“Смотрите, кто пришел!” и другие пьесы

Татьяна. Что? Договаривайте.

Лев. Что-что… Откуда я знаю. Мы ленивые и отходчивые. Потому и расплодили зло… Скажите, сколько можно прощать? Сколько еще нужно выпустить из нас крови, чтобы мы оцепенели от ужаса, чтобы сердце наше закаменело, и рука стала твердой? Ну, что мы за люди? Ах, какие мы подлые – податливые, сговорчивые. И вы, сестра милосердия, со своим дилетантским психоанализом…

Татьяна. Я не сестра. Я – дочь.

Лев. Чья дочь?

Татьяна. Моя фамилия – Боженкова.

Пауза. Она пересаживается на скамью напротив. Лев в шоке, он непроизвольно поднимается на ноги.

Оцениваете пикантность момента? Я только сейчас обнаружила, что жизнью обязана вам. Подымись тот юноша выше второго этажа… Благодарю вас за вашу благородную победу над жаждой мести, окончившуюся чудом моего рождения.

Лев. Ну, что ж… мне остается капитулировать. (Поднимает руки.) Сдаюсь. Разоружаюсь. (Достает пистолет из кармана, кладет его в дипломат.)

Татьяна. Принимаю.

Лев (доставая флягу). И даже с угрызениями совести.

Татьяна, Ну, это слишком большая роскошь.

Лев. Да нет…

Татьяна. Да, да!

Лев. Пусть все, кто пережил эти годы, остаются героями. (Наливает.) Время всех уравняет. Никто не будет забыт. И ничто не будет забыто. Кроме жестокости и малодушия. Зачем это помнить? Это худо, когда детям бывает стыдно за своих отцов. Память должна быть светлой. Выпьем за светлую память! Прошу вас!.. (Отдает стопочку Татьяне и садится рядом с ней.) У героя и внуки имеются?

Татьяна. Трое. Два от брата один от меня.

Лев. И все Боженковы?

Татьяна. Да.

Смотрят друг на друга, молчат. Она вынимает из сумки небольшую модель планера.

Это ваше?

Лев (вскакивая). Да!.. Откуда?.. Боже… (Обеими руками принимает модель.)

Татьяна. Висела в чулане. Хотели выбросить, я взяла к себе… Повесила над столом. Была младше, думала: вот объявится владелец… Вроде Сани Григорьева вас представляла. Помните, «Два капитана»?

Лев. Не то слово… Спасибо.

Татьяна. Так что в некотором роде… я вас ждала.

Пауза.

Я была романтической девочкой.

Пауза.

Лев. И ведь самое интересное, что я приходил.

Татьяна. Я ждала. Вы приходили. А мы так и не встретились.

Лев. Не судьба… (Пауза.) Так, может, поднимемся? Вы говорите, он ждет.

Татьяна (коснувшись его руки, мягко). Не надо, Лев Львович. Всё. Отрезано. Там у вас больше никого нет.

Лев. Вы уверены?

Татьяна. Да. И больше вы сюда не придете. Слышите?

Лев (после паузы). Да.

Татьяна. Вы здоровы. Вы отомстили. Вы простили. Вы удовлетворены. Компенсированы. Понимаете?

Лев (не сразу). Да.

Татьяна. Вам надо ехать домой, где бы он ни был. У вас семья. Вас ждут дети. Да?

Лев. Да-да.

Татьяна. А те, кто здесь жил до нас, они останутся… Поверьте, останутся… Прислушайтесь…

Двор оглашается звуками.

В шёпотах… В стонах… В возгласах удивления… Узнаете?

Лев. Да!..

Татьяна. Пусть так и будет. Не беспокойте их.

Лев. Да. Хорошо.

Татьяна. Вы кому-нибудь рассказывали?

Лев. Нет.

Татьяна. Некому?

Лев. Есть.

Татьяна. Плохо слушают?

Лев. Да. Отвлеченно.

Татьяна. С этим беда.

Лев. Вечное одиночество.

Татьяна. Да. Слова бессильны.

Лев. Только интуиция.

Татьяна. Редкое качество.

Лев. Редкое.

Татьяна. Чтобы на той же волне…

Лев. Или хотя бы в том же диапазоне.

Татьяна. Расскажите мне.

Лев (после паузы). Хорошо… Квадрат неба… Молочное облако… Трио Рахманинова, – едва, едва из чьей-то квартиры. Звон посуды. Запах жареной рыбы… С улицы – автомобильный клаксон… И визг затормозившего трамвая… Это возле «Астории».

Татьяна. Да. Я прожила. Запомню. Сейчас трамваи не ходят. Но я представила. (Встает.) Сидите здесь. Сейчас я принесу вам брошку.

Лев. Зачем?

Татьяна. Как зачем. Это брошь вашей мамы. Будет вам память.

Лев. Да? Она у вас?.. (Что-то отвлекает его.)

У ворот появляются трое военных в камуфляжной форме. Двое с автоматами остаются у ворот, офицер приближается.

Офицер. Вы из этого дома?

Татьяна. Да.

Офицер. Двадцать девятая в какой парадной?

Татьяна. А вам кого?

Офицер. Вы не ответили.

Татьяна. Я живу в двадцать девятой. Что вы хотите?

Офицер. Ваша фамилия?

Татьяна. Боженкова.

Офицер. Ну, правильно. Это кто-то от вас звонил? Мужской голос. Отец? Брат? Сват?

Татьяна. Это отец! Слушайте, он больной человек. Что он сказал?

Офицер. Что в доме будто бы террорист. Что он пришел ему отомстить.

Татьяна. Что за чушь! Я пойду!.. Я дочь… Я медсестра.

Офицер. Оставайтесь на месте.

Татьяна. У него не в порядке с психикой. Не верьте ни одному слову.

Офицер (Льву). А вы кто?

Татьяна. Мой знакомый. Лев Львович.

Офицер. Тоже здесь проживаете?

Лев. Нет, я приезжий.

Татьяна. И у него поезд! Идите, вы опоздаете.

Лев прячет флягу. Застегивается. Берет дипломат.

Офицер. Одну минуту. Документы у вас имеются?

Лев. Да. (Протягивает документ.) Пожалуйста.

Офицер (возвращает). Все понятно. Извините, еще одна формальность. Для порядка. (Профессионально обшаривает одежду, карманы.) Откройте дипломат.

Лев открывает. Пауза. Офицер отворачивается, закуривает.

Разрешение есть?

Татьяна. Послушайте! Товарищ офицер!..

Офицер. Я не вас спрашиваю.

Татьяна. Я объясню!..

Офицер. Есть или нет?

Лев. Нет.

Татьяна. Ну, что же это!.. Вы не должны!.. Постойте! (Рыдает.) Его нельзя!.. Я столько ждала его!.. Невозможно!..

Офицер (Льву, взяв пистолет). Так… Ждали, говорите?.. А старик не ждал… (Пауза. Покачав пистолет на руке.) Почему не сказали, что он игрушечный?.. Купили сыну?.. Так бы и сказали. (Швыряет пистолет обратно в дипломат.) Террорист, видишь ли… (Уходит.)

Татьяна (после паузы). Ну, теперь наигрались?.. (Утерев слезы, усаживает Льва на скамью.)

Лев. Нет еще. (Берет со стола планер, что-то проверяет в нем, поправляет и запускает в воздух.)

Радиоуправляемый планер (или простой бумажный голубь!) в лучах прожекторов делает круги по двору, едва не касаясь стен. Окна одно за другим зажигаются – во дворе полная иллюминация. Гул жизни – голоса, вздохи, обрывки музыки – наполняет его. И – взволнованный голос мальчика.

Голос. Кто скачет, кто мчится под хладною мглой?.. Ездок запоздалый, с ним сын молодой. К отцу, весь иззябнув, малютка приник. Обняв его, держит и крестит старик…

Планер делает виражи, снижается. И, наконец, приземляется. Прожектора гаснут.

Лев. Вот теперь всё!

Татьяна, завороженная зрелищем, стоит рядом со Львом без движения. И вдруг обнимает его, приникает к нему, как к близкому существу после долгой разлуки. Лев прижимает ее голову к себе, гладит, целует.

Татьяна. Ты посиди. Я сейчас… Я быстро! Только не уходи!.. Умоляю тебя, дождись меня!.. Милый, родной мой… (целует его)…только не уходи!.. (Пятясь к парадной.) Не исчезай!.. Останься…

Лев садится на скамью и сидит в одиночестве, как в начале, откинувшись на спинку, глядя на окна. Они гаснут, одно за другим. Он встает и уходит.

Лишь одно окно освещено – на верхнем этаже.

Затемнение

Интервью

Драма в одном действии

Действующие лица:

Потапыч

Серафима

Радиожурналистка

Тот же петербургский двор. Раннее утро. Солнечные блики выстреливают от одного окна к другому, то ослепительно ярко, то приглушенно, следуя игре облаков высоко в небе над колодцем двора. Из открытых окон иногда приходят звуки квартир, в основном хозяйственные – дребезжанье посуды, визг пылесоса, иногда радио. Серафима, пожилая женщина, высокая, сухая и, судя по всему, вздорная, катит магазинную раздолбанную тележку, уставленную ящиками, по периметру двора, то и дело останавливаясь.

Журналистка (с микрофоном в руке). Здравствуйте! Можно с вами поговорить?..

Серафима. О чём это?

Журналистка. О жизни, о вас, о добрых ваших делах…

Серафима. Поди прочь!. Ты про себя напиши, какая ты дура… А я никакая не добрая. (Отъезжает с громыханием.) Нашла добрую.

Журналистка. Ну, погодите!..

Серафима (ворчливо). Я никакого добра не делаю, отстань. Ни добра, ни зла. А делаю, чего хочу. И ты пойди, найди себе дело, чем к людям приставать.

Журналистка. Ну, поймите!.. Ведь это же важно. Может, ваш пример…

Серафима (резко остановившись). Пример? Какой пример? Господь дал тебе пример, а ты ему следуешь? Вот поди, разберись, как ты живешь, а тогда приходи. Ага. А чего не поймешь, писание почитай. И нечего мне свой набалдашник подставлять, убери, говорю, а то плюну!.. (Покатила.)

Журналистка, не привыкшая к отказам, с обидой и неостывшей надеждой наблюдает за Серафимой издалека. А та, действительно, занята необычным делом. Из некоторых окон чуть не до самого тротуара свешиваются корзинки на крепких шнурах. Вот в эти корзинки, Серафима, сверяясь со списком, кладет то пачки кефира, то батон, то бумажный пакет. А деньги из специальной коробочки небрежно перекладывает себе в карман. Корзинки тут же уплывают вверх.

В сквере в центре двора сидит старик с тростью. Это Потапыч, здешний старожил. Журналистка присаживается рядом с ним на скамейку.

Журналистка. Что за странная личность тут у вас обитает…

Потапыч. А вот такая у нас.

Журналистка. Кто говорит, героиня. Кто – святая.

Потапыч. Героиня? А это как посмотреть. Герои среди нас ходят. Иной раз удивишься скромности…

Журналистка. Да-да!.. Это вы правы.

Потапыч. Но уж никак не святая. Святых людей вообще не бывает.

Журналистка. Ну, просто добрая.

Потапыч. Серафима-то? Да полно вам, какая она добрая. Свирепая старуха, таких поискать.

Журналистка. Да ну?..

Потапыч. Да-а!.. Склочница, матершинница.

Журналистка. Ну, что вы…

Потапыч. Как, вас еще не покрыла? Покроет.

Журналистка. А все же за нею дела.

Потапыч. Дела? А что дела. Дела без выгоды не бывают. Когда вот преследовали за всякую мелочевку, люди не поленились, подсчитали, каков у нее доход.

Журналистка. С чего же это?

Потапыч. Как с чего, со сданной посуды. Это сейчас пакеты, а раньше бутылки были с цветными крышечками… Пробовали тогда обложить ее налогом, она такой мат-перемат подняла… Ну, естественно, жильцы защитили. Вы что, записываете, что ли?.. Аппарат включен?

Журналистка. Да.

Потапыч. А кто разрешил? Я согласия своего не давал.

Журналистка. Это моя работа.

Потапыч. Ишь вы, какие своевольные стали…

Журналистка. Свобода слова.

Потапыч. Свобода… Ладно, прощаю.

Журналистка. Ваше имя-отчество?

Потапыч. Боженков фамилия, Виктор Потапыч.

Журналистка. Здесь давно живете?

Потапыч. С блокады. А вам зачем?

Журналистка. Интересно.

Потапыч. Не знаю, не знаю, что во мне интересного… А с какой целью?

Журналистка. Да вы не бойтесь.

Потапыч. Нет, пережито, конечно, много…

Журналистка. Где?

Потапыч. Так здесь же, вот тут…

Журналистка. И в блокаду?

Потапыч. Всю войну. (Приосанившись.) Я в краснознаменной ленинградской милиции служил…

Журналистка. Ну, расскажите что-нибудь о войне.

Потапыч (приняв значительный вид). 22 июня одна тысяча девятьсот сорок первого года гитлеровская Германия вероломно напала на Советский союз, нарушив мирный труд советских людей. Началась Великая отечественная война советского народа, закончившаяся полным разгромом гитлеровской Германии.

Журналистка. А что, тележка вот так и стоит, и никто не ворует?

Потапыч. Не было такого случая.

Журналистка. Так что все-таки она за человек?

Потапыч. Кто? Серафима?.. Чумовая старуха.

Журналистка. Муж у нее есть?

Потапыч. Му-уж?..? (Усмехнувшись.) А у вас есть муж?

Журналистка. Есть.

Потапыч. Журналист тоже?

Журналистка. Звукооператор.

Потапыч. Ну, а кто у вас верховодит?

Журналистка. В семье? Не знаю… Мужчина, наверное.

Потапыч. Ну, так какой же у нее может быть муж? Так. О ком речь?

Журналистка. О муже.

Потапыч. Да причем тут муж? Обо мне или о ней? Давайте определимся.

Журналистка. А вы оба меня интересуете.

Потапыч. Ну так… продолжать?

Журналистка. Продолжайте.

Потапыч. Включен?

Журналистка. Постоянно.

Потапыч. А вот это напрасно.

Журналистка. Почему?

Потапыч. Напрасно.

Журналистка. Живой разговор.

Потапыч. Может проскочить всякое.

Журналистка. Вырежем.

Плтапыч. Ну, разве что… Продолжаю. (Тоном докладчика.) Вероломное нападение дало противнику некоторые преимущества и, несмотря на большие потери в живой силе и технике, неприятельские полчища быстро продвигались на западном и северо-западном направлении… от них если смотреть, то, естественно, на восток… Неинтересно?

Журналистка. Неинтересно.

Потапыч. Жаль. (Пауза.) Давно собирался.

Журналистка. Что?

Потапыч. Подвести некоторые итоги. Имею собственную точку зрения на ход Великой отечественной войны.

Журналистка. А вы напишите.

Потапыч. Написал. (Достает из кармана тетрадку.)

Журналистка. Посылали?

Потапыч. Посылал. Да разве пробьешься? Всюду мафия.

Журналистка. А вы расскажите, как здесь было, во дворе.

Потапыч. А что во дворе? Это же – двор. Жильцы. Пусть дворник рассказывает.

Журналистка. Я у Серафимы поспрашиваю.

Потапыч. А она кто? Уборщица в магазине. А я – офицер. Закончил в звании старшего лейтенанта. Заслуги имею. Правительственные награды…

Журналистка. Я сегодня еще не завтракала. Пойду в магазин, куплю кефиру. Заодно о Серафиме поспрашиваю. (Уходит.)

Потапыч. Видите, ей про награды. А ее уборщица интересует.

С верхних этажей спускаются на веревках несколько корзин. Появляется Серафима с тележкой. Закладывает провизию в корзины. Потапыч тащится за ней.

Потапыч. Серафима.

Серафима. Чего тебе.

Потапыч. Слышь, Серафима, скоро я слягу.

Серафима. Давно пора. В штаны еще не ходишь?

Потапыч. Не хожу. Будешь мне носить?

Серафима. Еще чего.

Потапыч. Носи, Серафима.

Серафима. У тебя есть кому.

Потапыч. До меня ли им дело?

Серафима. Мне-то что.

Потапыч. С тобой спокойней.

Пауза. Корзины плывут вверх.

Прости, Серафима. Я теперь тебя понял. Ты знаешь, кто ты, а, Серафима? Ты единственная из них – коммунистка, никого не осталось, все переродились, мать их так!

Серафима. Ах ты, старая проститутка! Не ты ли клеймил меня мелкобуржуазным элементом? Налога на меня требовал.

Потапыч. Ну что ж, что называл, я так думал. Не я один, тогда многие так думали. Время было такое. Была генеральная линия, Серафима.

Серафима. Вот теперь засунь ее себе, знаешь куда… (Отходит.)

Потапыч (плетется за ней). Значит, другим будешь, а мне нет… Я буду лежать там заброшенный, а ты не заглянешь?..

Серафима. К тебе высоко.

Потапыч. Оставишь подыхать одного, Серафима?

Серафима. Как же… подохнешь…

Потапыч. Что ж моя за доля такая! (Всхлипывает.) Никому не нужен. Никто не выслушает… (Достает платок, утирает слезы.)

Серафима. Пожалей, пожалей себя.

Потапыч. Подумаешь – что в итоге?

Серафима. Ну, и что?

Потапыч. Так… щепотка чего-то… горько-соленого.

Серафима. Неужто покаялся?

Потапыч. Как сказать… Что я честно долг выполнял – не жалею. Но что мое усердие не пошло на доброе дело – признаю. (Пауза.) Ты вот по квартирам ходишь – как у людей?

Серафима. У всех то же самое.

Потапыч. У всех, Серафима.

Серафима. Ах, противный ты мужик, никогда ты мне не нравился.

Потапыч. Ну-ну…

Серафима. Идешь, бывало, самодовольный, ухмыльчивый.

Потапыч. Ну, это когда!..

Серафима. Я тебя даже однажды водой облила.

Потапыч. Из окна, что ль?..

Серафима (кивает. Пауза). А скажи, Виктор Потапыч, хоть что-нибудь тебя мучает? Совесть за что-нибудь гложет?

Потапыч. Мучает, Серафима, гудит постоянно, как зубная боль.

Входят в скверик. Серафима садится на скамью. Потапыч остается стоять перед ней.

Серафима. За что? (Закуривает.)

Потапыч. А вот когда Люся в больнице лежала, перед последней операцией, я к ней в субботу пришел, а операция была назначена на понедельник. Ну, принес передачу – виноград, апельсины, их лучше всего на тумбочке видно – значит, к тебе ходят, значит, ты не один… Ну, посидел возле минут пятнадцать, а в палате много их, душно, смрадно. Кто бредит, кто халат выше пояса задирает, кому родственники простыню меняют. Думаю: как мне скорее уйти отсюда. А Люся мне руки целует, глазами одними умоляет: не уходи, страшно! Не уходи, не бросай!.. Веришь-нет, Серафима, мне и жалко ее, Люсю мою, а всё естество прочь стремится, на воздух, тошнота подступает…

Серафима. И ушел?

Потапыч (присаживается). Ушел. Минут десять еще промаялся и ушел. Дома курил одну за другой, водки выпил да и развеялся. Так развеялся, что на следующий день, в воскресенье, думаю: а чего я пойду? Сходи, говорю, дочка, теперь ты, а я уже был. Тянул меня кто-то, толкал: иди, мол, иди, простись. А я снова выпил. Ну, куда теперь пойдешь, сиди, мол, всё обойдется. После сходишь. А на следующий день, в понедельник, идти уже было не к кому… К Люсе моей… (Всхлипывает. Утирает слезы.) Вот так, Серафима, отвечу на твой вопрос.

Серафима (после паузы). Это хорошо.

Потапыч. Что?

Серафима. Что мучаешься. Значит, она тебя простила.

Потапыч. Сам себе никогда не прощу. Может, если б я пришел… (Утирается.)

Серафима. Слушай, эта опять идет.

Потапыч. Кто?

Серафима. С микрофоном.

Потапыч. Это ко мне.

Серафима. Чего ей надо.

Потапыч. Про жизнь выпытывает. Ничего ей не скажу. Тебе скажу, Серафима, ты спрашивай.

Серафима встает и уходит к своей тележке. Журналистка, провожая ее взглядом, садится на скамью.

Журналистка. Никто слова доброго не сказал. Всех обругала, со всеми в ссоре.

Потапыч. Так будете репортаж о ней?

Журналистка. Ой, прям не знаю… Тяжелый случай. К самой не подступись… Давайте с вами закончим.