Рубашка

Она пришла тогда почти точно вовремя. На ней было лёгкое пальто… У неё прекрасный вкус! Как мне нравится, как она одевается! От неё так пахнет! Мне нравится всё! Я так её люблю!!! Слишком сильно! Невыносимо!

Мы только один раз были в том кафе, а я не могу теперь проезжать мимо него. Я стараюсь этого не делать. Мы просидели тогда в нём не более сорока минут, выпили – она чай, я два кофе. Говорили ни о чём, она смеялась, а я смотрел на неё – и думал о том, как я хочу взять её сейчас за руку и не отпустить никогда. Посидели сорок минут, и это кафе стало для меня «нашим» кафе. Я не могу туда зайти больше, и вид этого кафе ранит меня. И бульвары… все бульвары ранят. И весь город ранит меня беспрерывно. Потому что Она здесь. А все те места, где мы встречались, стали просто эпицентрами нестерпимого… волнения, тревоги…

Вот, к примеру, на открытии косметического салона она дала мне номер своего телефона, и теперь все косметические салоны мучают меня и заставляют вздрагивать. Мало того, даже слово «косметика», и то как-то тревожит. И слово «космос»… из-за близости звучания не оставляет шансов быть спокойным хоть иногда.

И вот так со всем! Я узнал, что Она работает в туристической фирме и занимается авиаперелётами – теперь для меня все турфирмы стали источниками сильнейших сердечных спазмов… И все офисы всех авиакомпаний тоже. Всё-всё, что было хоть как-то с Ней связано… А с Ней было связано ВСЁ. Особенно этот город.

Я ехал и думал: «Уже час дня, а я никак не могу Ей позвонить, нет внятной причины, да ещё Макс тут. Надо быть с ним. Куда его девать?!» Ещё нужно было заехать на один объект. Я вёл «стройку». Ну, то есть, делал очередной магазин, и там возникли какие-то проблемы, и нужно было заехать – поругаться. Нужно было привести в чувства бригаду строителей, которые, видимо, расслабились. Ехать туда было рано. Есть я не хотел. С этим в последнее время вообще были проблемы. Я не ел ни черта! Не хотелось. Паскаль даже спросил меня как-то: «Саша! Ты что, не пользуешься едой?!» Ну, не лезло в меня! А что ещё можно делать в Москве в обеденное время в будний день? И вдруг, пришла счастливая мысль. Я обрадовался ей. «Постригусь, – решил я. – Надо постричься».

В школе, в старших классах, я очень хотел иметь длинные волосы, но они не очень росли. Волосы у меня вообще не очень. Никогда мне мои волосы не нравились. Я стригусь нечасто и значения волосам особого не придаю. Но когда мне бывает плохо, не в смысле, заболел или огорчился, а когда долго плохо… мне хочется побрить голову наголо. Я уже делал это. Помогает. Не знаю чем, но помогает. Становится как-то легче, что-то обновляется. И некоторое время каждый подход к зеркалу вызывает удивление и даже улыбку. То есть, после бритья головы моя внешность вызывала у меня улыбку.

Я с радостью побрил бы голову и в этот раз. Но что Она об этом подумает, как Ей это понравится? И если Она спросит: «Зачем ты это сделал?», – я же не смогу ей сказать: «Понимаешь, я слишком сильно тебя люблю, я не могу справиться с этим чувством, я схожу с ума. Вот я и подумал, может быть, будет лучше мне побыть без волос. Может быть, станет легче».

Я не могу так сказать! А что тогда говорить? Всё остальное не будет правдой. А как я могу Ей сказать неправду?! И, кстати, я Ей ещё ни разу не сказал прямым текстом, что люблю её.

Я поехал на Петровку. Там, во дворах, есть одна знакомая парикмахерская, где можно надеяться попасть к хорошему мастеру без записи… в обед, в будний день. Я давно перестал ходить в такие парикмахерские, где приходится сидеть и ждать в живой очереди. Те парикмахерские остались там, в Родном городе. Там в очередях сидят мальчики и пенсионеры. Стригут их одинаково. Там громко работает радио. Толстые парикмахерши говорят ещё громче. Они говорят обо всём-всём, как будто тех, кого они стригут, вовсе не существует. Они говорят, стригут, потом крикнут: «Следующий», берут веник или щётку и, продолжая разговор, плохо подметают у своего рабочего места. «Как будем стричься?» – и опять своё. Если бы мне, как в детстве, подкладывали доску под задницу, чтобы я сидел выше, я бы продолжал ходить в такие парикмахерские. Там меня стригли и хвалили за то, что я такой хороший. И я казался себе очень талантливым и чудесным человеком.

Мне повезло. Оказался свободный мастер. Она охотно согласилась меня постричь. Маленькая, худенькая, можно сказать, костлявая, с очень выразительным острым лицом. «Такая может свести с ума, – подумал я. – И наверняка кого-то уже свела». Мне очень повезло с ней. Она оказалась немногословная, внимательная, и такая, ну… в общем, когда она меня стригла, то от сосредоточенности, ответственности сжимала губы так, что губы белели. Короче, два месяца назад я обязательно взял бы у неё телефон, чтобы, якобы, иметь возможность стричься только у неё.

– Как будем стричься? – глядя на моё отражение в зеркале, спросила она.

– Ну, так… покороче. Сверху уберите чуть-чуть, уши откройте, впереди так… ну-у-у, в общем, чтобы было прибрано, но не прилизано, понимаете? И сзади слишком явной окантовки не делайте, я не офицер.

Она улыбнулась, запустила пальцы мне в волосы, пошевелила ими.

– Понятно. Пойдёмте голову помоем, – сказала она.

– Пойдёмте, хотя я мыл голову утром.

– В порядке у вас волосы, просто с мокрыми волосами легче работать.

Она мне мыла голову, массируя её и поливая тёплой водой. Зачем я так влюбился? Как бы мне было сейчас хорошо, если бы не это.

Как только она стала меня стричь – я начал засыпать. Я видел в зеркале себя, завёрнутого в… эту… ткань, не знаю точного слова, в общем, в то, во что заворачивают в парикмахерских. Из свёртка торчала голова. Голову стригла женщина. Она внимательно рассматривала мои волосы и стригла их. Она лучше меня знала, как мне будет лучше, какую и где оставить длину волос. Я пришёл сюда, потому что хотел, чтобы обо мне позаботились.

Она касалась моей головы, легонько поворачивала и без усилий наклоняла её. Я засыпал. Было так приятно. Глаза мои закрылись. Я увидел какие-то белые пятна среди темноты. Я думал, но думал ту мысль, которую думал не здешний я, а тот, который находился во сне.

Не могу сказать, что я видел сон. Я же не спал, как спят в постели ночью. Это был другой сон. Сон, который бывает, только когда тебя стригут. Потому что сон в вагоне метро или сон на лекции – это другие сны. В общем, я подумал… И мысль была такая, которую просто так не воспроизвести. Это была не мысль даже, а идея, которая пришла в виде желания, мечты, видения и даже истории. Но пришла и ушла в один миг… как вспышка. Как свет молнии в ночи. Молния освещает мир на миг, но видно всё в деталях. Много-много всего видно! И можно этот миг описывать долго-долго. Так и со мной. Идея пришла в одно мгновение, и целиком, во всех подробностях… Сейчас я расскажу, что мне привиделось.

Я увидел…

Быстро стемнело, и мы зажгли костры. Наш избитый батальон – стрелковый батальон измотанного и обескровленного экспедиционного корпуса – готовился покинуть лагерь. Мы получили приказ срочно отступать. Отступить нужно было ночью, тайно, не привлекая внимания неприятеля. Мне приказано было остаться. Осколки моего взвода и я должны были жечь костры, чтобы враг ничего не заподозрил и думал, что наш батальон на месте. Утром мы встретим неприятеля и постараемся подарить уходящим как можно больше времени. Быстро двигаться они не могли. Было много раненых, да и те, кто остались невредимы, очень страдали от жажды и усталости.

Месяц назад нам удалось прорваться на узком участке, и какое-то время мы успешно наступали. Но потом наше наступление завязло в песках и совсем остановилось. Снабжение сильно отстало. Только некоторым грузовикам удалось проползти через пески и доставить нам немного столь необходимых боеприпасов, еды и воды. Воды сильно не хватало. Последние несколько дней не удавалось думать ни о чём, кроме воды. И вот нам приказали срочно отступить.

Я был возмущён. Два дня назад наши разведчики ушли и до сих пор не вернулись. Их нельзя было лишать шанса вернуться к своим, хотя надежды на их возвращение почти не осталось. Я настаивал, чтобы кто-то остался хотя бы до утра. Вот и оставили меня и мой взвод. Я был рад.

Я прекрасно себя чувствовал. В этом мире не было женщин. Они были где-то далеко. А здесь их даже представить себе было трудно. Батальон уходил тонкой вереницей и сразу исчезал в темноте. Мы прощались быстро и молча. Кому-то пожимал руку, с кем-то обнимался. Не было сил даже на то, чтобы подумать, что мы больше никогда не увидимся. Точно не увидимся! Все так устали, что было не до таких мыслей. Кто-то спешно дописывал письмо, чтобы отдать уходящим. Последние письма! А я не стал писать. А кому?! Я хотел написать только Ей! А что я Ей могу написать? Что я думаю только о Ней. И буду думать до самой смерти… Нет! Я не могу так Ей написать… А если я напишу Ей что-нибудь милое и забавное, Она же всё равно узнает, что со мной случилось. Она поймёт, что я писал Ей это милое и забавное письмо, будучи уже обречённым. Она будет плакать. А я не хочу, чтобы Она плакала. Вот я и не стал ничего писать.

Подул сильный ветер, он поднимал в воздух песок и носил какой-то хлам по опустевшему лагерю. Жуткий зной сразу сменился холодом. Ветер почти срывал пламя с костров. Огонь завывал. На длинном флагштоке громко хлопал наш флаг. Пока мы будем живы – он будет там.

Мне было хорошо. Я так устал, так сильно страдал от жажды и едва стоял на ногах от недосыпа, что просто ничего не чувствовал, кроме сухого языка во рту и тяжёлых век, которые моргали всё медленнее и подымались не выше середины глаз. Всё это притупило остроту мысли о том, как сильно и нестерпимо я Её люблю. Завтра, а точнее уже сегодня, всё кончится. Я чувствовал себя отлично!

Я прошёл, проверил и поправил костры. Потом спрыгнул в неглубокую траншею и добрёл по ней до пулемёта. Пулемёт был обложен мешками с песком. Я погладил пулемёт и пару раз легонько похлопал его ладонью. Потом вынул из кармана плоскую стальную фляжку, встряхнул её. Там было немного виски. Я пошелестел во рту языком, пошевелил губами и даже потрогал потрескавшиеся губы пальцами. Но пить не стал.

Я посмотрел вверх. Звёзд было много-много. Потом посмотрел туда, куда был направлен пулемёт. Там, в темноте, далеко, виднелись костры вражеского лагеря. Туда два дня назад ушёл Макс и пока не вернулся. Я обещал ему, что мы допьём виски вместе. Макс такие обещания не забывает. Я сунул фляжку обратно. Я же остался здесь ждать его. Я не мог уйти, иначе как я буду жить? Что это будет за жизнь, если я уйду?!

Я сел на дно траншеи, прямо у пулемёта. Я не спал последние несколько суток. Бороться со сном было уже невозможно. «Посплю, – подумал я. – Можно поспать чуть-чуть». Сон сначала расслабил мою нижнюю челюсть, потом шейные позвонки, глаза стали закрываться, а нижняя губа отвисла. Но мысль в голове продолжала звучать. Такая ясная и радостная мысль: «Хорошо, что нет никаких сил и переживаний! И ещё хорошо, что Ей нельзя позвонить. Невозможно! А то бы сейчас думал, как Ей позвонить, о чём Ей сказать, нужно звонить или нет?!!! Хорошо мне! Хорошо!»

Шея и челюсть окончательно расслабились, и голова упала на грудь…

Моя голова упала на грудь, и я проснулся. Парикмахерша хихикнула.

– У меня ножницы очень острые. Осторожнее, пожалуйста.

– Скажите, а многие засыпают, когда вы их стрижёте?

– Да все почти, – глядя мне в глаза через зеркало, сказала она. – Да вы спите, только не дёргайтесь. Ещё минуть десять можно поспать.

Какое там! Я совершенно обалдел от увиденного. Там было так хорошо! Там было прекрасно! Господи! Что это со мной?! Мне нужно туда.

Если бы я знал технологию возвращения!!! Возвращения туда, где остатки моего батальона… ну, в общем, туда… Я бы вернулся… только бы меня и видели.

– Интересно, а где вы только что были? Вы так улыбались хорошо, – очень приятным голосом сказала парикмахерша.

– Улыбался?

– Да-а-а! И губами шевелили! Очень мило. Далеко, наверное, слетали только что?

– Очень далеко. Очень!

– Как же холодно-то! Я так устала от зимы. Я бы хотела сейчас куда-нибудь в тёплые края. – Она не улыбалась, просто говорила и продолжала стричь.

– А как вы поняли, что я был в тёплых краях?

– Я ничего не поняла! Просто хочу лета поскорее или в тёплые края. А вы, значит, только что погрелись? – Она продолжала стричь.

– Точно! Погрелся. – Я покивал головой.

– Не надо головой трясти. Ножницы очень острые…

В этот момент я увидел в зеркале человека… Мне было видно, как у меня за спиной какой-то человек с улицы подошёл к большому окну парикмахерской и стал всматриваться внутрь. Окно было замёрзшим, поэтому он приблизил лицо вплотную к стеклу. Я не смог толком рассмотреть его. Пальто, на голове ничего. Он коротко оглядел парикмахерскую и отошёл, вышел из поля моего зрения.

Моя мастер закончила стричь меня. Она вымыла мне голову, потом высушила волосы феном. Горячий ветер трепал волосы и обжигал кожу на голове. «Как в пустыне», – подумал я. Хорошо, что я постригся. Хорошо!

Вот только мелкие отстриженные волосы нападали за воротник. Одно неверное движение при разматывании этой чёртовой мантии… и за воротником оказались колючие волоски. Нужно заехать сменить рубашку и вымыть шею. Но до вечера это вряд ли получится. Я обречён оставшийся день терпеть мучительный зуд и раздражение на шее. Но зато я побывал Там! Ради такого можно потерпеть.

Уходя, я пожал руку женщине, которая почти час заботилась обо мне и дышала совсем-совсем рядом. Почти час! Я был ей искренне благодарен. Очень!

Я вышел из парикмахерской и постоял несколько секунд у двери. Боковым зрением я увидел человека в длинном тёмном пальто, который поспешно сел в автомобиль. Я тут же посмотрел прямо туда, но он уже скрылся за тонированным стеклом машины. Мне показалось, что это был тот же самый мужчина, что заглядывал в окно. Моментально вспомнился свет фар в затылок… Что за ерунда? С какой стати? Кто я такой, чтобы за мной следить? Чепуха!

Машина, в которую сел тот человек, поехала прочь, а вскоре повернула и скрылась. Это был тёмный и скучный большой «мерседес». Обычный «мерседес», каких в Москве много. Номер я запомнил.

«Да ну, – подумал я, – ерунда!» У меня однажды были неприятности. Меня обвинили в воровстве денег. Заказчики, совсем молодые ребята откуда-то с Урала, рванули где-то денег и решили сделать бильярдный клуб. Я был совсем неопытен. Они дали мне большую сумму и попросили сделать всё «по-человечески». Ещё они сказали, чтобы я их сильно не беспокоил, а когда деньги кончатся – они дадут ещё.

Деньги кончились довольно быстро. Видимо, у них тоже. Они обвинили меня в воровстве. Были какие-то тягучие и дурацкие разговоры, они угрожали, стращали. Я очень переживал. Тогда я только начинал работать в Москве и был щепетилен в вопросах денег, проводил сутки напролёт на стройке… А тут вон как.

Они пугали меня, а я верил. Конечно, я старался не показывать страха, но было неприятно. Они даже изобразили слежку за мной. Короче, получил полезный опыт. Но в последнее время у меня не было подобных ситуаций… так что… «Ерунда», – подумал я.

6

В пятнадцать минут третьего я не выдержал и набрал Её номер. Просто набрал номер, и всё. Никакого повода я так и не придумал. В висках шумно запульсировала кровь… Но голос оператора сообщил о том, что вызываемый абонент временно недоступен. Какой ужасный голос! Как должно быть много проблем у той женщины, которая позволила записать свой голос для этих чёртовых телефонных сообщений.

Эти голоса огорчают всегда! Они спокойны и, как бы, снисходительны, как голоса психиатров. Человек, может быть, погибая, из последних сил, в отчаянии набирает номер, а там, в телефонной трубке, спокойный женский голос – мол, позвоните позже. Какие жуткие проклятия слетают с уст или проносятся в головах тысяч и тысяч людей, которые слышат этот голос. И так происходит постоянно, каждую секунду. И днём, и ночью в адрес этой бедной женщины летят жуткие ругательства, а если не в её адрес, то в связи с тем, что услышали её голос. Как, должно быть, ей непросто живется.

А, скорее всего, получилось всё очень просто. Ей, видимо, предложили записать несколько фраз. Она их наговорила в микрофон, получила немного денег… И вот такие последствия! Наверняка у её мужа или мужчины тоже есть телефон. Сначала они вместе посмеялись над тем, что кому бы он не звонил, получается, что звонит как будто ей. Но постепенно… всё пошло наперекосяк. Её голос стал у него прочно ассоциироваться с чем-то неприятным… И вот они уже ругаются, а он просто не может больше слышать её голос! В итоге, она остаётся одна. И с кем бы не пришлось ей встречаться, все говорят: «Простите, мне ваш голос кажется очень знакомым…» В общем, беда…

Я ехал, думал о чём-то, не об этой бедной женщине, а о чём-то, чего я не помню… Что-то тревожное и неприятное варилось у меня в голове. Всё вместе: и этот мужчина, который заглядывал в окно парикмахерской, и фары, которые светили мне в затылок, и то, что Она выключила телефон, и ещё миллион всего. Я ехал нормально… поворачивал в нужном месте, показывал повороты, маневрировал, притормаживал, но я не могу вспомнить, как я выехал на Садовое кольцо. И еще… зачем я поехал туда? Я был, как бы… Ну, то есть, бывает, читаешь, читаешь книжку, а потом, вдруг, раз – и понимаешь, что все буквы, слова и знаки препинания я прочитал, но не понял и не запомнил того, что читал, и надо возвращаться назад и перечитывать всё снова. А лучше в такой момент вообще отложить книгу, потому что бесполезно читать.

Я ехал в таком вот состоянии, и вдруг меня вернули… Вернули в мою машину… на Садовое кольцо. Кто-то, какая-то женщина, обгонявшая меня на маленьком жёлтом автомобиле, громко сигналила мне и выразительно жестикулировала, мне же. Я тут же почувствовал, что что-то не так с машиной… Заднее левое колесо спустило, и какое-то время я ехал на спущенном колесе. Оно было изжёвано в хлам. Так захотелось очень громко выругаться, а ещё пнуть и ударить машину… И я тут же всё это сделал… Сразу после этого захотелось всё бросить и выпить, но это нужно было делать уже постепенно.

Запаски у меня не было… просто не было! Я каждый божий день думал, что надо заехать к специалистам, привести запаску в порядок… Я думал об этом каждый раз, как садился в машину… вот уже месяц…

Я выругался еще раз – не помогло совершенно. Колесо было уже не спасти. Я сел в машину и дополз до ближайшей парковки. Метров сто пятьдесят, не больше. И как я мог ехать так до этого и ничего не чувствовать?! Нужно было что-то делать с машиной. Не бросать же её так! И я её тут же бросил. Взял с заднего сидения шарф и перчатки, пожалел, что не надел утром кепку, захлопнул машину и бросил её. Как-нибудь завтра разберусь. «Не могу сейчас этим заниматься! Не могу-у-у!!!»

Я собрал ладонью немного снега… На крыше стоящей рядом машины было много слежавшегося снега… Потом я наклонился и стал протирать этим снегом шею. Шея горела от волосков, которые нападали за воротник. От снега было очень приятно! «Нужно сменить рубашку! Принять душ и сменить рубашку», – эта мысль была ясной и очень конструктивной. «Надо бы поехать домой. Домой!»

Но дом находился ровно в другой стороне, и неблизко. А ещё, я не хотел видеть то место, которое я подразумеваю, когда говорю: «Я пошёл домой». Я не хотел видеть его при дневном свете… Весь этот не доведённый до конца ремонт, который я начал два года назад, а теперь не видел смысла его заканчивать, потому что мои представления о том, что я хочу у себя дома, сильно изменились за эти два года. «Я не хочу туда. Сейчас не хочу!» Я захотел взять себя за голову и тут же сделал это. «Какая маленькая у меня голова, какой это маленький сосуд! И сколько же в ней говна, а?!» Я так и стоял минуту, а потом мне позвонил Макс! «Спасибо! Спасибо, Макс!!!»

– Здорово! Ну как ты? – радостно спросил он.

– Х…во! – очень быстро ответил я.

– Чего так?

– Всё, Макс! Я без машины! Колесо проколол. Труба!

– Отлично!!! Значит, можно выпить немедленно!!!

– Это да! Но маленько погодя… Я на стройку заеду, а ты пока подумай, куда пойдём. Но, Макс, я сильно соответствовать тебе не смогу. У меня должна быть вечером ещё встреча.

– Женщина?

– Макс! Давай я не буду сейчас тебе ничего объяснять, а? Я тут на улице стою, кругом опаздываю, в общем…

– Саня, а ты на метро – и кругом успеешь! Кстати, если ты встречаешься с женщиной, то я не обижусь, а если не с женщиной, то забудь, как меня зовут!

– Макс! Ты бороду сбрил?

– Саня, – Макс перешел на шёпот, – с этим лажа! Тетя от бороды в восторге. Увидела – так обрадовалась. Я при ней сбрить её никак не могу. Попозже сбрею, не переживай! Разберёмся.

– С бородой на глаза ко мне не показывайся! Даже не вздумай! Через час созвон. Бай!

Зачем я сказал этот «бай», что со мной? То «О.К.», то «бай» какой-то…

Надо было выбраться отсюда! Надо ехать на эту чертову стройку. Я поднял руку, машина остановилась. Я заглянул внутрь. В машине было накурено, грязно и жарко. Ещё там за рулём сидел парень в кепке. «Плевать», – подумал я.

– На проспект Вернадского. И я тороплюсь!

Он молча кивнул. Я сел на сиденье, покрытое чехлом, имитирующим шкуру зебры. Белые полоски были серыми, как на тельняшке очень грязного матроса. В машине я увидел пару маленьких икон. Как только мы поехали, парень включил музыку. Ужасную музыку.

– Покажешь, как ехать! – перекрикивая музыку, спросил он.

– Останови, – сразу сказал я.

– Ну ты чё? Я же по-человечески спрашиваю, – очень спокойно сказал парень.

– Останови, говорю!

– Ну-у-у! – он остановился.

Я сразу вышел из машины и сильно хлопнул дверцей.

– По голове себе постучи, – открыв форточку, крикнул он мне.

– Машину вымой и сам помойся! Понял? И карту города…

– Да пошёл ты!.. – сказал он, не дослушав. Голос у него был сильный и спокойный. Он сорвался с места и уехал. Я ещё чего-то тявкнул ему вслед… И остался, как оплёванный. Как оплёванный чистоплюй. Хуже стало многократно!

Я пошёл к метро. Снег освежил ненадолго. Шея снова дала о себе знать.

«Надо хотя бы снять рубашку и очистить воротник от волос. Нельзя в начале дня ходить в парикмахерскую. Или надо ходить в салон, где научились уже не сыпать волосы за шиворот. Хватит экономить на таких вещах!!! – Было ясно, что нужно что-то сделать. – Рубашку новую купить, что ли?»

Но купить рубашку – это же целое дело. Только кажется, что это легко! На самом деле хороших рубашек так же мало, как… всего хорошего. Это же вещь, которая будет очень близко к телу!..

Оказывается, я давненько не был в метро. Да-а! В метро… Там не прекрасно и не ужасно. Там как в метро… Там как всегда.

Пока спускался по эскалатору, попытался собрать мысли в порядок. Надо было это сделать. А то что-то совсем стало худо. Тревога и раздражение… просто достигли своего предела. Мальчишка, лет пятнадцати, сильно толкнул меня плечом, пробегая мимо по эскалатору, а я схватил его, выругал и обидно отпихнул прочь. Зачем?! Ну, совсем уже нервы были никуда…

И тогда я пустился в размышления. Такие размышления, которые всегда помогали мне в моменты непонятной тревоги. Нужно было найти источник раздражения и просто его локализовать и осознать как таковой. И даже если нет возможности его устранить и исправить, всё равно становилось легче.

Значит, так: «Отчего же меня трясёт? А?! В целом всё более-менее нормально. У меня сейчас два объекта. На одном всё О.К…. Почему опять О.К.? Я что, герой-ковбой что ли?… Надо избавляться от этих океев. Значит, на одном – всё в порядке, а на другом – лажа. С этим понятно! Обеспокоили мужик у окна, машина у подъезда и общее ощущение слежки. Но это просто ерунда. Какая слежка? За кем? Кто я такой, чтобы за мной следили? Хорошо! Теперь Макс. Макс?! А что Макс? Макс как Макс. Всё нормально. Машина? Ну а что с машиной? Завтра с утра позвоню, и мне скажут, что делать. Машина как раз таки чепуха! А что не чепуха? То, что дома бардак, и давно? Да! Это неприятно. Я это не люблю». Я люблю, чтобы всё было прибрано, чисто и поглажено. Люблю, чтобы машина была вымыта и в ней не накапливался разный хлам, чтобы в багажнике лежали только необходимые вещи, а не было всяких коробок, пакетов, журналов, которые собирался три месяца назад кому-то отдать. Я люблю, когда мои книги и музыка в порядке, рабочий стол не завален, а в ящиках стола почти пусто. Я люблю выбрасывать разный хлам – открытки, которые дарили мне, или же те, что я собирался подарить сам и не подарил, визитные карточки тех, кого я не мог вспомнить, буклеты, газеты, путеводители по разным городам, где я побывал, и прочее, и прочее. Когда я выбрасываю хлам, мне становится легче жить. Когда я помою машину, она начинает лучше ездить, когда привожу в порядок обувь – улучшается здоровье. Но сейчас всё было в состоянии полного беспорядка. Даже в недоделанном ремонте может быть какая-то структура, но сейчас… везде висели рубашки, которые надо было стирать и гладить. Валялись книги, какие-то бумаги… в общем, всё! А ещё пыль… Машина тоже заросла. А в ванной комнате… Короче – ужас!