Длинное лето

По утрам все трое были заняты: Алла корпела над букварём, под строгим надзором бабушки; Аня возилась в огороде – пропалывала грядки, сажала цветы, собирала в плетёную корзиночку первую клубнику. Роза учила английский и французский, решала задачки по математике и делала письменные упражнения по русскому. Ежедневным занятиям отводилось два часа, по полчаса на каждый предмет, ещё час уходил на гимнастику, без которой – какие танцы? Чермен привёз большое зеркало, которое с трудом втащил наверх, в комнату дочери. Роза занималась перед зеркалом, и безмерно гордилась собой, а Инга ловила себя на том, что завидует дочери. Она бы не отказалась от такого зеркала… Какая женщина – откажется?

Эмилия Францевна тоже была занята: поливала из шланга грядки, подвязывала в парниках помидоры, замешивала тесто на пироги, которые у Бариноковых традиционно подавали с бульоном.

К обеду к Бариноковым приходила Аня. Аглая Петровна давно махнула на падчерицу рукой и обедать уже не предлагала: всё равно откажется, потому что дома – суп из тушёнки, «покупные» котлеты, и «магазинные» резиновые нагетсы, а у Бариноковых бульон с пирожками и баранья хашлама. Молодую баранину Чермен привозил с рынка, она таяла во рту, и оторваться было невозможно.

– Ма, я обедать не буду, я у Розы поем, можно?

– Что ж с тобой делать, раз тебе дома не нравится, – отпускала её Аглая, и не удержавшись, говорила: «Мать, значит, невкусно готовит, а чужая бабушка вкусно».

– Я не сказала, что невкусно. Розина бабушка все равно заставит есть, а я, если дома поем, то у них уже не смогу, – оправдывалась Аня. И получив Аглаин утвердительный кивок, исчезала из дома до вечера.

Ане очень нравились осетинские пироги с рассольным сыром, и бульон нравился – наваристый, душистый, у Аглаи такой не получается. Они с Розой съедали по полтарелки, оставляя в животе место для хашламы. А им хотелось – по целой.

Эмилии Францевне Аня казалась гадким утёнком: нескладная, некрасивая, длинноногая, с торчащими из-под короткого платья коленками, острыми локтями и светлыми косичками, тоже торчащими в разные стороны. «Наша-то ладненькая, лёгонькая, и кости не торчат. А эта – мосластая, угластая, дал же бог фигуру» – с удовлетворением отмечала Эмилия.

Глава 10. Фомушкины

Когда проектно-технологическому институту ВТИтяжмаш выделили, вместо обещанных тридцати, сто гектаров земли под дачное строительство, радости сотрудников не было предела. Делить участки не придётся, хватит на всех! Забывая об отдыхе, в выходные дни всем коллективом выезжали «на свежий воздух», где работали до седьмого пота на расчистке участков. Уставали от непривычной физической работы, мокли под дождями, грелись у костров, на обед жевали холодные бутерброды, запивая их чаем из термоса, но никто не жаловался: всем хотелось поскорее получить вожделенный участок, стать хозяином на своей земле.

Целевые взносы оказались непомерными: прокладка дорог, раскорчёвка леса, бурение скважины и химический анализ воды, установка столбов, навеска проводов, подключение к линии электропередачи, установка общей изгороди… всё это стоило денег, за всё надо было платить.

Наконец размежевали участки и провели жеребьёвку. Сотрудники ВТИтяжмаша воспрянули духом: на шести сотках ни от кого ничего не скроешь, не утаишь, и теперь они узнают о Фомушкиных всё. Но ничего не изменилось, Аглая Петровна не откровенничала с соседями, ни на что не жаловалась, ничем не делилась. Копалась с Аней на грядках, обмениваясь редкими замечаниями.

Потерпев фиаско с подслушиванием (из «фомушкиного» дома не доносилось ни звука, слышно было только телевизор) и подглядыванием (на окнах красовалась густо насборенная тюль), калиновцы попытались сформировать «общественное мнение»: не жалеет мачеха девчонку, работать заставляет. Но и здесь случился облом: Аглая Петровна относилась к падчерице заботливо.

Вы спросите, чем был вызван такой интерес к семье Фомушкиных? Аглая работала инженером-проектировщиком, Аня училась в английской спецшколе, а вот её отец… Виктор Николаевич Фомушкин, по слухам, работал следователем. Почему по слухам? – Потому что его жена, Анина мачеха, держала рот на замке, и как ни старались сотрудники, пытаясь её разговорить, Аглая Петровна ничего не рассказывала о своей семье, об отношениях с падчерицей и тем более о муже. Зато любила поговорить о комнатных цветах и о погоде, делилась рецептами засолки и консервирования и со всеми была в добрых отношениях. Молчальницей её нельзя было назвать, но выпытать что-то о личной жизни было невозможно.

– Муженёк твой людей допрашивает, смертным боем показания выбивает. Скажешь, нет? – приступали к Аглае с расспросами. Аглая качала головой и улыбалась.

– Никого он не бьёт, просто разговаривает. А вы выдумываете страсти страшенные, – говорила Аглая.

– Да разве преступник добровольно признается, что да как, разве повинится? – Вот просто разговаривает, ни разу не ударит никого? Да ни в жизнь не поверю!

– С людьми надо уметь разговаривать. А он умеет. Он академию окончил, психологию изучал. А кулаками махать – Виктор этим отродясь не занимался. Он тихий, добрый человек. И не придумывайте небылиц! – заключала Аглая и торопливо проходила мимо.

«Тихий он, как же… А жена разговаривать не хочет, и в глаза не смотрит никому… Почему?»

Ответить на этот вопрос было некому. Аглая ни с кем не общалась, от предложений соседок «зайти на чаёк» вежливо отказывалась. С разговорами от Аглаи отстали, но продолжали наблюдать – за «фомушкиным» семейством. Участок окружал деревянный штакетник, не скрывавший от любопытных глаз чужую жизнь. Аглая с падчерицей с раннего утра возились на грядках, поливали, пололи, прореживали, опрыскивали, сажали цветы – и видно было, что работа в радость обеим. В десять уходили в дом завтракать. После завтрака загорали, расстелив на траве одеяло, а через час уходили в сарай.

Из сарая доносилась классическая музыка. Калиновцы терялись в догадках, что они там делают. Медитируют, что ли? (Виктор Николаевич по просьбе жены установил в сарае спортивные тренажёры и беговую дорожку, слава богу, соседи не видели). После «медитации» Аглая с падчерицей отправлялись в душ, где плескались довольно долго. А кто им запретит? У Фомушкиных своя скважина, в отличие от калиновцев, которым вода подавалась на участки по часам, утром и вечером. Напор был слабый, а вода слегка отдавала железом. Но больше всего калиновцев возмутило, что Фомушкины уплатили целевой взнос на бурение общей скважины и установку насоса, а водой не пользовались.

Брезгуют – общей-то водой. Скважину свою пробурили, с жиру бесятся! – определили калиновцы. И нашли новую причину осуждать «буржуев». Тема была вечная как мир – мачеха и падчерица. Но и тут калиновцев постигла неудача: Аня называла Аглаю мамой и во всём её слушалась. Ни слёз, ни скандалов, прямо-таки семейная идиллия. Похоже, что им было хорошо вдвоём и вполне хватало общества друг друга. По вечерам обе уходили на ферму, в двух километрах от «Красной калины», и возвращались с трехлитровым бидоном парного молока, оживленно о чем-то беседуя. – «Как две подружки!» – толкали друг друга в бок дачники.

Никто из них не предполагал, что Аглая с падчерицей «беседовали» на английском, затверживая выученные днём слова. Никто не думал о том, что подружек у Ани не было. Девочка не покидала участка, не выходила за калитку, не желала ни с кем знакомиться.

Виктор Николаевич приезжал поздно. Золотистый «лендровер», вкусно похрустывая шинами по гравию, подъезжал к воротам и коротко сигналил. Аня выбегала открывать – это была её обязанность, как и английский, который полагалось учить каждый день. Вечером Аглая Петровна проверяла, и если урок был выучен недостаточно хорошо, докладывала мужу. Наказанием было лишение телевизора и сверхурочные занятия английским.

Аня распахивала створки ворот, машина въезжала в гараж, ворота неслышно закрывались. Отец запирал гараж, целовал Аню в щёку и уходил в дом. Подслушивать под забором было бесполезно: у Фомушкиных говорили тихо и никогда не повышали голоса. Не слышно было даже смеха. Они что, никогда не смеются?

Эта закрытая от посторонних глаз, спокойная и уравновешенная жизнь без ссор, разговоров на повышенных тонах и выяснения отношений – удивляла, поражала, заставляла задуматься. И вызывала тихую зависть. Наверное, так и надо жить – не впуская никого в свою жизнь. И не выпуская. Последнее относилось к Ане. Вот ей-то не позавидуешь.

Детвора со всех окрестных участков быстро перезнакомилась и сбилась в стаи, как птицы перед отлётом на юг. С той лишь разницей, что им не надо было никуда лететь: лето было по-южному тёплым, море им с успехом заменяли пожарные пруды, а проселочные пыльные дороги овевали ветра дальних странствий. С начала каникул не прошло и недели, как все дети на Аниной улице перезнакомились и подружились. Перелетая с участка на участок, точно воробьи, они по-воробьиному радостно щебетали. И только Аня проводила дни не выходя за калитку.

– Что она у вас нелюдимая такая? У всех дети как дети, с утра до ночи на улице, домой не дозовёшься, а ваша дома сидит, как пришитая, – пеняли Аглае Петровне соседки. И слышали в ответ: «Я ей не запрещаю, она сама не хочет».

Неизвестно, сколько продолжалось бы Анино затворничество, если бы не история с лендровером, который пришлось бы отдавать в ремонт, вызывать эвакуатор, платить… И на службу пришлось бы ездить на электричке (до которой полчаса через поле и лесопосадки, а если идти по дороге, так и вовсе час!) А Чермен – взял да починил, за один вечер, и денег не взял. Виктор Николаевич хотел было заплатить «за беспокойство» – как-никак, полночи провозились – и встретил непонимающий взгляд.

Денег Чермен не взял, улыбнулся: «Сочтёмся. Бывай здоров, Виктор. Пойду я». А утром к Фомушкиным прибежала Роза, с розовыми от волнения щеками, и пригласила их на обед. Виктор Николаевич от неожиданности поперхнулся и ничего не ответил. Роза улыбнулась и убежала, сочтя свою миссию выполненной.

* * *

Наверное, так не бывает, однако же – было. Бариноковы и Фомушкины подружились, все шестеро: Чермен с Виктором, Роза с Аней, а Инга неожиданно для самой себя поняла, что именно Аглаи ей не хватало всю жизнь, и бегала к ней как девчонка каждую субботу. Аглая, о которой на дачах говорили, что она нелюдимая и неприветливая, оказалась большой любительницей цветов и приносила Инге луковицы и рассаду. Вдвоём они копались на грядках – то на Аглаиных, то на Ингиных, делились рецептами блюд, осваивая немецкую, адыгейскую и татарскую кухню.

Жарили в кипящем масле беляши с говядиной и варили бараньи манты в мантоварке, которую Инга называла мантышницей. Пекли швабские кренделя, баварские сливовые пироги и австрийский яблочный штрудель. Переписывали в блокнот рецепты… Наконец вспоминали о девочках, которых что-то не слышно.

– Чем они там занимаются всё утро? Спустились бы да помогли нам с пирогами, – ворчала Аглая.

– Без них справимся, сами явятся, когда пироги испекутся. У них там танцкласс. Пойду их разгоню, пускай на улице занимаются. Танцорки!

Сгорая от любопытства, Аглая вытерла о фартук руки и следом за Ингой поднялась наверх. Девочки разучивали танго под мелодию Por una cabeza Астора Пьяццолы, которую очень точно напевала Роза (в фильме «Запах женщины» под эту музыку Аль Пачино танцует танго с Габриэль Анвар, но откуда девчонка об этом знает? Они ей что, разрешают смотреть такие фильмы? – с ужасом думала Аглая)

– Идите на улицу, как здесь можно танцевать, здесь же не повернуться, – Инга выгоняла девочек во двор и от души смеялась, видя как старается Аня, а у неё не получается, а Роза морщится и сердится: «Не получается, значит, будешь повторять, пока не получится».

Аглая с интересом прислушивалась. Оказывается, венский вальс танцуется с третьей позиции, а фигурный с шестой. Знать бы, какие они, эти позиции. Аня знает, а она, Аглая, нет. Надо у неё спросить, пусть покажет. Ещё Аглае хотелось узнать про танцевальные элементы: маятник, квадрат корте, виск, балансе, спин, шасе, которое бывает правое и левое, и перемену, которая бывает открытая и закрытая. Надо у дочки спросить…

Аглая вспомнила, как Роза пришла к ним с «ответным визитом». Поздоровалась и бесцеремонно осведомилась: «Как ваше здоровье, не простудились вчера? Вы были такая вся синяя… Вода не успела нагреться, но мы не виноваты, папа с самого утра включил, оба крана. А мама сказала – ничего, потерпят. Я вообще-то к Ане пришла… Можно?».

Аглая Петровна молча распахнула перед гостьей калитку.

– Аня! К тебе пришли! – крикнула куда-то вглубь двора. И повернулась к Розе. – Твоя бабушка знает, что ты у нас?

Получив утвердительный ответ, легонько толкнула девочку в спину: «За дом ступай, там она…» и скрылась за дверью летней кухни.

Завернув за угол дома, Роза увидела натянутый между двумя березами гамак, в котором, с книжкой в руках, лежала Аня. Забыв поздороваться, Роза молча уставилась на её коленки, чёрные от земли, с приставшими к коже травинками. – «Я свёклу полола, на коленках. На корточках быстро устаёшь, а грядка длинная. А ещё морковь, и огурцы. Если не полоть, всё травой зарастёт». – Аня поплевала на ладони и принялась яростно тереть коленки, отчего они стали красными, а земля так и не оттёрлась. Роза прыснула. Аня поднялась наконец с гамака – нескладная, длиннорукая, ни дать ни взять – гадкий утёнок. У гадкого утёнка было неулыбчивое лицо.

– А чего ты лежишь? Болеешь?

– Нет, я не болею, я здорова, – смутилась Аня. – Просто устала.

– А я к тебе в гости… Если ты уже отдохнула, давай во что-нибудь поиграем.

Хмурое лицо осветила улыбка, в глазах заблестели искорки. Аня вскочила на ноги и стрелой помчалась по дорожке к дому, бросив на ходу «Подожди, я ракетки принесу!»

В бадминтон играли с упоением, пока обе не запыхались. А после уселись в гамак и оживлённо обсуждали, что они будут делать завтра и послезавтра. От голоса Аниной мачехи, появившейся словно из ниоткуда, обе вздрогнули:

– Наигрались? Красные обе, как раки. Аня, обед на столе. Быстро. Руки вымыла, коленки вымыла, причесалась, переоделась и села за стол.

Аня послушно поднялась с гамака и поспешила к умывальнику.

– А ты чего стоишь? Тебе особое приглашение нужно? Мой руки и ступай в дом. Ане обедать пора, так может, пообедаешь с ней? Да не копайся, поторапливайся. Остынет, я греть не буду, – сказала Аглая Петровна Розе, словно отчитала ни за что.

Роза опешила: с ней никогда так не разговаривали. Словно приказывали. Но в Аглаиных словах не было ничего обидного. Розу пригласили к столу, велели вымыть руки и поторопиться, пока не остыла еда. Ей даже не дали ответить, всё решили за неё. Впрочем, есть хотелось уже давно. Пожав плечами, девочка направилась к умывальнику…

Кто-то когда-то сказал, что в мире нет большей радости, чем радость человеческого общения. С Аней они общались до самого вечера. Говорили обе одновременно, взахлёб, торопясь и перебивая друг дружку, поверяя заветные желания, шепча на ушко секреты и открывая страшные тайны, – про домового, который живёт на чердаке, и про баньши – сотканное из тьмы создание мрака, которое кружит по ночам над домами и стонет, жалуясь на одиночество, но горе тому, кто поверит баньши и пригласит его в свой дом… Поймав Розин вопросительный взгляд, Аня убежала в дом и, испросив у мачехи разрешения, вынесла подруге «Зачарованное паломничество» Клиффорда Саймака.

– На, бери до субботы. Никому не давай, и грязными руками не листай, с меня голову снимут. We have a deal? Promise me.

Роза клятвенно пообещала – мыть руки и не выносить книгу из дома. Обе отчаянно соскучились по общению и не могли наговориться. И болтали бы до самой ночи, если бы не Аглая Петровна.

– Аня, нам с тобой на ферму пора. Отец приедет, а молока нет. И Розу, наверное, дома заждались. Разговоров на сегодня достаточно, завтра договорите.

И опять – этот приказной тон. И вроде бы ничего не сказано обидного, но и хорошего – не сказано. Прижимая к груди книжку, Роза поцеловала новую подругу в щёку и сказала: «Я тебе тоже книжку принесу. Страшную. Про дэвов, пэри и ифритов. Восточные сказки. Хочешь?»

Приходи завтра! – вместо ответа попросила Аня. Аглая Петровна милостиво кивнула, соглашаясь. С того дня Роза приходила к Фомушкиным после обеда, когда Аня освобождалась от садово-огородных работ, и оставалась до вечера. Впоследствии к ним присоединилась Аллочка, которая упросила Розу взять её с собой «в гости». Дурочка оказалась выдумщицей и придумывала игры, которые нравились всем троим, включая тринадцатилетнюю Аню.

Вот только со двора Аня почти не выходила, исключая поездки на велосипеде в поселковый магазин и визиты к Бариноковым.

Глава 11. Пикник

– Мы после обеда на Торбеево озеро поедем, на пикник. Хочешь с нами? Тогда беги, предупреди своих и возьми полотенце и купальник, – предложил Чермен, и Аня неверяще на него уставилась.

– Мне правда можно – с вами? Правда?! Подождите, не уезжайте, я быстро! – и Аня со всех ног бросилась к дому.

К Бариноковым Аглая Петровна пришла вместе с ней, чтобы удостовериться, что Аня не напрашивалась и не навязывалась. Увидев стоящую с открытыми дверцами машину и улыбающегося Чермена, натянуто улыбнулась в ответ и шепнула падчерице: «Ну, иди. Извинись, что заставила себя ждать. И не надоедай там никому разговорами, помалкивай. На солнце с непокрытой головой не лежи, в воде не торчи по часу и на глубину не заходи, купайся у берега»– и сунув девочке пакет с бутербродами, о котором Аня забыла, ушла наконец восвояси.

Аня с Розой переглянулись и облегчённо выдохнули. Чермен, наблюдавший эту сцену, усмехнулся. Ему не нужна была эта Аня, он привык путешествовать своей семьёй, без чужих. Но не смог отказать Розе. И теперь с удовлетворением смотрел, как блестят дочкины глаза, как радуется она своему счастью. Да пусть едет, в конце-то концов, эта девчонка. Сидит, забившись в уголок, и молчит. Похоже, умеет себя вести.

Через полчаса под шинами захрустел гравий, машину мягко качнуло на рессорах – асфальтовая дорога осталась позади, они ехали вдоль берега. Берег был длинный и напомнил Ане Палангу, где она отдыхала в прошлом году: сосны и песок.

Они выбрали самое красивое место, и Чермен остановил машину. Открыли багажник и дружно перетаскивали поближе к воде пляжные принадлежности, которых в багажнике оказалось неожиданно много: надувной широкий матрац, и другой, поменьше, для плавания. Махровая простыня, разноцветные полотенца, соломенные широкополые шляпы, разрисованный под арбуз мяч (его так и хотелось разрезать и съесть), сумку-холодильник с бутербродами и салатами, бутылки с минералкой и Розиным любимым крюшоном, полосатый арбуз, который Чермен поспешил забрать из дочкиных рук – «Осторожно, это не мячик, это настоящий!». Последним из недр багажника был извлечён зонтик-тент, с изображенными на нём зелеными пальмами, желтыми ананасами, оранжевым небом и синими океанскими волнами с белыми шапками пены.

Роза с размаху бросилась на матрас и растянулась на нём, блаженно жмурясь, но Чермен сгрёб её в охапку и потащил к воде, хохочущую и брыкающуюся. Аня подняла упавшую соломенную шляпу, положила её на матрас и стояла, потерянно озираясь и не решаясь сесть.

– Не стой столбом. Снимай платье, доставай своё полотенце, постели вот здесь, и иди скорее в воду. Мы через три часа уедем, так что время терять не стоит, – сказала ей Инга. Аня послушно разделась и, расстелив на траве полотенце, с опаской вошла в воду. Вода оказалась тёплой, дно – песчаным, а озеро – необыкновенно большим, просто огромным.

Роза знала, что Аня умеет плавать только «по-собачьи» и только когда под ногами есть дно. Она немедленно приплыла на выручку, и девочки затеяли в воде веселую возню, плескаясь и брызгаясь. Чермен с Ингой были уже на середине озера. Оба отлично плавали и Розу научили, отдав её с полутора лет в секцию плавания и водной аэробики. Девочка могла надолго задерживать дыхание, плавала и ныряла как дельфин, так что за неё можно было не беспокоиться. Но Чермен не мог – не беспокоиться. Обнаружив, что дочка улизнула с «тренировки», он немедленно за ней вернулся.

– Кто это здесь квакает, как лягушка? Неужели наша дочка? Не стыдно у берега барахтаться? Ну-ка, давай, за мной. Что значит, не хочу? Пять минут поплавала и устала? А мы с мамой на другой берег поплывём, а потом обратно. Давай-давай, нечего тут прохлаждаться. Будешь филонить, на озеро больше не поедешь, – добавил Чермен уже другим, строгим голосом, и Роза поняла: шутки кончились. Ей не очень-то хотелось – на другой берег, это далеко, и обратно – тоже далеко, Аня не сможет, она боится глубины.

– Ничего, я пока одна побуду. Я на тебя смотреть буду, – словно угадав её мысли, сказала Аня. Чермен посмотрел на неё как-то странно. Как на пустое место. Не хватало ещё, чтобы его дочь, вместо того чтобы плавать, болталась на мелководье с этой девчонкой.

Аня смотрела им вслед, пока они не уплыли так далеко, что превратились в чёрные точки на воде. Как же Роза может – так далеко, без круга и даже без надувных нарукавников! И родители хороши – полчаса уже плавают, а в воде холодно. Аня забыла, что стоять в воде без движения нельзя – будет холодно даже в тёплой. Она замерзла так, что покрылась гусиной кожей. Стуча зубами, выбралась на берег и, завернувшись в полотенце, уселась на траву. Лечь на надувной матрас не посмела: ей никто не предлагал, даже Роза.

Сидела, скучно жуя травинку. Зря она поехала с ними. Родители Розы её словно не замечали, разговаривали только с дочерью. Гуляют сейчас, наверное, по тому берегу… Но сколько ни всматривалась Аня в далекие деревья на противоположном берегу, ничего не могла разглядеть.

Прошел час, когда они наконец вернулись. Аня хотела сказать, что она волновалась (а если честно, испугалась не на шутку – вдруг они все утонули?!), но ничего не сказала: Розины родители вели себя так, словно Ани здесь не было. Роза рухнула на матрас, тяжело дыша. Инга бросила ей полотенце – «Вытирайся!»

– Снимай трусы, в мокрых нельзя, простудишься, – велел дочери Чермен. Роза помотала головой, кутаясь в полотенце.

– Не простужусь. Мне не холодно почти.

– А зубами почему стучишь? И в мурашках вся! – Чермен стянул с неё под полотенцем трусики и не слушая её «я сама» надел ей сухие, после чего стащил с неё мокрое полотенце, набросил ей на плечи другое, сухое, а на голову нахлобучил широкополую шляпу.

Аня не взяла второй купальник и теперь сидела в мокром. Купальник зябко облепил тело и никак не желал сохнуть. Полотенце у неё тоже мокрое, другое она не взяла, а Аглая ей не напомнила. Правильно, Аня уже большая, тринадцать лет, может сама о себе позаботиться. Но глядя на Розу, вокруг которой хлопотали родители – вытирали, одевали, согревали, – Ане стало невыносимо обидно, к глазам подступили слёзы, и она поспешно моргнула несколько раз. Не хватало только зареветь перед всеми, для полноты ощущений.

– Обедать будем минут через пятнадцать, потерпишь, дочь? Сразу после такой нагрузки есть нельзя, надо подождать.

– Я знаю, нам тренер говорил. Я подожду, – улыбнулась согревшаяся и довольная Роза. И только теперь заметив неподвижно сидящую Аню, похвасталась:

– А мы на тот берег плавали!

– Красивый?

– Кто?

– Берег красивый?

– Я откуда знаю? Там дно илистое, топкое, не выбраться. Мы на берег не пошли, на воде отдохнули и обратно поплыли.

– Так вы вообще из воды не выходили? Целый час?! – ужаснулась Аня.

– А что такого? Мы в бассейне каждый день по часу плаваем, на время. На время тяжело, а здесь я только немножко устала.

– Немножко, а сопишь как паровоз! – встряла в разговор Инга. – Я в сентябре тренеру твоему скажу, чтоб гонял тебя как следует. Сорок минут плавала и умерла, куда это годится? И хватит валяться, бери тарелки, накладывай салат, а Аня салфетки разложит. – Инга достала из сумки скатерть и принялась раскладывать на ней вкусно пахнущие помидоры, пупырчатые зелёные огурчики, завернутые в плёнку сандвичи с яйцом и пекинской капустой, пластиковые контейнеры с салатами…

Аня достала свои бутерброды и несмело положила на край скатерти.

– Ешь! – проигнорировав бутерброды, Инга поставила перед девочкой бумажную тарелку. – Я тебе положила всего понемногу. Розовый салат – с крабами, фасолевый с орехами, а зелёный – это творог с чесноком и зеленью. Начни с крабового, в нём крабы настоящие, не рыбные "палочки". А бутерброды оставь на потом. Что ты будешь пить, минералку или крюшон?

– Мы будем крюшон, – ответила за Аню Роза. – И арбуз. Папа, я хочу арбуз. Нарежь, пожалуйста.

– Арбуз потом. Давайте сначала поедим, – сказал Чермен, и ему никто не возразил – есть хотели все. Вчетвером они с аппетитом уничтожали салаты и закуски, запивая их минералкой и заедая помидорами. Аня таких никогда не ела. Дорогие, наверное. И где они их покупают?

Потом они загорали, играли в мяч, купались (Аня бродила по воде, распугивая стайки мальков и не зная чем себя занять, а Роза плавала, с мамой и с папой). Потом они ели арбуз – необыкновенно сладкий, с черными зёрнами, которые тоже оказались вкусными. У Розы блестели глаза – чёрные как арбузные зёрна, блестели измазанные арбузным соком щёки, и вся она словно светилась от радости, переполнявшей её, как арбузный сладкий сок.