Игрушка

Елена Стриж

Игрушка

Внимание!

В книге присутствуют описания эротического и сексуального характера.

Ветряная мельница

«Вот дурак», – всегда думала Жанна, смотря, как ее одноклассник Игорь, соединив указательный палец с большим в виде колечка, просовывал в него ручку и начинал дергать. Она прекрасно знала этот пошлый жест, но парни почему-то ржали. Вот дебилы, хотя не все такими были. Тогда она мечтала о другом, о своей любви к Ромке. Поэтому просто вздыхала, изредка ходила с ним до дома, пару раз делали уроки. Но он какой-то толстокожий, не видел, как она на него смотрела. А после все изменилось. Жгучая любовь, что так долго изнывала в душе, вдруг куда-то испарилась, и на ее место пришел Руслан. Вот с ним-то она и научилась целоваться.

Да, это уже было давно, Жанна повзрослела, закончила институт, окончательно влюбилась и вышла замуж. Как у всех была свадьба, как все ревновала, кидала тарелки, а после плакала. И все же она любит его, тянется к своему Антону, а он… А что он? Трещина прошла по стеклу, и его уже не склеить, вот и рассыпалась ее любовь. А теперь она осталась одна. А может это и к лучшему, порой думала Жанна и смотрела на свою дочку, что так сладко спала в кроватке.

Говорят, дети – это цветы жизни, может и так, а может и нет. Но Жанна, как молодая мама, справилась с расставанием, если бы чуть позже, было бы трудней. А так ну и фиг с этой любовью, влюбится еще раз и обязательно как в юности по самые уши. А пока она уложила дочку отдохнуть, та наигралась и стала уже капризничать. Жанна встала, а ведь так хотелось тоже прилечь и как в детстве, ни о чем не думая, поваляться.

– Игрушки, ну почему бы вам самим не забраться обратно в коробку?

Всего пару часов, а в доме настоящий бедлам. Она не стала причитать, а просто взяла первый кубик и положила на место. Через десять минут комната уже блестела новизной, словно никогда и не было погрома.

– Ну, вот теперь и чайку, – сказала она и пошла на кухню.

На столике лежала ветряная мельница. Обычно такие продают в парке, палочка с пропеллером. Они бывают разные, простые, с одним большим пропеллером или сразу восемь, а то и больше. Ветер дул, и лопасти, шурша и быстро вращаясь, отбрасывали во все стороны маленькие солнечные зайчики.

– А ведь у меня был такой же, только деревянный, – сказала она. Жанна встала и помахала палочкой из стороны в сторону.

Ей папа сам выстругал из черенка лопаты пропеллер. Он в детстве занимался в авиамоделированием, поэтому знал поворот лопастей. Она еще была маленькой, и пока он делал ей вертушку (раньше так называли их), Жанна не отходила от него, вдруг не так сделает. А можно было сделать и флюгер, тогда он поворачивался в ту сторону, куда дул ветер и пропеллер все время гудел. Но это было уже давно, она повзрослела, и теперь ее дочка, так же как и она, с любопытством спрашивает, почему они вращаются.

Жанна разжала ладонь и посмотрела на толстую резиновую рукоятку, в которой была трубка, именно в нее и втыкалась сама ветряная мельница.

– Хм, – хмыкнула она, сравнив ее с одним органом.

Соединила два пальца, указательный и большой, и, взяв рукоятку от мельницы, просунула в образовавшееся кольцо.

– Бр… – передернула она плечами от пошлой мысли и сразу положила детскую игрушку на стол. – Что только в голову не взбредет от одиночества.

Почему-то стало стыдно, ее лицо покраснело, и молодая мама покосилась в сторону коридора, будто ее кто-то мог увидеть.

– Отвратительно, – прошептала она, стараясь прогнать пошлые мысли.

Уже к вечеру они вышли погулять, так почти каждый день. Она встречается в парке с Аллой, ей примерно столько же лет, как и Жанне, и у нее сын – ровесник ее дочери. Две мамаши устраивают час откровений. Так получилось, что первый шаг к этому сделала Алла, а Жанна не стала отворачиваться и продолжила. И вот пока дети играли, они рассказывали друг другу свои институтские истории.

– Привет, девчонки, – перелезая через кусты, направился к ним муж Аллы.

– Ты почему так рано? – спросила его жена.

– Сказали, чтобы я валил домой, а то еще что-нибудь натворю.

– А что натворил? – спросила Жанна.

– Ксерокс сдох, но я тут не при чём, просто копии делал, а он возьми и задымись. А когда вечером пошел в бухгалтерию, – у них еще один есть, – они меня вытолкали, запретив переступать порог. Ну, в общем, я тут. Вот вам.

И он достал кулек винограда.

– Мыл?

– Мыл, – утвердительно сказал он и присел рядом с девушками.

Жанне нравилась эта пара, они какие-то странные, все еще жались друг к другу, словно недавно начали встречаться. Да и Алексей приятный парень, помог ей холодильник переставить и просверлил дырки для зеркала.

– Давайте в кино сходим в субботу, говорят, «Смешарики» новый выпуск.

– Давайте.

– Согласна.

Они несколько раз ходили вместе в парк, даже в цирк, только Алиса не выдержала и начала капризничать, скучно стало. Вот и сейчас, наигравшись, она просто сидела и ковырялась в песке.

– Мы пойдем. Пока, красавчик, – это она сказала Алексею и поманила дочь к себе.

Как только за спиной закрылась дверь, на душе стало грустно, словно ты на всем белом свете одна. Алиса побежала мыть руки, а оттуда прямиком на кухню. Опять мелкие заботы, помазать царапины на коленках. Вот почему так, когда прижигаешь себе и дуешь, не так помогает, а если кто-то, то обычно боль проходит. Но это было в детстве, сейчас боль стала иной, как бы открытой, обнаженной. Через пару часов дочка уже легла спать. Мысли не отпускали, они тянулись. Жанна подошла к холодильнику, тут висела их фотография втроем: она, Алиса и Антон. Хотела ее убрать, но подумала, что от прошлого все равно не уйти, вот и оставила как напоминание.

Ветряная мельница все так же лежала на столе, и снова ее посетили глупые мысли, от чего Жанне стало неприятно, будто она и правда такая ненасытная, что даже сейчас думает о сексе.

– А почему бы и не думать, – сказала она вслух и, взяв ветряную мельницу, пошла в зал.

Любовь, каково это? Ведь любила и сильно, мама говорила, что она сохла по Антону. Жанна вспомнила, как они ходили по набережной, а после ехали в поезде и под стук колес украдкой целовались. А после ходили в поход, где она надорвала спину и почти неделю не поднималась с постели. А после они ходили в лес по грибы, правда, она их вечно пропускала, а Антон шел за ней и собирал целый кулек. А еще они ездили на озеро, а после ходили в баню, а еще… Она вспоминала все те моменты, от которых ей было приятно. Обиду она отбросила в сторону, какой от нее прок. Хотя… Одиноко, Жанна сжала пальцы, подняла голову и посмотрела на детскую игрушку.

– Опять ты? – удивилась она и отложила в сторону ветряную мельницу.

Через день мама Жанны забрала внучку к себе на выходные, она так поступала всегда, чтобы её уже повзрослевшая дочь немного отдохнула.

– Ну что, пойдем, – зайдя к обеду, сказала Алла.

Они еще в четверг договорились, что оставят детей и, как в юности, свободные птички полетят по городу. Кино с душераздирающим сюжетом, Алла аж всплакнула. А после кафешки – длинный ряд магазинов. Они просто так ходили, шептались, пили кофе с пирожным, а после опять шли гулять.

– Пока-пока, – и чмокнув в щечку, Алла убежала к своему мужу.

Подниматься по ступеням стало тяжело, ты знаешь, что там никого, там пусто, даже кошки нет. Открыла дверь и, не раздеваясь, шлепнулась на тахту. Тоска завыла в груди, так одиноко, что губы сжались и захотелось поплакать. Она не стала этого делать, ни к чему, встала и ушла на кухню, чтобы заварить себе чаю.

– Опять ты?

Жанна случайно наступила на ветряную мельницу, подняла и, проверив, не сломала ли, положила на столик.

– Вот дурак, – сказала она вслух, вспомнив Игоря с его неприличным жестом с ручкой.

Жанна села, взяла мельнику и, соединив два пальца и сделав кружочек, ткнула в его центр ручку.

– Бр…

Дернула она плечами. Но почему-то на этот раз в груди ничто не сжалось, а наоборот, как бы потеплело. Она удивилась себе, не было пошлых мыслей и этого состояния брезгливости. Жанна опять воткнула резиновую ручку в колечко, сделанное из пальцев и…

– Ух ты… – она словно приподнялась на месте, в животе что-то заурчало и стало жарко.

Она еще несколько раз повторила это движение. В паху загудело, словно он вошел в нее. Жанна заморгала от удивления глазами и осторожно, будто испугалась игрушки, положила ее на стол.

Стемнело быстро, устала, хотелось отдохнуть. Приняв душ, она дошла до пустой кровати, откинула одеяло и, присев, открыла тумбочку. Она хотела взять крем, но удивленно посмотрела на темно-голубую коробочку.

– Привет. Вы еще тут?

Она хотела их выбросить, зачем они ей, если нет мужчины, но женское чутье остановило от необдуманного поступка. А вдруг пригодятся эти резинки, а вдруг он придет, если не Антон, то может…

Жанна достала пачку, открыла и, взяв в руки одну из упаковок, надорвала ее. Нежная, чуть влажная резинка. Она понюхала ее, улыбнулась, промелькнули воспоминания. Жанна соскочила и побежала на кухню. Через несколько секунд она вернулась, держа в руке ветряную мельницу. Покрутила ее в руках, и ручка тут же отсоединилась.

Гладкая, словно… Она давно уже думала, на что ручка похожа, даже сжимая ее в руках, сравнивала с его…

– Вот ты какой, – мурлыкающим голосом сказала она и, взяв презерватив, уже отточенными движениями быстро натянула его.

Сладковатый запах, зачем они его сделали таким, чтобы целовать или забыть, где ты?

– Дура, я, – чуть ли не смеясь, сказала она и посмотрела на этот странный предмет в своей руке.

Фаллос, ему преклонялись, ему молились, ему устраивали праздники и пиршества. Из него делали амулеты как символ жизни и плодородия, а после заменили на крест, символ смерти.

Жанна чуть сильней сжала пальцы, ощутила его упругость, силу. Прикрыла глаза и, улыбнувшись, упала на спину.

Бывают ночи, когда сны не снятся, только ощущаешь их настроение и не более того. Жанна проснулась утром, не хотела вставать, да и куда спешить. Лишь только ближе к шести раздался звонок, ее мама привезла Алису, и та, визжа от восторга, бросилась на шею к ней.

– Мама, а мельница сломалась? – расстроенным голосом спросила дочка маму.

– Нет, малышка, сейчас отремонтируем.

Она вернулась в спальню, открыла тумбочку и достала заветную ручку. Жанна быстро воткнула в нее ветряную мельницу и, покрутив ею, убедилась, что та крепко держится.

– На, – гордо сказала она и протянула ее дочери.

Девочка тут же схватила и радостно побежала по коридору.

– Тебе пора найти мужчину, – как всегда в лоб сказала мама Жанны.

– Найдется, куда же он денется, – она обняла свою мать, чмокнула в щечку. – Пойдем чайку попьем, и расскажите, как выходные провели.

Почем-то она уже не боялась возвращаться домой, не было той тоски, что преследовала ее последнее время. Она забыла про грусть расставания с Антоном, и одинокая постель уже не казалась такой одинокой.

– Тебе нужен мужчина, – перед уходом еще раз сказала ее мама, но она-то уже знала, что он у нее есть.

Фотосессия

Рассказ из книги «Непристойное предложение» глава 3

– Чем будешь заниматься?

– Не знаю, – я и вправду еще не знала. Эти дни были так похожи друг на друга, что если их смешать как карты в колоде, то не отличишь, который из них был вчера, а который и неделю назад. В общем, каникулы. – А что ты предлагаешь?

– Хотел с Юркой на моторке сгонять до острова, но его отец не разрешал. В прошлый раз мы почти весь бак бензина сожгли, вот ему и досталось.

Мы начали перебирать, что можно сделать, а что не стоит. Наш пустой треп продолжался еще какое-то время, а после мы встали и пошли по дороге, просто пошли и все.

Валерка – парень смешной, до сих пор боится, что его мать увидит, как он курит. Хотя, похоже, все знали об этом, даже его бабушка, но как раз-таки от нее и меньше было бы проблем. Она как-то призналась, что курит с самого детства, как себя помнит. Бабуле уже за восемьдесят, а бегает не хуже нас.

Валерка огляделся по сторонам, достал свои сигареты и смачно прикурил. Знала, что он не очень любит это делать, но выпендривается, мол, взрослый. Сама я не любила сигаретный дым, он мне казался горьким. Может это воспоминание от того, что отец курит на кухне, и поэтому как бы ни проветривали дом, в комнатах всегда присутствовал кисло-горьковатый запах. Вот и сейчас, стоило ему прикурить, мои ноги сами повернули от него в сторону. Валерка хихикнул, мол, мелочь пузатая, в куклы тебе еще играть, но с пониманием отошел на шаг в сторону, чтобы дым уходил в поле.

– Ты знаешь, я тут на днях прочитал очень интересную книгу, про цифры, – и замолчал.

Выждав момент, я посмотрела на него как ослик Иа на Винни-Пуха, когда тот сказал: «Ну все же не могут…», и погрузился в свои мысли.

– Что цифры? – не дождавшись продолжения начатой фразы, спросила. – Что они?

Похоже, он этого и ждал. Подняв подбородок чуть выше и выпустив струю дыма, соизволил ответить.

– А ты знаешь, что аборигены до сих пор знают только цифру один и все.

– Как это, один?

– Просто у них нет других цифр. Они все считают: один и еще один, а если надо, то еще один. То есть похоже на палочки, а когда палочек уже много, то просто много и все.

Я задумалась.

– А разве так возможно, вот просто один и все?

– Я тоже так думал, но посмотри на детей, что они делают, когда надо считать?

– Что?

– Загибают пальчики, но все же продолжают считать: один, один, один и загибают пальчик за пальчиком. Так вот и считают аборигены.

Я посмотрела на Валерку как на ученого. А ведь и вправду, как все просто, один и один.

– И самое интересное, что египтяне тоже знали только цифру один.

– Что? Не может быть? – моему удивлению не было предела.

Тут он начал объяснять, как можно прекрасно обходиться и с одной цифрой, если знать, что и как делать. И это для меня оказалось открытием.

– Но это еще не все. Вот скажи, какие цифры были у римлян, то есть вспомни про римские цифры.

– А, это те, что палочками пишутся?

– Да, именно, палочками.

– Итак, один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять. Мне что, все перечислять?

– Ты убежала уже далековато, а назвала всего-то три цифры.

– Не поняла, что значит три? – и, помолчав, осторожно и уже неуверенно сказала. – Десять.

– Нет, не десять, а только три, а именно: один, пять и десять.

Я задумалась, стараясь разложить в уме их по порядку, и тут я осознала простоту цифр. Наверное, он увидел на моем лице улыбку и тоже засмеялся.

– Я тоже так думал, как и ты. У римлян мало цифр, вот к примеру: 1 (I), 5 (V), 10 (X), 50 (L), 100 (C), 500 (D), 1000 (M). И чтобы набрать 1995 год, они делали следующее. – Валерка присел и стал пальцем выводить символы в пыли. – Вот что получается: MDCCCCLXXXXV.

– Что? – я была поражена тому, что такая простая цифра, а получилось ужасно непонятно.

Стояла с открытым ртом. Вот это да, а я всегда думала, что это не так. Мы шли и смеялись над собой, над тем, что никогда не думали о таких простых вещах.

– А теперь вспомни про арабские цифры.

– Ну нет уж, я опять все напутаю, я не знаю…

– Знаешь-знаешь, просто сомневаешься, так?

– Да!

– И все же попробуй.

– Отстань, не буду, – я не хотела выглядеть неучем, хотя знала, что сейчас весь мир пользуется арабскими цифрами, но вдруг и здесь зарыта какая-то подковырка.

– Ладно-ладно, но самое странное, что у арабов не было цифры ноль.

– Не поняла? – захлопала я глазами. – Что значит, не было?

– Просто не было и все. Все было от единицы до девяти, а вот нуля нет, это арабы ее позаимствовали у индусов. То есть, она пришла из Индии, а нам говорят, что это арабские.

– Ничего себе.

– Это, кстати, не так давно выяснилось. Ученые смогли прочитать финансовый отчет, в котором было сказано, что на определенном поле нельзя вырастить ни одной розы, то есть ноль роз.

Потом он начал рассказывать про другие страны и народы, как они обходились без цифр вообще. Что у них не было письменности, но зато они смогли рассчитать продолжительность дня до сотых секунд. И одни из самых первых в мире поняли, что день – это не двадцать четыре часа, а намного меньше. И что есть лишние дни в году, и еще много чего такого, над чем я сама не задумывалась, потому что считала, что это само собой разумеющееся.

Мне было интересно его слушать, наверное, потому, что он говорил о том, чего я не знала. Про то, как вычислялся горизонт, как делался цемент, как римляне с помощью акведуков поднимали воду вверх без всяких мельниц, а только давлением. Он много чего еще мне говорил.

– А зачем ты с собой носишь все время фотоаппарат? – неожиданно для себя спросила я.

– Ну… Даже не знаю, просто фотографирую.

– И что тут фотографировать, коров да баранов.

– Ну почему же. Вот утром бывают сильные туманы.

Я передернулась от возможного холодного утра.

– И ты в такую рань встаешь?

– Ну не каждый день, а только когда хочется, а так…

Я перебила его.

– Зачем тебе это надо?

– А ты знаешь, кто-то и когда-то сказал, что фотограф – это историк. Нажал на спусковую кнопку, и история мгновенно остановилась. Все, ее уже нельзя повторить, она осталось только в том образе, что снял фотограф. Через десять минут этого уже не будет. Фотограф останавливает время. – Валерка показал рукой в сторону домов. – Будет все другое. Но если я сейчас сниму это, то выхвачу тысячную долю секунды из того, что безвозвратно пропадает.

– Жаль.

– Что жаль?

– Что вот так пропадает.

– Нет, в этом есть своя прелесть, – и добавил. – Иначе все жили бы прошлым.

– И все же, порой жаль некоторые моменты.

– Чувства, конечно же, не передашь фотографией, ни запаха, ни тепла. Но у зрителей есть свое воображение и, смотря на фотоснимок, они начинают чувствовать, что плоский огонь горячий, а надкусанное яблоко сладкое. В общем, это фотография.

Я посмотрела в сторону домов, на которые он только что показывал рукой, вздохнула и спросила:

– А что ты еще снимаешь?

– Не знаю, наверное, все.

– А портреты?

– Да.

– И репортажи?

– Иногда, если интересный сюжет.

– А людей?

– Что значит людей, они повсюду, как насекомые.

Он еще какое-то время философствовал на тему фотографии, а потом взял и спросил меня:

– Давай я тебя пощелкаю?

Я уже сама хотела ему предложить, поэтому тут же ответила:

– Давай.

Как будто Валерка знал, что я соглашусь.

– Тогда пошли ко мне, дома до двух никого не будет, спокойно проведем, ну, фотосессию.

– Что проведем?

– Ну, то есть, поснимаю тебя.

– А…

Я кивнула в знак своего согласия, фотосессия, значит фотосессия и мы пошли.

Дом у Валерки большой, двухэтажный. В нашем поселке таких не много, все завидовали ему, поскольку он жил на втором этаже, и еще у него был свой, пусть маленький, но балкончик.

В доме действительно никого не оказалось. Он проводил меня к себе в комнату, а сам занялся приготовлением аппаратуры. Я прошлась по комнате, посмотрела картинки, что висят на стене. Потом взглянула на свое отражение в зеркале. Все нормально, провела рукой по волосам, непослушный локон все не хотел лежать вместе со всеми. «А я, впрочем, ничего», – подумала и состроила себе рожицу.

Остановить время, на которое можно смотреть. Эта мысль крутилась у меня в голове. Ну просто машина времени, а не фотографии. Я взяла с полки книгу, открыла ее. В ней были фотографии, этого давно уже нет, и опять мысль о машине времени. Перелистывая страницы, начала их просматривать. Там были в основном репортажные снимки, но попадались и сюжетные зарисовки, одна мне понравилась, про балерину. Она танцевала на сцене, таких я видела, наверное, сотни, они мало чем отличались друг от друга. А на другой странице эта же балерина сидела на кресле, опустив руки, и улыбалась фотографу. Я перелистнула страницу. Следующая фотография была в другой тематике. Балерина стояла у зеркала, на ней была ее черная юбка. Она еще не успела ее снять, но выше пояса девушка была обнажена. Контраст черного и белого тела резал глаза, невольно заставляя смотреть на ее почти плоскую, девочкину грудь. Еще минуту назад она танцевала перед зрителями, и вот теперь. Это было как-то нереально, как из другого мира.

– Ну, я готов, – прервав мои размышления, сказал Валерка.

Я поставила книгу на полку.

– Что мне делать? Куда сесть?

– Это не важно, куда ты сядешь и что будешь делать. Просто ходи, смотри, лучше разговаривай, а я буду снимать. Договорились?

– Давай попробуем.

Я вспомнила, как маме захотелось сделать общий портрет. Они пошли в студию, и фотограф долго пыхтел, передвигал стулья, разворачивал ее то влево, то вправо, а тут… Я пожала плечами. Просто ходила, читала, садилась и думала, потом болтала и снова молчала. Он принес чай, делала вид, что пью его, а он продолжал снимать. Валерка появлялся то справа, то залезал куда-то вверх, почти под самый потолок, то слева ложился на пол. На какое-то мгновение представила себя знаменитостью, которую одолевают фоторепортеры. Правда иногда он меня одергивал, заставлял повторить то или иное движение. Говорил, что я делаю это театрально, что не надо позировать, чтобы я вела себя так, как будто его здесь нет. Попробовал бы он сам себя вот так вести.

А потом я снова пила чай. Казалось, еще немного – и лопну, но ему нравился пар от кружки, а мне сам чай и его аромат, какой-то полевой травы. А потом я просто перестала обращать на Валерку внимание, смотрела ему в камеру, но видела не объектив, а его глаза. Он медленно порхал, как в замедленной съемке, ступал тихо и осторожно, боясь что-то задеть и издать лишний шорох.

Я снова увидела книгу с балериной, подошла к полке, взяла ее и начала листать страницы в поисках последнего снимка. Не сразу нашла его, и все же нашла. Она была красивой в этой странной позе. Вот только что она танцевала, улыбалась зрителям, и вот теперь в гримерной, стоит перед зеркалом и снимает с плеч платье. В комнате девушка одна, а фотограф, что ее снимал, лишь историк, который смог вырвать у времени эту секунду и сделать ее вечной. И теперь я сама стою здесь на втором этаже и смотрю на нее. На душе стало тепло. В этом снимке было что-то необычное, все просто, и в то же время так нагло голо.

– Хочешь, я сниму тебя также?

Тихий голос Валерки оторвал меня от снимка. Посмотрела в его глаза, затем закрыла книгу и поставила на полку.

– Заманчиво, но нет, – и повернулась к балкону.

– Да брось ты, это будут твои снимки.

– Нет, – опять ответила я.

– Не понравятся, выбросишь.

– Нет, – в очередной раз ответила.

– Я поставлю новую флэшку с памятью, и ты ее заберешь, а потом сама решишь, да или нет, все снимки только у тебя.

Я повернулась к нему, подошла и уставилась ему в глаза.

– Нет, и у тебя тоже, – и показала пальцем на его голову, давая понять, что человеческий мозг не хуже той самой компьютерной флэшки, а у этой памяти есть еще и эмоции.

– Я ведь только фотограф, иначе никак не получится.

Я подняла палец к его губам и прижала его.

– Молчи, не искушай.

Постояв какое-то время, я отступила к столу, взяла уже почти пустую чашку чая, осторожно отхлебнула, как будто он еще был горячим.

– Ага, – тихо произнес он, – есть сомнение.

Я опять посмотрела на него, он замолчал. Взяла в руки фотоаппарат, что лежал на столе, он оказался тяжелым. Посмотрела на маленький экран, на котором можно было как на компьютере просматривать снятые кадры. Это не то, что старые аналоговые фотоаппараты с пленкой. Этот умный, сам рассчитывают выдержку, диафрагму и сам же наводит резкость, твоя задача только подобрать ракурс и нажать на кнопку.

– Принеси еще чаю, – попросила его.

Валерка взял чайник и пошел вниз. Я осталась одна. Слышала его шаги, как поскрипывают доски внизу. Я стояла одна посредине комнаты. Повернувшись, увидела себя в отражении зеркала, сделала шаг назад, теперь я почти вся входила в него. Как то зеркало в гримерной, подумала я. Странно, но мне хотелось расстегнуть на себе пуговички, хотела, но боялась. Или, верней, не боялась, а сомневалась. А может просто горела от нетерпения это сделать, но не могла найти повода. Тогда я решительно расстегнула пуговицу на юбке и, как ни в чем не бывало, перешагнула через нее. Сняв ее с себя, я посмотрела. Она как-то нелепо смотрелась в моих руках, как будто была чужой, хотелось спрятать и как можно скорей. Подошла к двери, рядом стоял стул, а на нем лежали Валеркины вещи, я подняла их и засунула юбку под самый низ. Прислушалась, было тихо, стало легче.