинулись и принялись дробно дубасить в пухлые бока, уминая их острыми кулачками.

Смеющийся Андрей перехватил худенькие запястья одной из них и удивленно воскликнул:

– Ксюшка? Да я был уверен, что это ты, Даш! Ну вы, блин, даете…

Даша закатилась хохотом, Ксюша ей азартно вторила.

Даша Врублевская и Ксюша Ульянова были журналистками. Так сказать, молодая поросль. Даша писала для отдела деловой хроники, Ксюша вела рубрику «Власть и бизнес», и обе были недавними выпускницами журфака. Обе нагленькие, немножко жеманные и самую малость глупенькие, но мужикам от бизнеса, которых они интервьюировали, это нравилось.

Даша была москвичка и жила со старшим братом в новой высотке на Краснопресненской набережной, Ксюша приехала откуда-то из Сибири и снимала однушку.

– К чему сей маскарад, манкис? – спросил Андрей. – Путаем следы? Отрываемся от погони?

– Сам ты манки, – хихикнула Ксюша. – Я решила пальто себе купить, такое же как у Дашки, а она испугалась и дала свое поносить, временно.

Андрей молчал, медленно соображая. Потом высказался:

– У тебя что, бабок на прикид не хватает? А почему у Дашки не перехватишь? Даш, тебя жаба заела? Тоже мне, фрэндессы…

– Ты что, действительно не догоняешь? – взвилась в непритворном негодовании Дашка.

– А чего? – продолжал тупить Андрей.

– Вот ты, например, как отнесешься, если твой Пристежнюк такую же куртку себе намылит? Или пиджак?

– И чего? – никак не мог вникнуть Андрей.

Обе барышни молча на него смотрели, пытаясь понять, глумится он так или вправду не въезжает. Поняли, не въезжает.

Ксюша посмотрела на Дашу и, закатив глаза, вздохнула, Даша посмотрела на Ксюшу и, тоже закатив глаза, пожала плечами.

– Не парься, Киреев, – сказала она Андрею и похлопала его по плечу. – Это мы так прикольнулись.

И они пошли неторопливо по серому переулку вдоль стен серых зданий, в которых люди давно уже не живут, а лишь работают, внедряясь туда каждое утро, а ежевечерне покидая без сожаления.

Болтали о пустяках. Девочки обсуждали новую корректоршу, которая лезла не в свое дело и вносила редакторские правки в тексты, учила, как следует писать обзоры и репортажи, хотя это ее вовсе не касается. Обменивались планами на грядущие в скором времени праздники – 23 Февраля и 8 Марта.

Андрей участия в разговоре не принимал, лениво загребая ботинками по мерзлому асфальту и недоумевая про себя, зачем это он не пошел сразу через дорогу, а потащился направо за девчонками.

К девчонкам-сослуживицам, как, впрочем, и к молоденьким соседкам по дому, он относился не по годам мудро, спасибо маме. Мама у него классная. Пусть и не всегда догоняет.

Но тут уж ничего не поделаешь, старшее поколение, оно вообще малость туповато. Его мать хотя бы по сайтам шарит, а вот у Витьки Пристежнюка мамаша даже подойти к компу боится. Про то, чтобы что-нибудь себе нагуглить, вообще речи нет. И лексика у них какая-то кондовая. Кстати, и обучаться не хотят. Его мама, конечно, исключение. Она его прекрасно понимает, а он – ее.

Когда Андрей учился в девятом классе, мама выведала, что ему нравится Настя Куликова из их же класса, он уже решил ей эсэмэску отправить с предложением встречаться и все такое.

Мама сказала: «Не советую».

Он, конечно, вскинулся, а она спокойненько так произнесла:

«Ты, – говорит, – Андрейка, не торопись, изучи все со стороны. Есть у вас в классе уже парочки, наверное?»

Андрей хмыкнул. Как не быть, не ребенки же.

«Ну, так ты посмотри, что через два-три месяца будет, хорошо? Потом с Настей поговоришь, если захочешь. Ты, конечно, уже сейчас можешь с ней поговорить и пригласить в кино или покататься на роликах, но потерпи пока. Идет?»

Чисто из уважения согласился Андрей «потерпеть».

До разговора с мамой он не заострял внимания на этой стороне школьной жизни, а теперь начал следить. Мальчиком он был умненьким и в скором времени понял, от чего хотела она его предостеречь.

Парочки на глазах возникали, на глазах же и лопались, некоторые тихо, большинство же с нервными эксцессами и душераздирающими страстями. В пересудах по этому поводу участвовали все – и пацаны, и девчонки, и те, кто учился с ним в одном классе, и те, кто в параллельных. Во время затиший смаковали подробности чьих-то устоявшихся отношений, а также обсуждали, кто кому безответно нравится и кто от своей «половины» мылится слинять.

Кажется, даже педагоги, втихаря покуривавшие в учительской, были в курсе подробностей очередного школьного романа, превратившегося в скандал, возмущались, осуждали и мазали грязью. Злословили.

Насте Куликовой пока не доводилось стать героиней, зато она проявила себя обильным трепом и делилась с непосвященными пикантными деталями отношений треугольника, один из углов которого был занят ее ближайшей подругой Петуховой Любой.

Андрей ничего не взвешивал, не в том он был возрасте, но ему стало противно. И он все запомнил. И дал себе слово никогда не подставляться. Оно того стоит.

Он, конечно, допускал, что в его жизни может произойти нечто, что напрочь сломит его волю, и тогда он наплюет на здравый смысл и собственные правила, однако до сих пор фееричных встреч на местах учебы и работы у него не случалось.

Ксюха с Дашкой, конечно, нормальные девчонки, веселые и без заморочек, но его Натке они и в подметки не годятся. Кстати, нужно будет обязательно ей сегодня же позвонить и договориться на субботу.

В субботу в клубе тренировка с реконструкцией, нужно напомнить. Вдруг забудет и явится без доспехов, и не пустит Натку сотник в строй. Андрей будет за нее переживать.

Натка уже старший дружинник, Андрей ею гордится. Сам он дослужился до десятника, и ему не стыдно с такой девушкой рядом идти. В смысле, что он сам не рядовой.

Тут Ксюша сбила его с мысли, дернув за рукав. Она притормозила возле узкого прохода между четырехэтажными домами, который был перегорожен покосившимися ржавыми воротами, с болтающейся настежь такой же ржавой скрипучей дверью, вынудив всех остановиться.

– Ой, а давайте дворами рванем! Тут ведь можно здорово путь сократить, помнишь, Даш? – оживленно предложила она.

Даша язвительно ответила, что все замечательно помнит, но совершенно не уверена, что путь будет быстрее. Лучше уж спокойно прогуляться до метро по освещенным переулкам, чем ломиться на ощупь через темный замусоренный двор. Фрэндессы горячо заспорили и наконец порешили идти наперегонки.

– Будешь секундантом, Андрюш? – спросила, играя глазками, Ксюшка. – Пойдешь со мной?

– Только я не понимаю, при чем тут секундант, – бросилась в атаку Дашка. – И почему секундант должен идти дворами? Скорее, наоборот, он должен убедиться, что я никуда не свернула, чтобы сжульничать.

– Ну и пожалуйста, – фыркнула Ксюшка. – Сконнектимся у метро. Буду вас ждать у входа со стороны проспекта, не перепутайте.

И Ксюша, махнув на прощанье рукой, скрылась в проеме калитки.

Она шла, старательно глядя себе под ноги. Самое стремное место – этот проход между торцами зданий. Его минуем, и всё, победа. А Дашка пусть утрется. В этих дворах и вправду темно, почти все дома нежилые, поэтому и окна не светятся, если не считать тусклых ламп на лестницах между этажами, однако свет все же есть, и, значит, она не налетит на мусорный контейнер или выступающий бордюрный камень. А местный дворник днем посыпал дорожки той самой дрянью, и, значит, она не поскользнется на неровной наледи и не грохнется, расшибив колени и испачкав Дашкино пальто.

Но впереди ее ждало препятствие в виде размытого силуэта какой-то неопрятной старухи, неизвестно с какого перепугу здесь очутившейся, и Ксюша поняла, что вот сейчас все ее сэкономленные минуты бездарно сгорят.

Старая развалина почти распласталась бесформенной кучей на темной дорожке и что-то разглядывала у себя под ногами, водя головой, словно пресноводная красноухая черепаха на каменистом дне акватеррариума в поисках сбежавшего у нее из-под носа мотыля.

Старухино грузное тело перегородило неширокий проход, однако Ксюша не собиралась церемониться и уже примеривалась поставить обутую в мягкий унт ногу на свободную полоску асфальта между бабкиным носом и кирпичной стеной, с тем чтобы прошмыгнуть и бежать дальше. Но скрипучий старческий голос попросил «деточку» посмотреть, куда там завалился ее, бабкин, костыль, без которого она «не ходок», и Ксюша смирилась.

Бабка распрямилась, а Ксюша, напротив, наклонилась вперед, вглядываясь с темень под ногами, но вдруг почувствовала внезапно сильный толчок, нет, не толчок, а взрыв внутри себя. Пронзительный, беспощадный взрыв холодно-каменной боли. Боль взорвалась внутри, сокрушив и Ксюшино сердце, и Ксюшин мозг, всю Ксюшу сокрушил этот взрыв. До самой ее смерти.

– Блин, – ругнулась Дашка, отойдя ровно два шага от прохода с железными воротами, – мобильник в пальто оставила. Нужно Ульянову догнать.

– Да ну, забей, – попытался отмазаться Андрей. – Через десять минут у метро встретимся, тогда и заберешь.

– Ага! И чтобы она мои эсэмэски прочитала, да? Или сейчас вообще зайдет в какой-нибудь подъезд и все мои контакты просмотрит!

И Даша, не развивая тему дальше, развернулась и заспешила вслед за подругой в подворотню. Она пробежала совсем немного по темному ущелью между слепыми стенами домов и остановилась, всматриваясь.

Впереди какие-то люди копошились на земле и не могли подняться. Дашка медленно подошла ближе, и страх обдал ее ледяной волной, потому что она увидела, что это Ксюша неподвижно и мертво лежит ничком на асфальте, а рядом с ней шевелится какая-то старуха. Только старуха не лежала, она сидела на корточках. И эта старуха, в сопливом дождевике поверх пенсионерской ватной одежды и в больничных бахилах поверх пенсионерских войлочных бот, резким и сильным движением руки выдергивала нож из спины мертвой журналистки Ксении Ульяновой.

Даша вскрикнула, старуха обернулась. Их глаза встретились, и Дашу ударило чужое бешенство, рванувшееся из глаз, от оскаленного рта, от всей этой сведенной судорогой злобы скрюченной и какой-то нереальной фигуры.

Даша отчаянно закричала. Ей показалось, что страшная старуха сейчас кинется и на нее, Дашу, и тоже вонзит в нее нож, уже испачканный Ксюшиной кровью.

Она услышала, как Андрей подбежал и встал сзади, как взволнованно выкрикнул: «Что случилось?!»

Даша резко развернулась, стукнувшись носом о какую-то железку на его куртке, и посмотрела безумными от ужаса глазами. Зажав рот рукой, она метнулась прочь.

Она бежала, не останавливаясь, бежала долго и совершенно отчетливо слышала топот ног у себя за спиной. Она была уверена, что это убийца торопится ее настичь, поэтому из последних сил бежала и бежала вдоль длинного ряда домов в надежде увидеть патрульную машину или хоть кого-нибудь, кто смог бы ее защитить от ненормальной старухи с окровавленным ножом, зажатым в артритной руке.

Когда ослабевшие ноги стали подкашиваться от усталости и морозный воздух окончательно ободрал не только горло, но, кажется, даже и легкие, она услышала сзади знакомый голос, который окликнул ее: «Стоп, Даш, да остановись ты наконец!»

– Погоди, – сказал запыхавшийся Андрей, останавливаясь рядом, – давай постоим. Подумать нужно.

Но Дашка не могла ни думать, ни говорить. Ее трясло, и это можно понять. Ее сотрясала такая дрожь, что зубы клацали, как она ни старалась стискивать челюсти.

Тогда Андрей сказал:

– Я провожу тебя домой. Хотя, думается, прежде всего нужно позвонить в полицию.

Даша, туго обнимая себя за плечи, нервно произнесла:

– Я не поеду домой.

Андрей помолчал, а потом с сарказмом спросил:

– А куда ты поедешь? Или ты хочешь еще немножко погулять по вечерней Москве?

– Я не поеду домой, – с нажимом повторила Дашка. – У Игоря сейчас там тусовка, и мне не нравятся его гости. Я его предупредила, что сегодня домой не приду.

– Ну, тогда я тебя провожу, куда ты там хотела. Или я не понял?.. Или ты, может, не хочешь, чтобы я знал, к кому ты намылилась?

– Я к Ксюхе намылилась! А теперь куда?.. Нету Ксюхи… – и тут Дашку накрыло.

Она сотрясалась от плача, уткнувшись ему в пуховик, а он успокаивал, как мог, приобняв одной рукой, хотя у самого на душе было паршиво.

– Ну, как же так!.. И за что она ее, а?! – перемежала бурные рыдания жалобными всхлипами Дашка.

– Да ни за что, – ответил он мрачно. – Просто не повезло Ксюхе, вот и все. На нее какая-то сумасшедшая напала, видно же, что тетка с нестабильной крышей.

– Выходит, что, если бы ты с Ксюшей пошел, то ничего бы не случилось?

– Да откуда я знаю! – грубо проговорил Андрей. – Может, этой ненормальной по фигу было, сколько там человек через двор прется. Может, она в таком состоянии вообще реал не сканирует, ей главное, чтобы замочить кого-нибудь.

А сам подумал: «Блин…»

Потом они завернули в какой-то «Макдоналдс» и пили из пластмассовых стаканчиков обжигающий кофе.

Дашка немного успокоилась, но домой ехать отказывалась категорически.

Покряхтев, Андрей предложил ей в качестве одноразового пристанища свою квартиру, вернее, это была квартира его родителей, где он имел в личном распоряжении комнату в десять квадратов. Однако Дашка язвительно спросила, кем он представит ее своей маменьке, и Андрей, во-первых, с облегчением подумал, что Дашка пришла в себя, а во-вторых, ну, и хорошо, а то объясняйся потом с мамой.

Домой ехать Дашке не хотелось совсем. Не до такой степени, конечно, чтобы ночевать в зале ожидания на вокзале, но не хотелось.

Однако при упоминании о вокзале у Андрея возникла вполне жизнеспособная идея, которая Дашу вдохновила. Идеей была дача, опять же родительская, по Рязанскому шоссе, совсем недалеко от Москвы, на электричке можно доехать за полчасика, и от электрички минут десять, и вот оно, убежище.

– Сейчас мы с тобой махнем на три вокзала, сядем на электричку, на месте будем через час уже. Отопление там от общей котельной, не замерзнешь. Есть плитка электрическая. И еда какая-то должна быть в холодильнике. Давай, думай уже, а то устал я с тобой возиться.

Дашка надулась, но предложение приняла. Спросила только, не подвалят ли паренты внезапно. Андрей заверил, что вряд ли, поскольку фазер сейчас прохлаждается в больнице и в ближайшее время за руль сесть не сможет, а у мамы водительских прав нет, на электричке она не поедет и тоже Дашку не побеспокоит.

В полицию они позвонили с Казанского вокзала перед отходом поезда. Они старались не думать, что все это время Ксюха Ульянова лежала в грязной подворотне на грязном заплеванном асфальте. Мертвая и одна.

На следующий день Даша Врублевская на работу не вышла. Никто особенно не обеспокоился, так как быстро выяснили, что вчера она договорилась с Александром Семеновичем, их главредом, что доработает статью дома и отдаст ему готовый текст в четверг.

Народ в редакции был взбудоражен страшным происшествием, случившимся накануне. Какой-то маньяк убил их журналистку, совсем молоденькую Ксению Ульянову. Кстати, Дашину подружку.

Про убийство узнали от приходящей неповоротливой уборщицы Любы, а та, в свою очередь, от дворника Алима, с которым иногда в простоте душевной общалась через дверной проем черного входа.

Он и рассказал, перехватив Любаню возле мусорных контейнеров, жарко шепча и перевирая больше обычного русские слова, что вчера поздно вечером приезжала полиция в соседний двор, потому что там лежала убитая девочка. А его, Алима, позвали, чтобы он открыл для их машины ворота, запертые на висячий замок.

Девочку убитую он признал, видел не один раз, когда она выходила во двор покурить на солнышке. А уж когда ее короткие волосики увидел, сильно белые, совсем сомневаться перестал. Шапка с нее свалилась, когда ее упаковывали в мешок, вот Алим и узнал. По такой примете кто угодно мог бы признать девочку. Но он не сказал полицейским, что признал, потому что они не спрашивали. А потом они сами разобрались, нашли у нее в одежде какой-то документ.

Редакционные дамы и барышни строили догадки, высказывали мнения, ахали и ужасались. Мужчины обменивались междометиями. Никто не работал, и даже секретарша Верочка Дулова пропадала со всеми в курилке, а не сторожила коммутатор на ресепшне.

Андрей помалкивал, делая вид, что загружен работой.

Вчера они договорились с Дарьей, что без надобности трепать языком не будут. Спросят в полиции – ответим, если не спросят, значит, обойдутся и без них. Все равно Ксюшу не вернуть, а ту крейзанутую сволочь по-любому уже не отыщешь.

Потом по редакции пронеслось волной: «Врублевская пропала!» – и Андрей насторожился.

Верочка все же решила посидеть немножко на своем рабочем месте, то есть на входящих звонках, которые время от времени разносились по редакционному коридору и беспокоили ее в курилке. Под их аккомпанемент она прошла невозмутимо к своему столу, степенно уселась и лишь затем сняла орущую трубку.

Звонил какой-то родственник Врублевской. Он был до предела взвинчен и оттого напорист, а может, просто характер у него был такой напористый, благодаря чему он и сумел докричаться до Верочки, хотя все ее существо было занято утренней сенсацией.

Собственно, нервничал он оттого, что Дашкин сотовый не отвечает, а она ему очень нужна. Дома случилось несчастье, ее брат попал в больницу в тяжелом состоянии. Так не могла бы Верочка перевести звоночек на Дарью?

«Так-так…» – подумала Верочка, а вслух сказала:

– А Даши на месте нет, в смысле, ее вообще сегодня нет в редакции. И не будет, она отпросилась еще вчера. А вы позвоните ей на домашний. Нет дома и не ночевала?! Вот оно в чем дело… Конечно, конечно, если позвонит, мы ей все передадим, вы не волнуйтесь, пожалуйста. Хорошо, записываю.

И она записала десятизначный номер на розовом стикере и приклеила его на свой монитор. А потом побежала разносить новость по редакционным коридорам.

Галина Васильевна Шевчук, руководитель Центра возрастной коррекции и психологической помощи, кандидат медицинских наук, умница, красавица… Кто еще? А еще психопатка.

Галина Васильевна сидела перед темным монитором выключенного компьютера в своем крошечном кабинетике за своим письменным столом, вертела в руках заколку со стразами и размышляла, вяло перебирая в памяти события последних дней.

И зачем ее туда понесло? Совсем крыша поехала от переутомления. От чего же еще? Что такого произошло в ее жизни ужасного, отчего она помчалась за помощью к попам?

Еще и письмо истеричное написала контрагенту с жалобой на страхи, поделилась планами обратиться за советом к лицам, компетентным в ее проблеме.

С чего она решила, что приходской священник – компетентное лицо? Может, в чем-то он и дока, но только не в бизнесе и сопутствующих ему нервных срывах.

Сегодняшний день тоже выдался – зашибись. Пришлось сделать лишний прогон. Две группы в день, по расписанию – это уже нечеловеческое напряжение, а если групп три, как сегодня, то гул в голове, звон в ушах и предобморочное состояние в результате гарантированы.

Эти дауны из администрации не могли, что ли, предупредить заранее, что собираются крыс травить? Пришлось в срочном порядке обзванивать всех пациенток, чтобы не потерять гонорар.

Ситуацию Галина разрулила, одну группу подключила к занятиям сегодня, другую, с извинениями, переместила на послезавтра.

Есть, конечно, плюс – завтра выходной образовался. Передохнет Галя, собой займется. А то с этой хронической усталостью не то что к попам в соседний храм, а к практикующему шаману в тундру кинуться можно.

Это ей-то к шаману!..

Ну все, пора домой, Галя, засиделась. Давай мы сейчас с тобой все помещения проверим, дверочку на замочек замкнем, и домой, баиньки.

Деньги вот только куда? С собой забрать или тут до послезавтра оставить?

Если бы не внеплановая группа пациентов, она бы деньги кинула на карточку через банкомат в отделении, что по соседству, но сейчас оно уже закрыто. Как быть?

Или сходить к коменданту, попросить, чтобы спрятал в свой сейф? А с комендантом-то она как раз вчера от души полаялась по поводу этой скоропостижной дератизации. Нет, к коменданту ходить не стоит.

Да ладно, не такие уж бабки, чтобы терзаться. Ну, грабанут, ну, еще заработаю. Теперь с бизнесом у нас, Гала, все тип-топ будет, все шоколадно. Он обещал. Уже подвижки есть, реально.

Галина Васильевна встала из-за стола и прошла в смежную комнату без окон, где проводила занятия по визуализации идей. Включила свет, осмотрела столы, стулья, снаряды. Снарядов было немного, и они на первый взгляд были простоваты, но для терапии по ее методе это было именно то, что нужно.

«То, что доктор прописал», – самодовольно хмыкнула Галина Васильевна.

Вот, казалось бы, какой может быть толк от подпружиненной паркетной доски, ничем на первый взгляд не отличающейся от своих сестер, устилающих пол в этой комнате? Но как бывает страшно, когда земля внезапно уходит у тебя из-под ног!

Ты запомнила, как зашлось твое сердце, детка? Запомни, пригодится. А пока иди сюда и встань в стороночке, сейчас войдет следующая, и ты посмотришь на это со стороны. Может, чего и увидишь.

Увидеть рекомендовалось «брешь в ауре, сочащуюся жизнью». Именно так это спровоцированное нечто называла Галина Васильевна, старательно внушая ученицам, что название сие условное, что «жизнь» в данном конкретном случае означает не биосферу Земли, а некую жизненную силу, которая отличает живого от мертвого.